Текст книги "Пастырь Вселенной"

Автор книги: Дмитрий Абеляшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Глава 39
НАВЕКИ ВМЕСТЕ

Прошло всего десять танов, или по-земному около получаса времени, как Император готов был сообщить Лее и Володе о своем решении. Спящие пока пленники уже висели друг напротив друга, вмурованные в изменяемые стены возле его трона. Решение далось Императору не легко – в прошедшие дни он долго и напряженно вынашивал наилучший вердикт. Прежде всего Владимир, вызывавший своей довольно-таки героической судьбой симпатию Императора, и так уже вознагражден – он как-никак спас родную планету от самой страшной участи – от хокса. Лею, влюбленную в земного партизана, должно было порадовать то, что ее смерть будет не только быстрой и безболезненной, но еще и одновременной с гибелью любимого, да к тому же от руки самого Императора, не возбранившего ей даже принять веру своего мужа.

Пять дней назад, на радостях от прекращения мора, владыка Анданора подумывал было даже сохранить этим двум влюбленным жизни, но Ктор переубедил его – Император не смог не согласиться с его доводами касательно того, что нельзя проявлять излишнюю мягкость по отношению к губителям такого количества народа. Ведь как ни крути – если бы не эта пара, эпидемии бы не было. Семьдесят шесть тысяч пятьсот двадцать три анданорца – на самом деле или девять тысяч триста двадцать восемь – по данным статистики. И так и так – слишком много. Лею, конечно, тоже было жалко, она была весьма симпатичной девчонкой, – сейчас ее спящее обнаженное тело было вмуровано в стену ниже пояса, а также кистями рук и скальпом – Император придирчиво осмотрел ее, подойдя вплотную. Судя по выражению лица Леи, ей снился сейчас захватывающий и счастливый сон.

«Она симпатичная, – подумалось Императору, – даже жаль немного будет убивать такую. Но – предательница. Что поделаешь». А вот не будить ее еще немного Император был согласен. Тем более что повелитель Анданора припас ей еще один дар, который она, как потомственная аристократка, наверняка сумеет оценить. Император решил скрепить, ради ее великой любви к партизану, их брак своей печатью, сделав его законным. А подобное признание их отношений немедленно поднимало их на столь высокий уровень, что никто после ее скорой кончины не посмеет более судачить об их незаконном сожительстве, низводя аристократку до уровня шлюхи. Вот что значит АНОРЭ – любовь, переходя границы, становится опасной стихией, из-за нее теперь чуть было не погиб Анданор. Император, полюбовавшись немного красотой черт лица Леи, вполне платонически, к слову, полюбовавшись – ему самому с юности вполне хватало наложницы Тондры с колонии Карсанда, дикарки, лишь за пять лет сумевшей освоить анданорский, зато изобретательной и безудержной в любви, как и все карсандки, да к тому же безупречно сложенной и ослепительно красивой, – решил, что застрелит предательницу прямо в сердце, под левую грудь, шариком плазмы самого маленького диаметра, чтобы ее тело смотрелось столь же эффектно замороженным в фамильном склепе, как сейчас в стене. Также он решил подарить Лее на их с Владимиром похороны платье, расшитое бриллиантами, с глубоким декольте; земной партизан, после того как их брак будет узаконен, сможет занять свое место рядом с так любимой им Леей в ее усыпальнице. Сейчас же ничего не подозревавшая девушка тихонько, по-детски посапывала во сне, и Император, чтобы не испытывать к ней лишней жалости, неторопливо направился к землянину. Сейчас в тронном зале он был наедине со спящими пока пленниками – поездка к Священной Кулямбе с завязями плодов должна была начаться лишь через час по земному времени. Так что торопиться было некуда. Император подошел к спящему Владимиру.

Да, подумал он, это будет красивая легенда. О партизане с покоренной планеты, любовь которого к анданорской аристократке остановила страшную казнь возлюбленной, а прежде заставила его избранницу пойти на предательство. Но по своей безграничной милости Император, перед тем как собственноручно убить обоих, даровал их союзу законность, автоматически сделав Владимира членом древнего анданорского рода. Красиво и поучительно. И в меру мрачно – чтоб никому не повадно было идти на предательство, даже ради любви. Стингровая лихорадка в любом случае войдет в историю Анданора, так пусть же, вспоминая о ней, все будут оживлять в памяти и печальную, поэтичную историю любви и смерти этих двух, красивых и сильных, молодых людей. Если бы я даровал им жизнь, подумалось Императору, это было бы меньшей милостью, чем то, что я признал сейчас их брак законным. А хорошего, как известно, слишком много не бывает.

Император вновь подошел к Лее. Теперь девушка спала отрешенно и незаинтересованно, увлекавший ее сон явно окончился. Лея была не одета не потому, что так решил Император, – напротив, владыка Анданора и сам не любил слишком уж душещипательных, возбуждающих ненужные чувства сцен, просто так уж было принято в Империи, что все заключенные женского пола содержались в тюрьме обнаженными, чтобы эффективнее сломить их дух. Это только для несостоявшегося растерзания стинграми да вот и для сегодняшнего визита священника Лее выдавали, также в строгом соответствии традиции, короткое белое платьице. Император взял с золотого столика на резных ножках в виде изящно изогнувшихся змеек, выполненных из земного дуба, быстро вошедшего на Анданоре в моду, баллончик с пробуждающим газом и брызнул им сперва в лицо Лее, а затем – и на Владимира. Сам же опустился на трон и, не глядя на молодых людей и невидимый ими, принялся дожидаться их пробуждения.

Наконец, он услышал красивый, грудной голос Леи:

– Володенька! Милый! Ты жив?

– Лея? – донеслось до слуха Императора уже со стороны его правого монаршьего уха. – Здравствуй, любимая! Как ты прекрасна.

– Ты мне снился сейчас, – крикнула Лея уже более окрепшим голосом. – Словно мы с тобой переселились в какую-то прекрасную страну, где тебе не холодно, а мне не жарко и у нас свой маленький домик на берегу речки. Мы с тобой так смеялись в моем сне, нам так хорошо было с тобой!

«Не зря я дал ей подольше поспать», – удовлетворенно подумал Император.

– Милая, – ответил Владимир, – похоже, мне снилось то же самое, я даже подумал, что для нас все уже кончилось, слишком уж все здорово там было. У тебя стены дома были бирюзового цвета?

Лея восторженно откликнулась:

– Да, милый, и значит, это был не сон, наши души правда путешествовали вместе. Так бывает, когда любовь истинна!

Как Володе, так и Лее было глубоко наплевать, слышит их сейчас кто-либо или нет. Они столько долгих часов представляли себе, что и как они скажут друг другу, если увидятся хоть краешком глаза, что, даже если бы их сейчас транслировали на весь Анданор по стереовидению, они бы все равно говорили именно то, что думают, без оглядки на аудиторию. Им действительно было нечего терять, и они оба хорошо это понимали.

«Как красиво! Вряд ли они скажут что-нибудь лучше, – подумал Император, поднимаясь на троне и тут же попадая в зону видимости молодых людей. – И этот их диалог тоже наверняка попадет в легенду».

Лея и Володя затихли, увидев Императора. Лея хотела было рассказать о своем крещении, но вид грозного повелителя Анданора заставил ее слова застрять в горле и раствориться без остатка в благоговейном трепете перед всемогущим самодержцем. Да и Володе стало не по себе – он понял, что сейчас услышит и о том, каков был результат от молебна, и о том, что ожидало теперь его и Лею. Впрочем, он отчего-то не сомневался, что молебен остановил болезнь – будто что-то трагичное, быть может, тень от нечеловеческих страданий тысяч людей, ушло из самого воздуха, сделавшегося чище.

– Ну что же, – торжественно начал Император, – жрецы Бога по имени Троица сумели остановить эпидемию. И если бы не ты, Владимир, был причиной занесения мора на Анданор, я был бы тебе даже признателен, что ты подсказал мне идею обратиться к жрецам Земли.

Император щелкнул пальцами, и в зал вошли два охранника из личной гвардии – совсем еще юных, но с пеленок тренировавшихся, как и их достойные отцы, для защиты божественного правителя от всех возможных напастей. Они были облачены в плазмозащитные белые комбинезоны без головных уборов, с массивной золотой цепью поперек груди. Император пригласил их в качестве свидетелей – так уж повелось на Анданоре, что всякое слово, сказанное Императором при двух свидетелях, особенно из личной гвардии, уже обретает статус закона и более не подлежит изменению даже самим несравненным повелителем. Император решил сперва сказать о своей милости в адрес планеты Земля, потом скрепить законность их брака, ну и под конец зачитать приговор самим влюбленным, да и привести его по-скорому собственноручно в исполнение.

– Итак, – с улыбкой сказал Император, глядя на Владимира, – ты узнаешь эту бумагу?

И Император, совсем как при первой аудиенции, сунул под самый нос Владимира знакомый тому листок, исписанный размашистым почерком повелителя Анда-нора.

– Узнаю, – кратко ответил Володя, по привычке метнув взгляд на стену напротив. Впрочем, на ней вместо цветовых пятен, контролирующих его сознание, теперь висела, вделанная в твердую поверхность, его Лея, подобная сейчас мраморному подсвечнику изумительно изящной работы.

Император, прямо перед Володиным лицом порвал эту бумагу на мелкие клочки и сказал весьма самодовольным тоном:

– Я заявляю, что, как бы впредь ни прогневило меня ваше Сопротивление, Земля никогда не будет подвергнута хоксу. Разумеется, те, кто имел отношение к созданию и транспортировке вируса на Анданор, будут наказаны безо всякой жалости. Прочее же население Земли прощено мною за свое попустительство.

Владимир был, разумеется, несказанно рад такому решению, вот только дохнуло на него немного могильной тоской от слов Императора о наказании без жалости тех, кто был замешан в транспортировке инфекции. Он понял, что это имело прямое отношение именно к нему и к Лее. Да и сон им обоим приснился соответствующий.

– Теперь о вас, – сказал Император, поглядывая то на Владимира, то на его жену, торчащих из стен по обе стороны от правителя Анданора. – Поздравляю вас, – сказал он. – Особенно ты, Лея, сможешь оценить мою милость.

Император взял со стола другой лист, исписанный чернилами, и подошел к девушке, вовсе не стеснявшейся своей частичной наготы – она привыкла к отсутствию одежды за время заключения, – и та, шевеля губами, бегло пробежала глазами по указу Императора.

– Володя! – восторженно вскричала она. – Поздравляю тебя! Отныне наш с тобой брак законен, милый мой! Вот, значит, к чему был наш общий сон!

Император положил лист с указом на стол и скрепил его Большой Императорской Печатью. Все. Отныне они были мужем и женой. На столе оставался всего один листок. Его Император написал сегодня утром. Надо было лишь зачитать его Владимиру с Леей и лично привести в исполнение. По традиции, первой должна была умереть жена – как муж, Владимир имел теперь право знать, что над ней не будет совершено надругательства, что она ушла спокойно и мирно.

– И, наконец, о вашей участи, – уже не столь миролюбивым тоном, как раньше, начал Император, поднимая со стола роковую бумагу. – Я долго размышлял над этим вопросом и в итоге пришел к твердому решению, для фиксации непреклонности которого в том числе и пригласил сюда этих двух юных гвардейцев, – теперь Император уже обращался к молодым охранникам, стоявшим посреди зала по стойке «смирно». – Они будут впервые в своей жизни присутствовать при подобном поучительном событии, которое произойдет здесь сразу после объявления мною моего решения. Итак, – начал Император, взяв лист. На протяжении последних своих слов правитель ни разу не взглянул ни на Володю, ни на Лею, словно опасаясь встречаться с ними взглядом, что было истолковано Владимиром как крайне неблагоприятный знак.

И в этот самый момент в малый тронный зал, обыкновенно использовавшийся Императором для допросов и встреч с агентами, почти влетел изможденного вида человек в жреческом облачении. На нем был длинный белый халат с драгоценным поясом из кожи редкой анданорской золотой змейки, отличающейся особенно острым умом и смертоносным ядом, – отличительным знаком высшей ложи анданорских жрецов. Выше был лишь Верховный жрец и Совет Двенадцати – Император просто-таки мечтал, чтобы Антор вошел в этот совет особо приближенных к Ктору. Дело в том, что Антор был его человеком не только среди жрецов, но и в роду Ктора – а лишь из рода Ктора мог, по традиции, назначаться новый Верховный жрец. Антор был другом Императора еще в далеком детстве и затем, когда Император унаследовал престол так рано скончавшегося от изнурительной болезни отца, стал его осведомителем и ценнейшим агентом в стане жрецов. Более того, он был единственным человеком Императора в Высшей жреческой ложе. Именно его, и никого иного, прочил на роль Верховного жреца правитель в случае, если с Ктором пришлось бы все же покончить.

Но Антор не встречался с Императором явно, средь бела дня, множество последних лет. Уже одно то, что он вот так, запросто явился во дворец, должно было, когда слух об этом дойдет до Ктора, так скомпрометировать его в глазах Совета Двенадцати, что самодержец мог попрощаться с еще минуту назад вполне реальной надеждой вхождения Антора в Высший Совет. А в случае смерти Ктора лишь один из этого треклятого совета, так уж сложилось, мог наследовать сан Верховного жреца.

По всему этому Император, заметно побледнев, подскочил к своему другу, которого он впервые за много лет видел лично, бросив лист со смертным приговором на стол, откуда за минуту до того его и поднял, и увидел, что Антор не просто плохо выглядел, и вовсе не оттого, что запыхался, вбегая во дворец, будто за ним гналась стая стингров, – дело было серьезнее. Непонятно было, как он вообще-то держался на ногах. Лицо Антора было иссиня-зеленым, будто он скончался три дня назад. Розовыми на этом лице были только глаза с полопавшимися сосудами и вывернутыми веками. От жреца исходил явственный запах тления, и, не без брезгливости и испуга полуобняв своего умиравшего друга за плечо, Император, ни слова не говоря прочим, оттащил его слабеющее с каждой секундой, едва переступавшее ногами тело в сопредельный звукоизолирующий покой.

– Рассказывай! – велел Император Антору, усадив его в мягкое кресло, где тот смотрелся особенно неживым.

Будто пробудившись от полудремы, Антор открыл рот, и на Императора дохнуло оттуда такой гнилью, что он с трудом заставил нарождавшуюся было брезгливую гримасу не исказить черты своего божественного лица.

Тяжело и зловонно дыша, жрец произнес вялыми, мертвыми какими-то губами:

– Я сегодня охранял собрание Совета Двенадцати. Заговор, Император. День, два – есть. Больше – нет.

Антор дышал хрипло и очень часто, казалось, он уже произнес свои последние слова. Недолго думая, Император достал из кармана своего облачения стимулирующий баллон, аэрозолем из которого сегодня привел в чувство спящих в стене пленников, и, нажав на педаль в крышке, оросил лицо умиравшего друга живительной взвесью. Это не могло быть провокацией – Антор был одним из немногих, быть может, единственным, кому Император действительно доверял.

Взор жреца сделался осмысленным и благодарным. И секунды не теряя, продолжил свою речь:

– Две тысячи лет назад… В Империи было запрещено Искусство Мыслесмерти… – скороговоркой выдавил из себя Антор.

Император с ужасом, невольно отразившимся в зрачках, увидел, как из открытого рта жреца вывалился небольшого размера жирный белый червячок и, упав на мрамор пола, извиваясь, тыкался теперь слепым телом в разные стороны. Он был безопасен – просто это была личинка трупного жучка, способного развиваться исключительно в падали. Но то, что говорил умирающий, не было бредом – искусство приносить болезни и смерть относилось к секретной и, как думал Император, полулегендарной и давно утраченной жреческой практике. В свое время обладавшие этим искусством жрецы превратились в подобие совершенных наемных убийц – три и более профессионалов, собравшись вместе, могли нести страдание и смерть намеченной жертве, невзирая на расстояние, на котором она находилась. Созданное для уничтожения скрывавшихся от правосудия преступников, искусство само сделалось излюбленным и совершенным орудием преступления. Император, как и большинство анданорцев, был убежден, что даже если древняя поучительная легенда была и правдива, то искоренены эти знания были давным-давно и бесследно. Впрочем, то, что сейчас на его глазах происходило с Автором, доказывало, что он ошибался.

Антор безразлично смахнул бессильной рукой ниточку слюны, тянувшуюся за червем, и продолжил речь:

– Тебя решено… убрать с пути, так же, как и твоего отца… Ктор договорился с твоим… младшим братом, чье сознание целиком в его власти… Он унаследует престол, а они, – тут голос жреца вдруг сделался тонким и срывающимся, так что Императору подумалось, что ему, возможно, мешают говорить черви, набившиеся в гортань, – заставят его отречься от престола… В пользу жреческого рода… Одна Империя, так говорил Ктор, один повелитель… Сверху боги, так он сказал, снизу жрецы… потом граждане… Императору нет места…

И Антор не по-хорошему затих, приоткрыв рот. Император, желая дослушать и опасаясь, что сейчас из него посыплются новые червяки, поднес стимулирующий баллон вплотную и брызгал долго, безнадежно, весь; наконец, когда запас вещества иссяк, жрец, получивший вообще-то почти смертельную дозу мощного стимулятора, вновь открыл глаза, но они смотрелись неживыми и стеклянными.

– Он боялся только… земных… жрецов… Их корабль замини… рован. Среди жрецов Ктора… даже низших… есть отряды знающих… Искусство Мыслесмерти.

Антор утер ладонью струйку темной крови, вытекшую из его левой ноздри. Вообще сказать сейчас, что он выглядел дурно, значило не сказать ничего. Навряд ли покойник, проведя недельку под палящим солнцем Силлура, выглядел бы хуже.

– Их искусство… – без меры роняя слюни, чудом продолжал Антор, – не подействовало на… земных жрецов, которых он хотел погубить… из ревности, что тем удалось… эпидемию… прервать… С теми, кто посвящен… в земную веру… им сложно…

И тут, наконец, изо рта умиравшего жреца выпал второй, давно ожидаемый Императором червячок. Он упал на белоснежное облачение жреца и начал тыкаться в складку одеяния, желая вернуться обратно в гниющую плоть.

– Ктор… испугался, что земляне… обратят тебя в свою веру, тогда… замысел Ктора… мог рухнуть… Я стоял за дверью и подслушивал, а члены Совета, в конце… завершили свой… сход… проклятием на всех, кто их, быть может… подслушал… Мыслесмерть… Я… мне… сразу же стало плохо, и я… побежал… к те… боюсь, мне… не выжи…

«Это точно», – подумалось Императору. Антор умолк, и Император, поднеся руку к его рту, чтобы понять, дышит он или нет, увидел, как наружу показался гибкий кончик еще одного червя, будто ощупывающего воздух вокруг себя.

Император достал плазматический пистолет и торопливо нажал на курок, направив его Антору прямо в лоб – все равно в закрытом гробу хоронить придется. И с колотящимся сердцем и трясущимися руками вышел в смежное как с комнатой, в которой оставил в кресле мертвого друга, так и с малым тронным залом помещение. Пара минут дыхательной методики, которой Император владел с детства – и бешено прыгающее в груди сердце и дыхание сделались ровнее, так же как и ход мыслей, бежавших до этого вскачь, как весенние скримлики.

Император минут десять провел в комнате отдыха, наблюдая за грациозными движениями величаво плававшей в обществе маленьких рыбок в огромном аквариуме, вделанном в стену, девушки-рыбы с планеты Антарлиск, к которой Императора так ревновала наложница. Алдо, так звали русалку, действительно двигалась очень красиво, но Император относился к ней как к произведению искусства, способному скрасить ход делового разговора или успокоить нервы в тяжелую минуту. Алдо работала по контракту, в ее обязанности входило только кушать, спать и плавать, плавать, плавать… Стенки аквариума были полупроницаемыми и всегда непроглядно синими со стороны Алдо – это было условием, на котором Тондра позволила оставить русалку во дворце.

«Так вот почему Ктор так отговаривал меня официально жениться на Тондре», – думалось Императору, сейчас впервые в жизни позавидовавшему полногрудой и крутобокой подводной деве, сверкнувшей чешуей за прозрачным для Императора стеклом. Ни тебе принимать решения, ни тебе их осуществлять. Плавай себе, лови руками рыбок да кушай их – русалки с Антарлиска едят рыбу почти живьем – и копи себе на приданое…

«Да уж, занесло меня», – усмехнулся Император и, глядя на изящное тело Алдо, принялся вновь выполнять те же упражнения, которые – он это понял сейчас – с первого раза помогли ему не в полной мере.

* * *

– Ну как? – спросил Владимир у Леи, силящейся прочесть то, что было начертано на листе, брошенном Императором на золотой столик.

– Не выходит… – ответила девушка.

Володя с Леей переговаривались уже несколько минут, не обращая и малейшего внимания на продолжавших стоять навытяжку, развернутых к трону молодых охранников. У тех же ни один мускул на лицах не дрогнул, ни разу за время отсутствия вершителя судеб Анданора.

– Говорю тебе, это смертный приговор, – в очередной раз сказал Володя.

– А я говорю тебе, возлюбленный мой, что ты рассуждаешь не по-христиански, – парировала Лея, изумительной красоты барельефом торчавшая из стены, – в твоих же книжках, между прочим, сказано, что осуждение – грех, тем более – клевета и тем хуже – на Императора. Ведь всякая власть от Бога – так?

Володя умолк, сраженный безупречностью аргументации его законной теперь – во всяком случае, для Анданора – жены и потрясенный тем, как владела она глубинами своей памяти, поскольку нигде, кроме Москвы, христианских книжек она читать просто не могла. «Или могла? – подумалось Володе. – Может, это земные священники каким-то образом снабдили ее литературой?»

– Это ты еще в Москве запомнила? – спросил Володя.

– При чем тут твоя Москва, – с нотками раздражения в голосе откликнулась Лея. – Может, и в Москве, но, насколько я помню, так говорил Сам Спаситель. Между прочим, когда я сидела одна в своей камере, всеми забытая, я от тоски и безнадежности стала молиться Ему теми молитвами, которые запомнила наизусть, когда ты их читал. Я молилась, чтобы твой Господь, если Он действительно так всемогущ, как это утверждают христиане, дал мне знать, что с тобой, жив ты или нет, и о том еще, как обстоят дела с эпидемией. И я твердо решила тогда, почти поклялась: если Он это мне откроет, так, чтобы я поняла, что это Он мне открыл, то я приму христианство, не то чтобы крещусь – куда мне, но хотя бы просто, сама, буду считать себя христианкой и вести себя так, как этого требовал Спаситель. И я все время обращалась к Богу с этой просьбой, все время молилась. Я не знаю, сколько прошло времени – знаю, что очень много, – но я читала у тебя, что от Христа не надо отступаться, если Он сразу не дает просяного, надо обращаться к Нему опять и опять, – а меня ведь не пытали, не мучили, я сидела голая на этом проклятом полу, который превращался в болото когда ему вздумается, и, если не спала, то молилась, молилась, молилась… И ты знаешь, чем кончилась эта история?

– Нет… – сказал вконец заинтригованный Володя, глядя на нее во все глаза.

– Мне выдали белую одежду, как перед казнью, ничего не объяснив. Я ее надела и продолжала молиться. И стена разверзлась, и вошел… священник с Земли. И он рассказал мне о том, как дела у тебя. И о том, что эпидемия закончилась после молебна.

– И что дальше? – не будучи в силах сдержать изумление, воскликнул Володя.

– А дальше я приняла крещение. Кстати, меня теперь зовут Любовь, раба божия Любовь, – когда будешь молиться за меня, можешь называть меня христианским именем, а не языческим. Впрочем, я думаю, что мы с тобой вскоре помолимся Ему вместе, благодаря за освобождение, поскольку если мне Господь за тысячи световых лет прислал батюшку, чтобы меня крестить, – так мне сказал сам священник, если Господь спас мою Родину, Анданор, от вашей земной болезни через своих служителей, если Господь, даже когда из нас двоих только ты один веровал в Него, сберег нас по сей день живыми во всех немыслимых приключениях, то как же ты думаешь, что Он теперь нас покинет? Это уже маловерие, милый. Конечно же, Император добр и справедлив и отпустит нас – у тебя просто предубеждение против всех анданорцев.

Владимир просиял лицом так, что если он и прежде напоминал повешенный на стену светильник в форме верхней части туловища человека, то сейчас он напоминал светильник включенный. Он просто не нашелся сперва, что сказать, и в малом тронном зале повисла пауза, просто даже как-то осязаемо восторженная.

– Лея, любимая, поздравляю тебя… И нас… Думаю, тот домик, который мы оба с тобою видели во сне, означает то, что после казни мы оба с тобою попадем в очень хорошие места. Я так люблю тебя!

Лея же ответила мужу несколько раздраженно:

– Послушай, Володенька, замолчи, пожалуйста! Ты просто закоснел в своем неверии – тебя, случайно, не хоксировали, пока ты был без меня? Ты скажи, я от тебя даже от хоксированного не откажусь! Какая казнь, ты что, правда не соображаешь? Это же оправдательный приговор, неужели ты вообще так ничего и не понял?

– Милая, как бы там ни было, говорю тебе, что это смертный приговор, – упрямо настаивал Владимир, которому, казалось, удалось даже немного высунуться из стены в тщетных попытках переубедить супругу. – А мы с тобою, вместо того чтобы прощаться, спорим в наши последние минуты.

Внезапно двери в стене распахнулись, и оттуда вышел Император, имевший вид возбужденный и загадочный.

– Вы оба правы! – воскликнул он, немало озадачив этим как Лею, так и Владимира.

Стремительно подойдя к столу, он взял оттуда лист и поднес его к лицу пленницы. Та читала про себя, едва шевеля губами, и Владимиру показалось, что она читает заклятие, обращающее живую плоть в камень – ее прелестное тело – это было видно даже на таком расстоянии – сделалось бледнее, чем мрамор, словно всю ее кровь выпила, одним глотком, удерживавшая ее стена. А Владимир и не сомневался, что это – смертный приговор. Лея же, кажется, готова была потерять сознание от траурной вести, и Император решил не тянуть со следующей новостью, которой было всего две минуты от роду:

– Но ты, Лея, тоже была права – не падай духом. В честь государственного праздника вы оба попадаете под амнистию – при условии, что ты, Владимир, отныне клянешься не делать ничего, способного принести вред Империи Анданор, и не помогать более земному Сопротивлению.

В голове у Владимира поплыл, нарастая, розовый звон, то есть кроме того, что зазвенело в ушах, мир еще пошел розовыми пятнами, – Владимир слышал, что люди и умирали порой от добрых-то вестей… «Восхищенья не снесла и к обедне померла», – непрошено ожили в памяти незабвенные пушкинские строки.

– Стандрэ, – выдохнул он, не раздумывая, что по-анданорски означало «Клянусь».

Император, несколько удивившись столь совершенному анданорскому Владимира, будто членство в аристократическом роду отверзло ему уста, порвал собственноручно написанный смертный приговор, который, не явись так вовремя Антор, к этому моменту был бы не только скреплен печатью, но и приведен в исполнение. «Это ничего, мы еще постреляем», – подумал Император о грядущей ночи, когда должен быть уничтожен весь без исключения, включая младенцев, род Верховного жреца и умерщвлены все служители культа на местах. Сейчас Володя и Лея стали ему просто необходимы – об их спасении его так просили христианские священники с Земли. Император не сомневался, что теперь, когда он пошел навстречу их просьбе, они наверняка не откажут ему ни в крещении, ни в защите от Искусства Мыслесмерти, угрозу воздействия которого Император почти материально ощущал сгустившейся вокруг своей царственной особы. «И за отца они мне ответят, и за Антора, – подумал Император. – Вряд ли Совет Двенадцати сможет сосредоточиться, когда их будут закидывать камнями… Хотя нет, – решил Император, – я сперва их усыплю, затем хоксирую, а потом уже народ забросает их камнями, когда все уже будет кончено».

Пока же Император с видом доброго волшебника взмахнул рукой, и Володя почувствовал, что его смирившееся было с неподвижностью тело вываливается из разбухших недр за спиной. Из стены напротив выпала Лея – теперь она была совсем уже обнаженной, и, глядя на нее, Володе показалось, что он попал из суровых будней тюремной жизни в сказку, где сбываются самые сладкие мечты.

Император же подумал, что раз Лея теперь является свободной, тем более замужней женщиной, то не пристало ей голой находиться в тронном зале. Решение, будто услышав зов царственной особы, явилось в голову Императора само и без промедления – Император сорвал со своих плеч черный плазмозащитный плащ, успев порадоваться, что надел сегодня простой, без бриллиантов, и набросил его на плечи Леи, которая, не помня себя от счастья, намеревалась уже, поднявшись с пола, броситься к мужу в объятия.

– Свадебный подарок, – сказал Император.

Лея, всегда мечтавшая о подобном плаще, думала, что он может достаться ей лишь в случае, если она станет высшим офицером. О такой же чести она даже не мечтала – плащ с императорского плеча! «Эх ты, Володя, Володя, – думала она, наглухо завернув в царское облачение свое исходящее в приливе нежности, жаждущее встречи с Володиными руками тело. – Как же ты мог так плохо думать о нашем Всемилостивом, Справедливейшем Императоре!»

Лея почтительно, почти до земли, склонилась перед правителем, благодаря его за щедрый дар. Император в ответ коснулся указательным пальцем правой руки ее макушки, как того требовал ритуал. Лея столь же неспешно распрямила спину, а затем рванула в сторону терпеливо ожидавшего ее у своей стенки Владимира. Взаимное блаженство встречи было почти запредельным, почти невыносимым, совсем сказочным.

Гвардейцы Императора, неплохо знавшие русский, как и все прочие языки покоренных планет, каменными изваяниями взирали на столь редкую для Анданора и вообще исключительную для этого зала сцену. «Ни одно из дел, фраз или мыслей нельзя оставлять незаконченными», – вспомнил Император древнее правило убитого, оказывается, отца и негромко сказал гвардейцам, сосредоточенно взиравшим на безоглядный град поцелуев, которыми осыпали друг друга влюбленные:

– Внимайте, слуги мои! Учитесь тому, что видите! Вот что значит быть милосердным.

Император был так растроган своей краткой речью, что ему даже показалось – совсем, стало быть, нервы расшатались, – что в уголках его глаз зародились вовсе уж неуместные для Императора слезинки.