Текст книги "Пастырь Вселенной"

Автор книги: Дмитрий Абеляшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

Глава 35
ЗЕЛЕНОЕ ПЯТНО ГНЕВА

Володя сразу понял, пред кем его бросили, лицом в мраморный пол, накачанные штурмовики. Этот человек привык считать себя богом, поддерживаемый в этом всем населением планеты. Да и видел его Володя в одной из передач стереовидения – не его даже, а то ли статую его, то ли бюст, не упомнить уже. Одно Володя знал наверняка – это сам Император Великой Империи Анданор. И Владимир так или иначе удостоился аудиенции у действительно могущественного владыки. У того, по чьей воле была захвачена Земля. У того, кто хоксировал Силлур. Император смотрелся не просто величественно – ощущалось, что для него не требовалось усилий быть таковым. Ничего из себя не строя и не изображая, он действительно был Императором.

Повелитель Анданора негромко сказал гвардейцам нечто на незнакомом Владимиру языке – а это был специальный, внутренний язык, язык императорской гвардии. Он был глубоко засекречен, и его не знал никто, кроме Императора и самих гвардейцев. Трижды за почти бесконечно долгую историю Анданора он разглашался или выведывался противником – и после казни виновного его всякий раз полностью составляли заново, с нуля. После слов Императора Володю вновь подняли и, как был, прислонили к светло-серой стене тронного зала, оказавшейся очень странной консистенции. Стена была даже не как студень, но как кисель или жидкая манная каша, и казалось странным, как это она вообще стоит вертикально и не стекает к императорскому трону. Штурмовики вдавили руки и ноги Владимира в податливую массу и отпрянули на мгновение. И вот за эту долю секунды – а Владимир был почти уверен, что сейчас просто шмякнется всем телом на пол, столь зыбким было странное вещество, – стена внезапно затвердела до каменной плотности, и Володя ощутил на собственном опыте, каково это – быть заживо вмурованным в полностью затвердевший цемент. С невольной тревогой Владимир отметил, что в ловушке оказались и руки по локоть, и ноги выше колена, наискосок; и спина, и задняя часть головы до самых ушей также были внутри стены – увяз каждый волосок. А вот все беззащитные места – грудь, лицо, живот, то, что ниже живота, – теперь было доступно для любых пыток и издевательств. Что и говорить – сама конструкция стены, простая, как и все гениальное, явственно указывала на то, сколь серьезно и со знанием дела работают на Анданоре с заключенными. Повелитель знаком велел гвардейцам удалиться, что те и проделали, пятясь с благоговением на лице.

– Здравствуй, Владимир, – почти без акцента сказал Император по-русски.

– Приветствую вас, Император, – ответил Володя, хорошо понимая, что одно неверное слово – и аудиенция будет закончена и его передадут в руки охочих до пыток палачей.

Володя подумал, что если он ошибся и это не сам правитель, а, скажем, один из министров, то ему все равно будет лестно услышать, что его спутали с Императором.

– Перейдем сразу к делу, – сказал Император, бесшумно ступая по мраморному полу, от встречи с которым до сих пор болел и зудел Володин нос, а вот почесать-то его теперь было никак нельзя, руки-то – в стену вмурованы.

– Отвечай мне просто, честно и кратко.

Владимир хотел было кивнуть, но, словно схваченный за волосы невидимой рукой, ответил без жестов:

– Хорошо.

– Итак, – сказал Император, – ты член Сопротивления?

– Да.

– Это ты соблазнил Лею? – Император удовлетворенно опустился на массивный золотой поручень своего трона, обращенный к стене, лучше, чем паутина муху, сковавшей Владимира.

– Да, – кратко ответил Володя с тайной надеждой, что этот ответ позволит хоть немного смягчить участь его жены.

– Ты сделал это при помощи гипноза? – спросил Император.

Володя задумался на мгновение и решил, что, быть может, тут можно тоже блефануть, как с Зубцовым.

– Да, – соврал он.

И увидел, что стена напротив, по другую сторону от трона, обрела вдруг концентрированно красный цвет по центру, словно там вскочил волдырь диаметром метра два, с размытыми краями, расположенный строго напротив Владимира.

На губах Императора заиграла многозначительная удовлетворенная улыбка, он легко поднялся с поручня – его густо-черный плащ внезапно заиграл в лучах люстры переливами спектра, будто сотканный из неведомой землянам алмазной ткани, – и, подойдя к Владимиру, ударил его в челюсть рукой, облаченной в золотую кольчужную перчатку. Володина голова не могла не только уклониться, будучи вмонтированной в стену, но даже и просто дернуться от удара, и оттого боль от столь жесткого соударения с императорской дланью была почти невыносимой.

– Читал ли ты сказку про Пиноккио, Владимир? – совсем уж неожиданно для Володи спросил Император.

– Д-да, – запинаясь, ответил пленник, отметив при этом, что от этого ответа пятно на стене напротив бесследно исчезло.

Император обернулся, демонстративно взглянул на рассосавшуюся красноту противоположной стенки и назидательно сказал Владимиру, подняв указательный палец:

– У деревянного человечка из земной сказки, когда он врал, рос нос. Помнишь?

– Да, – односложно откликнулся Владимир, сглотнув.

– У обычных, не деревянных, людей, когда они врут, краснеют щеки. Так?

– Да, – вновь покорно ответил Володя, уже сообразив, что в эту «чудесную» стену вмонтировано нечто наподобие детектора лжи.

– У такого же матерого партизана, как ты, – с полуулыбкой молвил правитель, – конечно, ни нос не вырастет, ни щеки не покраснеют. Но, услышав ложь в адрес моей божественной особы, – Император возвысил голос, – краснеют стены этого дворца. Тебе ясно?

– Ясно, – отозвался Володя.

– К тому же, – доверительно добавил Император после паузы, – та стена, где ты болтаешься, стала еще краснее, чем та, что напротив. Я другую стенку специально для тебя включил, чтобы виднее было, за что тебя будут наказывать. Понял?

– Да, – ответил Владимир.

– Итак, – продолжил допрос Император, – ответь мне – ты намеревался мне лгать?

– Нет… – автоматически начал было оправдываться Владимир, и прямо на его глазах стена напротив стыдливо заалела от его ответа.

А спустя секунду видимый мир покрылся болезненными пятнами синего и оранжевого цветов – Император ударил его в левый глаз куда как основательнее, чем прежде. Владимир застонал – зрение восстановилось, и лишь теперь его накрыла волна настоящей боли, секунду назад было предисловие.

– Больно? – спросил Император без тени участия в голосе, глядя Владимиру прямо в подбитый глаз. Володя понял, что это вопрос, на который он также обязан дать краткий и правдивый ответ, и выдохнул с тихим стоном:

– Да.

– А ты не ври, – посоветовал Император и вновь опустился на поручень трона. Разумеется, владыка Анданора распорядился, чтобы тело Владимира тщательно просканировали на предмет наличия там возбудителя стингровой лихорадки или банальной бомбы с нейтронным приводом – Император не хотел бы оставить свой народ в такой тяжелый момент без правителя. Он, в общем-то, не полностью исключал тот вариант, что поимка партизана была частью дьявольского плана земного Сопротивления, предполагавшего, быть может, что допрос будет проводить сам Император… Помолчали немного, а затем Император продолжил задавать вопросы Владимиру, барельефом выдававшемуся из стены:

– Ты любишь Лею?

– Да.

– Ты способен ради нее предать Сопротивление?

Владимир задумался. Он не знал, что тут ответить. И решил ответить максимально честно:

– Не знаю.

И Император, и стена напротив, кажется, остались удовлетворены его ответом. Следующий вопрос застал Владимира врасплох:

– Стингровая лихорадка создана на Земле?

Конечно, Володя, так же как и Император, хорошо знал ответ на этот вопрос. Но если Володя ответит утвердительно, то это будет все-таки предательством Сопротивления, пусть малым, но предательством. И Владимир сказал – ведь это было близко к истине:

– Не знаю.

Разумеется, стена напротив тут же покрылась стыдливым багрянцем. Император сказал:

– Любишь боль? Сейчас я не буду тебя бить, просто предупрежу. Ты не ребенок, и тебе следует самому контролировать правдивость твоих ответов. Сначала порадую немного, потом огорчу.

Император подошел к Володе почти вплотную и негромко сказал ему прямо в лицо, коснувшись кожи пленника своим легким дыханием:

– Лея пока жива. Я приостановил казнь. После твоей следующей лжи я отдам распоряжение, чтобы показывали ее, а не тебя. По-разному наказывали – не только кулаком. Согласен?

– Да… – ответил Володя, не зная, что еще он мог сказать на такой вопрос.

Стена напротив густо покраснела от его слов.

– Правильно, – улыбнулся Император. – Все правильно. На самом деле ты, конечно, не согласен. Если бы стена не покраснела, я решил бы, что ты что-то слишком уж легко согласился на мое предложение. А если бы и ты ответил мне «нет», то я ударил бы тебя за упрямство.

Император сладко потянулся, до хруста самодержавных своих суставов, с улыбкой глядя на Володю. «Да уж, – подумалось Владимиру. – Мне тут на этой стене размяться не удастся, при всем желании…» Император повторил свой ключевой вопрос:

– Итак, стингровая лихорадка создана на Земле?

– Да, – ответил Володя.

– Ты участвовал в ее создании?

– Нет.

– Ты сознательно привез инфекцию на Анданор?

– Нет.

Стена продолжала хранить свое светло-серое молчание, что, похоже, несколько озадачило Императора.

– Лея сознательно привезла инфекцию на Анданор?

– Нет.

Володя с восторгом почувствовал, что сейчас красноречивая стена превратилась в его лучшего союзника. Император видел, что Володя не в состоянии обмануть хитроумное приспособление, и потому вынужден был теперь верить Володиным показаниям.

– Тебя заставили провезти инфекцию на нашу планету обманом? – спросил Император после паузы, осмыслил услышанное.

– Да, – ответил Владимир, глядя прямо в глаза Императору.

– Согласился ли бы ты привезти инфекцию на Анданор, если бы Сопротивление вышло к тебе с подобной просьбой?

Володя вспомнил девушку, умиравшую от лихорадки по стереовидению; крестьянина, просившего кровью из своих пузырей автобусную остановку, и ответил уверенно:

– Нет.

– Ну просто невинная жертва, – прокомментировал Император себе под нос, и Владимир увидел, что вновь оказался честен – белесая стена молчаливо согласилась с его ответом.

Император задумался и, поднявшись, опустился на трон, не на поручень, а, как полагается, по центру. Воходя теперь не видел его лица, но ему показалось, что своими ответами он утомил самодержца, и тот решил отдохнуть немного от общества землянина. Возможно, поспать. Владимир в замешательстве продолжал висеть в стене, опасаясь подавать голос. Значит, Лея все еще жива. И это главное. А еще Император доверял своим стенам, умеющим краснеть. Володя пытался что-нибудь придумать, создать какую-нибудь хитрую комбинацию в голове, но на ум ничего не шло, и Володя даже зажмурился от напряжения мысли.

– Думаешь, как меня перехитрить? – услышал он вопрос, адресованный ему Императором.

Владимир открыл глаза и увидел стену напротив, окрашенную синеватым отливом. «Вот еще новости», – подумалось Володе. Он знал, что если сейчас соврет, то страдать будет Лея. И Владимир боязливо ответил:

– Боюсь, что да.

Стена немедленно побледнела до прежнего сероватого фона, и пятно цветности полностью растворилось в мраморной однотонности тронного зала.

– Синева означает избыточную мозговую деятельность заключенного, – пояснил Император, удовлетворенный Володиным ответом, и затем, кажется, вновь погрузился в свои собственные раздумья, отвернувшись.

Володя стал снова обдумывать свое положение, пытаясь игнорировать то, как сильно и не вовремя зачесалась его левая нога. Теперь Владимир не упускал из поля зрения противоположную стену, ожидая от нее новых подвохов. Володя отлично сознавал, что Император может заставить его так висеть хоть неделю, а может не выпускать из объятий стены – если она вообще способна его выпустить – хоть до конца его дней. За массивной спинкой трона Императора вовсе было не видать, и Володя лишь теперь начал понимать, что висеть вот так, без возможности пошевелить руками и ногами, омерзительно вспотевшими там, в глухой глубине стеньг, – само по себе пытка. Его ладони и ступни зудели сейчас просто невыносимо. Время шло, но даже взгляд на наручные часы стал для Володи непозволительной роскошью. Стена напротив оставалась девственно серой. Голова чесалась так, словно чудо-стенка выпустила на волю тысячи маленьких вошек, половина из которых уже впилась в кожу скальпа, а прочие стадами ползали там в поисках местечка получше.

И вот в тот момент, когда Володе показалось, что он изображает муху в сетях паука уже около часа, Император вдруг развернулся к нему с сема натурально доброй улыбкой и сказал:

– А знаешь, Владимир, для партизана ты на удивление мягок и миролюбив. Просто удивительно.

Володя молчал, не в силах понять, как это повелитель Анданора пришел к такому выводу.

– За все прошедшее время станка напротив не позеленела ни разу, – пояснил Император. – А это значит, что, даже предоставленный себе, ты ни разу не испытал всерьез ненависти, гнева или злобы. Интересный феномен.

Володя молчал – его, кажется, ни о чем сейчас не спрашивали.

– Скажи мне, – Император поднялся с трона и принялся прохаживаться мимо стены с барельефом пленного земного партизана, обхватив за спиной одну ладонь другой, – знаешь ли ты способ прекратить мор?

Владимир напряженно задумался. Его угнетало ощущение, что очень скоро он неминуемо сделается неинтересен для Императора, и тогда уже они с Леей изопьют до дна чашу гнева безжалостного анданорского народа. Где-то все это было уже, будто в горячке думалось Владимиру, чей мозг сейчас, до синевы противоположной стены, с недоступной самому лучшему земному компьютеру скоростью вхолостую перебирал все новые и новые варианты ответа, даже не вынося их за полной бесперспективностью на сознательный уровень. Император ждал, секунда сменяла секунду. Оба хорошо понимали, что это ключевой момент их встречи. Сейчас владыку Анданора весьма устраивал густо-синий цвет стены напротив. Скорее всего это означало, что партизан решился на сотрудничество и искренне бьется над поставленной задачей.

Владимир же, будучи биологом, хорошо знал, что выпустить джинна из бутылки куда как проще, чем найти способ от него избавиться, особенно если джинн – дитя генной инженерии. Всем был известен вирус гриппа или СПИДа – но поди попробуй одолеть их! Против первого эффективную вакцину так и не сделали, а от второго избавились только с помощью силлуриан. Однако какая-то ускользающая цепочка идей, понятий была где-то совсем рядом, ее звенья то словно оказывались в поле зрения Володи, то опять исчезали, прежде чем он мог разглядеть их суть, бередя и сжимая тоской сердце.

– Итак? – услышал, наконец, Володя вопрос Императора. Вопрос-приговор. Ведь у Володи ответа так и не было, кроме этого смутного, выныривающего из глубин где-то за бортом сознания ощущения, которое он сам был не в силах локализовать и осмыслить.

И Володя обреченно, трясущимися губами, ощущая по всему телу волны гаденького нервного озноба, промолвил:

– Нет, – и закрыл глаза, понимая, что более не интересен владыке Анданора. Он ощущал себя просто отработанным материалом, куском мяса, который теперь самое время отправить в мясорубку анданорской пыточной системы наказаний.

А еще через секунду эти самые закрытые глаза испытали такую боль, что Володе показалось, словно их раскалывают на сковородку, делая из них яичницу. Ошалело распахнув веки, сквозь грозовые раскаты боли, ожогом пронзившей лицо, казалось, до самого мозга, Владимир увидел Императора, чья рука сжимала короткий упругий предмет – то ли плеть, то ли дубинку, – именно этой штуковиной Император скользнул по его лицу, вызвав настоящий болевой шок. Володя почувствовал теперь просто панику, уже не от боли, а оттого, что был не в силах сделать такую простую, казалось бы, законную, доступную каждому вещь, как закрыть ладонями разрывающиеся от боли глаза. Сделав несколько непроизвольных напрасных, тщетных рывков, Владимир с неимоверным трудом сдержал бессильные слезы, и они-то, казалось, и вышли незамедлительно горячим тошнотным потом, вмиг покрывшим его вмурованное в стену тело.

– Ты допустил сразу две ошибки, – сказал Император. – Во-первых, закрыл глаза, во-вторых, снова пытался меня обмануть. И потому я желаю, чтобы ты видел, какому наказанию подвергнут за это твою возлюбленную. На выбор – что лучше с ней сделать? Отрезать ухо, совершить над ней насилие или, быть может, вогнать иглы под ногти, по земному обычаю? Володя, можешь себе представить – у нас на Анданоре за всю его долгую историю так и не додумались до такого простого и эффективного воздействия, как эти ваши иглы. Для Леи это будет сюрпризом, этому ее не учили.

– Но я же сказал правду… – ошалело откликнулся Володя.

– Нет, – бесцветно отозвался Император. – Если бы ты не закрыл глаза, то заметил бы, что стена приобрела нежно-розовый оттенок. Такого примерно цвета станет кожа твоей возлюбленной через считанные минуты. Тебе остается только решать, от чего именно – от болевого ли шока или вследствие оргазма, до которого, я думаю, ее наверняка доведут тюремщики, мне стоит лишь распорядиться. Итак, с чего начнем?

– Я не знаю, как остановить болезнь! – возвысил голос Володя, словно надеясь, что недоразумение с цветом стены как-то рассосется и Император, пусть не надолго, но оставит его в покое. Впрочем, Володя начал уже подозревать, что нечто, чего и сам он был осознать не в силах, как раз и вкладывало в его мысль ту самую предательскую неуверенность, заставившую стену и на этот раз покрыться тонкой стыдливой поволокой.

Император же сперва думал, что Володя специально скрывает от него нечто. Однако был вполне вероятен и другой вариант, что партизан действительно не может вспомнить, – скорее всего в его мозгу стоит блок, поставленный земными гипнотизерами.

Император нажал кнопку на пульте, и в зал вошел дюжий охранник.

– Итак, что Мрол будет проделывать с Леей? Решай, – Император нарочито небрежно кивнул в сторону облаченного в белый комбинезон мужчины.

Владимир увидел, как стена напротив сделалась, наконец, зеленой. «Да уж пора», – подумал Володя.

– Ты рассердился, – отметил Император. – Это хорошо. Скорее всего ты действительно стараешься быть со мной правдивым. Хочешь, я отменю наказание для Леи?

– Да, – вымученно выдохнул Володя.

Он чувствовал себя так, будто его допрашивали уже пару недель кряду, таким изматывающим был этот допрос, такая опустошающая тошнота заполнила его тело изнутри, почти как после контузии. А ведь он лишь только едва прикоснулся к той ненависти, которую испытывают заключенные на Анданоре во время пыток к своему собственному телу, которое никак не умрет или хотя бы не лишится сознания от нескончаемой череды издевательств и унижений, производимых в Империи на очень высоком уровне дипломированными специалистами гильдии тюремщиков с квалификацией палача.

– Ну что же, тогда мне нужно твое согласие на небольшую, хотя и не так чтобы приятную процедуру. Она обеспечит мне глубокое проникновение в твое сознание в поисках заблокированного ответа на мой вопрос. Итак, ты готов облегчить участь своей возлюбленной и предоставить свой рассудок в мое распоряжение?

– Да, – бесцветно выдохнул Володя, хорошо понимая, впрочем, что вопрос Императора не был праздным или случайным – видимо, его согласие реально облегчало владыке Анданора то, что тот намеревался с ним теперь проделать.

– Вот видишь, сейчас стена белая, без тени багрянца, – констатировал Император.

Глава 36
СТРАНА ВОСПОМИНАНИЙ

Самодержец повозился немного вне зоны видимости Владимира. Когда же он появился вновь, то держал в руках какое-то приспособление, более всего напоминающее жало бормашины, на таком же, как у нее, гибком металлическом стебле.

– Открой рот, – велел Император.

Владимиру казалось, что сегодня сбываются все его самые страшные сны. Покорно открыл он рот, готовясь к самому худшему. «Ладно, – думал он. – Лишь бы Лею в покое оставили».

– Не бойся, – ободрил его Император, – это почти безболезненно.

Повелитель Анданора приставил выдвинувшееся острие машинки к небу Владимира, и пленник с трепетом ощутил, как нечто оттуда ввинчивается вверх и, казалось, проникает в его мозг, не слишком больно, но пугающе глубоко. Одновременно та часть механизма, что оставалась у него во рту, выдвинула из себя какие-то присосочки и распорочки, надежно и тошнотворно прикрепившись к небу и внутренним поверхностям десен.

– Это освежит твою память, – сказал Император. – Сейчас мы с тобой вместе постараемся докопаться до того, что ты забыл, а если ты морочил мне голову, то и об этом мы тоже узнаем. Ты согласен?

Володя не мог сейчас ни кивнуть, ни сказать «да». С глубинной тоской он отметил, что у него остается все меньше степеней свободы.

Император повозился немного со стеной сбоку, там, откуда, должно быть, и произрастал серебристый шланг прибора, пробурившего дорогу к Володиному мозгу, и сказал:

– Сейчас ты погрузишься в мир своих воспоминаний. Как у вашего Метерлинка – читал его «Синюю птицу?» Страна воспоминаний. Там ты можешь встретить своих бабушку с дедушкой, живых или умерших; свою покойную собачку или, там, дрозда… Даже Лею. Но на самом деле это просто их проекция на твое сознание, просто образы. Не отвлекайся на них. Это в ваших с Леей, я имею в виду настоящую, интересах. Ты меня понял?

– Угу, – невнятно произнес Володя. Он был не в состоянии хотя бы немного прикрыть рот – та часть машинки, что была там, оказалась весьма объемистой.

– Делай там все, что я тебе скажу, – добавил Император и своей рукой закрыл Володе глаза.

«Как покойнику», – успел подумать Володя, когда хитроумное приспособление, снабженное множеством датчиков, впрыснуло в его мозг наркотический препарат, мгновенно прервавший контакт Володи с удручающей действительностью.

Владимиру почудилось, сперва смутно представилось, затем сделалось явью, что он в открытом море, и мягкая, тяжелая волна поднимает его надувной матрас все выше и выше, с космическими перегрузками. Его словно разрывало на части – он казался себе пронзительно маленьким, меньше молекулы и в то же время исполински огромным, необъятным, но слишком уж разреженным. И одновременность этих ощущений наполняла его тоской и безнадежностью.

– Соберись, – почувствовал Владимир понуждающий его голос каждой частичкой своей бесприютно рассредоточенной сразу по всей необъятности вселенной души. И этот голос помог Володе смириться с новым способом бытия, которое он вынужден был теперь вести, и океан безбрежной вселенной вновь обратился в море, но на сей раз в теплое, спокойное, ласковое Черное море, где он лежал на матрасе и его, отплевывая воду, рывками толкал вперед молодой и отчего-то знакомый мужчина. Володя поднял глаза и увидел пляж, набережную и две пальмы на фоне горы.

Он знал, что имеет какое-то отношение к женщине на берегу – красивой и загорелой, но она была слишком далеко, чтобы Володя мог ее разглядеть.

– Не уплывайте далеко! – закричала она, ощутив его взгляд, и Володя понял, что она – его мать.

Мужчина, стало быть, оказался Володиным отцом. Он молча поднырнул под Володин матрас, и коричневые разводы прорезиненной материи залило соленой водой, отчего они сразу сделались темнее. Папа изображал акулу, и Володя что было силы начал грести своими слабыми, детскими, но хотя бы не вмурованными в стену ручонками.

– Орлик, вперед! Орлик, скорее! – услышал он свой собственный пронзительный голос.

«Кто это, Орлик… – подумалось Володе. – А, это же мой матрас зовут Орлик. Это же Морской Конь».

– Кто это такие? – услышал Володя голос Императора. «Странно, – подумалось Володе. – Откуда здесь-то может быть Император, это же Крым».

* * *

Как только Владимир потерял сознание, Император поудобнее устроился на троне, надел наушники и нажал на кнопку пульта. Тело Владимира, бессильно обмякшее, висело в стене справа от него и не представляло никакого интереса. А вот стена напротив трона обернулась теперь настоящим просторным экраном, на котором головокружительно мелькали какие-то невразумительные фрагменты звездного неба и прочей ерунды.

– Соберись! – велел Император в отверстие на пульте.

Бесформенные, невнятные, удручающие картины вечности, от которых Императору и самому сделалось как-то тоскливо и отрешенно, встряхнулись и сфокусировались. Император любил лично проводить этот вид допроса – ведь как увлекательно увидеть мир глазами другого человека, тем более партизана с покоренной планеты. Император с интересом глядел на желтую почву захваченной им Земли и в лазурную толщу вод ее моря. Это было очень красиво, Императору Анданора приятно было сознавать, что теперь все эти красоты принадлежат ему. Разумеется, весь ход допроса записывался на пленку, и специалисты смогут впоследствии изучить его во всех подробностях.

– Не уплывайте далеко! – крикнула женщина на берегу. Наушники вполне сносно воспроизвели ее голос, а знание языка позволило Императору перевести сказанное. Это хорошо – порой допрашиваемые дают одну картинку без звука.

Это было обыкновенное детское воспоминание, и эти двое – полуголая до неприличия, с обнаженным животом женщина на желтой, сыпучей суше и мужчина по шею в воде возле плоской эластичной лодочки – скорее всего родители партизана.

– Кто это такие? – спросил Император и спохватился – допрашиваемый не может отвечать вслух, надо приказать ему что-нибудь сделать.

– Если это твои родители, обрызгай отца водой, – велел Император. И на экране, исполненном нездешними яркими, жаркими красками, детская ручонка, докрасна воспаленная от обжигающей радиации расплавленного светила, ударила по воде, и в смеющегося мужчину полетел, сверкая алмазами в яростных лучах земного солнца, целый сноп крупных водяных искр.

«Интересное у них там на земле детство, с их морями», – со смешанным чувством подумал Император. И сказал:

– Ты уже не ребенок, Володя. Соберись. Ты – взрослый. Ты – в своем жилище. Земля захвачена Анданором. Ты – член Сопротивления.

Картинка вздрогнула, образы на ней окрасились красным и задрожали. Мужчина в воде расплылся розовыми, алыми, черными разводами, будто в воду бросили не камень даже, а диффузирующую гранату. Экран сделался непроглядным, но, наконец, из него проступили контуры убогой первобытной мебели. На неубранной кровати лежала Лея и улыбалась. Она была обнаженной – в комнате, несмотря на то что окно было открыто, для дочери Анданора было жарковато.

– Подойди к окну, – велел Император. – Страна воспоминаний, Володя. Не забудь. Лея не настоящая.

Экран качнулся, и распахнутое окно стало ближе на шаг, а потом еще на шаг. В квартирке было слишком темно, чтобы можно было разглядеть детали обстановки. Наконец, окно заняло собой всю стену напротив Императора. Это было бестолковейшее дикарское окно, сделанное из пластин бьющегося материала, который на Анданоре прекратили использовать уже пять тысячелетий назад. Любой пролетавший мимо скримлик разбивал такое, привлеченный его блеском, и древние анданорцы оставляли из-за этого окна распахнутыми на все время их весенних полетов, а то и вовсе снимали створки.

– Оглянись по сторонам! – приказал Император.

Изображение на экране качнулось и опрокинулось. Перед глазами Императора была заснеженная планета, заставленная уродливыми, прямоугольными, без малейшего намека на архитектурные излишества, казарменного вида домами унылого, не различимого во мраке цвета. «Должно быть, земляне задали стенам своих домов столь тоскливую окраску в знак траура по поводу своего захвата Анданором», – подумалось Императору. Тускло светились окна, и большинство из них было задернуто изнутри пестрыми отрезами материи. Вдалеке владыка Анданора заметил контур Ю-179 – универсального броневика, при помощи которых и было произведено покорение планеты. Панорама дремавшего города дорогого стоила – по сопоставлению этих кадров из памяти партизана с данными тотальной съемки планеты, произведенными из космоса еще до ее захвата, в Имперском Вычислительном Центре можно было почти мгновенно вычислить местонахождение партизанского жилища.

– Включи свет, – скомандовал Император.

Экран отразил разворот поля зрения партизана, послушно двинувшегося в угол своей тесной, заставленной бестолковыми коробками мебели комнаты. Он дернул за какой-то доисторический шнур, свисавший из-под потолка в этой достоверной проекции квартиры на Володину память и, видимо, служащий в ней выключателем. И тогда-то жилище это предстало глазам Императора во всем своем убожестве и беспорядке. Владыка Анданора даже поймал себя на некоей жалости к несчастному, которого оккупация вынудила жить в этой немыслимой, многоярусной казарме. Быть может, именно непереносимость этих условий и толкнула бедолагу вступить в ряды Сопротивления – даже созерцание на экране этой жалкой каморки вызвало у Императора приступ клаустрофобии. «Интересно, люди, живущие в клеточках полочек этих строений, – простые граждане, вынужденные влачить подобное существование из-за оккупации, или же это как раз и есть казармы партизан, добровольно поставивших себя в столь стесненные условия из жажды мести?»

– Здесь есть что-нибудь, относящееся к болезни? – спросил Император. – Если да, то выбери предмет или документ, поясняющий, как можно остановить мор.

Партизан покорно повиновался приказу, и картина видимого им во всех деталях иллюзорного мира сместилась, покачиваясь в такт шагам пленника внутри его собственного сознания. Император сам невольно изумлялся тому, что память человека, будь то анданорца или дикаря, не только намертво фиксирует каждое мгновение из его жизни, но и создает вот такую, удивительно точную, трехмерную модель тех пейзажей и помещений, где испытуемый какое-то время находился. Император был признателен партизану за его согласие на сотрудничество – иначе он мог, к примеру, зацепиться за какой-нибудь детское воспоминание, и выковырить его отгул не было бы никакой возможности, пока не окончится действие наркотика.

Но этот Володя, похоже, действительно согласен на сотрудничество. И поиски его, судя по всему, увенчались успехом. В центре плавно развернувшегося видимого поля оказалась целая стопка прямоугольных, как и все почти творения рук этих дикарей, черного цвета книг. Император знал уже, что это именно книги, принятые на Земле, – носители информации для простых людей. Он слышал, что даже детей в земных школах заставляли учиться по подобным увесистым и малоинформативным предметам, и маленькие земляне вынуждены были ходить в свои школы с огромными неподъемными баулами, набитыми этими явно устаревшими, даже для дикарского мира Земли, увесистыми кирпичами томов. Вся достойная внимания литература Земли была доставлена Императору на крошечном носителе – не больше ногтя владыки Анданора, – и он с удовольствием ознакомился с ней, попутно совершенствуясь в десяти языках покоренной планеты, отобранных для него из неимоверного количества наречий и говоров Земли. Лингвисты Империи привыкли к тому, что на нескольких планетах может быть один и тот же язык, но чтобы на одной и к тому же не самой развитой сосуществовали многие сотни способов выражать свои мысли – такое Анданору встретилось впервые.