Текст книги "Три сестры. Анна (СИ)"

Автор книги: Дина Сдобберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Хорошо. Но вы откроете мне секрет, гер Эрих, как вы смогли уговорить на эту авантюру доктора Ларсона, – выдвинула условие я.

От моего обычного маршрута во время прогулок, мы на свидании не отклонялись. И много разговаривали. Вот только Эрих ни разу не упомянул войну. Вообще, если нас послушать, то предположить, что это разговор в военное время, было бы невозможно.

– Эрих, я ведь знаю, что ты военный лётчик, – говорю, всматриваясь в листву парка.

– Да. Но не хочу об этом. Я на войне с сорок второго года и хочется хотя бы иллюзии, что её вовсе нет. – Чуть нахмурился он. – Ты хотела что-то узнать?

– Нет. Просто удивилась, что все об этом говорят, а ты о войне молчишь. – Вздохнула я. – Я тоже хочу такую иллюзию.

– Анна, через три дня я возвращаюсь на фронт. Будет торжественный вечер. Командование, речи... Ну и просто танцы, мои друзья. Я приглашаю тебя. В качестве моей невесты. – Ошарашил меня Эрих.

– Эрих, я... – не могла я собраться с мыслями.

– Подожди. Анна, я даже не знаю, как долго проживу после возвращения. Возможно первый же вылет станет для меня последним. Я понимаю, что чрезмерно тороплюсь. Но это лишь вопрос. На ответе я пока не настаиваю. – Не дал мне договорить Эрих.

Глава 4.

Глава 4.

На вечер я пошла. Это был первый раз, когда Эрих пришёл в форме со всеми своими наградами и знаками отличия. Мысленно я очень повеселилась. Ведь у меня тоже должен был быть мундир. Хорошо бы мы смотрелись рядом. Оригинально.

Но всё веселье испарилось мгновенно, когда уже перед входом в здание, где должен был пройти этот вечер, Эрих упомянул, что этот вечер для своих офицеров устраивает командование четвёртой танковой армии. Я смотрела на мундир Эриха и понимала... На фронте он с сорок второго. С учётом военного времени и полученных наград, к марту сорок третьего явно уже был офицером и достаточно высокого ранга. Именно он, так открыто улыбающийся мне сейчас, мог быть среди тех, кто принимал решение о авианалётë и бомбардировке санитарных эшелонов под Харьковом. Эрих мог быть среди тех, кто принял этот приказ и поднял свой самолёт в воздух.

Может и вовсе, тот снаряд, из-за осколков которого мой отец получил смертельное ранение, был сброшен таким обаятельным Эрихом. А мне предстояло провести вечер среди тех, кто был виновен в гибели моего отца и ещё сотен и тысяч солдат Красной Армии. Я могла лично посмотреть в эти лица. Вот только ничего более я сделать не просто не могла, но и не имела права. Зато могла смотреть, слушать и запоминать.

Поздно ночью я готовила стенограмму для передачи, совершенно не мучаясь угрызениями совести или какими-то сомнениями.

А потом пришёл тот самый момент, когда советские войска вошли в Берлин. Центр города был превращён в оборонительный рубеж, настоящая крепость. Я и Дитта, как и все берлинцы, ходили копать рвы. Небольшой парк с мостиком над одним из каналов сохранился чудом. Только столиков на улице не было, а большие стеклянные окна пекарни были заколочены уродливыми досками.

С победой для меня ничего не изменилось. Фройляйн Анни по-прежнему помогала в аптеке, только теперь по несколько часов проводила в Берлинском отделе. В Германии оставались сотни диверсионных групп и ячеек. Ещё большее количество было тех, кто считал советских солдат захватчиками и пытался организовать сопротивление.

И вот самый интересный момент в этих рассуждениях заключался в том, что для этих борцов с оккупацией четырёх лет войны как будто и не было. Интереснее было только убеждение, что советские войска, если быть справедливыми, должны были остановить свое продвижение на границах Советского Союза. А они, такие варвары, пришли в Берлин.

Да и специально подготовленные подразделения, так называемый "Вервольф", требовал от нас напряжённой работы. Эти и вовсе не считались ни с чем. Уже после войны, в сорок восьмом, мы смогли выйти на активную группу вервольфовцев, готовящих взрыв в центре Берлина. Мальчишки, старшему шестнадцать лет. Удайся им их план, взрыв зацепил бы склад нашей роты охранения, сдетонировали бы боеприпасы. В том числе и те, что уже готовились на отправку. Да, погибло бы человек двадцать-тридцать наших солдат и офицеров. Потери среди мирного населения трудно подавались подсчётам. Но одно было однозначно, что перекрывали бы потери советских солдат в три-четыре раза. А скольких бы оставил на улице начавшийся пожар?

Та победная весна и начавшееся за ней лето запомнилось мне двумя встречами. Среди офицерского состава Днепровской военной флотилии числилась среди переведённых из пятьдесят девятой армии четвёртого украинского фронта лейтенант Сдобнова Антонина Тимофеевна. Мне разрешили встречу. И во время одной из привычных прогулок я остановилась на мосту. Как и каждый вечер. А в метре от меня стояла, облокотившись на каменные перила, Тося. В форме советских войск, с длинной русой косой. Мы обе уродились в мать. Вот только глаза у Тоси были светлее, с какой-то зеленью. И волосы как у бабушки. Но не заметить родства было очень сложно.

– Слышала ты шла через Польшу? – тихо спросила я. – Аушвиц?

– Освенцим, – кивнула сестра. – Нас потом сняли с наступления. Мужики, что под обстрелами уже по несколько лет, рыдали. После того, как их прекращало выворачивать.

– Рвались в бой? – сжала губы я.

– По-другому там нельзя было. Поэтому командование и произвело ротацию. Они бы не сражались, а уничтожали и гибли бы сами. Но там, цена уже перестала иметь значение. – Совсем взрослым голосом произнесла сестра. – Сады там... Яблоневые. Но знаешь, я, наверное, больше никогда не смогу есть яблок.

Мы разошлись после этого в разные стороны, чтобы снова встретиться только через четыре года, когда я впервые получила разрешение на поездку домой и встречу с родными.

А в конце мая, через две недели после нашей победы, ночью постучали в окно. Дитта достала пистолет. О нашей с ней службе никто не знал. Аптеку сохраняли как важный пункт для работы разведсети, созданной за годы войны в Берлине. Я осторожно начала открывать двери. С удивлением в грязном и израненном мужчине, просочившемся в щель между дверью и косяком, я узнала Эриха. Оружия при нём не было. Пистолет и тот был разряжен. Хотя достать оружие в Берлине в те дни было проще хлеба.

Оказалось, что он наблюдал за нами и аптекой второй день, и решил, что здесь безопасно. Показательный обыск давно прошёл, военные здесь часто не мелькали, сама аптека была почти пуста. Бинтов и тех не было. Погромов в нашем районе к счастью тоже не случилось.

– И ты решил, что ничего страшного, что можешь навлечь на нашу голову беду? – спросила я, подавая ему кружку с водой и кусок хлеба.

– Мне нужно пережить пару дней. Потом я уеду. – Кивнул он.

– Серьёзно? После того как люфтваффе сбросило десант из курсантов морской академии, ты думаешь, что кто-то выпустит из Берлина лётчика офицера? – внимательно слушала я.

– Выпустит. Есть пути. Главное убраться из-под советской оккупации. А с той стороны можно вырваться в Латинскую Америку. – Ответил он, вгрызаясь в кусок хлеба. – Ты со мной?

– Это же не просто так? Сколько нужно собрать денег? Украшения? – уточнила я, усыпляя его бдительность.

– И возьмут ли их, – добавила вернувшаяся в кухню Дитта.

Она подержала в руках бокал глубокого синего цвета, и, выдохнув, поставила его на окно.

– Нужно постелить в кладовке, – встала я. – Разговоры будут завтра.

За Эрихом пришли ночью, вывели с мешком на голове, через задний вход. А через два дня мне передали, что он готов сотрудничать и рассказать о пути, по которому старались сбежать из страны вчерашние герои рейха. Вот только просил встречи со мной.

Я спокойно зашла в кабинет в одном из подвалов здания в Карлсхорсте. Как когда-то и представляла. В мундире офицера НКВД.

– Вот даже как, – даже с любопытством посмотрел на меня Эрих.

– Ты хотел встречи, – напомнила я.

– Хотел узнать, почему. – Пожал плечами он.

– Девятое марта сорок третьего года. Харьков. Командование корпуса люфтваффе самовольно принимает решение о нападении на санитарный эшелон с раненными солдатами. Помнишь? – цитирую я строчки из того доклада, который читала в кабинете старшего.

– Это война. Шли тяжёлые бои. Под видом эвакуации раненных могла происходить перегруппировка войск. В тех вагонах могли быть и танки, и орудия, и всё что угодно. – Совершенно спокойно отвечает Эрих. – Там погиб кто-то из твоих близких?

– Отец. Его часть шла на укрепление позиций в Харькове. Но он занял место у зенитного орудия. Кого-то из ваших он всё-таки заставил приземлиться навсегда. – Не скрывала я гордости.

– Значит это не попытка выторговать лояльность к себе, не страх, и даже не убеждения. А месть. Месть дочери за смерть отца. Как в рыцарском романе. – Вдруг широко улыбнулся Эрих. – А я влюбился в твои глаза. Голубые, как чистое небо.

– У меня глаза моей матери, которая стала вдовой, – я развернулась и вышла.

Больше жизнь меня с Эрихом не сталкивала.

В Берлине я прослужила до пятьдесят восьмого года. Потом уже вернулась в Советский Союз. Родное ведомство несколько раз сменяло названия. И только с пятьдесят четвёртого стало КГБ. Я дослужилась до звания подполковника. Впрочем, для меня это было незаметно. Война оставалась всё дальше, а эхо от неё звучало и смолкать не хотело. Работы было много. И забывала я о ней, только приезжая на Байкал.

Тося как с сорок шестого года пошла по линии мвд, так и осталась. Это Дина у нас стала педагогом и быстро взбиралась по партийной лестнице. И только у неё из нас троих была своя семья.

Тося все разговоры на эту тему сворачивала и ссылалась на опасность своей работы. Я отшучивалась, что у чекиста сердце должно молчать.

Но моё не молчало. Моё долго и предано любило. Сашка был высоким, смешливым парнем. Война нас всех заставила повзрослеть. Но он умел смеяться так... В карих глазах загорались искры. И становилось словно теплее. Высокий и широкоплечий, он всегда мог загородить меня от любого ветра. Он был первым и единственным мужчиной в моей жизни. Ещё в Берлине, в сорок шестом, молодой капитан пригласил меня на танец. И, кажется, в том вальсе я прокружилась долгие годы.

Отношений мы не афишировали. Судьба к нам благоволила. Даже переводы нас не разлучали.

– Зайди ко мне, – шепнул он мне, помогая снять пальто у общей гардеробной.

Я зашла при первой возможности, понимая, что раз просит зайти сейчас, на службе, значит дело серьёзное.

– Аня, я думаю, ты должна это узнать от меня и сейчас. – Саша заметно волновался, что меня насторожило. – Я скоро женюсь.

– Что? А невеста знает? – сначала мне показалось, что это он так собирается сделать предложение. Всё-таки вместе мы двенадцать лет.

– Знает. И вчера ответила согласием. – Прозвучало для меня громом. – Я женюсь на Ульяне Соболь.

– Это дочь замминистра... – начала я.

– Да, именно она. Возможно, мне предстоит перевод в другую республику. – Опускает голову Са... Александр Николаевич.

– Конечно, предстоит. В ту, где будущий тесть замминистра. – Делаю я шаг назад. – Ну... Удачи, счастливой семейной жизни и взаимной любви, Александр Николаевич.

– Ань, не дури. Ты прекрасно знаешь, что ни о какой любви речь не идёт. – Схватил он меня за руку. – Между нами это ничего не изменит.

– Ты так думаешь? Уже изменило. Вот скажи, сколько ты увивался за девушкой, прежде чем сделать ей предложение? Явно не день и не два. И всё это время ты врал. А сейчас... Товарищ полковник, а какую роль в этом спектакле вы отвели мне? – наверное, только те несколько лет, что я прожила под маской фройляйн Анни, позволили сейчас удержать и лицо и голос.

– Хватит драму устраивать на ровном месте. Аня, ты же у меня умница. Сколько лет я уже в полковниках хожу? И продвижения не предвидится! – сделал шаг ко мне он. – А ты и я... Мы же сможем, мы будем по-прежнему вместе!

– В генералы захотел? Вот так? – усмехнулась я. – Ну так хоть достойно себя веди. А то тесть за шашни на стороне погоны в клювике не принесёт. И держись от меня подальше.

– Да что с тобой? Мы с тобой войну в разведке прошли. Никто ничего не узнает. Да даже кабинет у меня не слушается. – Всё ещё пытался меня убедить уже бывший мужчина.

– А я не для того с восемнадцати лет в разведке, чтобы от чужой жены прятаться, когда с её мужем ей рога наращиваю. – Вышла я из кабинета.

– Что-то вы сегодня задумчивы, Анна Тимофеевна, – спросил меня за обедом наш руководитель. – И на совещании словно не с нами были. Что-то тревожит?

– О жизни думаю. – Ответила я.

– Не поделитесь мыслями о жизни? – очень задумчиво посмотрели на меня.

– Жизнь как река, всё говно к берегу прибивает. Обидно, что берег этот мой. – Как бывший фронтовик, наш генерал ценил иногда такую нарочитую грубость.

– Ну... Анна Тимофеевна, что ж вы так... Некультурно, – засмеялся он.

А вскоре я получила повышение в звании и назначение в Новосибирск. К назначению прилагались ордер на квартиру и дачу. Что означало, что кабинет бывшего любовника всё-таки слушался.

Глава 5.

Глава 5.

Прогромыхавший по грунтовой дороге за моей спиной уазик вырвал из воспоминаний. Похоже, Дина спозаранку моталась в соседний посёлок. Там был аэродром, почта и коммутатор. Машина остановилась и посигналила, значит, я угадала верно.

– Ездила звонить? – скорее уточняю, чем спрашиваю я, понимающе улыбаясь.

– Аля обиделась, что я опять её с собой не взяла. Ей ведь не объяснишь... У лисёнка больное сердце, да ещё анемия. А здесь если что, – Дина отвернулась к окну. – Но ей бы понравилось. Здесь даже воздух особый.

– Избаловали вы с Генкой внучку в конец, – покачала я головой. – Дин, вот как у педагога и офицера может расти такая царевна Будур? Пять лет соплюшке, а она вами вертит, как ей вздумается!

– Ей просто не хватает внимания. Да ещё из-за слабого здоровья мы её сильно ограничиваем, – ответила сестра.

– Ограничиваете? Это в чëм же? Она у вас растёт с уверенностью, что центр солнечной системы это она, бабушкино и дедушкино солнышко. Вспомни, год назад из-за Али всю сирень в вашей части вырубили. – Усмехнулась я. – Если ей чего и не хватает, то это витаминов. Витамин Р и витамин У, ремень и угол соответственно.

– Она очень умная и понимающая девочка, если ей объяснить, почему вот это делать нельзя, она понимает и не хулиганит. Так что и без угла обходимся. А сирень вырубили, потому что у лисёнка обнаружили аллергию на её цветы. – Пытаться находить пятна на бабушкином солнышке, затея провальная изначально.

– Поэтому дедушка, командир части стратегического назначения, приказом по части определил сирень как сорный кустарник, и солдаты повырубали её везде и всюду за два часа. – Напомнила я.

– Аня, ты же со мной обратно едешь? Вот и покажешь мне как быть строгой бабушкой, – засмеялась Дина. – Вон лучше смотри, Тося уже чай на берегу делает.

– Мне кажется, что она там какой-то мешок закапывает или наоборот вытаскивает. – Присмотрелась я, прощаясь с водителем. – Спасибо, что подвезли.

Пока Дина расплачивалась с водителем и благодарила за поездку, хотя денег за такие поездки она отдавала достаточно, поблагодарить за выполненную работу, у всех нас было обязательно, я пошла к Тосе.

– Только не говори, что тут что-то связанное с твоей работой, – насторожилась я, наблюдая, как она осторожно разворачивает большой мешок.

– Я на пенсии. А тут вон, кто-то решил или закопать, или просто утопить не успел. Вон, горловину прижали, да сверху пару лопат кинули. – Ворчала Тося.

– Клад, наверное, – засмеялась уже я.

– Да похоже живность какая-то. Мешок сам почти выкопался, – раскрыла наконец горловину Тося. – Ух ты ж...

В мешке оказались три котёнка подростка, месяца по три-четыре отроду. Все, похоже, из одного окота, все угольно чёрные. Только один отличался, у него глаз был затянут мутной плёнкой.

– Какой странный подарок вам преподнёс Ольхон, – протянула баба Катя.

– Верите в духов? – подняла на неё взгляд Дина.

– Как не верить, если я живу здесь уже больше двадцати лет? – улыбается наша хозяйка.

– Ну, оставить их здесь некому. Видно же, что в доме лишними оказались. Не обратно же их теперь закапывать. – Осторожно потрогала одного из котят Дина. – Да и Аля давно просит котёнка или щенка.

– Да, а тебе ещё и к ней подлизываться предстоит по возвращению, – напомнила сестре о непростом характере внучки Тося.

Котёнок с больным глазом встал и, немного пошатываясь, сделал шаг в мою сторону. Смотреть на явно переступающего через болезненные ощущения котёнка мне стало неприятно. Словно это я виновата в таком его состоянии. Поэтому я наклонилась и взяла животное на руки.

– Морда-то какая красивая, прямо лев, – внимательно осмотрела я котёнка. – Судя по бубенцам под хвостом, это кот. Ну, в будущем. Блох кстати нет, странных язв или проплешин вроде лишая, тоже. С глазом только беда, но это похоже с рождения. Ну что? Выбирай, будешь Один или Лихо? И тот и другой были знакомы с проблемами со зрением.

Котёнок уткнулся мне мордой в грудь, пытаясь протиснуться в небольшое отверстие между пуговицами рубашки. Одна из них кошачьего напора не выдержала.

– Ясно, Лихо. – Хмыкнула я. – Ты только учти, что животных я не очень люблю и домашнего питомца ни разу не заводила.

– Урчит как, – восхитилась Дина, продолжая почëсывать между ушек второго из наших найдëнышей. – Прокормить от глистов и будет Але на ночь мурчать. Да, Баюн?

– А вот этого, гордо стоящего и независимо шатающегося, я заберу себе. Уживëмся, Лекс? – нашлась и для третьего котёнка хозяйка.

– А тебя в твой монастырь-то пустят? Да ещё с чёрным котом? – спросила я у Тоси.

– Да я от мира и не ухожу. Просто живу в домике за монастырской стеной. Монастырь старый, ещё один из первых каменных в Сибири. До семьдесят пятого года ещё использовался как тюрьма. Потом как карцер для заболевших, туда во время эпидемий ссылали. А я в своё время сильно поспособствовала сначала признанию всего монастырского комплекса, как исторического памятника. А потом и разрешению вновь открыть там монастырь. Небольшой домик с садом, где раньше жил начальник тюрьмы за мной и закрепили, как благодетельствующей и покровительствующей. Тихо там, спокойно. А Лекс будет у печки сидеть, да компанию мне составлять. – Тося взяла Лекса на колени, усаживаясь возле закипевшего котелка. – Присаживайтесь. Вон уже и чай с чабрецом готов. А потом нас ждёт дивное занятие. Купание котов.

Странно, но прибившиеся коты раздражения не вызывали. И даже то, что они повсюду увивались за нами и начинали заметно нервничать, когда видели, что мы собираемся, заставляло только улыбаться. Да и окунувшись во все прелести путешествия на дальние расстояния с животными, мы только вздыхали.

В Москве меня и Дину встречали. Генка оставался таким же рыжим, как в детстве. Вот только ростом вымахал под два метра и раздался в плечах. И сразу как-то напоминал обоих своих братьев, что помогали нашему отцу строить наш дом. С возрастом мальчишка-сосед заматерел, наполнился силой, и всё больше напоминал вставшего на задние лапы медведя.

Высокий мужчина в военной форме привлекал к себе внимание даже в аэропорту. Даже не смотря на уже почтенный возраст. Для армии и вовсе глубокий пенсионер. Но смену он начал себе готовить только год назад. В одной руке он держал букет, а за вторую цеплялась Аля.

– Ты смотри, сама скромность, – пихнула я локтëм сестру.

– Напоминаю, ты мне собиралась показать строгость в воспитании, – съязвила Дина, но по посветлевшему лицу было заметно, что всё, главное для неё событие сегодняшнего дня произошло.

– Лисёнок мой, – обняла она внучку. – А я с подарками и гостинцами.

– Главное, что ты вернулась, – крепко обняла её Алька. – Я очень скучала, бабушка. Нам с дедушкой было грустно.

Пара взмахов длинных ресниц и бабушка поплыла. Да уж, лисёнок и есть. Какая уж тут строгость.

Забавная причуда природы, но внучка Дины родилась точной её копией. Наблюдая вечером, как Аля уплетала привезённое с Байкала лакомство, смесь кедровых орехов, мёда и брусники, я словно вернулась в детство. Когда родители что-то обсуждали, а наша младшая сидела рядом и внимательно ловила чуть ли не каждое слово.

Через неделю наша правящая чета, как мы смеясь называли Дину с Геной, должна была явиться в Москву. Она по партийным делам, он по службе. Алю против обыкновения решили не оставлять в казарме, где она с младенчества чувствовала себя как дома, а уговорили меня погулять с ней по ВДНХ. Видите ли, ей там нравилось. Впрочем, долго меня уговаривать и не надо было. Аля умудрялась быть одновременно избалованной и некапризной. А вместо сказок любила слушать рассказы о прошлом.

Подруга Дины, работавшая в архиве исторического музея на Красной площади, вообще с удовольствием забирала девочку к себе на работу, когда сестра пропадала на заседаниях партии. А потом с восторгом рассказывала, как внимательно маленький ребёнок слушает профессоров истории и даже задаёт какие-то свои вопросы.

Но оказывается, она ещё и неплохо всё запоминала. По крайней мере, пересказывала слова какого-то профессора об Иоанне Грозном очень связно.

– То есть, как я понимаю, когда ты вырастешь, то будешь у нас историком? – улыбаюсь я.

– Нет, – взлетают хвостики, когда она отрицательно машет головой. – Я буду прокурором!

– Да? С чего это вдруг? – спросила я.