Текст книги "До рая подать рукой (сборник)"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Глава 37

Без объяснений покинув кабинет, Эф плотно закрыла за собой дверь.

Со всех сторон кошки пристально смотрели на Микки, словно камеры наблюдения системы внутренней безопасности.

У нее создалось ощущение, что отсутствующая Эф видит ее через немигающие глаза этих пушистых созданий.

Жара уже не была состоянием окружающей среды, она зримо присутствовала, превратившись в неуклюжего мужчину, обезумевшего от страсти. Влажные руки, горячее дыхание, от которых нет спасения.

Она могла бы поклясться, что густой воздух пропах шерстью и мускусом. Может, Эф держала кошек дома, настоящих кошек – не постеры.

Может, приносила их запах с собой на одежде, на волосах.

Микки сидела, крепко сжимая пальцами сумочку, а по прошествии минуты закрыла глаза, чтобы не видеть взглядов кошек. Закрыла, потому что ей начало казаться, что кабинет уменьшается в размерах, что это вовсе не кабинет, а тюремная камера, стерильность и пропорции которой рассчитаны так, чтобы подтолкнуть заключенного на путь исправления или к самоубийству.

Клаустрофобия, тошнота, унижение давили на Микки куда сильнее, чем жара, влажность и запах кошек. Но еще больше молодую женщину печалила злость, накапливающаяся в ее сердце, такая же горькая, как варево, приготовленное из крови козла, глаза тритона, языка летучей мыши.

Злость – надежная защита, но она не дает ни единого шанса на окончательную победу. Злость лечит, но не излечивает, временно снимает боль, но не выдергивает шип, который является ее причиной.

А ведь теперь она просто не имела права дать волю злости. Если бы она ответила на бюрократическую наглость и оскорбления Эф двойным залпом сарказма и насмешек, чем весьма успешно пользовалась в прошлом, поражая куда более крупные цели, то, возможно, испытала бы чувство глубокого удовлетворения, да только в проигравших осталась бы Лайлани.

Эф, скорее всего, вышла из кабинета, чтобы попросить регистратора позвонить в полицию и проверить утверждение Микки о ее досрочном освобождении из тюрьмы. В конце концов, она могла быть опасной преступницей, которая пришла сюда, в кораллово-розовом костюме, белой блузке в складочку и белых туфельках на высоких каблуках, чтобы украсть общественный кофейный фонд или ящик нечитаемых буклетов о связи между вдыхаемым сигаретным дымом и настораживающим увеличением рождений вервольфов.

Стараясь унять злость, Микки напомнила себе, что в тюрьме она оказалась исключительно по собственному выбору, что и привело к унижению, которое теперь добивало ее. Ф. Бронсон не знакомила ее с парнем, который зарабатывал на жизнь кражами и подделкой документов и утащил ее на дно. Эф не несла ответственности за упрямый отказ Микки дать показания на стороне обвинения в обмен на условный срок вместо тюремного заключения. Она самолично приняла решение не топить мерзавца и надеяться на то, что присяжные увидят в ней введенную в заблуждение, но невинную женщину, какой она, собственно, и была.

Дверь открылась, Эф вошла в кабинет.

Тут же Микки подняла голову и открыла глаза, не желая показывать свое смирение.

Не объяснив, чем было вызвано ее отсутствие, Эф уселась за стол, по-прежнему не желая встречаться с Микки взглядом. Посмотрела лишь на ее маленькую сумочку, словно гадая, нет ли в ней автоматического оружия, запасных обойм и всего того, что необходимо, чтобы продержаться в затяжном бою с полицией.

– Как зовут ребенка? – спросила Эф.

– Лайлани Клонк.– Микки произнесла имя и фамилию по буквам... и решила не объяснять, что имя – выдумка сошедшей с ума матери девочки. История и без подробностей была более чем сложной.

– Вы знаете ее возраст?

– Ей девять.

– Имена и фамилии родителей?

– Она живет с матерью и отчимом. Мать называет себя Синсемиллой.– Микки продиктовала имя по буквам.

– Что значит... называет себя?

– Не может это быть ее настоящим именем.

– Почему нет? – Эф смотрела на клавиатуру, над которой застыли ее пальчики.

– Это название очень сильной травки.

На лице Эф отразилось недоумение.

– Травки?

– Вы знаете... «дури» – марихуаны.

– Нет.– Эф достала из коробочки бумажную салфетку, протерла мокрую от пота шею.– Нет, я не знаю. Не могу знать. Мой самый сильный наркотик – кофе.

С таким ощущением, словно ее только что вновь судили и опять признали виновной, Микки ответила, стараясь сохранять спокойствие, во всяком случае, в голове:

– Я не употребляю наркотики. И никогда не употребляла.

Она не лгала.

– Я не полисмен, мисс Белсонг. Насчет этого вы можете не волноваться. Меня интересует только благополучие ребенка.

Эф могла провести расследование с решительностью крестоносца только в одном случае: если бы поверила Микки и, поверив, почувствовала бы установившуюся между ними связь. Пока же у них не находилось ничего общего, за исключением принадлежности к женскому полу, а этот зыбкий фундамент не гарантировал прочности отношений.

По полученному в тюрьме опыту Микки знала, что точки соприкосновения между двумя незнакомыми женщинами находятся очень легко, если разговор заходит о мужчинах. И зачастую можно добиться сочувствия, высмеивая мужчин и их самодовольство.

– Многие мужчины говорили мне, что наркотики расширяют горизонты сознания, но, судя по ним самим, от наркотиков только глупеют.

Наконец Эф оторвала глаза от компьютера.

– Лайлани должна знать настоящее имя матери.

Лицо и глаза Эф оставались непроницаемыми, словно у манекена. В них читались пустота и отказ выразить хоть какие-то эмоции, отчего казалось, что их обладательница испытывает глубокое презрение к женщине, сидящей по другую сторону стола.

– Нет. Лайлани не слышала, чтобы ее мать называла себя иначе. Только Синсемиллой. В отношении имен эта женщина очень суеверна.

Она думает, что тот, кто знает настоящее имя человека, приобретает над ним власть.

– Она сама сказала вам об этом?

– Да, мне сказала Лайлани.

– Я про мать.

– С матерью я не разговаривала.

– Поскольку вы пришли сюда, чтобы сообщить, что ее ребенку грозит какая-то опасность, могу я предположить, что вы хотя бы встречались с ней?

Срочно укрепив дамбу, которую уже прорывала злость, закипевшая от замечания Эф, Микки ответила:

– Встречалась с ней однажды, да. Она была действительно странная, накачавшаяся наркотиками. Но я думаю, что...

– Вы знаете ее фамилию? – спросила Эф, вновь обратив внимание на компьютер.– Или она просто Синсемилла?

– Ее фамилия по мужу Мэддок. Эм-э-дэ-дэ-о-ка.

Ровным голосом, без малейшей обвинительной нотки Эф спросила:

– Вас связывают какие-то отношения?

– Простите?

– Вы ей не родственница, скажем, по мужу?

Капелька пота поползла с левого виска Микки. Она вытерла ее рукой.

– Как я уже говорила, я видела ее лишь однажды.

– Не встречались с парнем, с которым встречалась она, не дрались из-за бойфренда, не встречались с ее бывшим дружком... не было у вас общих знакомых или конфликтов, о которых она обязательно упомянет, когда я буду говорить с ней? Рано или поздно все выплывет наружу, уверяю вас, мисс Белсонг.

Кошки наблюдали за Микки, Микки таращилась на Эф, Эф предпочитала смотреть на дисплей.

Теперь Микки входила в число невежественных, жестоких, глупых людей, о которых Эф упомянула чуть раньше, в число отребья, заставившего ее увешать стены постерами с кошками. Может, в эту категорию Микки перешла благодаря висящей на ней судимости. Может, сама того не заметив, чем-то оскорбила Эф. Может, просто не сложилось. Но какой бы ни была причина, она попала в черный список Эф, записи в котором, Микки это чувствовала, делались несмываемыми чернилами.

Наконец Микки собралась с духом, чтобы ответить:

– Нет. Наши пути с матерью Лайлани нигде не пересекались. Меня тревожит судьба девочки, ничего больше.

– Имя отчима?

– Престон.

Вот тут в лице Эф что-то дернулось. Она оторвалась от компьютера и посмотрела на Микки.

– Вы говорите про того самого Престона Мэддока?

– Наверное. До вчерашнего вечера я ничего о нем не слышала.

Брови Эф изогнулись.

– Вы ничего не слышали о Престоне Мэддоке?

– Я еще не успела почитать о нем По словам Лайлани... ну, точно я не знаю, но вроде бы его обвиняли в убийстве нескольких человек, но каким-то образом ему удалось вывернуться.

Легкий налет удивления быстро исчез с лица Эф, на которое вернулась маска бюрократической нейтральности, но ей не удалось изгнать из голоса нотки осуждения.

– Его оправдали, мисс Белсонг. В двух независимых судебных процессах признали невиновным. Так что про него не скажешь, что ему удалось вывернуться.

Микки вновь оказалась на краешке стула, вновь в положении просительницы, но на этот раз не расправила плечи и не подалась назад. Облизнула губы, обнаружив, что они соленые от пота. Ее охватило отчаяние.

– Мисс Бронсон, мне не известно, в чем его признали невиновным, но я знаю, что есть маленькая девочка, которой пришлось многое пережить, и теперь она в ужасном положении. Кто-то должен ей помочь. Возможно, Мэддок не делал того, в чем его обвиняли, пусть так, но у Лайлани был старший брат, которого теперь нет. И если она говорит правду, если Престон Мэддок убил ее брата, жизнь девочки тоже в опасности. И я ей верю, мисс Бронсон. Думаю, вы ей тоже поверите.

– Убил ее брата?

– Да, мэм. Так она говорит.

– Значит, она видела убийство?

– Нет, своими глазами она не видела. Она..

– Если она этого не видела, как она может знать, что произошло?

Микки изо всех сил старалась сохранить спокойствие.

– Мэддок ушел с ним и вернулся без него. Он...

– Ушел куда?

– В лес. Они...

– В лес? Здесь с лесами не очень.

– Лайлани говорит, что это произошло в Монтане. В каком-то месте, где видели НЛО...

– НЛО? – Как птичка, строящая гнездо и вырывающая нитки из обрывка ткани, Эф безжалостно клевала историю Микки, только желание что-либо построить у нее отсутствовало. Просто ей хотелось разодрать ткань рассказа на отдельные нити. И теперь, следуя своей цели, она ухватилась за НЛО. Глаза стали такими же зоркими, как и у ястреба, замечающего мышь с высоты в тысячу футов. И если бы не самоконтроль, следующие два слова вылетели бы птичьим криком холодной радости.– Летающие тарелки?

– Мистер Мэддок – фанат НЛО. Контакты с инопланетянами, все такое...

– С каких это пор? Если бы ваши слова соответствовали действительности, пресса не упустила бы своего шанса Или вы так не думаете? Средства массовой информации не знают жалости.

– Согласно Лайлани, он уже увлекался НЛО, когда женился на ее матери. Лайлани говорит...

– Вы спрашивали мистера Мэддока о мальчике?

– Нет. Да и какой смысл?

– Значит, вы исходите исключительно из слов ребенка, не так ли?

– Разве вы в вашей работе не исходите из того же? И потом, я его никогда не видела.

– Вы никогда не видели мистера Мэддока? Никогда не видели его и мать...

– Как я уже вам говорила, мать я видела один раз. Она так «торчала», что билась головой о луну. Скорее всего, она даже не вспомнит меня.

– Вы видели, как эта женщина принимала наркотики?

– Я не видела, когда она их принимала. Она ими пропиталась. Они буквально сочились из каждой ее поры. Вы должны забрать Лайлани из этой семьи только потому, что ее мать как минимум половину времени находится под воздействием наркотиков.

На телефоне Эф пикнул звонок внутренней линии, но регистраторша ничего не сказала Еще пикнул. Как в таймере духовки: утка готова.

– Сейчас вернусь,– пообещала Эф и вышла из кабинета.

Микки хотелось сорвать со стен постеры с кошками.

Но вместо этого она подцепила пальцем вырез белой блузки и подула на грудь. Ей хотелось снять жакет, но почему-то она решила, что тем самым она вызовет еще большее неодобрение Ф. Бронсон. Черный костюм инспекторши, в такую-то жару являл посетителям образец выдержки.

На этот раз Эф отсутствовала совсем ничего.

– Так расскажите мне о пропавшем брате,– попросила она, вновь усевшись за стол.

Несмотря на все усилия, Микки не смогла удержать злость под контролем.

– Значит, вы дали суотовцам отбой?

– Простите?

– Проверили, не сбежала ли я из тюрьмы.

Без тени смущения Эф встретилась с ней взглядом.

– На моем месте вы поступили бы точно так же. Мне не представляется, что я чем-то вас обидела.

– С моей точки зрения, все выглядит несколько иначе,– ответила Микки, ругая себя за то, что втянулась в перепалку.

– При всем уважении к вам, мисс Белсонг, я живу с собственной точкой зрения – не с вашей.

С тем же успехом Эф могла влепить ей пощечину. Лицо Микки вспыхнуло от унижения.

Если бы Эф смотрела на дисплей компьютера, Микки точнс сказала бы что-то очень обидное. Но в глазах женщины она видела холодное презрение, достойного соперника ее жгучей злости, и непоколебимое упрямство.

Из всех инспекторов судьба свела ее именно с этой, словно ей хотелось посмотреть, как. они столкнутся лбами, словно два барана.

Лайлани! Она пришла сюда ради Лайлани.

Проглотив достаточно злости и гордости, чтобы не проголодаться до ужина, Микки взмолилась:

– Позвольте мне рассказать о положении, в котором оказалась девочка. И ее брате. От начала и до конца. Без вопросов и ответов.

– Попробуйте,– бросила Эф.

И Микки пересказала историю Лайлани, опустив уж самые невероятные подробности, чтобы не дать Эф возможности принять все за выдумку.

Даже слушая эту версию, а-ля «Ридерс дайджест», Эф проявляла нетерпение. Ерзала на стуле, брала блокнот, словно хотела что-то записать, и вновь опускала на стол без единой записи.

Всякий раз, когда упоминался Престон Мэддок, брови Эф сходились у переносицы, тонкие нити морщин собирались у уголков глаз, губы плотно сжимались. Очевидно, ей не нравилось, что Микки считала Мэддока убийцей, и это неудовольствие проступало на ее лице.

Такое отношение не объяснялось исключительно неприязнью к Микки. Похоже, Эф давно уже приняла сторону Мэддока, пусть и не защищала его, и никакие аргументы не могли поколебать сложившееся у нее мнение.

– Если вы верите, что мальчика убили, почему вы обратились сюда, а не в полицию? – спросила Эф, когда Микки замолчала.

Объяснять было сложно. Во-первых, два копа существенно изменили факты, касающиеся ее задержания, с тем чтобы она выглядела как сообщница, а не просто подруга парня, подделывающего документы, а общественный защитник, назначенный ей судом, то ли слишком устал, то ли не знал, как донести до присяжных истинное положение дел. В общем, с полицией ей связываться не хотелось. Да и системе она не очень-то доверяла. И потом, понимала, что местные службы не горят желанием расследовать убийство, совершенное в далеких краях, у них хватало и своих преступлений. Она не могла утверждать, что знала Лукипелу. Ее обвинение базировалось исключительно на вере в Лайлани, и хотя она не сомневалась, что полицейские тоже поверят, ее показания юридической силы не имели, будучи показаниями с чужих слов.

Поэтому ответила Микки достаточно обтекаемо:

– Исчезновение Луки нужно расследовать, это несомненно, но в данный момент речь идет о судьбе Лайлани, ее безопасности. Нельзя сначала дожидаться, пока копы докажут, что Луки убили, а уж потом защищать Лайлани. Сейчас она жива, но находится в беде, поэтому прежде всего надо заняться ею судьбой.

Без комментариев, повернувшись к компьютеру, Эф печатала две или три минуты. Могла заносить в файл версию Микки, а могла составлять официальный отказ в проведении расследования.

За окном бушевала жара. У растущей по соседству пальмы листья обвисли, из зеленых став коричневыми. Калифорния выгорала.

Наконец Эф перестала печатать и повернулась к Микки.

– Еще один вопрос, если не возражаете. Возможно, вы найдете его очень личным, поэтому отвечать вас никто не обязывает.

В надежде, что Управление социальной защиты детей возьмется за это дело, пусть отношения с инспекторшей у нее не сложились, Микки ответила с чуть заискивающей улыбкой:

– Задавайте.

– Вы нашли в тюрьме Иисуса?

– Иисуса?

– Иисуса, Аллаха, Будду, Вишну, Л. Рона Хаббарда. Многие люди, попав за решетку, обращаются к Богу.

– Если я что и нашла там, мисс Бронсон, так это направление, в котором мне следует идти. И здравого смысла, когда я выходила из тюрьмы, у меня прибавилось по сравнению с тем днем, когда я входила туда.

– Многое из того, что делают люди в тюрьме,– тоже религия, даже если они принимают это за что-то другое,– гнула свое инспекторша.– Экстремистские политические движения, левого и правого толка, одни основанные на расовой непримиримости, другие – на обиде на весь мир.

– Я ни на кого не держу обиды.

– Я уверена, вы понимаете, чем вызвано мое любопытство.

– Откровенно говоря, нет.

По лицу Эф чувствовалось, что она в этом сильно сомневается.

– Мы обе знаем, что Престон Мэддок вызывает ненависть у самых различных объединений, как политических, так и религиозных.

– Я как раз этого не знаю. Я действительно не знаю, кто он такой.

Эф проигнорировала ее слова.

– Множество людей, которые обычно на ножах друг с другом, объединяются в борьбе против Мэддока. Они хотят уничтожить его, потому что не согласны с ним в важнейшем философском вопросе.

Даже с ее бездонным резервуаром злости Микки не смогла почерпнуть из него хоть толику ярости в ответ на обвинение, что ею двигали философские мотивы. Она едва не рассмеялась.

– Эй, моя философия – не гнать волну, пережить день, может быть, получить немного удовольствия в том, что не чревато серьезными неприятностями. Глубже я не копаю.

– Вот и хорошо,– ответила Эф.– Спасибо, что зашли.

И инспекторша отвернулась к компьютеру.

Прошло немало времени, прежде чем Микки поняла, что разговор окончен.

Но не поднялась со стула.

– Вы туда кого-нибудь пошлете?

– Дело заведено. Дальше – рутинное расследование.

– Сегодня?

Эф оторвалась от дисплея, но посмотрела не на Микки, а на один из постеров: пушистую белую кошку в шапке Санта-Клауса, сидящую на белом снегу.

– Сегодня нет. Девочку не бьют, сексуальных домогательств нет. Непосредственная опасность девочке не грозит.

– Но он собирается ее убить! – воскликнула Микки, чувствуя, что потерпела полное поражение.

Задумчиво глядя на кошку, словно прикидывая, когда же она соскочит с постера, поменяв белое Рождество на калифорнийское лето, Эф ответила:

– Даже если история девочки не плод ее фантазии, он убьет ее только на следующий день рождения, который наступит в феврале.

– До ее дня рождения,– поправила инспектора Микки.

– Может, в следующем феврале, может... на следующей неделе. Завтра пятница. Я знаю, вы не работаете по уикендам, но, еcли вы не придете туда сегодня или завтра, они могут уехать.

Эф так пристально смотрела на постер, ее глаза до того остекленели, что она, казалось, медитирует на образе кошки.

Инспекторша являла собой черную психологическую дыру. В ее окрестностях из человека высасывались все эмоции.

– Их дом на колесах ремонтируют,– настаивала Микки, чувствуя, что она опустошена, выжата, как лимон.– Механики могут починить его в любое время.

Со вздохом Эф достала из коробочки две бумажные салфетки, осторожно промокнула лоб, стараясь не попортить макияж. Когда бросала салфетки в корзинку для мусора, на ее лице отразилось удивление: неужто Микки еще здесь?

– Когда у вас собеседование?

Поняв, что больше ей здесь ничего не высидеть, Микки встала и направилась к двери.

– В три часа. Я успею.

– Компьютерному программированию вы научились в тюрьме?

Хотя лицо инспекторши оставалось бесстрастным, Микки заподозрила, что этот вопрос – прелюдия к очередному оскорблению.

– Да. У них очень хороший курс.

– И как нынче обстоит дело с вакансиями?

Впервые с того момента, как Микки вошла в кабинет, в голосе инспекторши проскользнуло что-то человеческое.

– Они говорят, что экономика падает.

– Людей увольняют и в лучшие времена,– заметила Эф.

Микки понятия не имела, как ей следует на это реагировать.

– В сфере компьютерного программирования,– в голосе Эф зазвучала чуть ли не сестринская забота,– вы должны приходить на собеседование только с плюсами, без единого минуса. На вашем месте я бы еще раз взглянула на себя в зеркало. В одежде, которая на вас, вы ничего не добьетесь.

В гардеробе Микки не было ничего лучше этого кораллово-розового костюма и белой блузки.

Словно прочитав ее мысли, Эф продолжила:

– Дело не в том, из «Кей-марта»[58]58
  Сеть универмагов корпорации «Кей-март», продающих товары по сниженным ценам. Символ недорогих товаров и услуг.


[Закрыть] костюм или откуда-то еще. Это как раз значения не имеет. Но юбка слишком короткая, слишком обтягивающая, а с такой грудью, как ваша, не следует носить блузку с глубоким вырезом. Сладенькая, в этой стране полным-полно жадных адвокатов, а вы выглядите так, словно пытаетесь склонить какого-нибудь менеджера подкатиться к вам, чтобы потом вчинить компании многотысячный иск за сексуальное домогательство. Увидев вас, директор по персоналу, независимо от того, мужчина он или женщина, думает: это беда, а у нас и без того хватает проблем. Если у вас есть время, чтобы переодеться перед собеседованием, мой вам совет: переоденьтесь. Не надо так уж явно... выставлять себя напоказ.

И черная эмоциональная дыра Эф отправила Микки в небытие.

Может, инспекторша давала совет с самыми благими намерениями. Может, и нет. Возможно, Микки поблагодарила Эф. Возможно, и нет. Только что она стояла в кабинете, а мгновением позже оказалась в маленьком коридорчике, перед закрытой дверью, но не помнила, как переступала порог.

Вне зависимости от того, сказала она что-то, уходя, или нет, Микки не сомневалась, что ее слова не могли еще больше настроить Эф против нее и повредить шансам Лайлани на получение помощи. Она ничего не могла изменить. Во всяком случае, здесь и сейчас.

Как и прежде, в приемной стояли четыре стула. Только число ожидающих приема людей увеличилось до семи.

В коридоре было жарче, чем в кабинете.

В лифте воздух просто пузырился от жары. И давление по мере спуска нарастало, словно Микки находилась в батискафе, который погружался в океанские глубины. Она даже приложила руку к стене, ожидая, что металлическая панель начнет прогибаться под напором воды.

Ей уже хотелось, чтобы скопившаяся в сердце злость выплеснулась наружу, раскаленная добела, и компенсировала летнюю жару внутренним огнем, потому что вместо ярости ее захлестнуло отчаяние.

На первом этаже она нашла комнату отдыха. Теплая масляная тошнота ползла вверх по стенкам желудка, и Микки боялась, что ее сейчас вырвет.

Дверцы кабинок открыты. В комнате никого. Наконец-то она одна.

Яркий флуоресцентный свет отражался от белого кафеля, рикошетил от зеркал. Их холодные поверхности не охлаждали горячий воздух.

Она пустила холодную воду, подставила, ладони под струю воды, закрыла глаза Несколько раз глубоко вздохнула Вода из крана лилась теплая, но все равно помогала

Высушив руки, она повернулась к настенному зеркалу в рост человека Уезжая из дома, она думала, что в этом наряде производит впечатление деловой, энергичной женщины. Думала, что в этом наряде она хорошо выглядит.

Теперь отражение смеялось над ней. Юбка слишком короткая. И слишком обтягивающая. Вырез не шокирующе низкий, но все-таки низковат для собеседования с будущим работодателем. Может, и каблуки слишком высокие.

Она действительно очень уж явно выставляла себя напоказ. Выглядела дешевкой. Женщиной, которой была, а не какой хотела стать. Она одевалась не для работы, а для мужчин, тех мужчин, которые никогда бы не отнеслись к ней с уважением, мужчин, которые губили ее жизнь.

Она получила горькую пилюлю, а Ф. Бронсон постаралась, чтобы Микки вкусила всю горечь до последнего грана.

Такие советы следует выслушивать от человека, который любит тебя, заботится о тебе, который постарается хоть как-то подсластить лекарство. Тут лекарство «подсластили» уксусом. Если бы Ф. Бронсон думала, что это лекарство, а не яд, наверное, она бы не разлепила губ.

Долгие годы Микки видела в зеркалах красивую внешность и сексуальный магнетизм, который позволял ей получить все, что она хотела. Но теперь, когда у нее появились более высокие устремления, когда вечеринки и внимание плохишей ее больше не привлекали, зеркало показывало ей дешевую крикливость, нескладность, наивность... и отчаянное стремление получить то, что хочется. Ей стало тошно от того, что она видела перед собой.

Микки подумала, что просто переросла потребность использовать собственную красоту в качестве средства или оружия для достижения поставленной цели, но с ней произошли более глубокие перемены. Полностью изменились ее понятия о красоте. Глядя в зеркало, она видела пугающе мало из того, что соответствовало ее новым устремлениям. Возможно, наступила зрелость, но ее это страшило. Раньше она знала, что красота никогда ее не подведет, послужит опорой в самые трудные времена. Теперь эта уверенность бесследно исчезла.

Неудержимое желание разбить зеркало охватило ее. Но прошлое не раскалывалось так же легко, как стекло. А перед собой она видела свое прошлое, упрямое и безжалостное.