Текст книги "До рая подать рукой (сборник)"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

В чулане ни матери, ни блевотины, ни крови, ни потайного хода, ведущего в сказочное королевство, где все красивы, богаты и счастливы. Собственно, потайной ход Лайлани и не искала, логично предположив, что его там нет. В более юном возрасте она частенько надеялась найти секретную дверь в фантастические страны, но обычно ее ждало разочарование, вот Лайлани и решила: если такая дверь существует, пусть она сама ищет ее. И потом, будь этот чулан пересадочной станцией между Калифорнией и страной добрых волшебников, на полу обязательно пилились бы обертки от невиданных ею сортов шоколадных батончиков, брошенные путешествующими троллями, или, по крайней мере, там бы наложил кучку какой-нибудь эльф, но на полу не нашлось ничего экзотичнее дохлого таракана.

Оставались две двери, обе закрытые. Справа – в маленькую спальню, отведенную Лайлани. Прямо – в комнату, которую ее мать делила с Престоном.

Синсемилла с легкостью могла оказаться в комнате дочери. Она не уважала права людей на личные апартаменты, никогда не требовала себе такого права, возможно, потому, что наркотики выжгли в ее мозгу бескрайнюю пустыню, где она могла наслаждаться блаженным одиночеством, если оно ей требовалось.

Полоска света лежала на ковре под дверью, что вела в большую спальню. Из-под двери справа свет не пробивался.

Сие ничего не означало. Синсемилла любила сидеть одна в темноте, пытаясь наладить контакт с миром призраков или разговаривая сама с собой.

Лайлани прислушалась. Полная тишина пространства, время в котором остановилось, заполняла дом. Кровопускание, конечно, тихий процесс.

Несмотря на стремление ни в чем себя не ограничивать, Синсемилла допускала продезинфицированный скальпель только до своей левой руки. Причудливо связанные друг с другом шрамы – сложностью рисунок мог конкурировать с кружевами – украшали, или уродовали, в зависимости от вкуса человека в подобных вопросах, небольшой участок длиной в шесть и шириной в два дюйма. Гладкая, почти блестящая поверхность шрамов выделялась белизной на окружающей белой коже, контраст становился более явственным, если Синсемилла загорала.

Уйди из дома. Спи во дворе. Пусть доктор Дум займется уборкой, если возникнет такая необходимость.

Но, уйдя во двор, она бы сняла с себя ответственность. Именно так и поступила бы Синсемилла в аналогичной ситуации. А Лайлани, выбирая из многих возможных вариантов самый правильный и мудрый, всегда руководствовалась одним основополагающим принципом: делай то, чего бы никогда не сделала Синсемилла, и, скорее всего, все получится как надо, уж во всяком случае, ты будешь уверена, что сможешь вновь взглянуть на себя в зеркало и не умереть от стыда.

Лайлани открыла дверь своей комнаты и зажгла свет. Кровать аккуратно застелена, какой она ее и оставляла. Немногие личные вещи на своих местах. Синсемилла не устраивала здесь циркового представления.

Ладони стали мокрыми от пота. Она вытерла их о футболку.

Она вспомнила старый рассказ, который когда-то прочитала: «Леди и тигр». Мужчине предлагалось выбрать, какую из дверей открыть, а потом пенять на себя, если он ошибался с выбором. За этой дверью ее ждала не женщина, не тигр, но совершенный уникум.

Лайлани предпочла бы встречу с тигром.

Не из нездорового интереса, а тревожась за мать, она изучила проблему членовредительства, как только Синсемилла пристрастилась к этому занятию. Согласно мнению психологов, членовредительством в основном увлекались девушки-подростки и молодые женщины после двадцати. Синсемилла уже вышла из этого нежного возраста. Членовредителей отличали низкая самооценка, даже презрение к себе. Синсемилла, наоборот, очень себя любила большую часть времени, во всяком случае, когда находилась под действием наркотиков, то есть практически постоянно. Разумеется, приходилось предполагать, что первоначально она подсела на тяжелые наркотики не из-за их «хорошего вкуса», как сама говорила, но стремясь к самоуничтожению.

Ладони Лайлани оставались влажными. Она вновь вытерла их. Несмотря на августовскую жару, руки похолодели. Во рту появилась горечь, может, отрыгнулся лук из картофельного салата Дженевы, и язык прилип к нёбу.

В такие моменты она старалась представить себя Сигурни Уивер, играющей Рипли в «Чужих». Ладони влажные, само собой, руки холодные, понятное дело, рот пересох, но ты все равно можешь расправить плечи, набрать в рот слюны, открыть эту чертову дверь и войти, какое бы чудище за ней ни сидело, и ты должна сделать то, что от тебя требуется.

Лайлани вытерла руки о шорты.

Большинство членовредителей зациклены на собственной персоне. Малой их части можно уверенно ставить диагноз: нарциссизм, вот тут Синсемилла и психологи определенно сходились во мнениях. Мать, если пребывала в веселом настроении, частенько пела полную энтузиазма мантру, которую сама и сочинила: «Я – озорной котенок, я – летний ветерок, я – птичка в полете, я – солнце, я – море, я – это я!» В зависимости от количества поступивших в ее организм запрещенных законом субстанций, балансируя на канате между гиперактивностью и наркотическим забытьем, она иногда повторяла эту мантру нараспев, сто раз, двести, пока не засыпала или не начинала рыдать, после чего опять же засыпала.

В три шага, с помощью стального ортопедического аппарата, Лайлани добралась до двери.

Приникла к ней ухом. Ни звука изнутри.

Рипли обычно держала наготове большой пистолет и огнемет.

Вот где привычка миссис Ди путать реальность и кино пришлась бы очень кстати. Вспомнив свою недавнюю победу над откладывающей яйца инопланетной королевой, Дженева без колебаний распахнула бы дверь и решительно переступила порог.

Вновь ладони прошлись по шортам. Потные руки не годятся для щекотливых ситуаций.

Как говаривала Синсемилла, она плакала, потому что видела себя цветком в мире шипов, потому что никто не мог в полной мере оценить всю красоту полного спектра ее свечения. Иногда Лайлани думала, что это действительная причина частой слезливости матери, и пугалась, поскольку выходило, что на Земле Синсемилла еще более чужая, чем Ипы, которых безуспешно разыскивал Престон. Нарциссизм не подходил для характеристики человека, который, валяясь в блевотине, воняя мочой и бормоча что-то бессвязное, видел себя более нежным и экзотическим цветком, чем орхидея.

Лайлани постучала в дверь спальни. В отличие от матери она уважала право людей на уединение.

Синсемилла на стук не отреагировала.

Может, с дорогой мамулей все в порядке, несмотря на представление, устроенное ею во дворе. Может, она мирно спит и ее следует оставить в покое, чтобы она и дальше наслаждалась видением лучших миров.

Но вдруг она в беде? Вдруг это один из тех случаев, когда знание приемов первой помощи придется очень кстати, или потребуется вызывать врача? Если ты едешь по незнакомой территории, местоположение ближайшей больницы можно узнать п о спутниковой связи. Век высоких технологий – самый безопасный период в истории человечества для моральных выродков, обожающих путешествовать.

Она постучала вновь.

И не могла сказать, почувствовала облегчение или тревогу, когда мать откликнулась театральным голосом: «Я слушаю тебя, скажи, кто ты, стучащийся в дверь моей опочивальни».

Иной раз, когда Синсемилла пребывала в таком вот игривом настроении, Лайлани подыгрывала ей, говорила на псевдостароанглийском диалекте, с театральными жестами и напыщенными фразами, надеясь хоть так установить маломальскую связь мать—дочь. Но эти попытки не приводили ни к чему путному. Синсемилла не хотела расширять актерский состав. Всем, кроме нее, отводилась роль восхищенных зрителей, потрясенных бенефисом одной-единственной актрисы. Если же Лайлани настаивала на том, чтобы делить с ней блеск рампы, изящный диалог резко менял тональность, и голос, каким, по мнению Синсемиллы, изъяснялся персонаж Шекспира или кто-то из придворных короля Артура, вдруг начинал сыпать грязными ругательствами.

Поэтому вместо вычурного: «Это я, принцесса Лайлани, пришла справиться о самочувствии моей госпожи»,– она ответила:

– Это я. Ты в порядке?

– Войди, войди, дева Лайлани, твоя королева давно ждет тебя.

Приехали. Значит, все еще хуже, чем кровь и членовредительство.

Впрочем, большая спальня подходила для представлений Сипсемиллы ничуть не меньше, чем двор или любая другая комната этого дома.

Синсемилла сидела на кровати, застеленной лягушачье-зеленым покрывалом из полиэстра, привалившись спиной к подушкам. В длинной расшитой комбинации, с кружевами по подолу, которую она купила на блошином рынке неподалеку от Альбукерке, штат Нью-Мексико, когда они ехали в Розуэлл разгадывать тайны инопланетян.

Как известно, красный свет более всего соответствует интерьеру публичного дома, поэтому Лайлани попала в спальню скорее проститутки, чем королевы. Горели обе лампы на прикроватных тумбочках. На абажуре одной лежала красная шелковая блуза, на абажуре второй – красная хлопчатобумажная.

Такой свет благоволил Синсемилле. При нем снопы, килограммы, тюки, унции, пинты и галлоны запрещенных законом субстанций крали гораздо меньшую часть ее красоты, чем при дневном или искусственном освещении. В красных тонах она казалась красавицей. Даже с босыми, запачканными пылью и сухой травой ногами, в мятой и грязной комбинации, с растрепанными и спутанными после лунного танца волосами могла сойти за королеву.

– Что привело тебя, о юная дева, пред очи Клеопатры?

Лайлани, углубившаяся в комнату на два шага, не могла и представить себе, что египетская королева, правившая более двух тысяч лет назад, могла задать вопрос, достойный лишь плохой постановки «Камелота».

– Я собираюсь лечь спать и решила зайти, чтобы узнать, все ли у тебя в порядке.

Взмахом руки Синсемилла предложила ей подойти ближе.

– Иди сюда, суровая крестьянская дочь, и позволь твоей королеве познакомить тебя с произведением искусства, достойным галерей Эдема.

Лайлани не понимала, о чем вела речь ее мать: А по опыту знала, что самая мудрая политика – сознательно оставаться в неведении.

Она приблизилась еще на шаг, не из покорности или любопытства, но потому, что быстрый уход мог вызвать обвинение в грубости. Ее мать не навязывала детям правил или стандартов поведения, своим безразличием предоставляла им полную свободу, однако терпеть не могла, если за собственное безразличие ей платили той же монетой, и не выносила неблагодарности.

Какой бы несущественной ни была причина, вызвавшая неудовольствие Синсемиллы, наказание следовало незамедлительно. Да, до рукоприкладства дело не доходило, на такое Синсемиллы не хватало, но она могла нанести немалый ущерб словами. Потому что всюду следовала за тобой, врывалась в любую дверь, настаивала на внимании к ней, укрыться от нее не представлялось возможным и приходилось выдерживать ее словесную порку, иногда растягивающуюся на часы, пока она не сваливалась без сил или не уходила, чтобы заторчать вновь. Во время таких экзекуций Лайлани частенько мечтала о том, чтобы ее мать отказалась от ненавистных слов и заменила их парой тумаков.

Откинувшись на подушки, Синсемилла-Клеопатра говорила с улыбчивой настойчивостью, которую, Лайлани это знала, следовало воспринимать как приказ.

– Подойди, сердитая девочка, подойди, подойди! Взгляни на эту маленькую красотку и возмечтай о том, чтобы тебя сотворили так же хорошо, как ее.

Круглая коробка, похожая на шляпную, стояла на кровати. Красная крышка лежала рядом.

Во второй половине дня Синсемилла ходила по магазинам. Для нее Престон не скупился, давал деньги и на наркотики, и на безделушки. Может, она действительно купила шляпку, потому что, пребывая в более-менее спокойном состоянии, обожала головные уборы: береты и котелки, панамы и тюрбаны, колпаки и «кибитки».

– Не медли, дитя! – командовала королева.– Подойди ко мне и услади свой взор видом этого сокровища из Эдема.

Очевидно, аудиенция не могла завершиться, пока новая шляпка, или что-то там еще, не получила полагающихся ей восторгов.

С мысленным вздохом, который она не решилась озвучить, Лайлани приближалась к кровати.

Подходя, она обратила внимание на два ряда перфораций по периметру коробки. Поначалу решила, что это декоративный элемент, и не смогла догадаться о предназначении перфораций, пока не увидела, кого в этой коробке принесла в дом Синсемилла.

Сокровище из Эдема свернулось кольцами на покрывале, между коробкой и Синсемиллой. Изумрудно-зеленое, с оттенком янтарного, с хромово-желтой филигранью. Гибкое тело, плоская головка, поблескивающие черные глазки, появляющийся и исчезающий раздвоенный кончик языка, созданного для лжи.

Змея подняла голову, чтобы взглянуть, кто еще хочет ею полюбоваться, а потом, без предупреждения, атаковала Лайлани со скоростью электрической искры, проскакивающей между двум и разнозаряженными полюсами.

 Глава 20

В «Уиндчейзере», который держит курс на юго-запад, в Неваду, Кертис и Желтый Бок сидят на кровати, в темноте, едят сосиски. Установившаяся между ними связь настолько усилилась, что, несмотря на темноту, собака ни разу не приняла пальцы мальчика за очередной кусок угощения.

Эта собака не станет ему братом, как поначалу думал Кертис. Вместо этого она станет ему сестрой, что тоже его устраивало.

Он ограничивает ее в сосисках, понимая, что ее вырвет, если она переест.

Поскольку ему переедание не грозит, он сам принимается за сосиски, как только чувствует, что следующий кусок станет для Желтого Бока лишним. Сосиски холодные, но божественно вкусные. Он съел бы еще, если бы пакет не опустел. Требуется немало энергии, чтобы быть Кертисом Хэммондом.

Он только может представить себе, сколько энергии требуется, чтобы быть Донеллой, официанткой с поражающими воображение габаритами и таким же большим сердцем.

Вспомнив о Донелле, он начинает волноваться. Как там она? Сумела ли укрыться от града пуль? С другой стороны, пусть она и легкая цель, убить ее наверняка гораздо труднее, чем простых смертных.

Ему очень хочется вернуться и вывести ее в безопасное место. Совершенно нелепая романтичная и где-то иррациональная идея. Он всего лишь мальчик с относительно небольшим жизненным опытом, а она – выдающаяся личность, взрослая и мудрая женщина. Тем не менее ему хочется, чтобы она оценила его храбрость.

Лопасти вертолета вновь рубят ночь. Кертис застывает, боится, что вертолет сейчас расстреляет дом на колесах, боится услышать ботинки суотовцев, грохочущие по крыше дома на колесах, усиленный мегафоном голос, требующий остановиться и сдаться. Стрекотание достигает максимума... а потом начинает стихать и исчезает.

Судя по звуку, вертолет направился на юго-запад, вдоль автострады. Хорошего в этом мало.

Покончив с сосисками, Кертис пьет апельсиновый сок прямо из контейнера... и понимает, что Желтому Боку тоже хочется пить.

Помня о том, чем закончилась в «эксплорере» попытка напоить собаку водой из бутылки, он решает найти миску или любую другую посудину.

Дом на колесах мчится на предельно разрешенной скорости или чуть быстрее, из чего Кертис делает вывод, что владельцы «Уиндчейзера», мужчина и женщина, все еще в кабине, обсуждают случившееся в ресторане и вокруг него. Раз они сидят в другом конце автомобиля, спиной к спальне, значит, не смогут увидеть свет, если он появится в зазорах между дверью и дверным косяком.

Кертис слезает с кровати. Ощупывая стену у дверного косяка, находит выключатель.

Яркий свет поначалу режет глаза, привыкшие к темноте.

Глаза собаки приспосабливаются к изменившемуся освещению значительно быстрее. Только что она лежала на кровати, а теперь стоит, с любопытством наблюдая за Кертисом, хвост мотается из стороны в сторону, в ожидании новых приключений или положенной доли сока.

Спальня слишком мала, чтобы в ней нашлось место для декоративных вазочек или других безделушек, которые могли бы заменить собой миску.

Копаясь в нескольких ящиках компактного комода, Кертис чувствует себя извращенцем. Он не знает в точности, чем занимаются извращенцы, но чувствует, что копание в нижнем белье других людей – явный признак того, что ты извращенец, а в комоде, кроме нижнего белья, практически ничего и нет.

Покраснев от смущения, не в силах встретиться взглядом с Желтым Боком, мальчик отворачивается от комода и открывает верхний ящик ближайшей тумбочки. Среди прочего видит там пару белых пластмассовых баночек, каждая четыре дюйма » диаметре и три высотой. Пусть и маленькие, любая из них может служить миской для собаки, разве что наполнять ее придется несколько раз.

На крышке одной из баночек наклеена лента с надписью: «ЗАПАСНАЯ». Кертис делает из этого вывод, что баночка с надписью на крышке не столь нужна владельцам дома на колесах, Как вторая, и, чтобы доставить им минимум неудобств, решает использовать вместо миски именно ее.

Крышка на резьбе. Отвернув ее и подняв, он, к своему рка-су, обнарркивает в банке человеческие челюсти с зубами. Зубы таращатся на него из розовых десен. Крови, правда, нет.

Ахнув, он бросает баночку туда, откуда взял, и отступает от тумбочки. Его удивляет, что он не слышит, как сердито клацают зубы, выбираясь наружу.

Он видел фильмы о серийных убийцах. Эти монстры в образе человеческом в память о совершенных ими убийствах коллекционируют сувениры. Некоторые держат отрезанные головы в холодильнике, другие хранят глаза жертв в склянках с формальдегидом. Третьи шьют одежду из кожи убитых, четвертые сооружают мобайлы[39]39
  Абстрактная скульптура с подвижными частями.


[Закрыть] из их костей.

Ни в одном из фильмов и ни в одной книге речь не шла о маньяках, собирающих челюсти вместе с зубами и деснами. Однако Кертис, пусть он еще и мальчик, достаточно наслышан о черной стороне человеческой натуры, чтобы понять, что он увидел в баночке.

– Серийные убийцы,– шепчет он Желтому Боку.

Серийные убийцы.

Для собаки сложно осознать эту идею. Все-таки иной интеллектуальный потенциал. Но она перестает вилять хвостом, потому что почувствовала тревогу своего нового брата.

Кертису по-прежнему надо найти миску, но он более не решается выдвинуть другие ящики в тумбочках у кровати. Никогда.

Следовательно, неисследованным остается только шкаф.

Фильмы и книги предупреждают о том, что со шкафами надобно соблюдать предельную осторожность. Самое страшное, что ты можешь увидеть во сне, отвратительное, фантастическое, невероятное, если и поджидает тебя в реальной жизни, то обязательно в шкафу.

Это прекрасный мир, шедевр созидания, но и опасное место. Злодеи, как люди, так и нелюди, как обладающие сверхъестественными способностями, так и без оных, таятся в подвалах и на чердаках. На кладбищах в ночи. В заброшенных домах, в замках, владельцы которых носили славянские и германские фамилии, в похоронных бюро, в древних пирамидах, под поверхностью больших водоемов, иногда даже под мыльной пеной в наполненной до краев ванне и, разумеется, в космических кораблях, стоящих на Земле или курсирующих по далеким авеню Вселенной.

В данный момент он бы предпочел обследование кладбища, или пирамиды с шагающими мумиями, или космического корабля, но не шкафа в «Уиндчейзере», принадлежащем серийным убийцам. К сожалению, он не в египетской пустыне и не на борту звездолета, мчащегося быстрее света к туманности Лошадиная Голова в созвездии Ориона. Он в доме на колесах, нравится ему это или нет, и, если он должен черпать силы в героическом примере матери, сейчас для этого самое время.

Он смотрит на свое отражение в одной из зеркальных дверок и не может гордиться тем, что видит. Бледное лицо. Широко раскрытые глаза, блестящие от страха. Поза испуганного ребенка: напряженное тело, сгорбленные плечи, голова, втянутая в них, словно он ждет, что его кто-то ударит.

Желтый Бок поворачивается к шкафу. Негромко рычит.

Может, там прячется кто-то ужасный. Может, Кертиса ждет куда более страшная находка, чем зубы.

А может, рычание собаки не имеет ничего общего с содержимым гардероба с зеркальными дверцами. Может, она просто реагирует на состояние Кертиса.

Дверцы шкафа дребезжат. Возможно, от дорожной вибрации.

Полный желания оправдать ожидания матери, напомнив себе о недавних угрызениях совести, вызванных тем, что ему не удалось спасти Донеллу, в решимости найти миску для своей томимой жаждой собаки, он хватается за ручку одной из раздвижных дверей. Набирает полную грудь воздуха, стискивает зубы и открывает шкаф.

Его отражение уезжает от него, открывая интерьер шкафа. К своему облегчению, Кертис не видит перед собой длинной полки, уставленной склянками с глазами. Нет в шкафу и одежды, пошитой из человеческой кожи.

Уверенности у него прибавляется, он опускается на колени, чтобы на полу шкафа отыскать миску или ее заменитель. Находит только мужские и женские туфли, к счастью, без отрезанных ног.

Пара мужских ботинок выглядит совсем новой. Он достает один, ставит рядом с кроватью, наполняет апельсиновым соком из пластикового контейнера.

Желтый Бок соскакивает с кровати и с энтузиазмом принимается лакать лакомство. Собака ни секунды не колеблется, не замирает, чтобы оценить вкус... словно ей уже приходилось пить апельсиновый сок.

Кертис Хэммонд, настоящий Кертис, должно быть, угощал ее не в столь уже далеком прошлом. Нынешний Кертис Хэммонд подозревает, что связь между ним и собакой все усиливается и она знает вкус, поскольку он только что пил этот же самый сок.

Мальчик и его собака могут контактировать на самых различных уровнях. Ему это известно не только из фильмов и книг, но и по собственным опытам с животными.

Кертис «не совсем в порядке», как охарактеризовал его Берт Хупер, и Желтый Бок совсем не желтый и не кобель, но из них получится отличная команда.

Вновь наполнив ботинок, он ставит контейнер с соком на пол, садится на кровать и наблюдает, как собака пьет.

– Я буду заботиться о тебе,— обещает он.

Он доволен тем, что может действовать, несмотря на страх. Его радует, что ему удается удержать ситуацию под контролем.

И хотя они едут с парой Ганнибалов Лектеров и спасаются бегством от безжалостных убийц, и хотя их ищут ФБр и другие правоохранительные ведомства с более зловещими аббревиатурами и менее честными намерениями, Кертис с оптимизмом оценивает свои шансы на спасение. Собака, радостно лакающая сок, вызывает у него улыбку. Он выбирает этот момент, чтобы поблагодарить Бога за то, что Он сохраняет ему жизнь, и благодарит маму за преподанный курс выживания, без которого, наверное, и сам Господь не сумел бы уберечь его от смерти.

Издалека доносится сирена. Возможно, сигнал подает пожарный автомобиль, «скорая помощь», патрульная машина, а то и клоунская колымага. Нет, конечно, последний вариант – фантазия. Колымаги с клоунами разъезжают только по арене цирка Он более чем уверен, что это сирена патрульной машины.

Желтый Бок отрывается от ботинка, с морды капает апельсиновый сок.

Сирена набирает силу, патрульная машина быстро настигает «Уиндчейзер».