Текст книги "До рая подать рукой (сборник)"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 71 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

 Глава 35

Приемная не впечатляла, более того, безликость Отдела транспортных средств в сравнении с нею показалась бы очень веселенькой. Только пять человек ожидали приема у инспекторов, изучающих условия жизни неблагополучных семей и оказывающих помощь детям, но в приемной стояли лишь четыре стула. Поскольку четыре остальные женщины были старше по возрасту или беременны, Микки осталась на ногах. С учетом энергетического кризиса воздух в приемной охлаждался только до семидесяти восьми градусов[56]56
  78° по шкале Фаренгейта соответствуют 25,5° по Цельсию.


[Закрыть]. Если бы не запах, блевотиной не пахло вовсе, Микки могла бы подумать, что находится в тюремном зале свиданий.

С ноткой неодобрения в голосе регистраторша объяснила Микки, что жалобы обычно принимаются по телефону и приезжать без предварительной договоренности нецелесообразно, поскольку в этом случае почти наверняка придется долго ждать. Микки заверила женщину, что может и подождать, и повторила эти слова дважды в течение последующих сорока минут, когда регистраторша возвращалась к этому вопросу.

В отличие от приемных перед кабинетами врачей здесь не предлагали глянцевых журналов. Почитать можно было лишь выпущенные государственными органами буклеты, по сложности языка соперничающие с описанием компьютера на латыни.

Первая освободившаяся инспекторша, наконец-то вышедшая к Микки, представилась как Эф Бронсон. Использование инициала вместо имени удивило Микки, но и табличка на столе в кабинете инспекторши не внесла ясности: «Ф. У. Бронсон».

Лет тридцати семи, симпатичная, Эф была в черных брюках и блузке, словно бросала вызов и сезону, и жаре. Длинные каштановые волосы она забрала наверх и торопливо заколола, чтобы открыть шею, но несколько непослушных прядей ускользнули от нее и теперь висели, влажные от пота.

От постеров на стенах ее кабинета-печки становилось еще жарче: со всех сторон на Микки смотрели кошки и котята, черные, белые, серые, сиамские, ангорские, неопределенной породы, играющие, бегающие, лениво потягивающиеся. Все эти пушистые картинки вызывали клаустрофобию и согревали воздух кошачьим теплом.

Видя интерес гостьи к постерам, Эф сочла необходимым объяснить их появление в ее кабинете.

– На этой работе мне так часто приходится иметь дело с невежественными, жестокими, глупыми людьми... Вот иногда и требуется напоминание о том, что в мире немало существ, которые гораздо лучше нас.

– Я, конечно же, вас понимаю,– кивнула Микки, хотя не понимала и половины.– Только я, наверное, повесила бы постеры собак.

– Мой отец любил собак.– Эф знаком предложила Микки занять один из двух стульев перед столом.– Он был невоздержанным на язык, эгоистичным бабником. Так что я предпочитаю кошек.

Если собаки вызывали недоверие Эф только потому, что их любил ее отец, сколь мало требовалось для того, чтобы оказаться в стане ее врагов?

Микки решила держаться максимально скромно. Этому она уже научилась, не без труда, при общении с властями предержащими.

Эф села за стол.

– Если бы вы заранее договорились о встрече, вам бы не пришлось столько ждать.

Притворившись, что в словах женщины она услышала искреннюю заботу, Микки ответила:

– Ничего страшного. У меня собеседование с работодателем в три часа, до этого еще достаточно времени.

– И какую работу вы хотите получить?

– Модификация компьютерных программ для нужд конкретного заказчика.

– Компьютеры правят миром,– изрекла Эф, не пренебрежительно, но с ноткой смирения.– Люди проводят все больше времени, общаясь с машинами, все меньше – с другими людьми, и год за годом мы теряем те крохи человечности, которые еще остались у нас.

Чувствуя, что наилучший вариант – во всем соглашаться с Эф, пусть и потребуется объяснять, почему ей хочется работать с дьявольскими машинами, Микки вздохнула, изобразила сожаление, кивнула.

– Но именно там можно найти работу.

Эф неодобрительно поморщилось, но тут же ее лицо разгладилось.

И хотя неодобрение лишь промелькнуло на лице Эф, Микки поняла, что в ее голосе та услышала аргументы обвиняемых Нюрнбергского трибунала, объяснявших причины их работы в крематориях Дахау и Освенцима.

– Вы беспокоитесь из-за ребенка? – спросила Эф.

– Да. Из-за маленькой девочки, которая живет по соседству с моей тетей. Она в ужасном положении. Она...

– Почему ваша тетя сама не пришла с жалобой?

– Ну, я здесь за нас обеих. Тетя Джен...

– Я не могу проводить расследование, основываясь на сведениях, полученных из вторых рук,– не грубо, скорее с сожалением заявила Эф.– Если ваша тетя заметила что-либо, заставившее ее тревожиться за благополучие девочки, она сама должна рассказать мне об этом.

– Да, разумеется, я понимаю. Но, видите ли, я живу с тетей. И тоже знаю эту девочку.

– Вы видели, как с ней жестоко обращались... били, трясли?

– Нет. Рукоприкладства я не видела. Но...

– Вы видели доказательства? Синяки, ссадины?

– Нет-нет. Дело не в этом. Никто ее не бьет. Это...

– Сексуальные домогательства?

– Нет, слава богу, Лайлани говорит, что это не тот случай.

– Лайлани?

– Это ее имя. Девочки.

– Все они обычно говорят, что это не тот случай. Стесняются.

Правда всплывает только по ходу расследования.

– Я знаю, как часто бывает именно так. Но она девочка необычная. Очень самостоятельная, очень умная. Говорит все как есть. Она бы сказала, если бы ее растлевали. Она говорит, что нет... и я ей верю.

– Вы видитесь с ней регулярно? Говорите с ней?

– Вчера вечером она пришла к нам на обед. Она...

– Значит, ее не держат под замком? Мы не говорим о жестоком обращении, связанном с ограничением передвижения?

– Передвижения? Ну, может, и говорим в определенном смысле.

– В каком именно?

В комнате стояла удушающая жара. Как и во многих современных зданиях, построенных в расчете на эффективную вентиляцию и энергосбережение, окна не открывались. Система циркуляции воздуха работала, но шума от нее было больше, чем прока.

– Она не хочет жить в этой семье. Никто бы не захотел.

– Никто из нас не выбирает семью, миссис Белсонг. Если бы нарушение прав детей определялось по этому принципу, количество дел, которые я веду, возросло бы в десятки раз. Под ограничением передвижения я подразумеваю следующее: сажают ли ее на цепь, запирают в комнате, запирают в чулане, привязывают к кровати?

– Нет, ничего такого нет. Но...

– Преступное пренебрежение ее здоровьем? К примеру, страдает ли девочка хроническим заболеванием, которое никто не лечит? У нее дефицит веса, она голодает?

– Она не голодает, нет, но я сомневаюсь, что она получает правильное питание. Ее мать не слишком хорошая повариха.

Откинувшись на спинку стула, Эф вскинула брови.

– Не слишком хорошая повариха? Чего я не понимаю, миссис Белсонг?

Микки сидела, чуть наклонившись вперед, в позе просителя, словно пыталась убедить инспектора в чем-то далеком от действительности. Она выпрямилась, откинулась на спинку стула.

– Знаете, мисс Бронсон, вы уж извините, если я говорю бессвязно, но, поверьте, я не напрасно трачу ваше время. Это уникальный случай, и стандартными вопросами до сути не добраться.

Микки еще говорила, когда Эф повернулась к компьютеру и начала что-то печатать. Судя по скорости, с которой ее пальчики бегали по клавиатуре, она прекрасно освоила эту сатанинскую технологию.

– Хорошо, давайте откроем по этому делу файл, введем исходные данные. Потом вы расскажете всю историю своими словами, раз считаете, что так будет проще, а я отредактирую их для отчета. Ваша фамилия Белсонг, Микки?

– Белсонг, Мичелина Тереза,– фамилию и оба имени Микки произнесла по буквам.

Эф спросила адрес и телефон.

– Мы не раскрываем имеющуюся у нас информацию о человеке, обращающемся с жалобой, то есть о вас, семье, к которой вы привлекаете наше внимание, но должны иметь ее в своем архиве.

По просьбе инспектора Микки передала ей и карточку социального страхования[57]57
  Один из основных документов гражданина США. Кроме имени владельца содержит идентификационный номер. Обязательна при приеме на работу. По идентификационному номеру можно получить практически всю открытую информацию о человеке, имеющуюся в банках памяти государственных учреждений.


[Закрыть].

Введя идентификационный номер в компьютер, Эф еще несколько минут что-то печатала, изредка поглядывая на дисплей, и так увлеклась работой, что, казалось, забыла про посетительницу.

В этом, собственно, и проявилась бесчеловечность технологии, о которой она упоминала ранее.

Микки не видела дисплея. А потому удивилась, когда Эф, не отрывая от него глаз, сказала:

– Так вас приговорили к тюремному заключению за владение краденой собственностью, за помощь в подделке документов, за владение поддельными документами с целью их последующей продажи... включая поддельные водительские удостоверения и карточки социального страхования...

Слова Эф достигли успеха там, где потерпели неудачу лимонная водка и пончики с шоколадной начинкой: к горлу Микки подкатила тошнота.

– Я... я хочу сказать... извините, но я не думаю, что вы вправе спрашивать меня об этом.

Эф продолжала смотреть на экран.

– Я не спрашивала. Просто проверяла вашу личность.

Тут указано, что вас приговорили к восемнадцати месяцам тюрьмы.

– Это не имеет никакого отношения к Лайлани.

Эф не ответила Ее изящные пальчики уже не бегали по клавиатуре, а гладили ее, словно она проводила тонкую настройку, добывала мельчайшие подробности.

– Я ничего этого не делала.– Микки презирала себя за то, что оправдывалась, за смирение в голосе.– Я понятия не имела, чем занимался парень, с которым я тогда была.

Эф больше интересовала информация компьютера, чем рассказ Микки о себе.

Чем меньше вопросов задавала Эф, тем больше хотела объяснить Микки.

– Я просто оказалась в машине, когда копы арестовали его. Я не знала, что находится в багажнике, ни про фальшивые документы, ни про украденную коллекцию монет, ничего не знала.

Эф словно не расслышала ни единого слова.

– Вас отправили в Северокалифорнийскую женскую тюрьму. К югу от Стоктона, не так ли? Однажды я ездила в Стоктон на фестиваль спаржи. На одном из лотков продавались блюда, изготовленные заключенными женской тюрьмы, участвующими в программе культурной реабилитации. Насколько я помню, ничего особо вкусного отведать не удалось. Тут сказано, что вы еще там.

– Нет, это ошибка. Я никогда не участвовала в фестивале спаржи.– Микки заметила, как напряглось лицо Эф, и сбавила тон: – Меня освободили на прошлой неделе. Я приехала к тете, чтобы пожить у нее, пока не встану на ноги.

– Тут указано, что вы все еще в СКЖТ. Вам сидеть еще два месяца.

– Меня освободили раньше срока.

– Про условно-досрочное освобождение ничего нет.

– Освобождение не условное. Мне скостили срок за примерное поведение.

– Сейчас вернусь.– Эф поднялась из-за стола и, избегая взгляда Микки, направилась к двери.

 Глава 36

Через пустоши, сквозь ночь, под облаками, ползущими на восток, и светлеющим небом мальчик ведет автомобиль на запад. Собака по-прежнему служит ему глазами.

Наконец пустыня остается позади, под колесами уже трава прерий.

Занимается заря, розовая и бирюзовая, окрашивает небо, теперь чистое, как дистиллированная вода. Ястреб, парящий в вышине, более похож на отражение птицы на поверхности стоячего пруда.

Двигатель, добирая последние капли горючего, кашляет, как бы говоря, что скоро им придется продолжить путь на своих, соответственно, двоих и четырех. Земля под колесами становится все плодороднее. К тому времени, когда в баке «маунтинира» не остается даже паров бензина, они успевают проехать и прерии. Теперь они в неглубокой долине, где в тени тополей и других деревьев неспешно течет речка, а по обеим берегам раскинулись тучные луга.

Пока они ехали вдвоем, никто в них не стрелял, ни единый обгорелый труп не вывалился из ночи. Оставляя за собой милю за милей, в небе они видели только звезды, а на заре великие созвездия одно за другим покинули сцену, уступив ее одной и единственной звезде, согревающей этот мир.

И теперь, когда Кертис вылезает из внедорожника, тишину нарушают только приглушенное потрескивание и тиканье остывающего двигателя.

Желтый Бок совсем вымоталась, как и должно быть, отважный скаут и доблестный штурман. Она бежит к речке и лакает чистую, холодную воду.

Встав на колени выше по течению, Кертис тоже утоляет жажду.

Рыб он не видит, но знает, что в реке они есть.

Будь он Гекльберри Финном, он бы знал, как раздобыть завтрак. Разумеется, будь он медведем, то поймал бы даже больше рыбы, чем Гек.

Он не может быть Геком, потому что Гек – всего лишь вымышленный персонаж, и не может быть медведем, потому что он – Кертис Хэммонд.

Даже если бы рядом оказался медведь, чтобы показать ему строение медвежьего тела и медвежьи повадки, он бы не решился раздеваться догола и в медвежьей манере ловить рыбу, потому что потом пришлось бы вновь превращаться в Кертиса и одеваться, вновь входить в новый образ, который оставался его надеждой на выживание. При этом он облегчил бы задачу худшим выродкам, если те ищут его, обшаривая местность своими приборами.

– Может, я – глупый,— говорит он собаке.– Может, Гэбби прав. Он-то точно умный. Знает о государстве все и вытащил нас из этой передряги. Может, он прав и в отношении меня.

Собака думает иначе. С истинно собачьей преданностью улыбается и виляет хвостом.

– Хорошая собачка. Но я обещал заботиться о тебе, а у нас нет еды.

Следуя полученным от матери урокам выживания, мальчик может найти дикорастущие клубни, бобы и грибы, которые годятся ему в пищу. Но собака их есть не захочет, да они и не пойдут ей на пользу.

Желтый Бок привлекает его внимание к «маунтиниру», подбежав к внедорожнику и остановившись около закрытой дверцы со стороны пассажирского сиденья.

Когда Кертис открывает дверцу, она прыгает на сиденье и скребет лапой по закрытому «бардачку».

Кертис открывает «бардачок» и обнаруживает, что Гэбби принял меры на случай, если проголодается за рулем. В «бардачке» три коробочки с крекерами-сандвичами, по упаковке нарезанной ломтиками вяленой говядины и индейки, два пакетика арахисовых орешков, шоколадный батончик.

Там же лежит технический паспорт на внедорожник, из которого Кертис узнает, что владельца зовут Клифф Муни. Очевидно, если он и родственник бессмертного Гэбби Хейса, то по материнской линии. Кертис запоминает адрес Клиффа, по которому он со временем отправит достойную компенсацию за причиненные неудобства.

С сокровищами, добытыми из «бардачка», мальчик и собака устраиваются на берегу серебристой речки, под раскидистыми ветвями Populas candican, он же тополь крупнолистный, он же тополь онтариоский. Знания Кертиса не ограничиваются только фильмами: он изучил как местную флору, так и местную фауну. Он знает местную физику, а также общую физику, химию, высшую математику, двадцать пять языков, умеет приготовить вкуснейший яблочный пирог и многое-многое другое.

Но как бы много ты ни знал, все знать невозможно. Кертис признает ограниченность своих знаний и пучину невежества, лежащую за их пределами.

Привалившись спиной к стволу, он маленькими кусочками скармливает собаке вяленую говядину.

В любом случае знание – не мудрость, и мы существуем не для того, чтобы забивать голову фактами и цифрами. Нам дали эту жизнь, чтобы мы могли заработать право на следующую. Дар этот – возможность духовного развития, а знания – лишь одно из питательных веществ, которые обеспечивают это развитие. Мудрость мамы.

По мере того как солнце поднимается выше, оно испаряет ночную росу, и над лугами повисает легкая дымка тумана, словно земля выдыхает мечты исчезнувших поколений, похороненных в ее груди.

Собака с таким интересом наблюдает за туманом, что не проявляет и признаков нетерпения, пока Кертис возится с упрямой упаковкой вяленой индейки. Навострив уши, подняв голову, замечает в тумане не угрозу, а загадочное явление.

Ее виду дарован ограниченный, но достаточный интеллект, а также эмоции и надежда И более всего отделяют ее от человека и других высших форм жизни не умственные способности, а невинность. Собственные интересы собака проявляет только в вопросах выживания, никогда не доходя до эгоизма, который самыми различными способами демонстрируют те, кто считает себя выше ее. Эта невинность обостряет чувства и позволяет ей восторгаться чудом Создания там, где человек не видит ничего достойного внимания, восторгаться каждую минуту каждого часа, тогда как большинство людей проводят дни, недели, а то и всю жизнь, не замечая вокруг ничего и никого, кроме себя.

Развернутая вяленая индейка, конечно, берет верх над туманом и лугом. Ест собака тоже с ощущением чуда, сияя от счастья.

Кертис открывает коробочку с крекерами-сандвичами. Дает собаке два из шести маленьких сандвичей с начинкой из орехового масла. Она уже наелась, и он не хочет, чтобы ее вырвало.

Конечно, ей бы больше подошла более сбалансированная, собачья еда, но с этим придется подождать. Сейчас, когда их в любой момент могут разорвать в клочья, обезглавить, четвертовать, разложить на молекулы, сжечь заживо, а то и найти казнь пострашнее, о диете думать не приходится. Когда на карту поставлена твоя жизнь, приходится есть то, что попадается под руку.

Желтый Бок вновь пьет из реки, возвращается к Кертису и укладывается спиной к его ноге. Правой рукой Кертис отправляет в рот крекеры-сандвичи, левой поглаживает собаку, медленно, успокаивающе. Вскоре она засыпает.

Движение помогает прятаться. Он бы в большей степени обезопасил себя, если бы они продолжали путь и наконец добрались до населенной территории, где бы он смог затеряться среди людей.

Собака, однако, не обладает такой выносливостью, как он. От недостатка сна она может загнать себя и умереть.

Он доедает четыре крекера-сандвича из первой коробки, съедает все шесть из второй, потом расправляется с шоколадным батончиком и заканчивает завтрак пакетиком орешков. Жизнь хороша.

Он ест, а мыслями возвращается к тому моменту, когда Гэбби остановил «Меркурий маунтинир» посреди соляного озера, выскочил из кабины и умчался прочь. Поведение сторожа в лучшем случае можно определить как эксцентричное, в худшем – как умопомешательство.

За последние дни Кертис чего только не повидал, но более всего озадачивали личность Гэбби и его манеры. Многое в этой вздорной пустынной крысе ставило мальчика в тупик, но его прыжок, в фонтане ругательств, из кабины внедорожника и последующее бегство по флуоресцирующей равнине не укладывались ни в какие рамки. Мальчик просто не мог поверить, что его доброжелательная критика, коснувшаяся произношения Гэбби слова cojones, могла послужить причиной неконтролируемого приступа бешенства.

Еще одна версия случившегося прячется в глубинах сознания Кертиса, но он никак не может вытащить ее на поверхность для более тщательного рассмотрения. Он все еще думает над этим, когда собаке начинают сниться сны.

Об этом свидетельствует ее скулеж: в нем слышится не страх, а умиротворенность. Передние лапы дергаются, потом задние, и Кертис понимает, что она бежит во сне.

Он кладет руку на ее бок, поднимающийся и опадающий в такт дыханию. Он чувствует ее сердцебиение: сильные, частые удары.

В отличие от мальчика, чьим именем он назвался, этот Кертис никогда не спит. Следовательно, не видит снов. Любопытство побуждает его задействовать особый телепатический канал мальчик—собака, который синхронизирует его мозг с мозгом становящейся ему сестрой. Вот так он входит в секретный мир ее снов.

Щенок, среди щенков, она приникла к соску, вздрагивая в такт материнскому сердцу, удары которого передаются через сосок ее жадным губам, потом мать вылизывает ее, таким приятным теплым языком, черный, ласкающий ее нос, ледяной от любви... она неуклюже карабкается по заросшему густой шерстью материнскому боку, чтобы посмотреть, какая загадочная страна лежит за полукружьем ребер, какие удивительные чудеса ждут ее там... потом шерсть превращается в луг, вокруг поют цикады, их музыка будоражит кровь... она уже подросла и бегает по траве за оранжевой бабочкой, яркой, как языки пламени, каким-то чудом горящие в воздухе... с луга в лес, в тень, к запахам болиголова, опавших листьев и иголок, снова бабочка, яркая, как солнце, в колонне пробившегося сквозь листву света, улетела, исчезла... зато вокруг квакают лягушки, она идет по следу оленя, вдоль тропинки в густом подлеске, не боясь сгущающихся теней, потому что веселое Присутствие бежит рядом с ней, как всегда и везде...

Один сон плавно перетекает в другой, эпизоды отрывочные, причинно-следственной связи нет. Радость – единственная нить, на которую они нанизаны: радость – струна, воспоминания – яркие бусины.

Привалившись спиной к стволу широколистного тополя, Кертис дрожит от восторга и счастья.

Луг перед его глазами становится менее реальным, чем поля в собачьем сне, журчание речки – менее убедительным, чем кваканье лягушек в ее ясных и живых снах.

Дрожь усиливается, когда Кертис понимает, в чем причина столь всеобъемлющей радости собаки. Это не просто радость от бега, от прыжков с бревна на заросший мхом валун. Это не просто радость от свободы, от ощущения, что ты живешь. Эта пронзительная радость идет от осознания постоянного святого, веселого Присутствия.

Бегая с собакой в ее снах, Кертис ищет мимолетный отблеск их постоянного спутника, надеется внезапно увидеть внушающее благоговение лицо, проглядывающее сквозь листву кустов или смотрящее вниз сквозь кроны величественных деревьев. А потом собака делится с Кертисом своей мудростью, основанной на свойственной ей невинности, и он познает истину, которая одновременно и откровение, и тайна. Мальчик понимает, что Присутствие – везде и во всем, не ограниченное одним кустом или тенью под деревом, им пронизано все, что он видит вокруг. Он чувствует: не будь этой телепатической связи, он бы познал то же самое через веру и здравый смысл, а вот теперь ощутил всем своим естеством то, что доступно только невинным: абсолютное совершенство Творения от берега до берега звездного моря, и осознание это изгнало из сердца все страхи и всю злость, наполнив его верой, надеждой, любовью.

Просто радость уступает место экстазу, благоговение мальчика усиливается, и в этом благоговении нет ужаса, только восторг и ощущение чуда, которые переполняют его до такой степени, что сердце, кажется, бьется о колокол-ребра. И в тот момент, когда экстаз переходит в блаженство, дрожь его тела будит собаку.

Сон обрывается, а с ним и связь с вечностью, радостная близость с веселым Присутствием. Ощущение утраты сотрясает Кертиса.

В своей невинности, бодрствуя или во сне, собака живет с осознанием постоянного присутствия Создателя. Но когда она бодрствует, ее телепатическая связь с Кертисом не столь сильна, как во сне, и теперь он не может разделить с ней это удивительное чувство, как делил в ее снах.

Яркая синева летнего неба спускается вниз, превращаясь по пути в золотые потоки, в зелень луговой травы, в сверкающее серебро журчащей речки... словно день черпает вдохновение в музыкальных автоматах сороковых годов, которые переливались всеми цветами радуги, молчаливо ожидая следующей монетки.

Природа никогда не казалась ему такой живой. Куда бы он ни посмотрел, все сияет и искрится, поражая своей красотой и совершенством.

Он то и дело вытирает лицо, и всякий раз, когда опускает руки, собака облизывает ему пальцы, чтобы утешить, сказать, что любит, и еще потому, что ей нравится вкус соленых слез.

Мальчик остался с воспоминаниями о высшем, а не с ощущением оного, что является основой существования... но он не скорбит о потере. Действительно, едва ли он смог бы жить, если бы каждое мгновение в полной мере ощущал духовную связь со своим Создателем.

Собака родилась с этой милостью Божьей. Она к ней привыкла, ей хорошо. Потому что ее невинность не оставляет места для самосознания.

Для Кертиса, как и для всего человечества, такая духовная близость возможна только в последующей жизни, и во многих жизнях, лежащих за ней, после обретения глубокой умиротворенности, после возвращения невинности.

Когда он может встать, он встает. Когда может двигаться, оставляет за собой тень дерева.

На его щеках высохшие слезы. Он вытирает лицо коротким рукавом и набирает полную грудь воздуха сквозь хлопчатобумажную ткань, вдыхая слабый запах лимона, оставленного «Ленором», которым пользовалась миссис Хэммонд при стирке, и множество других запахов, накопившихся за сотни миль путешествия из Колорадо.

Солнце уже перевалило зенит, то есть полдень пришел и ушел, пока они отдыхали под деревом.

Отдохнувшая собака бежит вдоль берега реки, нюхая розовые и желтые полевые цветы, которые кивают яркими тяжелыми головками, как бы обсуждая вопрос важности цветов в круговороте жизни.

Легкий ветерок, дующий то с одной, то с другой стороны, лениво шевелит луговую траву.

Внезапно Кертис находит, что эта идиллия смертельно опасна.

Это же не обычный день, а третий день охоты. И это не обычный луг.

Как и все поля между рождением и смертью, потенциально это поле битвы.

Если убежище и можно найти, оно находится на западе, а потому они должны немедленно форсировать речушку и двигаться дальше.

Он свистит, подзывая собаку. Более не становящуюся ему сестрой. Она ею уже стала.