Текст книги "Алиби"

Автор книги: Димитр Пеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Что означала эта манера держаться? По роду службы Влахову приходилось сталкиваться с самыми разными типами. Но это было что-то новенькое. Демонстративная храбрость виноватого? Или просто разнузданность?

– А мне вы какую расскажете?

– Вы не кадровик. И не любовница. Но и не Дешевка.

– В каком смысле?

– Так меня называют. Я хочу сказать, что вы – это не я.

– Ясно. Ну, так какую же из своих биографий вы собираетесь рассказать мне?

– Придется сочинить что-нибудь специальное.

– Хорошо, сочиняйте! – Влахов взглянул на часы. Еще немного, и придет Пенчев.

– Родился в 1934 году, по данным паспорта. Сам, к сожалению, не помню. Родился в Софии, в цыганском квартале. Социальное происхождение – мелкая буржуазия: мой отец был сапожником, имел мастерскую по ремонту обуви. С раннего детства у меня стали проявляться задатки вундеркинда-художника. Рисовал сначала на стенах домов, потом в тетрадках и, наконец, в академии. Но бросил ее. За два года сумел понять, что старикашки ничему меня не научат.

– А сейчас чем занимаетесь, где работаете?

– Занят я главным образом в «Бамбуке»: кушаю духовную пищу и наливаюсь витаминами. Совмещаю, так сказать.

– Эти ваши занятия, предполагаю, не приносят вам больших доходов. Чем вы живете, работаете где-нибудь?

– Конечно, работаю, как не работать. Самая квалифицированная работа: думаю! А чем живу – живу помаленьку: всегда найдется какой-нибудь интеллигентный человек, чтобы угостить аристократа по духу.

Дверь открылась. Вошел Пенчев с зажженной сигаретой во рту. Влахов указал ему на кресло против Скитального и сказал:

– Ясно. А теперь ответьте мне, знаете ли вы Стефку Якимову?

Скитальный вздрогнул. На секунду задумался. Лицо его словно сморщилось, утратило свое насмешливое выражение.

– Штефи? – спросил он.

– Для меня она Стефка Андонова Якимова.

Влахов испытующе смотрел на него. Скитальный вынул новую сигарету и закурил ее, но не успел затянуться во второй раз, как Влахов резко осадил его:

– Погасите сигарету! И отвечайте на мои вопросы.

Художник взглянул на него, удивленный неожиданной переменой в поведении Влахова, и сказал протяжным голосом:

– Значит... конец первого действия, да?

– Прошу без паясничанья. Приберегите этот тон для «Бамбука». Когда вы были у Якимовой?

– В субботу.

– Что вы там делали? Это она вас пригласила? Откуда вы знаете, где она живет?

Смущение Скитального, видимо, нарастало. Было заметно, что он лихорадочно обдумывает свои ответы, что он не только удивлен, но и испуган посыпавшимися на него вопросами. Влахов обратил внимание на руки Скитального. Художник, заметив его взгляд, сжал кулаки, чтобы унять предательскую дрожь.

– Она не приглашала меня. Никогда не приглашала. – Дрожь перенеслась на его бородку. Сознавая, что это выдает его, он пытался овладеть собой и не мог. – Я провожал ее до дому. Стефка мне нравится, но она не обращает на меня внимания. Только забавляется мной, как и другие, по-свойски.

– Вы сами выбрали себе такую роль в жизни.

– Она разведенная. Красивая. Я держал пари на бутылку «Плиски», что укрощу мадам.

Что говорит этот тип! Он нормален? Или... ничего не знает?

– Что вы хотите этим сказать?

– Что она станет моей любовницей.

Негодяй! Влахов еле сдержался, чтобы не выкрикнуть это вслух.

– Ну и как, удалось?

– Нет. Прогнала меня и в субботу, и в воскресенье...

Реденькая бородка Скитального тряслась, и весь он выглядел смешным и жалким. Почему он все-таки так волнуется? Что это – страх разоблаченного убийцы или причиной всему расшатанные алкоголем нервы? Влахов взглянул на Пенчева, но тот пристально наблюдал за художником.

– Расскажите подробно и о субботе, и о воскресенье, обо всем.

– В субботу я пришел к ней после обеда. Позвонил. Она открыла. Едва впустила. Но я вошел, я ведь нахал. Посидели, покурили, поболтали о... об искусстве. Она была как на иголках, куда-то спешила. Все твердила, что должна уходить, в другой раз, мол, поговорим поподробнее. Я предложил подождать ее, пока она переоденется, сказал, что не буду ей мешать, даже повернусь спиной. Но она меня вытолкала из комнаты. А когда я попытался обнять ее, поцеловать, заявила, что позовет хозяина. Ну, и я ушел.

– Дальше, – торопил его Влахов. – Рассказывайте.

– Наши чуваки видели ее в субботу вечером в «Берлине» с этим олухом, адвокатишкой, ее приятелем. Ну, потешались надо мной.

– Когда же ваши, как вы их называете, чуваки, успели увидеть ее и сообщить вам?

– Мы ведь в воскресенье по утрам ходим в «Бамбук» на богомолье. Там мне и сказали.

– Ну, и...

– И я решил попытаться еще раз. Пошел не с пустыми руками. Принес бутылку «Плиски».

– А откуда вы ее взяли?

– Аванс в счет премии. Я сказал нашим, что, если не дадут аванс, расторгну договор. И они купили пол-литровую бутылку. Когда она меня увидела, то рассердилась. Никак не хотела впускать. Я пригрозил, что буду стоять перед дверью и звонить, пока меня не впустят. Она ляпнула, что этого не боится, потому как хозяев нет дома. Ну, я тут решил – теперь или никогда! Она, видно, испугалась шума и в конце концов впустила.

Значит, он был у Якимовой в день убийства! И говорит об этом так спокойно. Спокойнее, чем в начале. Сам сказал, что был у нее в воскресенье, не дожидаясь вопроса. Подозрения Влахова словно таяли.

– Но я уже понял, – продолжал Скитальный, – что номер не пройдет.

– Почему поняли?

– Она впустила меня, чтобы показать, что я ей не страшен. Мне не впервой, знаю я эти штучки. Обидно стало. Ну, думаю, по крайней мере, хоть коньяк разопью в компании. Только это и оставалось. Она сказала, что через пять минут ей надо идти. Ну, я согласился, конечно. Налил по одной. Но она едва пригубила. Я выпил еще две-три рюмки. Ей это не понравилось. Она явно ждала кого-то другого. «Ну, Дешевка, пора сматывать удочки», – сказал я себе. На всякий случай решил напоследок снова попытать счастья. Кинулся к ней...

– И?..

– Треснула она меня наотмашь правой, так что у меня искры из глаз посыпались. А окно открыто, на дворе детишки играют – момент неподходящий. Да и не мой стиль. Жаль было бутылку, но совсем уж неприлично было бы взять ее с собой.

– Вы хотите сказать, что после пощечины ушли?

– А что мне оставалось делать? Она меня прогнала. «Марш!» – говорит. Сказала еще, что пожалуется Слави. Я и отчалил. Решил отыграться на этом адвокатишке. Надо, думаю, вернуть ему нокдаун.

– Когда же вы ему задолжали?

– Штефи мне его инкассировала. За него.

– И что вы сделали?

– Спрятался в подъезде противоположного дома. Решил дождаться Слави и поговорить с ним по-мужски. Чтобы он явился к своей возлюбленной еще краше.

– Ну и что – избили?

– Он не явился. Ждал я, ждал, потом мне это осточертело, и я ушел.

– Куда ушли?

– В берлогу.

– В какую такую берлогу? – спросил сердито Влахов. – Выражайтесь яснее.

– В ателье, на чердаке, где я живу. Решил спрятаться, чтобы меня наши чуваки не нашли.

– Это все?

– Все, гражданин следователь, – В голосе Скитального снова прозвучала насмешливая нотка: знаю я, мол, эти дела.

Рассказывая о визите к Якимовой, Скитальный поуспокоился. Бородка дрожать перестала, глаза снова приняли дерзкое выражение.

Пенчев поднялся и направился к двери. На пороге, за спиной Скитального, он остановился и многозначительно пожал плечами – что, дескать, ты с ним возишься, разве не видишь, его показания ничего не дадут?

Влахов это сам понимал. В начале допроса у него зародилось подозрение, что он напал на человека, каким-то образом замешанного в убийстве. Но по мере того, как к художнику возвращались его спокойствие и самоуверенный вид, подозрение это все больше рассеивалось. Теперь Влахов был уверен не только в том, что Скитальный невиновен, но и в том, что этот допрос – напрасная трата времени. Однако они с Пенчевым ошибались. Самое интересное Скитальный рассказал под конец. Он торчал в подъезде противоположного дома до десяти-пятнадцати минут десятого. Когда ему надоело ждать, он снова поднялся к квартире Доневых и позвонил несколько раз длинными звонками. И так как никто ему не открыл, он выругался и пошел к себе в ателье, где провел ночь в одиночестве.

Влахов ожидал, что Скитальный скажет, как он встретил Каменова, запугал, ударил или, по крайней мере, видел его входящим в дом Стефки. Тем самым художник разоблачил бы себя. Потому что он вошел к Якимовой в половине седьмого, вышел от нее, по его собственным показаниям, без десяти семь и сторожил в подъезде до четверти десятого. Все это время Каменов с Григоровым возвращались с Витоши, а потом ужинали. Однако Скитальный упорно твердил, что он внимательно наблюдал за улицей и подъездом, но Каменов так и не появился.

Теперь уже у двух человек не было алиби на время убийства – у Каменова и Скитального. А еще о двух ничего не было известно – о том, кто позвонил Каменову из Бояны, и том, с кем Стефка провела вечер в ресторане. Влахов был убежден, что Якимова вряд ли пошла бы в ресторан с таким человеком, как Дешевка. К тому же он так правдиво описал свое поведение во время двух посещений Якимовой, ожидание в подъезде, желание избить Каменова, что Влахов ему почти поверил. Его смущало только очевидное противоречие между показаниями Скитального и некоторыми данными следствия.

Почему он говорит, что Стефка не выходила? Трамвайные билеты в ее сумке свидетельствуют о том, что она была в Бояне – значит, она ушла из дома и, конечно, до девяти часов. Ведь она не открыла Скитальному, когда он звонил второй раз. В это время в квартире никого не было: Стефка уже была в Бояне, а хозяева еще не вернулись.

Как могло случиться, что Скитальный не видел, когда Якимова вышла из дома? Возможно, она заметила его из окна и решила пройти черным ходом, через двор, на параллельную улицу. Якимова сказала, будто ждет гостя, чтобы поскорее выпроводить Скитального. Потому что она вряд ли стала бы играть в прятки, пробираться черным ходом и двором, если бы с ней был мужчина.

Конечно, не исключена возможность, что Скитальный лжет. Но с какой целью? Проще было не рассказывать о своем визите к Якимовой в воскресенье. Ведь никто, кроме убитой, не знал об этом посещении. Трудно сочинить более нелогичную версию: он утверждает, что Якимова не выходила из дома и в то же время не открыла ему, когда он позвонил, что она сказала ему, будто ждет гостя, а Каменов так и не явился.

Зазвонил телефон. Это был начальник криминального отдела.

– Влахов, только что мне доложили – Каменов покончил с собой.

Пенчев уже устроился в машине со своими чемоданами, треножником и фотоаппаратом. Влахов сел в кабину, и они поехали по адресу, который им сообщили из районного управления.

– Ты понял, Ради, что случилось? – спросил Влахов, повернувшись к заднему окошку кабины.

– Да, темное дело... Перерезал вены.

За всю дорогу они не проронили больше ни слова.

Автофургон остановился перед деревянным забором, на маленькой улочке окраинного квартала Лозенец. Здесь почти все дома, стоявшие посреди небольших зеленых двориков, были огорожены такими же заборами. Подошел милиционер и повел Влахова и Пенчева по выложенной плитками дорожке к дому.

– Входите, труп в этой комнате, – сказал он, уступая им дорогу.

Бледное, как полотно, лицо милиционера было покрыто мелкими капельками пота. Картина, должно быть, жуткая.

Да, она, действительно, была страшной.

Большое красное пятно на стене. Пропитанное кровью одеяло. На нем – рука с перерезанными венами. На полу – лужа густой свернувшейся крови.

Влахов вгляделся в мраморно-белое лицо с заострившимися чертами, лишь отдаленно напоминавшими найденный у Якимовой портрет.

Значит, это он, Слави Каменов! Его разыскивали по всей стране, а он спрятался здесь, в маленьком домике в Лозенце. Так и не набрался смелости явиться в милицию. Промучился эти три дня, с воскресного вечера, пока нервы не выдержали, пока не пришел к решению перерезать себе вены. Сам вынес себе приговор. И сам исполнил его. Теперь остались только формальности.

– Начнем? – спросил Пенчев. Он уже внес свой багаж и прилаживал фотоаппарат.

– Сейчас, погоди.

Майор Влахов наклонился над трупом. Каменов лежал на спине, до подбородка накрытый одеялом. Он был в нижнем белье – виднелась белая майка. Левая рука лежала на животе, правая свисала с постели, касаясь пола. Рядом валялась окровавленная бритва, которой он перерезал себе вены.

Пока Пенчев фотографировал, Влахов осмотрел комнату. Чисто, скромно. Судя по всему, здесь жили дети. Труп Каменова лежал на старенькой кушетке. В противоположном углу стояла детская кроватка. У окон – два ученических стола. На одном блестел новенький глобус и лежали стопки новых тетрадей и учебников. На стене, приколотые кнопками, висели пожелтевшее прошлогоднее расписание уроков и детский рисунок – бурное темно-синее море с маленьким, скачущим по волнам парусником. Старый двустворчатый гардероб и стулья дополняли меблировку. На одном из стульев были заботливо повешены мужской пиджак и брюки – вероятно, костюм Каменова. В его карманах Влахов нашел связку ключей, носовой платок, мелочь, автоматический карандаш и ручку, паспорт Каменова, несколько судебных повесток, сберегательную книжку, кожаный бумажник с 276 левами.

С улицы донесся шум автомобиля – прибыла санитарная машина. В комнату вошли врач судебно-медицинской экспертизы и участковый уполномоченный милиции. Он козырнул и спросил:

– Труп можно убрать?

Влахов взглянул на Пенчева. Тот сидел на корточках перед кушеткой и сосредоточенно рассматривал бритву. Потом завернул ее осторожно в платок и поднялся.

– Вы меня ждете? Труп можете уносить. – Подойдя к Влахову, он сказал: – Картина ясна, как белый день. Самоубийство.

Да, случай, действительно, был ясен. Каменов покончил с собой. Его смерть разрешала все загадки, связанные с убийством. Сначала он хотел спрятаться, даже попытался бежать за границу, но понял, как трудно осуществить этот план. Угрызения совести становились все мучительнее. Он видел себя осужденным на много лет тюрьмы, может быть, даже на смерть. И решил одним взмахом бритвы положить конец всему.

Пришли санитары, накрыли труп большой простыней, засуетились около кушетки.

Влахов взял под руку участкового и вывел его во двор.

– Чей это дом? Где хозяева?

– Хозяин дома – Гаврил Лютичев. Он работает токарем на заводе имени Шестого сентября. Здесь живет уже много лет с семьей – женой и двумя детьми. Я его хорошо знаю. Активист.

– Как же он в таком случае мог приютить преступника, убийцу?

– Не знаю. Гаврил отличный человек. Член партии. Сегодня рано утром прибежал к нам, желто-зеленый, запыхался. Кричит: «Бегите скорее, человек покончил с собой!»

– А где он сейчас, где все домашние?

– Он на кухне. С ним старшина Георгиев из нашего управления. Жены с детьми нет – они в деревне.

– Пойдем к нему.

В кухне молча сидели двое мужчин. Когда Влахов с участковым вошли, старшина вскочил, козырнул. Поднялся и Лютичев.

– Гаврил, это товарищ из уголовного розыска. Он хочет поговорить с тобой. Гошо, – обернулся участковый к старшине, – выйдем!

Влахов взглянул Лютичеву прямо в глаза, строго и сосредоточенно.

Открытое, мясистое, опушенное бородой лицо. Этот человек выглядел честным и прямодушным добряком.

Лютичев не отвел глаз, выдержал взгляд Влахова, видно, не чувствовал себя виноватым ни в чем. Но он был потрясен случившимся.

– Ну, как же это произошло? Расскажите, – попросил Влахов.

Лютичев пригладил коротко остриженные, торчащие ежиком черные волосы, вздохнул и зашептал, словно находился в комнате мертвого:

– Мы знакомы со Слави Каменовым давно, с детства. Мы с ним земляки, к тому же он приходится мне чем-то вроде кума. Был моим свидетелем на свадьбе.

– Значит, вы старые друзья?

– Ну, друзьями мы не были... Он адвокат, а я рабочий человек... Но мы любили друг друга. Время от времени встречались. Он приходил ко мне в гости.

– И в этот раз он был у вас в гостях? – спросил Влахов.

– Нет, какие там гости! В понедельник, под вечер, пришел ко мне, усталый, еле на ногах держится. Я только что пришел с работы, резал помидоры к ужину... Я ведь сейчас один. Обрадовался ему – поедим вместе, думаю. Он сказал мне, что к нему приехала из Лома сестра с мужем и ребенком. В гостиницах места не нашли, вот и устроились у него. Он им сказал, что пока переселится к приятелю. Вспомнил обо мне. А я как раз отправил своих в деревню, к тестю. Вот и устроил его в детской, на кровати сына...

Лицо Лютичева омрачилось, и он замолчал.

– Значит, Каменов жил у вас с понедельника. А что он делал все это время?

– Откуда мне знать? Наверно, ходил на работу – в суд, в юридическую консультацию... Я ухожу рано, возвращаюсь поздно. Дал ему ключ. Когда он пришел, я подумал: будет с кем коротать вечера. Но он сидел все время, как в воду опущенный. К еде не притронулся, сказал, что уже ужинал. И во вторник то же самое. Ну, а вчера вечером он был совсем другим.

– Каким же он был вчера?

– Ну... как сказать... На себя стал похож. Веселым не был, но... не таким, как в предыдущие дни. Мы вместе поужинали, выпили по рюмке водки. Он сказал мне, что назавтра уйдет. Сестра, мол, уезжает. Мог ли я подумать, что он уйдет таким образом!

– А о Стефке вы не говорили?

– О какой Стефке?

– Как, он ничего не сказал вам о Стефке, своей невесте?

– Нет, ничего. Не думаю, что Слави скрыл бы от меня, что у него есть невеста. Я даже подтрунивал над ним, что, мол, останешься старым холостяком. Но он только вздохнул. «Я никогда не женюсь, Гаро», – так называют меня мои приятели – и больше ничего.

– И больше ничего? – резко спросил Влахов.

Лютичев удивленно взглянул на него.

– Так вы не знали, что укрываете убийцу?

– Кто? какого убийцу?

– Каменов убил свою приятельницу Стефку Якимову.

– Этого не может быть! Вы ошибаетесь.

– Не будем спорить. А сейчас вы пойдете в управление.

– Куда? – смутился Лютичев. – Зачем?.. Не могу я сейчас. Мне надо идти на работу. И так опоздал. Если хотите еще о чем-нибудь спросить меня – спрашивайте. Или после работы. Я не сбегу.

– Товарищ старший лейтенант, – громко позвал Влахов. На кухню вошли участковый и старшина. – Поговорите с товарищем. Не хочет идти в управление дать свои показания.

– Я не отказывался давать показания, – твердо заявил Лютичев. – Я только сказал, что тороплюсь на работу. Ребята меня ждут, без меня не могут начать.

– Ладно, Гаврил, не спорь попусту, – поторопил его участковый. – Товарищ просит тебя дойти до нашего управления. Напишешь, что знаешь, и – свободен.

– Ну, хорошо. Только разрешите мне оттуда позвонить на завод. Предупредить.

Лютичев направился к двери, но на пороге внезапно остановился.

– Погодите, чуть не забыл.

Он подошел к шкафчику под раковиной и вынул оттуда продолговатую коробку с двумя металлическими рожками.

– Поглядите, что это за штука! Нашел на кухне сегодня утром.

– Поставьте-ка ее на стол, – сказал Влахов. – Вы знаете, чья она?

– Нет, я сегодня ее первый раз увидел. Должно быть, Слави ее оставил, больше некому.

– Ладно, посмотрим. А сейчас – идите!

Влахов внимательно осмотрел пластмассовую коробку длиной сантиметров пятнадцать и высотой не больше трех. На боковой стороне ее помещался металлический диск с обозначением цифр. Против белой черточки стоял ноль.

Влахов хотел было взять ее, но удержался. Незачем оставлять свои отпечатки – можно уничтожить какой-нибудь след. Осторожно, не касаясь пальцами коробки, он завернул ее в носовой платой и отнес Пенчеву.

Когда Влахов, взяв письменные показания Лютичева, вернулся к себе на работу, Пенчев уже проявлял найденные отпечатки пальцев. На ручке и на острие бритвы отчетливо были видны следы пальцев Каменова. На серой коробке, кроме отпечатков Лютичева, тоже были его следы.

Влахов отнес коробку в министерство, объяснил начальнику научно-технической лаборатории, инженеру Тихолову, обстоятельства, при которых она была найдена, и попросил исследовать ее как можно скорее.

После предварительного осмотра коробки нельзя было сделать выводов относительно ее предназначения. Металлические рожки наводили на мысль, что это радиопередатчик: они могли служить антенной, хотя были слишком короткими и соответствовали дециметровому диапазону, который практически не используется в шпионской радиотехнике из-за ограниченного охвата.

Специалисты предполагали, что металлический диск с обозначенными на нем цифрами служит для включения механизма, открывающего коробку. Но каков шифр? Не исключалось, что коробка содержит взрывчатку и предназначена для диверсионных целей – что-то вроде адской машины. В любом случае при исследовании коробки нужно было проявить исключительную осторожность. В работу включились все сотрудники лаборатории под руководством инженера Тихолова.

Прежде всего было установлено, что оболочка коробки сделана из высокомолекулярных смол – неизвестного вида пластмассы. Рентгеновские лучи свободно проходили сквозь нее. При просвечивании коробки на экране отчетливо обозначилась очень сложная электронная микроаппаратура. Объект был сфотографирован в различных положениях, после чего группе радиоинженеров была поручена задача по данным снимкам составить схему аппаратуры. Но по одним контурам судить о физической характеристике отдельных деталей и узлов было нельзя. Коробку передали в новый сектор лаборатории, оборудованный совершеннейшей советской исследовательской техникой. Ультразвуковая установка позволила уточнить целый ряд подробностей. После этого был сделан ряд снимков с помощью всепроникающих гамма-лучей.

Майор Влахов пристально следил за ходом исследований. Когда стало ясно, что коробка содержит сложную электронную аппаратуру, Влахов посетил начальника отдела контрразведки полковника Крыстьо Маркова и подробно доложил ему обо всем.

Уже первые фотографии показали, что металлический диск связан с двумя узлами. Один из них был, судя по всему, радиопередатчиком, а другой представлял собой маленький подозрительный цилиндр. Каково было его назначение? Возникли серьезные опасения, что это патрон, который взорвется, если набрать неверную комбинацию цифр. Инженер Тихолов попросил разрешения срезать пластмассовую оболочку, чтобы таким образом проникнуть в коробку. О находке доложили заместителю председателя Комитета государственной безопасности, который распорядился сфотографировать открывающий механизм ультразвуком и гамма-лучами с большим увеличением. Был сделан макет этого механизма. И только после неоднократных испытаний на макете было решено открыть коробку. Комбинация складывалась из цифр: ноль-семь-три-девять-один-два-восемь-ноль. Вращение диска надо было начинать слева направо и на каждой цифре менять направление.

Оставшись наедине с загадочной коробкой в специально оборудованном для этой цели помещении министерства, инженер Тихолов вооружился маленькой отверткой, но к делу приступил не сразу. Поглядел на часы. Было ровно два часа ночи. Если бы задание не было таким срочным, разумнее было бы отложить его на завтрашнее утро. Тихолов чувствовал себя переутомленным. Он закурил сигарету и медленно, с наслаждением затянулся. Стояла полная тишина, словно ни в министерстве, ни во всем заснувшем городе не было живой души. Но он ясно представлял себе коллег, собравшихся в коридоре, напряженно прислушивающихся, взволнованных не меньше его. Да, они могут волноваться.

А он должен быть совсем спокойным, словно вращает всего лишь диск телефона-автомата.

Инженер Тихолов докурил сигарету, загасил ее и, не торопясь, начал поворачивать диск отверткой. После седьмого поворота, когда ноль снова стал против белой черточки, он вытер тыльной стороной руки пот со лба и попытался открыть коробку. Крышка плавно заскользила по скрытым пазам, и перед ним открылось сложное сплетение множества деталей.

После того как коробку открыли, работа пошла быстрее. Наутро измученные напряжением последних дня и ночи сотрудники разошлись. Только начальник лаборатории не пошел домой. Он сварил себе двойную порцию кофе, выкурил последнюю сигарету из третьей за эти сутки пачки, собрал все материалы и отправился на доклад.

Полковник Марков вызвал майора Минчо Влахова и своего заместителя подполковника Асена Ковачева. Пока начальник отдела перелистывал дело, Влахов отвел подполковника Ковачева к окну и без долгих предисловий завел разговор о предстоящем матче. Через два дня, в воскресенье, болгарская сборная должна была встретиться с южноамериканскими футболистами. Влахов с неподдельным оживлением сыпал болгарскими и испанскими именами, спортивными терминами.

Влахов знал, что Марков любит посещать интересные матчи, не раз видел его на стадионе и рассчитывал вовлечь полковника в разговор. Но тот сосредоточенно изучал материалы следствия. Влахов чувствовал, что Ковачев слушает его без интереса, только из любезности, задавая время от времени совсем дилетантские вопросы. Заговори Влахов о случае, ради которого они здесь собрались, его собеседник сразу оживится. Но неужели же они должны говорить всегда только о работе и не могут побеседовать о чем-нибудь другом? И он продолжал с прежней горячностью доказывать, что сборная составлена без учета особенностей противника.

Влахов впервые имел возможность разговаривать с подполковником Ковачевым. Когда сам он работал в Государственной безопасности, Ковачев еще не поступил к ним на службу. А сейчас он уже подполковник! Влахов слышал, что окончил математический факультет, что он сын популярного вождя рабочего движения в Сливене, известного там под партийной кличкой Учитель, которого убили еще до Девятого сентября.

Внешне Ковачев был ничем не примечателен, особенно если сравнить его с полковником Марковым. Среднего роста, со светло-каштановыми волосами, он казался стеснительным, даже робким. Безукоризненный темно-синий костюм, белоснежная рубашка и черный шелковый галстук придавали Ковачеву франтоватый вид. «И как ему не жарко ходить сейчас в пиджаке и с галстуком, – подумал Влахов. – Вырядился!» Он невольно посмотрел на полковника Маркова. Его большая голова гармонировала с телосложением бывшего борца – уже начавшего полнеть, но все еще как бы излучающего силу. Поседевшие, всегда взлохмаченные волосы, седая щетина бороды придавали ему вид человека не столько старого, сколько много испытавшего, прожившего трудную жизнь.

Марков листал дело, целиком поглощенный его содержанием. Время от времени он делал пометки толстым карандашом.

Влахов ощутил на себе изучающий взгляд подполковника Ковачева. Умные светлые глаза подолгу задерживались на его лице, руках, одежде. Хотя взгляд Ковачева ничем не выдавал его мыслей, Влахову стало не по себе. Он был небрит, вчера допоздна просидел в лаборатории, а сегодня стал чуть свет – до бритья ли тут. И все-таки вместо того, чтобы с сердитым видом мотаться по квартире, он мог бы побриться. А его брюки! Когда жена гладила ему их в последний раз? Да, нужно больше заботиться о своей внешности. Хотя бы для того, чтобы не давать повода всякому новоиспеченному подполковнику разглядывать себя вот эдаким образом.

В дверь постучали. В кабинет вошел начальник научно-технической лаборатории инженер Тихолов.

Полковник Марков пригласил всех троих сесть, убрал папку в стол и попросил доложить – чтобы и Ковачев был в курсе – о результатах следствия по делу об убийстве Стефки Ковачевой.

Влахов не принес с собой никаких записей. Они были ему не нужны: он держал в голове все подробности дела. И все-таки волновался, словно ученик, пришедший на экзамен. Еще бы, «экзаменовал» его сам полковник Марков да еще в присутствии Ковачева. Полковник был известен как строгий до педантизма, насмешливый человек.

Кратко, но не пропустив ни одного существенного момента, Влахов рассказал о ходе следствия. Полковник как будто бы остался доволен, он слушал молча, без обычных ядовитых реплик. Марков терпеть не мог «умничанья», требовал прежде всего точного и исчерпывающего изложения фактов. Доклад Влахова понравился ему.

Влахов как опытный оперативный работник понимал, что не может закончить доклад, не дав заключения. Нужно было ответить на два вопроса: кто убил Якимову и как это убийство связано с обнаруженным передатчиком? На первый вопрос он должен был дать категоричный ответ, так как он касался его сферы деятельности. А на второй? Над вторым пусть другие ломают голову. От него требовалось только высказать свои предположения – сдержанно и умно, без самоуверенности, но и без излишней скромности.

Мог ли Влахов сказать, что Каменов – убийца? Да, мог. После самоубийства места для сомнений не оставалось.

– Нужно признаться, что до того, как Каменов покончил с собой, я не был полностью убежден в его виновности. Но теперь я не могу найти версии, объясняющей его самоубийство, если Якимову убил не он. Да, такой версии не существует.

Полковник Марков посмотрел на него долгим взглядом и спросил:

– А передатчик?.. Как вы объясняете его появление в доме Лютичева?

– Я как раз хотел остановиться на этом моменте. Передатчик дает основание предполагать, что мы находимся только в самом начале цепи неизвестных фактов. Но генеральная линия уже очерчена: несомненно, что этот случай в целом неразрывно связан с деятельностью иностранной разведки. Здесь замешан Каменов, может быть, Якимова, менее вероятно, что Лютичев, возможно, человек, который звонил по телефону из Бояны...

Полковник Марков не дал ему продолжить.

– Да, да... – сказал он неопределенно, потирая жесткую бороду. – Достаточно. Послушаем теперь, что скажет нам инженер Тихолов.

Начальник лаборатории раскрыл свою папку, перелистал несколько страниц, вынул большую радиосхему и начал:

– В коробке помещаются шесть компактно смонтированных узлов: улътракоротковолновый передатчик, работающий на волне восемьдесят девять с половиной сантиметров; магнитофон с проволочной дорожкой; пусковой механизм; питающая батарея; механизм шифра и термитный патрон. Все детали явно западного происхождения, хотя марку фирмы мы не нашли нигде. По всей вероятности, это специальный заказ. Например, элементы, которые обычно делаются из дюралюминия, заменены магниевыми сплавами, горящими с отдачей большого количества тепла. Такие детали не используются в радиотехнике, предназначенной для массового потребителя.

– Что представляют собой отдельные узлы? – спросил полковник Марков.

– Передатчик настроен на работу в диапазоне, который не прослушивается обычными ультракоротковолновыми приемниками. Радиус его действия – десять, максимум пятнадцать километров. Антенна имеет определенную направленность. Это показывает, что принимающая станция находится где-то поблизости, вероятно, в Софии. Микромагнитофон снабжен вместо обычной ленты проволочной ферромагнитной катушкой. Длина ее – всего тринадцать сантиметров, и она прокручивается меньше, чем за секунду. Значит, запись передается в сверхускоренном темпе. Это крайне затрудняет обнаружение: передача может быть поймана только пеленгатором, находящимся на прямой излучения, и то на волнах, которые обычно не прослушиваются. Как вы знаете, наши пеленгаторы не следят за дециметровым диапазоном, ибо на этих волнах нельзя установить радиосвязь с заграницей.