Текст книги "Цыпленок на полотенце"

Автор книги: Диана Вишневская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Когда Аня училась в школе, мама часто говорила ей:

– Запомни, больше нас с отцом тебя любить никто никогда не будет, мы ведь твои родители, никому ты кроме нас не нужна.

И Аня верила. Хотя бы потому, что о том же говорили учителя в школе: нет ничего сильнее, светлее и чище, чем любовь матери к своему ребенку. Об этом было написано во всех книжках, в том числе в замечательных книжках, самых лучших, это было разлито в воздухе, так считали все, просто все: «Кто угодно может предать, мать – никогда. Мать будет любить до конца жизни, любить своих детей такими, какие они есть, что бы они ни натворили, в чем бы ни провинились. Не бывает любви большей, чем любовь матери к своему ребенку».

Получалось, что никто никогда не будет относиться к Ане лучше, чем ее мама. И Аня этому верила, – ведь не могут быть неправы все сразу, включая великих писателей и философов! Значит, никто никогда не отнесется к ней лучше ее матери. Никто и никогда, и никакой надежды, никакой…

А сейчас, осенью второго курса, вдруг выяснилось, что всё не так. Абсолютно не так! Оказалось, что в мире есть люди, которые любят Аню больше, чем мать. Пусть это длится недолго, всего один вечер (дискотека, кухня, потом дорога до Аниного общежития, куда ее провожают) – но любят, любят, Аня это чувствовала!

Возможно, она принимала за любовь простую симпатию. Пусть так. Но сейчас, осенью второго курса, она действительно получала то, чего не получала никогда раньше. И давала ей это не мама. Давали ей это мальчики.

Пусть всё длилось недолго, но целых два-три часа очередной мальчик окружал Аню чем-то невероятно добрым, абсолютно непривычным, совершенно прекрасным.

Конечно, и у мамы бывали всплески доброты и, наверное, любви к Ане – например, в первые дни каникул, когда дочь приезжала на пару недель после полугодового отсутствия. Три дня Аню любили, потом десять дней обвиняли.

Мальчики не обвиняли. Они просто любили.

За их любовь не надо было платить десятидневными скандалами. Мальчики любили Аню просто так и ничего не требовали взамен. Оказалось, что такое бывает. Такое возможно.

«Никто не будет любить тебя больше, чем твоя мать», – это было отпечатано в голове Ани, как аксиома, это было твердым убеждением Ани – таким же, как то, что соль – соленая, а сахар – сладкий.

Но вот же, Аню любят, и это реальные переживания, Аня чувствует, что ее любят больше, чем ее любила ее мать!

Чему верить? Тому, что говорили родители, наставники, учителя, великие писатели и философы, да все вокруг! – или себе? Чему верить?!!!

Стиснув зубы, закрыв руками лицо, наступив на горло своим комплексам, а заодно и совести – потому что не разобрать, где граница между комплексами и совестью – сдерживая стон, сдерживая хрип, тяжелой подошвой по собственному горлу – вперед.

Верить – только своим реальным переживаниям, своим чувствам. Старых убеждений больше нет. Если они не уничтожены до сих пор, то будут уничтожены в ближайшие месяцы.

Мы больше не доверяем никому и ничему. Мы сами будем решать, что правильно, а что – нет, что хорошо, а что плохо. Мы больше не позволим никому решать это за нас. Хватит. 18 лет позволяли – достаточно. Теперь – хватит.

Теперь мы доверяем только себе.

И никому больше.

* * *

Ноябрь второго курса. Ежесубботние походы на дискотеку и рейды по залу в поисках утерянной подруги. Ежесубботние объятия на черной лестнице, каждый раз с новым мальчиком.

Иногда в Ане просыпается совесть. «Ты поступаешь нехорошо, – укоряет Аню внутренний голос. – Со сколькими ты успела перецеловаться за эти два месяца? Юноша должен быть один. Да ведь ты же и сама хочешь любви – сильной взаимной любви, хочешь больше всего на свете. А ведешь себя как Казанова в юбке».

– В джинсах, – поправляет Аня.

– Какая разница?

– Большая. Не в юбке, а в джинсах и черной мужской рубахе на выпуск. И с сигаретой в зубах.

– Причем тут сигарета?

– Притом. Я курю, я ложусь спать под утро, я танцую под тяжелый рок, у меня новая жизнь, у меня война, и, будь любезен, заткнись.

– А как же любовь?

Аня закрывает глаза. Как же любовь, как же любовь, Анечка, ведь это же самая страстная, самая глубокая твоя потребность, ты ведь отдала бы всё на свете ради месяца этого неземного, никогда не испытанного раньше счастья – взаимной любви!

Аня открывает глаза, берет пачку сигарет и идет на черную лестницу.

Любовь подождет. Мальчиков – должно быть – много.

* * *

К 19 годам Аня похудеет на двадцать килограмм и впервые в жизни наденет мини-юбку. Мечта ее жизни, казалось, неосуществимая – мини-юбка!

Еще через полгода ее перестанут называть симпатичной. Только красивой.

Позже, спустя много лет, она будет снова толстеть (а потом снова худеть), стричься почти наголо (потому что от густых волос летом жарко), ходить не накрашенной и угрюмой, носить очки и надевать первое, что подвернется под руку, потому что ей плевать, как она выглядит. Но уже никто никогда не назовет ее симпатичной. Только красивой.

О, прекрасные мальчики, самые добрые и любящие, самые замечательные! Аня всю жизнь будет вам благодарна за великую помощь, которую вы ей оказали. И, наверное, она всегда будет считать мужчин самой лучшей, самой доброй половиной человечества…

Тогда же, в девятнадцать лет, Анина однокурсница и подруга скажет:

– Мужчины – не люди, мужчины – существа.

– Ты неправа, – серьезно ответит Аня. – Мужчины – такие же люди, как и женщины, только лучше. Гораздо лучше.

И тогда же, в девятнадцать лет, Аня впервые позволит себе влюбиться. Потому что к этому времени она, наконец, поймет, что есть в мире люди, которым можно доверять, которых можно любить.

Эти люди – мужчины.

7
Церковь

– А что было дальше? – спрашивает Костя.

– Дальше… Окончила университет с красным дипломом, поступила в аспирантуру, через год защитила диссертацию.

– Через год? Круто.

– Ага. Я очень сильно старалась. На тот момент для меня это было главным в жизни. Всё забросила, занималась только этим. Денег было мало, сам понимаешь. Снимала комнату в общаге, питалась китайской лапшой из пакетиков. Очень хотела защититься поскорее.

– Защититься? – переспрашивает Костя. – От кого, от родителей?

– Может быть, – смеется Аня. – Очень может быть… Я хотела стать крутой. Чтобы потом всю жизнь быть человеком, который защитил диссер через год после окончания универа.

– А дальше?

– Дипломная и диссер у меня были по математической статистике. После защиты друзья помогли устроиться на работу в банк, в кредитный отдел. Работала, фактически, по специальности – занималась оценкой кредитных рисков. Банк большой, кредитных историй много – почти всё можно смоделировать статистикой.

– Это что за работа такая?

– Грубо говоря, обращается в банк новый клиент, просит кредит и предоставляет о себе информацию. Теперь нам нужно оценить, сильно ли мы рискуем, выдавая ему кредит. Для этого мы пользуемся статистикой по предыдущим клиентам, сравниваем его данные с данными других заемщиков. В итоге определяем вероятность того, что он деньги банку не вернет. В зависимости от результатов решаем, на каких условиях имеет смысл предоставлять кредит: с какой процентной ставкой, какой величины должен быть залог и так далее. Если риск низкий, банк может предложить мягкие условия, чтобы клиент не ушел к банку-конкуренту.

– И как у тебя, получалось?

– Вроде бы, да. Я очень редко ошибалась в клиентах. Начальник говорил, что вдобавок к хорошему образованию у меня еще и интуиция есть. Говорил: «Анька у нас – самый ценный кадр». Кредитные потери в нашем банке с моим приходом сократились почти вдвое, ну, и банк не жалел денег на мою зарплату, чтобы конкуренты не переманили.

– А в науку вернуться не хотелось?

– Очень хотелось… Когда уходила в банк, меня не отпускали. Говорили: «Что ты там нашла? Что тебе эти деньги? Там же неинтересно! Тебе же до докторской рукой подать!» А когда я уже устроилась на работу в банк, завлаб сказал: «Возвращайся, когда угодно. Ставку для тебя всегда найдем». Ох… – с минуту Аня молчит. Потом снова вздыхает и продолжает. – Но в то время для меня было очень важно стать независимой. В том числе, и в материальном смысле. И еще карьеру хотелось сделать. Хотелось быть успешной. Чтоб и кандидат наук, и денег кучу зарабатываю – чтоб всё круто было.

– Защититься от родителей сначала высшим образованием в престижном вузе, потом диссертацией, потом высокой зарплатой…

– Да, похоже на то, – смеется Аня.

– А потом? – спрашивает Костя.

– А потом была Православная Церковь. Вернее, моя попытка воцерковиться.

* * *

Ане было двадцать шесть лет, когда началась история ее воцерковления.

К этому времени Аня уже восемь лет была веселым, жизнерадостным, активным человеком. Ее считали отличным специалистом, она прекрасно выглядела. Плюс к этому она пила вино чуть ли не литрами, когда ей хотелось выпить, выкуривала по полторы пачки сигарет в день и меняла любовников гораздо чаще, чем другие девушки.

«Экая ты безнравственная», – укоряли ее подруги.

«Ага. Совершенно безнравственная», – смеялась Аня.

К ней тянулись друзья, ее ценило начальство, она очень любила свою работу. Выходило, что надо было всего лишь сбежать от родителей, чтоб наконец-то – наконец-то! – почувствовать себя полноценным и свободным человеком, имеющим право на счастье.

Когда она встречала на улице старых знакомых и те спрашивали: «Как у тебя дела?», Аня очень редко говорила: «Нормально». Обычно она отвечала: «Очень хорошо».

Родители почти ничего не знали о жизни Ани. По их представлениям, дочь по-прежнему была забитой и зажатой, некурящей и практически непьющей, примерной во всех отношениях тихоней.

Мать удивлялась тому, как похудела и похорошела Аня, и не могла понять причин этого. Более того, дочь, уехав из дома, непостижимым образом избавилась от всех болезней. Пока жила дома – хворала и хворала, столько дорогих лекарств на нее извели, столько денег потратили, ничего не помогало. А тут – на тебе, всё само прошло. Удивительно… Наверное, потому, что Аня там, в далеком городе, в точности следует ее, маминым, указаниям и следит за здоровьем.

– Ты делаешь то, что я тебе говорила? – время от времени уточняла мать по телефону.

– Конечно! – нагло врала Аня. – Я во всем тебя слушаюсь и всегда следую твоим советам.

На самом деле, едва положив трубку, Аня забывала о родителях и об их советах. Мама, конечно, желает ей добра, но…

Иногда Аня просыпалась по ночам от кошмаров: во сне на нее снова смотрели глаза матери, полные ненависти, мать снова кричала на Аню, осыпала оскорблениями, доказывала, что ее дочь – последняя дрянь. А где-то рядом, кажется, был отец – он, как обычно, сидел в кресле, спокойно читал газету и молчаливо поддерживал мать.

Аня садилась на кровати, сжимала холодными пальцами виски, мотала головой, отгоняя эти картинки, стараясь забыть о детстве, о многочасовых семейных скандалах. И главное, о себе, какой она была в то время: жалкой, уродливой, толстой, больной, закомплексованной, несчастной, несчастной, несчастной…

Забыть. Жить своей жизнью. Принимать все решения самостоятельно. Не слушать родителей, не верить им, не верить тому, что Аня никуда не годится, и хуже неё никого нет, верить в себя, слушать себя и только себя – вот рецепт душевного здоровья и счастья.

И еще – никогда никому не позволять на себя давить. Не существует слова «должна», есть только слово «хочу». Если мужчина говорит: «Ты должна, иначе…» – до свиданья. Надо говорить не так. Надо говорить: «Аня, ты замечательная, ты самая лучшая, если ты сделаешь для меня то-то и то-то, я обрадуюсь». И еще потом, когда она всё сделает, искренне порадоваться. Так, чтобы Аня поверила.

И вот тогда – тогда – она выполнит все его желания, как золотая рыбка, она достанет для него луну с неба, она привезет ему Жар-птицу! И даже будет всю жизнь мыть для него посуду и гладить его рубашки.

Хоть она и ненавидит это занятие – гладить рубашки.

Подумаешь, ненавидит! Если это обрадует любимого, то Ане захочется – она не будет должна, она сама захочет! – гладить эти дурацкие рубашки. Лишь бы любимый был счастлив, лишь бы радовался, и чтоб причиной этой радости была Аня. Потому что самое главное, чего Аня хочет в жизни, – это быть причиной радости, громадной радости и громадного счастья для любимых ею людей.

Восемь лет Аня жила, ориентируясь исключительно на свои желания и собственный опыт. Если на нее пытались надавить («выполни мой приказ, не думая и не спрашивая почему, выполни сейчас же, а иначе…») – она не подчинялась. Если ее, тем не менее, продолжали заставлять делать то, что она не хотела – Аня просто уходила и выбрасывала из головы все мысли об этом человеке.

«Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, я от мамы с папой освободилась – и не тебе, Волк, диктовать мне свою волю. Не нравится – до свиданья. Никто тебя не держит. И меня тебе тоже не удержать».

Свобода и независимость – вот главные ценности. И еще любовь. Но любовь только в том случае, если тот, к кому ты привязана – так же, как когда-то, в детстве, была привязана к родителям – если он не пытается тебя сломать и уничтожить.

Только в этом случае. Потому что независимость – важнее.

Позже, уже будучи постоянной прихожанкой православного храма, Аня думала: «Пугать адом – это оказывать давление. А вот обещать рай – это не давить, это давать надежду на счастье. Если Бог есть любовь, тогда почему же здесь, в церкви, я не чувствую никакой надежды? Почему я ощущаю только давление?»

А спустя еще пару лет, сидя в одиночестве в темной квартире, думая о церкви и своем месте в ней, думая о своей жизни и осознавая, что больше не хочет жить, Аня задала себе другой вопрос: «Почему я, такая независимая и счастливая, поддалась давлению, позволила себя сломать и уничтожить, почему?»

И не нашла на этот вопрос ответа…

* * *

История попыток Ани стать православной началась так же, как у многих женщин: она влюбилась, мужчина оказался верующим, несколько месяцев он проводил агитацию и пропаганду, и в итоге Аня пошла в церковь.

Они были знакомы почти полгода, когда Женя предложил ей выйти за него замуж. Аня ждала этих слов уже несколько месяцев – с тех пор, как поселилась с Женей в одной квартире. И когда, наконец, услышала прекрасное, как музыка, «давай поженимся», была готова взлететь и танцевать в воздухе от счастья.

– Только я не хочу гражданский брак, – предупредил Женя. – Нужно обязательно обвенчаться. А для этого тебе надо сначала принять крещение в церкви.

– Это обязательно?

– Да. Венчают только крещеных.

– Я имею в виду, венчаться – обязательно?

Женя молчал.

Аня кивнула: понимаю. Конечно, Жене, верующему человеку, было очень важно обвенчаться. А печать в паспорте для него никакого значения не имела. Как, впрочем, и для Ани. Она ждала брачного предложения просто потому, что воспринимала его как свидетельство любви, как признание в том, что Женя хочет быть с Аней всегда, всю жизнь.

Аня вздохнула:

– Если надо обязательно венчаться, тогда, наверное, ничего не получится.

– Почему?

– Я ведь неверующая. А креститься, если ты неверующая – это лицемерие, ты же сам понимаешь.

– Так стань верующей.

– Как?

– Молись Богу о том, чтоб Он дал тебе веру, и Он тебе ее даст.

Аня задумалась.

– Нет, – наконец, сказала она. – Чтоб молиться, надо хоть немножко верить. Верить, что там кто-то есть. Иначе – кому молиться?

– Анька, зачем ты меня спрашиваешь? Если я тебе дам точные инструкции, ты их всё равно не станешь выполнять.

– Ну да, – согласилась Аня. – Мне ведь надо, чтоб искренне, чтоб я сама захотела молиться… Ладно, я подумаю.

Через две недели решение было найдено.

Дело было вечером, Аня вернулась с работы, переоделась в домашнее, забралась на кровать с книжкой, открыла ее, прочитала несколько страниц и вдруг поняла, что не может читать. Потому что безумно, просто безумно хочет замуж за своего любимого и хочет попросить высшее существо, в которое верит Женя, помочь ей в этом. Да, да, попросить, прямо сейчас взять и попросить.

Женя же умный. Раз он так убежден, что это существо есть, значит, хоть что-то в представлениях Жени соответствует истине. Значит, кто-то там есть – может быть, этот «кто-то» не совсем такой, как думает Женя, и всё же… А раз «кто-то» существует – значит, к нему можно обращаться, его можно просить о том, что связано с Женей.

– Пожалуйста, помоги мне, – сказала Аня, поднимая глаза вверх. – Пожалуйста. Ты знаешь, о чем я прошу. Пожалуйста, пожалуйста, помоги мне!

Она не встала с кровати. Она не опустилась на колени. Это было важно – хоть что-то она должна была сделать не так, как велено, не так, как принято. Ане хотелось просить именно сидя на кровати, даже не отложив книжку – просто подняв глаза вверх. Так получалось искренне, по-настоящему, в этом не было фальши и дурацких ритуалов.

Что бы сказали на это верующие люди? Что сказали бы священники? Бабушки в храме?

Как минимум, они бы сказали, что так молиться неправильно.

Но Аню не волновало, что они могут сказать. Важно лишь то, что считает правильным и неправильным она сама.

Авторитетов нет. Главные авторитеты детства – родители – остались за дверью ее нынешней жизни. И для всех, кто намерен указывать Ане, как жить и что делать, вход закрыт. Дверь заперта на три замка и заколочена гвоздями.

Восемь лет самостоятельной жизни. Аня оградила себя непроницаемой стеной от родителей, восемь лет, в течение которых зажатая, замученная, закомплексованная уродина расправляла плечи и превращалась в уверенную в себе красавицу, восемь лет счастья, когда она достигала успеха во всем, в чем хотела его достичь – эти восемь лет убедили Аню: слушать нужно только себя. Всегда и во всем нужно доверять себе и только себе – своим чувствам, собственному опыту, своим внутренним представлениям о добре и зле, о честности и лжи, искренности и фальши.

И если она сейчас чувствует, что в первый раз в жизни можно молиться, наплевав на все ритуалы – даже со стаканом водки в руке, даже блюя над унитазом, неважно, когда и где в первый раз, важно, чтоб искренне; если она чувствует, что именно это – правильно, значит, так и надо поступать.

Что бы при этом ни говорили мамы, папы, книги, наставники, бабушки, дедушки и серые волки.

Спустя час вернулся с работы Женя. Аня накормила его ужином, расспросила о делах, рассказала о том, чем сама занималась на работе.

– Кстати, – добавила она, наливая ему и себе чаю и закуривая, – я сегодня, вроде как, молиться попробовала.

Женя замер, не донеся кружку до рта.

– Что ты так смотришь? – хмыкнула Аня.

– Не хочешь рассказывать? – робко спросил он.

– Да нет, почему… Там просто рассказывать нечего. Ну, сидела, читала книжку. Потом решила попробовать. Ну, попробовала. Ничего не поняла. Потом дальше стала книжку читать. Крестным знамением себя не осеняла, с кровати не вставала. В общем, никаких особых впечатлений нет, нечего рассказывать.

Женя поставил кружку, дрожащую в его руке, на стол. Кивнул:

– Хорошо.

Аня посмотрела на него исподлобья. Любимый сидел с совершенно счастливой улыбкой на лице.

Через несколько дней Ане снова захотелось обратиться к высшему существу, в которое верит Женя. Потом – снова. На третий раз ее потянуло опуститься на колени и молитвенно сложить руки. Просить вот так, в этом положении, было естественно, это лучше всего выражало ее чувства.

Кланяться она, тем не менее, не стала. И уж тем более не стала осенять себя крестом. Еще чего не хватало – ерундой какой-то заниматься!

А еще через неделю Аня пошла в храм – на лекцию для тех, кто готовится к крещению.

Священник был добрым и милым. Аня слушала лекцию и с удивлением обнаруживала, что для того, чтобы принять крещение, от нее ничего особенного не требуется.

– В храм в джинсах и в шортах лучше не приходить, – дружелюбно объяснял священник. – По улицам, где-то в другом месте – конечно, можно в шортах, это хорошо и красиво. А в храм нежелательно, понимаете?

Он произносил это так, будто рассказывал о форменной одежде: врачу нужно носить белый халат, потому что так принято, охотнику – резиновые сапоги, чтоб ходить по болотам, пчеловоду – сетку на лице, чтоб пчелы не покусали, дачнику – старые трико, которые можно пачкать в земле. Ну а в храм – длинную юбку, закрытую блузку и платок на голове.

И в самом деле, ты же не придешь на работу в вечернем платье с голыми плечами и с разрезом до бедра? Вот и с храмом так же. Каждому случаю соответствует определенная одежда.

– Желательно приходить без косметики, – говорил священник. – Главное – без губной помады. Потому что здесь иконы целуют, от помады следы остаются.

Аня внутренне кивала. Всё было очень логично и по-человечески понятно.

Священник был ласков со слушателями и улыбался хорошей улыбкой, которая сразу понравилась Ане. При этом было видно, что священник очень хочет, чтоб все присутствующие приняли крещение, он уверен, что им от этого будет только польза, он убежден, что делает доброе дело, приглашая людей креститься.

«А почему бы и нет? – подумала Аня. – Раз всё так, то можно и креститься. Можно даже завтра».

– Если придете завтра, – сказал священник слушателям, – сегодня надо попоститься. То есть, кушать только растительную пищу. После полуночи – ничего не есть и не пить, утром не завтракать. И ночью нельзя иметь отношений с супругом.

Вот и всё. Больше от тех, кто хочет креститься, никто ничего не требовал.

«Завтра», – решила Аня.

И вот тут-то возникли проблемы.

Вообще-то, Аня могла ничего не есть по несколько дней – с тех пор, как она уехала от родителей, вкусная еда ее перестала интересовать. В детстве и отрочестве Аня заглушала едой внутреннюю боль, искала в пирожных и шоколадках радости, которой ей не хватало. В последние восемь лет этой радости стало столько, что вкусности потеряли актуальность. Аня могла неделями жить исключительно на китайской лапше из пакетиков и не испытывала от этого никаких неудобств.

Но выйдя из храма, она вдруг почувствовала дикое, неуемное желание – ей безумно хотелось колбасы.

«Я хочу завтра креститься?» – спросила себя Аня. Подумала и ответила: «Хочу». «Тогда что будем делать с колбасой?» – встревожилась она.

Желание колбасы было настолько острым, что Аня поняла – его надо исполнить. Непонятно почему, но точно надо. Всё ее существо говорило: «Да, крестись, никто не против. Но сначала – колбаса!!!»

Аня отправилась в ближайший магазин, купила палку недорогой копченой колбасы. Можно было бы потерпеть и до дома, но Аня не желала терпеть – еще чего! Ее желания – это ее желания. Никаких жертв, никакого идиотского терпения, никаких условностей! Сказано – надо, значит, надо! Аня свернула в ближайший парк, выбрала уединенную лавочку, очистила колбасу, еще раз оглянулась по сторонам и с жадностью надкусила.

Прожевала, проглотила, надкусила еще раз. И вдруг поняла, что успокоилась – безумное желание прошло.

«Нельзя же было», – грустно подумала Аня. Ей захотелось выбросить остатки колбасы в урну – такой виноватой она себя чувствовала.

Некоторое время Аня боролась с собой («выбросить или не выбрасывать?»), в итоге решила, что хватит на сегодня эксцентричных поступков – завернула колбасу в полиэтиленовый пакет, положила в сумку и пошла домой.

Все остальные инструкции священника она выполнила в точности и чувствовала себя при этом спокойно и радостно.

Потом было крещение, во время которого Аня, разумеется, ждала каких-то особенных переживаний и, как это обычно бывает, ничего особенного не почувствовала. После того, как всё закончилось, к Ане подошла женщина в платке и длинном закрытом платье, которая в течение часа до этого зажигала свечки и очищала поддон от воска. Женщина настойчиво посоветовала Ане прямо сейчас пойти купить иконы и молитвослов, потому что все крещеные просто обязаны иметь и то, и другое. Аня покивала, поулыбалась и ушла домой, даже не заглянув в церковную лавку.

Спустя две недели, в течение которых Аня молилась всё чаще, она почувствовала желание иметь дома хотя бы одну маленькую иконку. Да и книжки не мешало бы почитать, а то ведь ничего непонятно – столько вопросов, где искать на них ответы? В церковной лавке она приобрела две книги, две иконы и молитвослов.

Через месяц Аня впервые пришла на исповедь. А затем начала исповедоваться и причащаться каждые три-четыре недели.

Перед исповедью надо было несколько дней поститься, Ане это давалось легко. О том своем зверском, совершенно необъяснимом желании колбасы она вспоминала с улыбкой.

Мирная жизнь с регулярными исповедями и причастиями продолжалась больше полугода. Затем Жене потребовалось уехать на две недели в командировку, потом – задержаться в поездке еще на месяц. А после оказалось, что он сможет вернуться очень и очень не скоро – если вообще вернется…

Расставание прошло тяжело.

Женя знал, что слишком долго Аня его ждать не сможет. Она не из тех, кто ждет.

Аня рассказывала ему о своем детстве. И о том, что теперь она не выносит одиночества – ей непрерывно требуется чья-то любовь, внимание, одобрение, интерес к ней, Ане.

Люди с нормальным детством могут быть самодостаточными – они всегда, пусть и бессознательно, помнят, что их любили родители. Нормальные люди знают, что достойны любви, у них есть опыт такой любви, у них есть фундамент – прочное, заложенное в детстве убеждение, что их могут любить такими, какие они есть.

Женя знал, что Аня не входит в число нормальных людей. В том месте самооценки, где у других присутствуют образы любящих родителей, у Ани расползалась рваная дыра. Через эту дыру из нее, как из воздушного шарика, уходил воздух. И закрыть ее мог только любящий человек – заменитель родителей, мужчина, находящийся рядом, мужчина, который еженедельно, ежедневно самим своим существованием, самим присутствием рядом доказывал, что Аня достойна любви.

Женя всё это знал. Но он всё-таки остался там, далеко-далеко, надолго-надолго, и не позволил Ане приехать к нему. Видимо, у него были свои причины, чтоб сказать «Нет».

Да, расставание прошло тяжело, но Аня привыкла выбираться из таких ситуаций. У каждого человека есть право говорить «Нет». И у Жени есть такое право. Ничего. Переживем. Не он первый, не он последний. Переживем.

Прошло еще несколько месяцев. Аня перестала переживать из-за Жени, жила с другим мужчиной, когда вдруг осознала, что она уже год, как постоянная прихожанка православной церкви. Аня попыталась ответить себе на вопрос, почему она туда до сих пор ходит – и не смогла. Всё было противоречиво и совершенно запутанно.

Была ли она верующей? Аня не знала. Ей казалось, что да. И в то же время в церкви она чувствовала себя членом организации, законы которой Ане были совершенно непонятны. Организации, в которую Аня оказалась случайно втянута и из которой уже не могла выйти.

Почему не могла? Потому что в течение этого года Аня очень старалась стать по-настоящему верующей. А верить, – полагала она, – это значит воспринимать информацию некритично. Не думать, не подвергать сомнению, не соотносить с собственным опытом. Просто делать, что сказано, и верить, что так – правильно.

Она очень старалась изменить свои прежние убеждения. Она впускала в себя информацию, почти не просеивая ее, она насильственно внедряла в свою голову то, что читала в православных книгах, и то, что говорили священники.

Между книгами и словами священников противоречий не было – значит, всё хорошо, значит, всё правильно, думала Аня. Правда, и то, и другое противоречило тому, что думала и чувствовала она сама. Но… «Не доверяйте себе, – учили и книги и священники. – Делайте, что сказано. Всё остальное вам нашептывает дьявол».

Не доверять себе…

Кто толкал Аню перед крещением купить колбасу, кто внушил совершенно зверское желание мяса в момент, когда обязательно нужно было поститься?

В книгах был ответ на этот вопрос. Там приводились аналогичные случаи – как раз в качестве примеров типичных искушений. И давались инструкции – если тебе внушают что-то подобное, надо бороться с собой.

Восемь лет Аня жила, ориентируясь только на свое чувство того, что правильно, а что – нет, что хорошо, а что – плохо. Церковь сказала: «Ты жила неправильно. Себя слушать нельзя. С собой надо бороться».

Выходило, что церковь должна была занять то место, на которое когда-то претендовали родители Ани.

«Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел…» От кого уходить теперь – от церкви или от себя?

Вопрос стоял именно так – либо возвращаться к прежней жизни и отказываться от веры в Бога, либо…

Аня выбрала второе «либо».

Почему? Она не знала.

Храм. Идет служба. Вокруг – толпа людей. Никто из прихожан не улыбается. Никто из них не выглядит мирным, спокойным, радостным. Даже на Рождество, даже на Пасху. Унылые, мрачные лица.

«Это, наверное, потому, что все сейчас каются внутри себя, – думала Аня. – Вспоминают о своих грехах, страдают, просят прощения».

Сама она со стороны выглядела не лучше. Оно и понятно. «Боже, милостив буди мне, грешной, – молилась Аня, дожидаясь своей очереди на исповедь. – Я такая плохая, я никуда не гожусь. В книжках написано, что надо считать себя худшим из грешников на всей земле. Господи, я стараюсь делать так, как написано в книжках, я почти чувствую себя последней дрянью, но у меня пока что плохо получается, сейчас я укорю себя посильнее, внушу себе, что хуже меня никого нет и быть не может, сейчас, Господи, подожди минутку, я сейчас, я буду очень стараться…»

В старом кино Ирина Муравьева говорит себе: «Я самая обаятельная и привлекательная». Повторяет и повторяет: «Я самая обаятельная, самая обаятельная и привлекательная».

Когда ты стоишь в храме и готовишься к исповеди, надо говорить: «Прости меня, Господи, я самая грешная на всей земле, я настолько плохая, что хуже быть не может». Повторять и повторять: «Я самая грешная. Самая плохая и самая грешная».

И еще надо просить: «Я понимаю, что не достойна Твоего прощения, но Ты меня, пожалуйста, прости, хуже меня нет никого, милостивее Тебя нет никого, ниже меня нет никого, выше Тебя нет никого, я буду почитать своих родителей, как ты велел, мама и папа, простите меня, вы были правы – хуже меня нет никого, вот и церковь говорит то же, что и вы – я должна понять, наконец, что хуже меня нет никого, я должна бороться с собой всегда и во всем, мне нельзя ориентироваться на свои желания, ведь все они – от дьявола, я должна просто слушаться и делать то, что мне говорят. Мама и папа, вы ведь требовали того же, что и церковь – не пить, не курить, не заниматься сексом, не гордиться, быть послушной девочкой, вы были правы, как вы были правы! Простите меня, мама и папа, вы были правы во всем, прости меня, Господи, простите меня все, я – грешная, я – последняя дрянь, я недостойна прощения, всё, что я могу – это всю жизнь вымаливать прощения и Бога, и родителей за то, что я такая дрянь, дрянь, дрянь, последняя дрянь».