Текст книги "Королевский гамбит"

Автор книги: Диана Стаккарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Вот, пожалуй, почему сон мой был тревожным: мне снилось, будто черная королева преследует меня в темных залах замка Сфорца.

6

Мастер ученику, что отец сыну, только мастер с учеником сходятся с умыслом, а отец с сыном по воле случая.

Леонардо да Винчи.

Дневники Дельфины делла Фации

– Хотя белое не есть цвет, оно отражает цвета противостоящих предметов как в природе, так и на панно. Так обстоит дело и с одеянием архангела.

Леонардо указал кистью на фигуру с крыльями на фреске, грудь которого вчера вечером пронзил брошенный Моро нож.

– Поскольку он плывет по небесам, складки его одежды, освещенные встающим за его спиной солнцем, будут озарены тем же самым слепящим светом, – присовокупил он. – Остальная одежда окрасится в слабейший оттенок синего от воздуха вокруг него. Цвет и отражение… Неосведомленный художник всегда изображает предмет совершенно белым. Итак, смешай цвета, Дино, чтобы мы могли вернуть силы небесные в их прежнее состояние славы.

Я с задумчивым видом кивнула головой, сосредоточив свое внимание на последнем из желтков сырых яиц, очищенных мною от скорлупы. Обращаясь с ним так же осторожно, как если бы это был цыпленок, которым он мог бы стать, я катала оранжевый кружок между ладонями, чтобы освободить его от прилипшей пленки. Чуть только желток высох, я зажал его эластичный мешочек между пальцами, словно я была матерью легендарного Ахилла, держащей свое дитя над рекой Стикс. Столь же осторожно я проткнула желток чистой деревянной щепкой, и его содержимое вылилось в гладкое отверстие перевернутой скорлупы, служившей маленькой чашей.

С полдюжины скорлупок, заполненных жидким желтком, стояли передо мной на длинном столе, ломящемся накануне вечером от изысканных яств. Сейчас его гладкую поверхность использовали в качестве рабочего места, на котором были выставлены мои принадлежности для занятий живописью. Я повернулась к небольшим сосудам с мелко помолотым красящим веществом, в том числе лазуритом, ярью-медянкой и красным железняком, уже приготовленным мною. Цветные порошки разогревались на крошечной угольной жаровне, созданной учителем для этой цели, ибо, по его словам, темпера смешивалась более равномерно, когда красящее вещество нагревают. Я понимала, что мне придется действовать быстро, ибо краска, как только ее приготовят, быстро высыхает.

Через несколько минут пигмент и желток были смешаны; полученное вязкое вещество разбавили теплой водой, чтобы краска стекала с кисти. Теперь я стояла в стороне, а мастер, сменивший свой пышный, вечерний наряд на привычный коричневый жакет, закатал рукав на левой руке и занялся восстановлением поврежденной фрески.

Я с благоговением, свободным от фамильярности, наблюдала за тем, как он водит кистями – то из свиной щетины, то из горностаевого меха – по рубцу на разрисованной штукатурке. Начав с белого, затем он обмакнул кисти в небесно-голубой и нанес несколько едва заметных штрихов. Далее он, используя созданное мною скромное разноцветье красок, то брал их в исходном состоянии, то, столь же часто, смешивал краски на деревянной палитре, получая новый оттенок. Хотя такой способ, возможно, и кажется опасным, я знала, что это не так. Если бы ему сказали вновь создать эти тона, Леонардо непременно вспомнил бы, сколько мазков, добиваясь получения необходимого оттенка, сделал он той или иной краской.

Я рано узнала, учась у него, что применяемая им техника называется асекко. Асекко – живопись по высохшей штукатурке темперными красками на яйце, традиционный способ, используемый при восстановлении либо исправлении уже существующей фрески. Первоначально изображение было выполнено в обычной манере, так называемой buon fresco. Вместо традиционных красок художник наносит на слой сырой штукатурки растворенные в воде пигменты. Это трудная техника. Участок оштукатуренной стены, подготовленный для работы, следовало расписать за полдня, ибо данный метод требовал, чтобы сохнущая штукатурка впитала в себя краску. Когда, через несколько часов, поверхность высыхает, краска становится частью самой штукатурки, а не просто лежит слоем поверх нее.

Также я узнала, что фреску поэтому делят ровно на столько частей, или giornata, сколько дней займет ее создание. Если художник рассчитал все верно, они идеально подходят друг другу, и получившееся изображение кажется единым целым. Я наблюдала за тем, как учитель, стоя на лесах, приступил к работе у самого верха, у потолка, и каждый день опускался все ниже, чтобы случайно не испортить труд вчерашнего дня сегодняшним. Эта фреска, как мне было известно, состояла из двадцати двух частей, указывавших на количество дней, потребовавшихся на ее завершение.

Я принадлежала к тем немногим ученикам, которые каждое утро готовили стену для росписи. На ее поверхность уже был нанесен толстый слой штукатурки и даже прорисован контур будущей фрески. Мы клали тонкий, ровный слой краски на участок, который предстояло расписать. Затем переносили фрагмент сцены на только что оштукатуренную стену. Наносили контур рисунка, предварительно начертанного учителем на бумаге, с помощью инструмента, пробивающего дырочки в бумаге, своеобразного трафарета. Высокие юноши прижимали рисунок к стене, я же обычно сыпала на эти линии мелко помолотый древесный уголь. Черная пыль заполняла дырочки, образуя контур фигур. Силуэты обводили красными чернилами и раскрашивали.

Впрочем, основная часть работы над фреской ложилась на плечи учителя; однако иногда в награду за тяжкий труд он позволял кому-нибудь из нас рисовать тучу либо ветвь дерева или незначительные Детали сцены. Мой взгляд гордо остановился на фрагменте фрески в нижней части стены, изображающем какого-то мелкого святого: отдыхая под тенистым деревом, он пил из черпака. Колодец по соседству, из которого он, верно, зачерпнул воду, был моим изобретением. Я сияла от гордости, когда Леонардо в присутствии моих товарищей высказал свое мнение:

– Взгляните, Дино добавил сюда упавший камень и нарисовал там мох на валунах. Его колодец кажется старым, заброшенным. И поэтому мы задаем себе вопрос: сколько прошло времени с тех пор, как из него пили воду? Отошел ли куда хранитель колодца или просто пренебрегает своими обязанностями? Наш юный подмастерье показал, что даже мельчайшая деталь способна породить вопросы в уме зрителя.

Я снова улыбнулась, вспомнив непривычную похвалу из уст учителя. Конечно, самым важным было то, что мне удалось приблизиться к манере письма учителя, то было самым трудным в процессе обучения – подчинить, как и остальные ученики, себя и научиться технике Леонардо. И тогда мы могли помогать ему в работе над такими крупными заказами, как фрески, и все же наш вклад по сравнению с его работой был ничтожен. Будь я столь же юна, как большинство подмастерьев, мне было бы легче, ибо не пришлось бы уничтожать труд многих лет. Впрочем, я всегда быстро училась, и меня увлекла задача повторить, казалось бы, неподражаемую манеру учителя.

Я вновь посмотрела на погруженного в работу Леонардо. Хотя техника чистой фрески и приносила более долговечные плоды, асекко был гораздо легче и охотнее прощал ошибки, а также позволял живописцу экспериментировать во время работы. Даже за то время, пока я наблюдала за ним, он уже успел внести ряд изменений в изображение архангела. Если прежде его руки были подняты в хвале, то теперь молитвенно сложены на груди. Небесное сияние исходило от его кончиков пальцев, освещая участок вокруг сердца и таким образом подтверждая его чистоту.

– Ну вот, – вдруг с удовлетворением произнес Леонардо и опустил кисть, – теперь ничто не напоминает о варварском поступке герцога. Как, по-твоему, Дино?

– Я бы никогда не поверил, что фреску можно так улучшить, – честно ответила я, – и, сознаюсь, мне больше по душе этот архангел. Он выглядит более…

– Благочестивым? – усмехнувшись, подсказал он, пока я подбирала подходящее слово. – Возможно, для тебя да, но мне он кажется более самодовольным, словно он, хоть и может заступиться пред Богом за человека, предпочитает не делать этого. Однако проявите милость и не говорите герцогу о подлинном смысле этой фрески – отказе от убеждения в том, что человеку не стоит напрямую обращаться к Богу. Я склонен считать, при условии, разумеется, существования хоть какого-то Бога, что Он услышит любого человека всякого состояния, если тот обратится к нему. По-моему, герцог пребывает в убеждении, что смыслом живописи является показ неизбежного расставания человека с Богом, за исключением тех немногочисленных случаев, когда Богу становится интересно слушать человека.

– Ох, – только и смогла я выдавить из себя.

Мне было известно, что Леонардо придерживается своеобразных, если не сказать больше, религиозных взглядов. Это, однако, не мешало ему принимать заказы на традиционные изображения праведников и грешников, хотя, очевидно, он и не отказывал себе в удовольствии добавлять кое-что от себя.

Его слова, потрясшие отсутствием в них благочестия, напомнили мою собственную картину, на которой несколькими взмахами моей кисти злополучный синьор Никколо превратился из беса в ангела. Утешением служило лишь то, что даже такой художник, как Леонардо, вынужден подчиняться прихотям своих покровителей… и то, что при желании он способен провести их.

Однако учитель, никогда долго не сосредоточивавший свое внимание на чем-то одном, уже потерял интерес к фреске. Его чело нахмурилось, он поднял нож, выдернутый из стены перед началом работы. Его длинные пальцы облегали рукоятку ножа, держа его не как кухонную принадлежность, а оружие, используемое в делах, подобных графскому. Затем, внезапно, он вогнал его острие в стол, от чего я вздрогнула и чуть не опрокинула сосуд с порошком из красного железняка, который в этот момент ставила в открытый ящик с другими красками.

Я успела схватить небольшую чашу, прежде чем драгоценный минерал рассыпался, и тут же убрала его. Впрочем, Леонардо, казалось, и не заметил чуть не случившегося несчастья. Он сел и задумчиво уставился на покачивающийся нож.

Мне на память пришло его неожиданное, сделанное накануне ночью заявление о том, что ему известно, кто убил графа. Мое любопытство, которое я пыталась сдерживать последние несколько часов, вновь пробудилось при виде орудия преступления. Я убрала в свой деревянный ящик последнюю кисть и застыла в ожидании. Не дождавшись пояснений, я осмелилась спросить:

– Учитель, вечером вы сказали, что знаете убийцу графа. Можете ли вы раскрыть его имя?

– Не могу в настоящее время. Понимаешь, дорогой Дино, знание и доказательства – птицы разного полета. – Он прищелкнул пальцами, словно отпугивая этих воображаемых пернатых созданий. – Я могу быть уверен в том, что знаю убийцу, но не могу пока представить доказательств, на основании которых пришел к такому выводу. Стоит мне высказать Лодовико свои подозрения сейчас, когда они ничем не подкреплены, и он отмахнется от меня, как от какого-нибудь городского попрошайки.

– Тогда нам необходимо узнать истину, – отважно заявила я. – Скажите, чем я могу помочь вам?

– Во-первых, убери кисти и краски, а затем приходи на небольшую зеленую лужайку за конюшнями.

Я торопливо поклонилась и, унося ящик, поспешно вышла, учитель же остался сидеть за столом. По крайней мере, сейчас не ночь, подумала я, подавляя зевок. Впрочем, все было бы гораздо хуже, если бы учитель великодушно не сказал Константину, чтобы мне позволили поспать утром лишний час. Подобное проявление благосклонности, приятное мне, вызвало несколько косых взглядов и перешептывание среди подмастерьев, когда я, наконец, присоединилась к ним. Они вновь зашептались, когда Леонардо позвал меня помочь ему в восстановлении фрески, тогда как остальные должны были заниматься обыденными делами. Я думала, что они, как обычно, поворчат и успокоятся, но только до тех пор, пока не вернулась в мастерскую.

– А вот и любимчик учителя, – глупо ухмыляясь, приветствовал меня Томмазо и отвесил насмешливый поклон, когда я проходила мимо него с громоздким ящиком. Другие ученики, оторвавшись от своих занятий, подняли голову вверх, ожидая моего ответа на брошенный вызов.

Скрываясь под мужским обличьем, я понимала, что обязана ответить ему той же монетой, в противном случае вызову подозрения.

– Учитель, возможно, и благоволит ко мне, – также задрав губу, ответствовала я ему, направляясь к полкам, где хранились краски и инструменты. – Если бы ты поработал над своим небольшим дарованием, то, вероятно, привлек даже большее внимание.

– Я рисую не хуже других, – возразил Томмазо, и его бледные щеки покраснели. – Не так ли, Паоло, Давид?

– Ты довольно прилично рисуешь, – с улыбкой согласился Паоло, – но Дино исключительно талантлив. Что ты скажешь, Давид?

Все взгляды обратились на юношу, известного среди учеников дипломата и умиротворителя. Задумавшись на мгновение, он ровным тоном произнес:

– Полагаю, вы оба прекрасные живописцы, но Дино, пожалуй, лучше понимает технику письма учителя.

– Ха! Я понимаю учителя не хуже Дино, не хуже любого из вас! – стиснув кулаки, Томмазо топнул ногой рядом с тем местом, где я, сидя на корточках, раскладывала кисти и краски по местам. – Извинись сейчас же.

Я встала и, упершись руками в бедра, встретила его взгляд, что и не удивительно, ведь мы были одного роста.

– Я сожалею, что обидел тебя. Ну а теперь не мешай мне, учитель велел сразу вернуться к нему.

– Знаю, почему учитель благоволит к тебе, – с презрительной ухмылкой произнес Томмазо. – Потому что ты смазлив, как девчонка. Говорят, что учителю нравятся хорошенькие мальчики.

И прежде чем я успела ответить ему, он протянул руку и сильно ущипнул мою щеку.

Я ударила его по руке и возмущенно взглянула на него.

– Ложь. Учитель всегда относился ко мне как к сыну, вот и все. Как же ты низок!

К этому времени остальные ученики уже собирались вокруг нас. До меня доносились их приглушенные голоса; одни соглашались со мной, другие уверяли, что тоже слышали о подобных наклонностях. У меня задрожала щека, и я зло посмотрела на сомневающихся.

– Если учитель приставал к кому-нибудь с непристойным предложением, то пусть он выйдет и скажет. Если же нет, тогда вам лучше заняться чем-нибудь более полезным, а не распускать отвратительные слухи. Возможно, Константин подыщет для вас более плодотворное дело.

Константин, накладывавший сусальное золото на панно в дальнем углу, наконец, оторвался от работы и направился к нам, чтобы вмешаться в наш спор. Пробившись через сгрудившихся подмастерьев, он сверху вниз уставился на нас с Томмазо.

– Довольно! Томмазо, смешай-ка еще один горшок гипсовой грунтовки. Дино, если учитель ждет тебя, тебе, думаю, лучше отправиться прямо сейчас. – Он обвел мрачным взглядом остальных учеников. – А вы принимайтесь за работу, не то мне придется просить учителя о том, чтобы вас высекли.

Его гневные слова произвели должное действие. Что-то обиженно проворчав, юноши нехотя разбрелись по своим местам, оставив нас наедине с Константином. Бросив на него сконфуженный взгляд, я нарочно приложила руку к посиневшей щеке, желая напомнить ему, что не я была зачинщиком ссоры.

– Я сейчас же иду к учителю.

Он холодно кивнул, давая понять, что ничто не ускользнуло от него, и сказал:

– Ты должен делать только то, что велит Леонардо. Сегодня Томмазо выполнит за тебя всю работу.

Я искоса посмотрела на юношу, на лице которого можно было прочесть обиду. Не знаю, что вызвало в нем такие чувства. Идя по мастерской к выходу, я ощущала его раздраженный взгляд на моей спине. Кажется, к тем двум разносчикам из прошлой ночи добавился еще один враг.

Решив отбросить все неприятные мысли, я направилась к лужайке. Утро уже давно вступило в свои права, да и день выдался прекрасный. Под лазурным небом на территории замка царило необычное оживление, да и быть иначе не могло, ведь Моро запретил гостям покидать пределы его крепости. Дамы в роскошных нарядах прогуливались в парке в сопровождении столь же пышно разодетых слуг, пока их знатные мужья фехтовали на мощеных участках или скакали на своих не ведающих устали конях. Шум голосов, смешавшись с топотом копыт, казался гулче обычного и напоминал гомон на городской площади в ярмарочный день. Но, несмотря на всю эту суету, царило мрачное настроение; нераскрытое убийство графа, словно нарядным саваном, покрывало двор.

Я отыскала Леонардо на дальнем конце зеленой лужайки. Он сидел на каменной скамейке и писал что-то по своему обыкновению справа налево на листе бумаги. При моем приближении он поднял голову и жестом велел мне сесть рядом.

– Вероятно, это поможет в расследовании, – он указал на лист, лежащий между нами и исписанный зеркальным почерком.

– Этот, первый, я заполнил вчера ночью после пира. Здесь перечислены все посетители и участники вчерашнего торжества. Я зачеркнул имена тех, кто, и я могу лично засвидетельствовать, был на игровом поле тогда, когда был убит двоюродный брат герцога.

Просмотрев список, я с изумлением увидела, что он включает примерно двести имен, в том числе мое и остальных учеников. Наши имена были зачеркнуты (и это радовало), как подавляющая часть остальных. Таким образом осталось еще немалое число подозреваемых. Кроме того, в список не вошли имена большинства слуг, скромное положение которых не исключало возможности мщения.

Леонардо нахмурился, и его следующие слова стали отражением моих мыслей.

– Да, хотя этот список и суживает количество возможных убийц, в нем не учтено огромное количество тех, кто, будучи при дворе, не принимал участия в торжествах. Впрочем, это только начало, – произнес он и засунул листок в жакет. – Ну а теперь поведай мне, кого ты видел прошлой ночью и кто возбудил у тебя подозрения.

Я быстро рассказала ему про двух разносчиков и про их явно подозрительный разговор, подслушанный мною. Он слушал с интересом; однако, когда я замолкла, он покачал головой:

– Не сомневаюсь в том, что они замешаны в какой-нибудь гнусной интриге, но не думаю, что они причастны к смерти графа. Если бы они действительно прикончили знатное лицо, особенно родственника Лодовико, их бы давно и след простыл; они бы не остались здесь, рискуя быть найденными и подвергнутыми мучительной казни. На кого еще ты обратил внимание?

– Там было еще одно интересное лицо… знатная дама, судя по платью и манерам.

И я поведала о встречах с женщиной, которую я про себя звала «женщина епископа». Хотя я была более или менее уверена в том, что ее припадок после объявления герцогом о смерти его двоюродного брата был порождением горя, а не радости, меня все же что-то в ее реакции беспокоило. Но, по мере того как я рассказывала о ее поведении, аргументы против нее звучали все сомнительней.

Учитель слушал меня задумчиво и кивнул головой, когда мой рассказ подошел к концу.

– Думаю, ты говоришь о графине Мальвораль, супруге одного из дальних родственников Лодовико. Муж намного старше ее, и, если я не ошибаюсь, герцог сначала его хотел назначить посланником при французском короле. Пожалуй, у графа Мальвораль вновь появился случай занять эту должность.

– И это могло подвигнуть его на убийство двоюродного брата Моро, – воскликнула я и вскочила на ноги, чувствуя приближение разгадки. – Также это может объяснить поведение его супруги, должно быть, знавшей о том, что он сделал. Скажите, учитель, граф Мальвораль – это тот, кого вы подозреваете в преступлении?

– Да, и его в том числе.

Он насмешливо пожал плечами, и волнение вдруг покинуло меня. Я села на место и, нахмурившись, озадаченно посмотрела на него.

– Не понимаю. Вы же вчера сказали, что знаете, кто убил графа.

– Разумеется, у меня есть наиболее вероятный подозреваемый, но мне еще предстоит исключить всех остальных. Опыт многих лет подсказывает мне, что глупо свататься к теории, не имея веских оснований в пользу такого союза. Вот для чего второй список.

Он указал на листок, лежащий у него на колене, и я, желая лучше рассмотреть его, наклонилась. Леонардо разделил страницу на две колонки. С трудом читая написанные задом наперед слова, я прочитала заглавие «Мотивы» над первой колонкой и «Случай» – над второй.

– Мы начнем с первой категории, – сказал он, указывая на левую колонку, – ведь скорее всего у убийцы графа были конкретные мотивы. Если мы отыщем мотивы, мы найдем и виновного. Ты уже предположил, что графа, возможно, убили из корыстных соображений и что Мальвораль – либо кто-нибудь еще – выгадает от его смерти. Итак, скажи мне, Дино, почему один человек убивает другого?

– Месть, – последовал без промедления мой ответ. – Гнев или даже ненависть. Желание, возможно, помешать сказать либо сделать то, что повредит убийце.

– Прекрасно, – удовлетворенно кивая головой, проговорил Леонардо и записал мои предположения. – Что еще?

– Быть может, он был должен и отказывался платить. Или, возможно, ему были должны и предпочли убить, чем возвращать долг.

Я замолкла, припоминая, какие еще догадки высказывали вчера вечером гости за столами, когда я проходила мимо. Известие о его смерти потрясло всех присутствовавших, но не все одинаково скорбели по нему. На мой взгляд, у него было столько же друзей, сколько и врагов.

Я вернулась к первоначальному предположению, высказанному герцогом, когда последний узнал о судьбе своего двоюродного брата.

– Моро, видимо, полагает, что причиной его убийства стало то, что его назначили послом во Францию. Возможно, кто-то из придворных, из наших или их, не желает союза с французским королем.

– Конечно, это могло бы стать исходной причиной преступления, – согласился учитель, делая пометку на бумаге. – Но не забудь о самозащите. Возможно, граф не жертва, а зачинщик, и его убийца просто стремился сохранить свою жизнь. – Он нахмурился и присовокупил: – Хотя мы и не нашли у графа оружия.

– Если тот, другой, не унес его с собой, – положила я.

Леонардо приподнял бровь.

– Прекрасная мысль, дорогой Дино. Ты и впрямь рожден для разгадывания загадок.

Он сделал еще одну пометку, а я склонила голову, чувствуя, как краска в очередной раз разливается по моим щекам. Разумеется, такая похвала учителя стоит бессонной ночи! В несколько приемов он дописал первую часть листа и перенес перо на вторую часть, озаглавленную «Случай».

– Так, теперь, когда мы составили перечень возможных причин, – продолжил он, – нам следует установить, у кого при дворе они могли быть. Однако мы должны включить в список только тех, кто мог совершить преступление в течение того промежутка времени, получаса, прошедшего между тем, как он исчез и ты его нашел.

Несколько минут мы обсуждали возможные кандидатуры, или, точнее, Леонардо называл имена придворных, иногда записывая их, я же с серьезным видом только кивала головой при каждом его решении. Конечно, я была в невыгодном положении, учитывая мое скромное место в замке. Из знати я никого не знала в лицо либо по имени, за исключением герцога. Учитель же, видимо, знал всех обитателей двора – от Моро до поваренка на кухне.

Когда он закончил, вся страница была исписана вдоль и поперек – одним характерным зеркальным почерком Леонардо, – столь непонятным, что я не могла прочесть ни слова. Он удовлетворенно кивнул головой.

– Полагаю, мы неплохо начали, – произнес учитель, свертывая лист вчетверо и засовывая его внутрь жакета вместе с первым списком. – Завтра надо осторожно опросить всех, кто указан в этом перечне. Если мы быстро не отыщем убийцу, то Моро, боюсь, столкнется с недовольством знати. Ведь заточение в замке затянется. Но сначала нам надо покончить с одним делом. Итак, который час?

Не дожидаясь ответа, он закатал ниспадающий правый рукав. Я уставилась на металлический ящичек высотой, пожалуй, около двух пальцев, привязанный к нижней части руки кожаным ремешком. Он поднял руку, внимательно посмотрел на странное устройство, и я с удивлением поняла, что он носит на руке миниатюрную копию башенных часов.

Заметив изумление на моем лице, Леонардо насмешливо изогнул бровь:

– Вижу, ты уже обратил внимание на одно из моих последних изобретений. Это хронометр; его можно носить с собой и он позволяет следить за временем. Я называю его наручными часами.

– И он действительно работает? – с некоторым сомнением спросила я.

Что касается меня, то я определяла время по бою часов на башне либо по звону церковных колоколов, призывающих помолиться Богородице, или по положению солнца на небосводе – и была довольна. Я и думать не думала, что кому-то может взбрести в голову носить при себе измеряющий время прибор. Зачем?

– Через несколько секунд будет три часа пополудни, – ответил учитель. Едва он произнес эти слова, и мы тут же услышали, как часы на башне пробили три раза. Сомнения в моей душе тут же уступили место восхищению, и я, не удержавшись, изумленно охнула.

– Да, мой дорогой Дино, – присовокупил он, – мои наручные часы. Однако, признаюсь, первоначальный вариант, использовавший, как и обычные башенные часы, гиревой механизм, был куда лучше. Данное устройство не всегда, когда привязано к руке, постоянно пребывающей в движении, функционирует должным образом. Вот почему я сейчас, экспериментируя, использую вместо гирь изогнутые металлические полоски. Впрочем, об этом в другой раз. Похороны графа начнутся через час, а нам еще предстоит сделать одно дело.

Он поднялся, засунул руку под скамейку и извлек из-под нее прежде не замеченный мной мешок. Его содержимое звякало и топорщилось, однако я так и не догадалась, что в нем, даже тогда, когда Леонардо бесцеремонно швырнул его мне.

– Следуй за мной, и быстро, – велел он, когда я, борясь с громоздким мешком, пыталась встать на ноги. – Нам надо на кладбище.

Он по привычке стремительно сорвался с места и широко зашагал. Я помчалась за ним. «Мы направляемся к главным воротам», – изумленно осознала я и мысленно спросила себя, удастся ли нам покинуть пределы замка вопреки распоряжению Моро. Но когда учитель брался за дело, все опасения оказываются беспочвенными.

Стражники, угрожающе двинувшиеся в нашем направлении, чтобы преградить путь, узнав Леонардо, тут же отступили, почтительно поклонились, и я догадалась, что герцог приказал им пропускать придворного инженера вместе с его слугами, если тот пожелает войти. Когда учитель нетерпеливо щелкнул пальцами, они быстро выпрямились, поспешно отворили дверцу в человеческий рост в тяжелых деревянных воротах и вновь, когда он проходил мимо, поклонились.

На меня же не обратили ни малейшего внимания. Впрочем, мне было ясно, что, посмей я одна решиться на такое предприятие, со мной обошлись бы куда менее почтительно.

Оказавшись за раскаленными на солнце красными стенами замка, я почувствовала, что душная атмосфера, окутавшая двор после убийства графа, больше не давит на меня. Я глубоко вздохнула, наслаждаясь теплым деревенским воздухом, запахом плодородной, прогретой земли; нежным ароматом фруктовых деревьев и полевых цветов – и даже слабой, резкой вонью навоза от пасшегося вдали стада. Здесь не было, как в замке, тяжелого запаха горящих дров или жареного лука. Небосвод за пределами замковых стен казался голубее, словно его расписали блестящими масляными красками, которым учитель отдавал предпочтение перед обычно яркой, но одновременно и менее насыщенной темперой. Даже легкие облака на горизонте и те здесь казались пушистей, белоснежней, чем за зубчатыми стенами (впрочем, приближающаяся издали темная гряда туч предвещала нам бурю).

Вскоре мы добрались до погоста. До меня доходили слухи, будто герцог собирается перенести семейный склеп в более отдаленное место, в монастырь Санта-Мария-делле-Грацие. Учитель уже говорил о том, что будет расписывать стены часовни, и упоминал о замысле создать в монастырской трапезной фреску, изображающую последнюю вечерю Иисуса. Однако сейчас мертвецу из семейства Сфорца предстояло упокоиться здесь, на земле рядом с замком, который был его домом при жизни.

На меня даже днем кладбище нагоняло тоску. И этот погост был такой же мрачный, как и остальные. Заросший болезненного вида кедрами и кустами можжевельника, изредка оживляемый растущими кое-где без присмотра настурциями или колючими розами; его покатая поверхность была выложена из камня, вырубленного из того же низкого холма, на котором оно было разбито сто лет тому назад. Леонардо, однако, насвистывал веселую мелодию, когда, шагая по неровным, посыпанным гравием дорожкам между покрытыми лишайником памятниками, пробирался к самому крупному монументу на кладбище.

Это был склеп Сфорца, внушительное, напоминавшее сам замок сооружение из грубо обработанного красного камня с еще более крупными каменными блоками из бледного известняка по углам. Над тяжелой деревянной дверью, уже отворенной в ожидании нового обитателя гробницы, был вырезан фамильный герб, страшная змея. Горящие факелы, вставленные в скобы по обеим сторонам от входа, так и не смогли разогнать царящий внутри мрак.

– Мешок еще не бросил? – спросил, глядя в мою сторону, учитель. – Хорошо. Ну-ка, поспешим. Мы должны установить наше оборудование, прежде чем сюда нагрянет похоронная процессия с графом.

Затем так же небрежно, как будто мы шли в огромную залу, он схватил один из факелов и знаком велел мне следовать за ним вниз по сырым ступеням, ведущим в склеп.