355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Диана Машкова » Ты, я и Гийом » Текст книги (страница 5)
Ты, я и Гийом
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 01:06

Текст книги "Ты, я и Гийом"


Автор книги: Диана Машкова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 3

Два оставшихся до обсуждения месяца я писала как одержимая, не отвлекаясь на нормальную человеческую жизнь, – только работа по дому и первая глава. Ни прогулок, ни подруг, ни телевизора, ни книг, кроме тех, что нужны для диссертации. Чтобы высвободить для работы еще два часа, уговорила Славика взять для Катеньки няню – водить дочку на прогулку. Муж согласился. Оплачивать няне два часа пять раз в неделю мы вполне могли: я пообещала свести на нет свои личные расходы. Зачем мне новая обувь или одежда, если все вылазки – дай бог, два раза в месяц – в университет. Вполне можно обойтись еще студенческим гардеробом. В выходные, пользуясь тем, что Слава на работу не идет, я сидела за компьютером с утра до позднего вечера. И в особенно удачные дни выдавала по десять страниц. Конечно, это было совсем уж негуманно по отношению к мужу, ребенку и собственному организму. Последний протестовал особенно наглядно: мое лицо от отсутствия свежего воздуха постепенно приобретало сероватый оттенок, глаза сузились и отказывались открываться до конца (сказывался хронический недосып), а мозги работали только в одном направлении – Аполлинер. Аполлинер! Аполлинер!!!

Но тут уж ничего не поделаешь, жаловаться не на кого. То я была беременна и параллельно зарабатывала на жизнь репетиторством, работой на кафедре и в школе, – писать было некогда, то я рожала и потом несколько месяцев приходила в себя, приноравливаясь к жизни заново. Так и прошли полтора впустую истраченных с точки зрения диссертации года аспирантуры. Теперь вот времени нет.

К ночи пятнадцатого июня первая глава была готова. Я перечитала текст, внесла последние поправки, с надрывом вздохнула, сложила вместе ладони и прошептала первые шесть слов арабской молитвы – дальше никогда не знала. А потом отправила сообщение своему научному руководителю, прикрепив нужный файл. Теперь оставалось надеяться, что Ирина Александровна пойдет навстречу своей нерадивой аспирантке и успеет прочитать и проанализировать все это дней за семь. Тогда несколько суток до обсуждения главы на кафедре еще останется на исправления.

Отправив текст на рецензию, я разрешила себе передышку – отпустила няню и стала целыми днями пропадать с Катенькой в парке. Хотелось прийти в себя, подышать свежим воздухом, вспомнить, как общаться с собственным ребенком, и хотя бы частично вернуть тому, что от меня осталось, человеческий вид. На двадцать третье была назначена встреча с научным руководителем. За семь дней мы с Катей обе отдохнули и посвежели – удивительно, как же немного нужно человеку, чтобы восстановить потраченные силы. Хотя здесь, вероятнее всего, свою роль играет и возраст – в двадцать два года, говорят, все это легче и проще, чем, скажем, в сорок. Вот вам опять олицетворение мысли об «ускользающем времени».

Мама неожиданно проявила гуманность, приехала, чтобы посидеть с Катей «сколько будет нужно». Я заранее предусмотрительно сказала «большое спасибо», собралась и отправилась к Ирине Александровне домой. Жила она в самом центре Казани – в двадцати минутах ходьбы от университета. Мне казалось, что это и есть предел человеческих мечтаний в плане устроенного быта, – когда от собственной любимой квартиры до не менее любимой работы можно добраться прогулочным шагом. Идешь пешочком по зеленым старым улицам, смотришь по сторонам, узнаешь каждый камушек – тоже своего рода счастье.

Квартира у Ирины Александровны была небольшой, но красивой. Старинная добротная мебель, огромная библиотека, много цветов и для полноты ощущений благоденствия и покоя – ленивый серый кот. Кроме кота и хозяйки, других живых существ в доме не наблюдалось. Мне это нравилось. Сама бы с удовольствием пошла на такое добровольное одиночество: днем преподаешь, общаешься с дипломниками и аспирантами, а по вечерам с удовольствием закрываешься от всех в собственном мире. Среди книг, цветов, размышлений и тишины. Прежде чем нажать на кнопку звонка, я мечтательно и завистливо вздохнула. Я-то уже решила все в своей жизни по-другому. Хотя какое там – решила, просто так распорядилась судьба. Надо же, и когда это я успела записаться в фаталистки?

– Яна, проходите, – открыв мне дверь, тепло сказала Ирина Александровна. Я широко и искренне улыбнулась в ответ.

С научным руководителем мне невероятно повезло. Такие люди – добрые, умные, тактичные – в преподавательской среде встречаются не часто. Хотя где им, казалось бы, еще собраться? Ведь храм науки для них самая подходящая обитель. Ан нет! Я неплохо изучила университетскую общественность – с младенчества топталась, приводимая мамой, на кафедрах, в учебных аудиториях и лаборантских: оставлять меня дома было не с кем. А потом получила и самостоятельный опыт: пять лет студенчества и полтора года аспирантуры вперемежку с собственной преподавательской практикой дорогого стоили. Большинство известных мне профессоров, доцентов, заведующих кафедрами, деканов относились к своим студентам и аспирантам в лучшем случае покровительственно. В худшем – старательно использовали в собственных целях. Нет, не могу сказать, что не было исключений, людей бескорыстных и возвышенных. Конечно же, были. И благодаря им многие из нас все-таки, несмотря ни на что, становились людьми. Но отрицательных персонажей почему-то встречалось больше. Помню, например, одну из бессмысленных, глупых историй, которая приключилась со мной на третьем курсе. У нас шло практическое занятие по стилистике. Разбирали что-то из Мопассана. Столы в аудитории были расставлены в одну линию, студенты сидели лицом друг к другу так, что образовывали единый круг. Я заняла свое любимое место рядом с преподавателем и находилась дальше всех от входа. В самый разгар занятий в аудиторию, широко распахнув дверь, ворвалась тогдашняя деканша нашего славного факультета.

– Семенова! – не здороваясь с преподавателем и студентами, возопила Лиля Рушатовна. (Почему именно я – до сих пор понять не могу. Может, она просто не вспомнила больше ни одной фамилии?) – Быстро возьми эти ключи и отнеси в главное здание, в приемную проректора. Сейчас же!

– Лиля Рушатовна, – мне стало жутко неудобно перед преподавателем и одногруппниками: к ним отнеслись как к предметам обстановки, ни «здрасьте», ни «извините, что прерываю». А еще больше стыдно было за то, что выкрикнули именно мою фамилию. Ну, как же, я ведь всем известна – моя мама тоже работает в университете. И теперь, видимо, нужно было отрабатывать это недоразумение, служить на посылках и быть благодарной за узнаваемость, – извините, но я отнесу ключи только после окончания пары. Или, если очень срочно, можно попросить кого-то, у кого сейчас окно.

Она от меня не ожидала ни слов возражения, ни такой беспрецедентной наглости. Лицо деканши стало пунцовым, даже малиновым. И сквозь жидкие волосы, завязанные в сальный хвост на затылке, на коже головы тоже проступила краснота. Девчонки из группы сжались как мышки, и было такое ощущение, что приготовились, если что, спрятаться под парты. Преподаватель молча опустила глаза.

– Л-ладно! – прозвучало как плевок. – Ты у меня узнаешь. Только обратись когда-нибудь!

Лиля Рушатовна выскочила из аудитории и хлопнула дверью так, что та чуть не рухнула на пол вместе с косяком. Все молчали. Подруги смотрели на меня как на сумасшедшую. Зато в глазах преподавателя, перед которым я просто благоговела, – Галина Никифоровна как раз таки относилась к числу исключений – мелькнуло одобрение. Этого мне оказалось достаточно, чтобы вскинуть голову и не унывать.

– Ну что ж, продолжим, – спокойным голосом сказала она.

Потом эта дурацкая история обернулась для меня сущим адом протяженностью в целый год. Деканша перестала замечать меня и демонстративно отворачивалась, когда я здоровалась, повстречав ее в коридоре. В деканат отныне вход для меня был закрыт. А так как я была старостой группы, это вызывало массу неудобств. При каждом подходящем случае мне давали понять, что я – ничтожество, пустое место и недостойна даже взгляда ее величества декана факультета. Самое ужасное, точно такое же обращение было уготовано и моей многострадальной маме, с которой Лиля Рушатовна, хоть и редко, но все же пересекалась на ученых советах университета. Сначала мама недоумевала. Потом выяснила причину. Затем долго мучилась сомнениями и, наконец, взяв меня за руку, повела извиняться. Не помню как, но ради мамы я стерпела. Хотя внутри все протестовало против несправедливого насилия над личностью. Зато после извинений всю агрессию декана как рукой сняло. И именно она, сама лично, через год, в конце пятого курса, рекомендовала меня в аспирантуру.

Вся эта пустая нервотрепка, искусственно выстроенная «полоса отчуждения» и последовавшая за ней резкая перемена, сказалась тогда на моей психике не самым лучшим образом: я неделями размышляла над тем, в чем моя наглость и где моя вина. Ответ никак не находился. Зато теперь я твердо знаю одно – нужно держаться от подобных людей подальше, никому не быть должным и не терпеть унижений. С таким воинственным настроением я и поступала в аспирантуру. И никак не ожидала, что мне вдруг божественно повезет – Ирина Александровна оказалась пределом мечтаний молодого аспиранта.

– Ну что ж, – начала она, когда принесенные мною цветы были поставлены в вазу, а распечатанная и исполосованная вдоль и поперек красным карандашом первая глава легла перед нами на стол, – в целом неплохо.

Я, замерев на первой половине фразы, вздохнула с огромным облегчением в финале второй. Поначалу, когда я только взглянула на свой препарированный текст, мне показалось, что это – конец. Не будет никакой диссертации, не предвидится никакой защиты, и вообще – самое время идти устраиваться посудомойкой в университетской столовой: ничего более полезного и существенного я для науки сделать не могу.

– Спасибо! – с благодарностью выдохнула я. – Мне-то уже подумалось, все – полный провал.

– Да нет, что вы, – Ирина Александровна улыбнулась, – просто нужно еще кое над чем поработать.

– С удовольствием!

Передать не могу, как порадовал меня такой приговор. Стало весело и легко, будто крылья выросли.

– Во-первых, – Ирина Александровна кивнула мне, подождала, пока я успокоюсь и перестану ерзать на стуле, и приступила к делу, – не бойтесь биографических аналогий! Откуда берутся женские образы в романах и стихах Костровицкого? Смелее! Покажите.

– И что, прямо так и писать, что его любимая Анна Плейден, например, превратилась в «Гниющем чародее» в Озерную деву, а образ героини «Убиенного поэта» списан с другой его возлюбленной – Мари Лорансен?

Мне не очень нравилась перспектива очередного промывания давно истлевших костей.

– Ну, вероятно, не так бесхитростно, – Ирина Александровна улыбнулась. – Но нельзя недооценивать влияний. Что ни говорите, а именно женщины сформировали Аполлинера. И его эстетику тоже.

– Понятно. – Я опустила глаза и стала делать пометки в тетрадке, чтобы не забыть. А заодно, чтобы не выдать выражением лица то, как мне не нравится этот банальный тезис. В моем воображении Аполлинер, синоним самого Искусства, всегда оставался независимым и сильным.

– И еще, – Ирина Александровна отвела взгляд от текста, задумалась ненадолго и, вздохнув, продолжила: – «Подвиги юного Дон Жуана» и «Одиннадцать тысяч палок» – это прежде всего установочные работы. Постарайтесь делать акцент на общеизвестную прозу.

Я расстроилась еще больше. Отчего-то мне жизненно важно было доказать, что именно эти выкопанные мною из анналов литературы художественные труды сыграли главенствующую роль в становлении Аполлинера. Но что я могла поделать? Слишком уж необузданным оказался Аполлинер в своих*censored*графических романах. Не у всякого человека хватило бы самообладания, чтобы прочесть два этих опуса от начала до конца и не свихнуться при этом. Я прочла. Не факт, правда, что все в моей бедной голове осталось в итоге как было.

– Ясно. – Я судорожно строчила в тетради.

Ирина Александровна сделала еще несколько замечаний, и аудиенция была завершена. Я уже почти подпрыгивала на месте от нетерпения – хотелось поскорее оказаться дома и по свежим следам сделать из заготовки достойную главу. А заодно и «причесать» собственные растрепавшиеся мысли. У меня так всегда – стоит авторитетному человеку похвалить, направить, подать идею, и я уже готова на что угодно, лишь бы добиться на этом поприще наивысшего результата. Ни сложности не пугают, ни сидение за компьютером по двадцать четыре часа в сутки, ни невероятный объем работ – главное, не подвести, сделать все, как надо. Все-таки, что ни говори, именно конструктивная поддержка, а не абстрактная критика – двигатель прогресса и залог успеха в любой работе!

Ирина Александровна вручила мне перечерканные печатные листы, пожелала успехов и распрощалась. Меня едва хватило на то, чтобы с чувством выдохнуть: «Спасибо! Всего доброго!», после чего я пулей вылетела за дверь.

Глава 4

День обсуждения первой главы диссертации настал. Я нервничала с самого утра. Бедная моя Катюшка была предоставлена сама себе: сумасшедшая мама не уделила ей в то утро ни капли внимания. Бабушка, которая пришла посидеть с ребенком, на все вопросы из разряда «умывались?», «кашку кушали?», «одежду для прогулки приготовили?» получала короткое злобное «НЕТ» и укоризненно качала головой. Но не возмущалась. Видимо, помнила собственную защиту.

Ни на минуту – ни дома, ни по дороге в университет, ни на кафедре – я не выпускала текст доклада из рук и постоянно в него заглядывала, как будто там каким-то магическим образом могли обнаружиться новые буквы, слова или даже целые абзацы. Разумеется, ничего подобного не происходило, и я впустую шарила глазами по знакомым до последней запятой лабиринтам строк.

В плане заседания кафедры мой доклад значился первым. Пришлось вставать перед многоуважаемым профессорско-преподавательским составом и испуганно вещать, сдерживая предательскую дрожь в голосе и в коленях. Но Аполлинеру удалось все же взять верх над моими страхами и, как всегда, увлечь в другую реальность. В ней не имели значения такие мелочи, как нахмуренные брови профессоров, нетерпеливое постукивание карандашом по столу заведующей кафедрой, удивленные взгляды доцентов. Только чувственность и преданность искусству. Заканчивала я уже совершенно свободно, где-то даже испытывая удовольствие от произведенного эффекта.

Но когда дело дошло до дополнительных вопросов – особенно упорствовал Юрий Павлович, преподававший зарубежную литературу Средневековья, я искренне пожалела, что передумала идти в посудомойки.

– Откуда позаимствовал Аполлинер легенду о Мерлине, легшую в основу «Гниющего чародея»? – вопрошал Юрий Павлович.

– Из средневековой литературы, – ответствовала я. (Откуда ж еще, если вопрос исходит от вас?) – В XII веке Гальфридом Монмутским были написаны «Пророчество Мерлина» и «Жизнь Мерлина», а в «Романе о святом Граале» Мерлин представлен как сын дьявола и девственницы.

– А откуда взялся образ Анжелики в том же произведении? – не унимался любопытный профессор.

Вот тут-то я растерялась. Как назло, кроме матери поэта, образ которой прочно застрял у меня в голове, на ум ничего не приходило. Я глупо помолчала, а потом промямлила что-то об Анжелике Костровицкой. Юрий Павлович комментировать не стал, только нахмурился и отвернулся. Уже дома – вопрос никак не шел у меня из головы – я сообразила, что Юрий Павлович, скорее всего, хотел услышать об Анжелике из «Неистового Роланда» Ариосто. Черт возьми! Куда уж моим скромным познаниям до невероятной эрудиции Гийома Аполлинера?! Хотя ему было проще: ни детей, ни хозяйства – только служение искусству.

Наконец допрос был закончен – спасла заведующая кафедрой, объявив, что пора переходить ко второму пункту повестки. А уж анализ текста и образов – задача последующих глав. Поэтому подождем.

Я вздохнула с облегчением и, стараясь не оттоптать никому ног – сидели плотно, – стала пробираться к своему месту у двери. Оставшуюся часть заседания я, обессиленно откинувшись на спинку шаткого стульчика, вполуха слушала других докладчиков. Потом были организационные вопросы. Потом все долго и нудно прощались друг с другом до сентября. Ирина Александровна весело подмигнула мне, сообщила шепотом, что «глава состоялась», и велела звонить, «если что». Из университета я выползла, чуть ли не шатаясь от усталости и пережитого волнения. Хотелось напиться на радостях и поделиться с кем-нибудь своим достижением. Только вот, перебрав в голове всех своих близких и знакомых, я поняла, что, кроме Славика, мамы, единственной подруги Ирки и еще, вероятно, Артема, эти первые научные успехи вряд ли кому-то будут интересны. Но Славик был на работе – на другом конце города, мама казалась мне неподходящим собеседником – да и прибежать сломя голову домой значило лишить себя пары часов дополнительной, пусть украденной, но свободы. Ирка еще неделю назад уехала отдыхать в какой-то санаторий, а Артем был слишком далеко – в Москве…

Я тяжело вздохнула и отправилась вверх по улице Ленина – ныне Университетской – к кремлю. Погода стояла чудесная – не по-летнему трепетная и нежная.

Только злостный самоненавистник поехал бы на моем месте сразу домой.

Глава 5

Конечно, Карим в данном случае был не лучшим собеседником. Но сейчас это не имело значения – лишь бы с кем-нибудь поговорить. И чем скорее, тем лучше.

Мой приятель, с которым за четыре года знакомства у нас сложились добрые дружеские отношения, работал в кремле. Точнее, снимал несколько комнат под свою мастерскую в здании, предназначенном для организации различных выставок.

Сколько себя помню, там вечно шел ремонт, и никаких выставок отродясь не проводилось. А чтобы помещения зря не пропадали, в них разместили архивы, бухгалтерию и прочие подсобные хозяйства правительства Республики Татарстан. Сложно сказать, как попал в эти кулуары Карим, но факт оставался фактом – его ювелирная мастерская располагалась не где-нибудь, а в самом сердце Казанского кремля.

Познакомилась я с Каримом случайно. На улице. Шла через Черное озеро к университету, и вдруг дорогу мне преградил невысокий молодой человек типичной татарской наружности с ярко-алой розой в руках. «Это мне?» – «Вам». – «За что?» – «Просто так». Банальней не придумаешь. Но отчего-то на душе сделалось тепло. Мы разговорились.

Внешне Карим меня не восхитил. К тому же на том этапе жизни в голове моей прочно застрял один-единственный мужчина, Славик, которого я только-только довела до загса, наслаждаясь теперь чувством состоявшегося собственника. А еще было у меня предубеждение против мужчин татар, которые все как один придерживались сложившихся веками семейных традиций, построенных на принципе: «Женщина создана, чтобы служить мужчине», и демонстрировали это прилюдно.

Однако галантное начало и последующее церемонное представление: «Карим. Придворный ювелир» – сделали свое дело. Любопытство (какой еще придворный?) взяло верх. Мы прогулялись по парку, поговорили, я получила приглашение в любое время заглядывать в гости – в мастерскую, а Карим – номер моего домашнего телефона. Я была уверена, что он не позвонит, вот и написала, не подумав, настоящий номер. Обычно в таких случаях принято было увиливать от ответа или одаривать молодого человека произвольным сочетанием ничего не значащих цифр. Но последний прием мне давался нелегко – не могу совсем уж нагло врать, глядя в глаза человеку. О том, что я всего лишь неделю назад вышла замуж за любимого человека, своему случайному знакомцу я не сказала. Зачем? Вряд ли мы увидимся еще. Изменять Славику я не собиралась – все еще любила до слез, хотя за два с половиной года нервного общения с ним чувства приобрели характер хронической болезни, вечно перемежавшейся вспышками ненависти и гнева. Привыкнуть к разгильдяйству мужа, его тотальному безразличию ко всему и фирменной особенности вечно исчезать неизвестно куда в самый нужный момент было практически невозможно.

Через пару дней Карим позвонил. Мы со Славиком в те странные времена жили отдельно – каждый у своих родителей, только иногда ходили ночевать друг к другу в целях законного исполнения новообретенного супружеского долга. Позволить себе подобные вольности до свадьбы мы никак не могли и предавались любви тайком, пока не были застуканы в один прекрасный день моей впечатлительной мамой, что и послужило для меня веским поводом для обращения в загс. Зато теперь мы изо всех сил наслаждались свалившейся на нас свободой: днем каждый сам по себе, вечером – полноценная иллюзия обладания. И никто не лез друг другу в душу. Все же ясно. Вон оно – свидетельство о браке в зеленых корочках. Обручальное кольцо. Интересно, почему Карим его не заметил?

Позвонил он, чтобы пригласить меня на день рождения друга. Я разочарованно вздохнула – даже в свои восемнадцать уже знала этот банальный, до дыр затертый ход. Только варианты его воплощения были разными. На этот раз пресловутый друг арендовал теплоход и устраивал прогулку по Волге с банкетом и прочими увеселительными мероприятиями. Я, разумеется, подивилась такому размаху – в среде моих приятелей-студентов были приняты дружеские попойки либо дома, либо на даче – и, конечно же, отказалась. Но Карим неожиданно грамотно повел тактическую линию. К приведенным далее аргументам я была морально не готова. Он сказал, что без меня и сам никуда не поедет, и что боюсь я напрасно: почти все приглашенные едут с женами и детьми, так что глупости исключены. Отплытие в десять утра, а к вечеру теплоход вернется в Казань. Я долго колебалась – с одной стороны, было интересно посмотреть на людей, которые так вот запросто берут и арендуют теплоходы с рестораном, стюардами и прочими радостями жизни. С другой – ну нельзя же было так наглеть! Я замужем! И даже если муж никуда меня не приглашает, это вовсе не повод принимать приглашения от других. Я попросила Карима перезвонить через час и отправилась советоваться с мамой.

Мама не возражала: «Если хочешь – езжай». После моего официального замужества она демонстративно сняла с себя всякую ответственность за мою дисциплину и воспитание. Нежданно-негаданно я получила возможность действовать так, как угодно душе. И это после всех строгостей! А внешне-то ведь ничто не изменилось!

Карим перезвонил. Я согласилась. Решила, что, если все будет не так, как он сказал, сбегу сразу же, из Речного порта. Но все прошло более чем пристойно. Друзья Карима оказались взрослыми серьезными людьми – руководителями компаний, местными чиновниками, хозяевами магазинов. К Кариму относились с уважением, обсуждали с ним какие-то дела, уточняли что-то насчет заказов. Он обстоятельно отвечал на вопросы, а сам все время старался оказаться поближе к детям – играл с ними, дурачился, смеялся.

– Малыши вас обожают, – сообщила я Кариму о своем открытии, когда поездка закончилась и мы шли по опустевшему центру города, – не думали еще о своих?

Ему было уже двадцать восемь. На взгляд восемнадцатилетней девчонки – невероятно много. В таком возрасте люди должны иметь не только достойную работу, но и собственную семью.

Он немного помолчал, прежде чем ответить.

– А у меня уже есть. – Карим с интересом заглянул мне в глаза. – Ты разочарована?

– Нет! – По правде сказать, обрадовалась я этому открытию несказанно. Моя собственная «тайна» не казалась теперь такой невероятной и страшной. Да и шансов ограничиться «просто общением» при таком раскладе, на мой взгляд, было гораздо больше. – Это же просто здорово!

– Я рад, – сказал он с улыбкой. – И прекрати, пожалуйста, говорить мне «вы».

Дальше отношения с Каримом складывались самым замечательным для меня образом – иногда мы вместе гуляли, он приглашал меня в кафе, развлекал, – пока не наступил тот самый, вполне прогнозируемый момент. Был день города – тридцатое августа. Слава, как всегда, отказался участвовать во всеобщем идиотизме, называемом «народными гуляниями», и радостно остался дома в компании бутылки пива и последней версии Diablo. А я с досады согласилась на предложение Карима прогуляться – не сидеть же пнем рядом с мужем и делано восторгаться его успехами на поприще виртуальных смертоубийств. Терпеть не могу компьютерные игры.

Мы долго бродили вокруг Ленинского мемориала, где гремел праздничный концерт, то и дело натыкаясь на моих знакомых и приятелей Карима. Мои недоуменно пожимали плечами (по сравнению с высоким красивым Славой Карим выглядел не очень) и все как один вопрошали: «А где же муж?» В результате мне так надоели эти удивленные взгляды и бесконечные вопросы, что я сама предложила Кариму пойти в какое-нибудь спокойное место.

Мы отправились к нему домой. Жил он, оказывается, неподалеку.

Едва закрылась входная дверь в квартиру, как Карим нетерпеливо притянул меня к себе и начал целовать. Я стояла в прихожей, растерянная, с опущенными руками, и смотрела, скосив глаза, в зеркало, занимавшее всю стену прихожей. Живая картинка в нем была чужой и непривычной. Мне с трудом верилось, что эта невысокая девушка с длинными темными волосами – я. У нее были не мои движения, не мое тело, не мои безучастные руки, и мужчина ее целовал не мой. А потом в кармане Карима запищал спасительный пейджер. Устало закатив глаза, Карим оторвался от меня и извлек черную коробочку на свет. Уперся в нее затуманенным взглядом. Прочел послание. Взгляд моментально стал тревожным и испуганным. «Прости меня, пожалуйста», – он провел рукой по моим волосам, прошел в комнату, не снимая ботинок, поднял трубку телефона и вызвал такси.

Как выяснилось при следующей встрече, заболела его маленькая дочь и он помчался к ней. После этого случая наедине мы старались не оставаться – к счастью, Карим оказался суеверным. Зато у нас сложились еще более теплые дружеские отношения. Я жаловалась Кариму на безразличного мужа, он мне на бестолковую бывшую жену. Мы встречались, болтали, делились друг с другом переживаниями.

Я восхищалась упорством Карима, его трудолюбием и талантом – всего за несколько лет, без специальной подготовки, без начального капитала, без связей ему удалось стать лучшим ювелиром Татарстана. На любых ювелирных конкурсах, выставках побеждал неизменно он. Даже если одним из конкурентов был целый ювелирный завод. Карим был гениален – он придумывал необычные украшения, делал эскизы, воплощал их в жизнь и создавал такие чудесные произведения искусства, что в результате очередь из именитых и сказочно богатых клиентов не иссякала. Все правительство Татарстана заказывало ювелирные украшения только у него. А надобностей было много – от подарков на торжественные даты коллегам из российского правительства до презентов на другие, менее официальные, нужды. Так что очень быстро Карим прославился на всю республику и вращался теперь в высших кругах татарского общества. Эти люди были словно инопланетяне для таких, как я: они ничего не знали о реальной жизни, им были непонятны и смешны наши проблемы хотя бы потому, что они с подобным не сталкивались. Никогда. Разные пути, разный опыт, разная карма.

Деньги, на которые они покупали у Карима одно только кольцо, могли бы прокормить в течение года восемь среднестатистических казанских семей. А эти толстосумы с легкостью выбрасывали космическую для простого гражданина сумму лишь для того, чтобы порадовать свою малолетнюю любовницу или напомнить о себе нужному человеку. И никто из них не думал кого-то там кормить. Логично ведь и справедливо, что каждый человек – кузнец своего счастья. А то, что зарплату на работе годами теперь не выдают, так на то ты и мужик, чтобы выход найти. Придумать что-то ради собственной семьи. Другие же выкручиваются – тот же Карим, например. Кем был и кем стал – небо и земля!

Удивительно, как легко удается человеку выработать философию жизни и тут же ею прикрыться. Даже я, несмотря на врожденный гуманизм, глядя на Карима, думала иногда о том, что действительно – все справедливо. Нужно создавать собственными руками свою судьбу. А кто не смог – тот законно становится изгоем.

С другой стороны, меня невероятно раздражала эта мысль: так, значит, все те, кто чувствует в себе иное призвание, кроме добывания денег, – к преподаванию, врачеванию, науке, искусству – должны побросать свои занятия, поскольку нынче за это не платят, и податься в коммерцию. Забыть об образовании и стремлении нести людям добро и красоту. Кому они сегодня нужны? Нам бы вот создать целое государство таких успешных «каримов», которые способны сами о себе позаботиться и не требуют никакой подпитки извне. Неважно, что за всю свою жизнь прочли они только две-три книги: «Яйца Фаберже», «Искусство Картье» и, может быть, Коран. Неважно, что в них нет стремления созидать, а любая ценность измеряется только деньгами. Это отнюдь не помешает им быть гармоничной частью высшего света конца XX столетия. Такое уж, извините, время. На изломе эпох. А что еще, на самом деле, нужно? Сыты же все и довольны.

Всю дорогу, пока я шла от университета до кремля, Карим прочно обосновался в моих мыслях – было в его жизни что-то символичное, под стать времени. Я пыталась уловить эти сходства и облечь их в приемлемую словесную форму, хотя бы для себя. Но мысли ускользали, зато минуты пробегали незаметно – не успела я оглянуться, как оказалась у исторического музея под стенами кремля. Музей временно не работал – сгорел в один прекрасный день изнутри дотла, да так и не был восстановлен. Я помнила его только по давним, еще школьным, экскурсиям. Особенно врезалось в память то, как мне всегда было жаль животных, «населяющих родной край» (так было написано на табличке), из которых изготовили музейных чучел.

Я прошла мимо памятника Мусе Джалилю – легендарному татарскому поэту, чьи «Маобитские тетради», написанные в фашистском плену, были частью школьной программы по литературе в казанских школах. Не к месту вспомнился Аполлинер – у него тоже был цикл «тюремной лирики», который стал потом частью «Алкоголий». Это когда его обвинили в похищении «Джоконды» из Лувра, а потом выпустили на волю за отсутствием доказательств. Смешно.

А вот для Мусы Джалиля заключение закончилось совсем иначе – его убили. Хотя нечего тут сравнивать – война есть война со всеми ее ужасами и бессмысленными жертвами, а мирное время – это совсем другое. Мне показалось, что я и сама не отказалась бы, как Аполлинер, посидеть немного за решеткой, если жизни ничто не угрожает. Так, глядишь, и вторая глава напишется быстрее: ни горшков, ни уборок, ни прогулок. Но вот если вдруг война – я попыталась прервать непрошеные болезненные мысли, но они не поддались, – нужно сделать только одно. Самостоятельно и сразу же покончить с жизнью. Или в лучшем случае, если удастся, сбежать на другой конец света. Только не становиться героем ради непонятных чужих интересов, не превращаться в пушечное мясо, не убивать. Никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не убивать. Ни за себя, ни за кого-то еще, ни даже за Родину. Я подумала, что, случись таким, как я, жить в сороковых годах, Великую Отечественную точно бы проиграли. «И что мы за поколение такое, – подумала я, неизвестно зачем обобщая, – ни патриотизма, ни геройства». Хотя, могло статься, что мой взгляд на жизнь – чисто женский, а сильная половина человечества живет и думает по-другому. Исконный смысл жизни женщины – давать и беречь жизнь. Спасти, сохранить и приумножить. А не убивать. Я отвела от памятника глаза и решила в ту сторону больше не смотреть, чтобы избавиться от страшных мыслей, которые навеял несчастный Муса Джалиль, навеки застывший перед белокаменным кремлем в бессильном шаге, с опутанными колючей проволокой ногами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю