Текст книги "Барабаны осени. Книга 2. Удачный ход"
Автор книги: Диана Гэблдон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
– Я ничего вам не сделаю, – мягко произнес Роджер. Тень вроде бы отшатнулась от него и не произнесла ни звука.
Глаза Роджера понемногу привыкли к густому полумраку; даже в этот угол все же просачивался свет, лившийся в трюм через открытый люк. Роджер рассмотрел белое пятно – грудь женщины была обнажена, она кормила младенца. Слышны были тихие чмокающие звуки.
– Какого черта вы тут делаете? – спросил Роджер, хотя уже и сам все прекрасно понял. Его желудок сжало судорогой, и совсем не из-за тяжелого гнилостного запаха трюмной воды. Роджер осторожно присел на корточки рядом с женщиной, с трудом втиснувшись в крохотное пространство.
– Я прячусь! – яростно бросила она. – Уж наверное, вы это видите, так зачем спрашивать?
– Ваш ребенок болен?
– Нет!
Она прижала к себе младенца, обхватив его руками, и как можно дальше отодвинулась от Роджера, прижавшись спиной к шершавым доскам обшивки.
– Но тогда…
– У него всего несколько пятнышек! Это часто бывает у младенцев, так моя мама говорит! Это просто от жары! – В этом горячем отрицании Роджер услышал глубоко спрятанный страх.
– Вы уверены? – спросил он так мягко, как только мог. И осторожно протянул руку к младенцу, казавшемуся просто сгустком тени в руках матери.
Женщина неловко, одной рукой, ударила его, и Роджер отпрянул, зашипев от боли.
– Черт побери! У вас что, нож?
– А ну, держитесь от меня подальше! Да, у меня кинжал мужа! – предупредила женщина. – Я вам не позволю его забрать, я скорее убью вас, клянусь, убью!
Роджер поверил. Прижав руку к губам, он ощутил вкус крови, сладкой и соленой одновременно. Конечно, это был всего лишь небольшой укол, но он поверил женщине. Она действительно была готова его убить… или умереть самой, что было куда более вероятно, если ее нашел бы кто-нибудь из команды корабля.
Впрочем, нет, тут же подумал он.
Женщина стоит денег. Боннет не станет убивать ее… просто вытащит ее на палубу и заставит смотреть, как младенец, вырванный из ее рук, тонет в волнах… Роджер вспомнил темные тени, скользившие в воде вокруг корабля, и содрогнулся от охватившего его холодного ужаса.
– Я не стану забирать его у вас. Но если это оспа…
– Нет, это не оспа! Клянусь святой Бригиттой! – Маленькая худощавая рука выскользнула из темноты и схватила Роджера за рукав. – Говорю же вам, это простая молочница, от нее тоже бывают красные пятнышки, я уже видела такое, поверь, парень… я сотни раз такое видела! Я старшая в семье, нас всего девять, сестер и братьев, я это хорошо знаю, и мама так говорила, я же видела грудных младенцев, у них всегда бывает молочница, когда зубки режутся!
Роджер колебался какое-то время, но потом все в его уме встало на свои места. Если у ребенка все-таки оспа, мать все равно уже заразилась, скорее всего; возвращать ее в пассажирский трюм значило распространить болезнь среди других бедолаг третьего класса. А если она права – ну, Роджер не хуже самой женщины понимал, что любая сыпь покажется подозрительной матросам, и никто не станет разбираться, заразно это или нет; ребенок в любом случае будет обречен.
Роджер чувствовал, как дрожит женщина, она уже была на грани истерики. Ему хотелось дотронуться до нее, чтобы успокоить, но он понимал, что лучше этого не делать. Она ему не доверяет, и удивляться тут нечему.
– Я не стану выгонять вас отсюда, – негромко сказал он. Ответом ему было насыщенное подозрением и страхом молчание.
– Но вы нуждаетесь в пище, правда? И в свежей воде. Иначе у вас просто пропадет молоко, и что тогда будет с вашим маленьким?
Он слышал дыхание женщины – судорожное, со всхлипами. Она явно была нездорова, но это совсем не обязательно должна была быть оспа; почти все пассажиры третьего класса страдали кашлем и насморком, духота и сырость трюма отнюдь не улучшали их здоровье.
– Покажите его мне.
– Нет! – Глаза женщины сверкнули в темноте, наполненные страхом и злостью, как глаза загнанной в угол крысы, а губы раздвинулись, обнажив маленькие белые зубы.
– Клянусь, я не стану забирать его у вас. Но мне все равно нужно посмотреть, чтобы знать, чем он болен.
– Чем вы можете поклясться?
Роджер стремительно перебрал в памяти кельтские клятвы, выбирая что-нибудь подходящее к случаю, и наконец медленно произнес:
– Клянусь жизнью моей женщины и жизнями моих еще нерожденных сыновей.
Роджер видел, что женщина еще немного сомневается, но потом ее напряжение слегка ослабело; он просто почувствовал это, поскольку ее колени касались его ног из-за тесноты угла, в который они оба поневоле втиснулись. И тут же среди звеньев якорной цепи послышался шорох и тихий писк. На этот раз звуки издавала действительно крыса.
Конечно, женщина тоже услышала это. Она кивнула в ту сторону, откуда раздался звук, и сказала:
– Я не могу оставить его тут одного, чтобы пойти и стащить что-нибудь поесть; они же его просто сожрут заживо, они уже и меня-то покусали, пока я спала, грязные паразитки!
Роджер протянул руки к ребенку, одновременно прислушиваясь к звукам, доносившимся сверху, с палубы. Вряд ли кому-то могло прийти в голову спуститься в трюм прямо сейчас, но ведь скоро кто-нибудь может заметить его отсутствие…
Женщина все еще колебалась, но в конце концов приложила палец к груди и осторожно оторвала жадные губки младенца от соска, причем малыш издал громкое «поп!» и тихонько захныкал. Роджер взял ребенка.
Ему не слишком часто приходилось держать в руках грудных детей, и он был поражен до глубины души тем, что ощутили его руки, сжавшие грязный сверток: это было нечто расслабленное, но живое, мягкое – и в то же время плотное.
– Головку держите!
– Держу, держу… – Осторожно подложив ладонь под теплый шарик младенческой головы, Роджер отступил на несколько шагов назад, туда, где было светлее.
Щеки ребенка были покрыты красноватыми нарывами с белыми верхушками – на взгляд Роджера, это ничем не отличалось от оспенной сыпи, и он почувствовал, как задрожали его руки.
Был у него иммунитет к данной болезни или нет, все равно нужна была немалая храбрость, чтобы, не моргнув, прикоснуться к источнику инфекции.
Роджер, прищурившись, еще раз всмотрелся в личико младенца, потом осторожно развернул замусоленные пеленки, не обращая внимание на протестующее шипение матери. Потом просунул руку под распашонку, сначала почувствовав влажный лоскут, лежавший между ног крохи, а потом – нежную шелковистую кожу животика и груди.
Вообще-то ребенок действительно не был похож на тяжело больного; глазки у него были чистыми, ясными, а вовсе не затуманенными жаром. И хотя крошечного мальчишку вроде бы слегка лихорадило, это ничем не напоминало жестокую горячку, которую Роджер ощутил прошедшей ночью, коснувшись больного оспой. Малыш хныкал и вертелся, да, но его крепкие ножки лягались довольно энергично, и конечно же, не так, как могли бы шевелиться конечности умирающего дитяти.
«Самые молодые погибают очень быстро, – так говорила Клэр. – Ты себе и представить не можешь, с какой скоростью все это происходит, и бороться с этим невозможно».
Ну, теперь он имел кое-какое представление на этот счет, после минувшей ночи.
– Ну ладно, – прошептал он наконец. – Думаю, вы скорее всего правы.
Роджер не столько увидел, сколько почувствовал, как изменилось состояние женщины, – она ведь до сих пор держала наготове свой кинжал…
Он бережно протянул ей ребенка, охваченный смешанным чувством облегчения и неохоты. И еще он вдруг осознал, какую ужасающую ответственность только что принял на себя.
Мораг уже ворковала над младенцем, прижимая его к груди и одновременно снова заворачивая в грязные пеленки.
– Сладкий мой Джемми, ты мой хороший мальчик.. Тише, тише, детка, потише-ка, все будет хорошо, мама здесь, с тобой…
– Сколько времени? – шепотом спросил Роджер, кладя руку на плечо женщины. – Сколько времени у него будут эти болячки, если это молочница?
– Дня четыре, может быть, или даже пять, – также шепотом ответила женщина – Вряд ли дольше, да и то болячки уже по-другому будут выглядеть, любой сразу увидит, что это никакая не оспа. А у него уже два дня как началось. Так что скоро я смогу выйти…
Два дня. Если бы это была оспа, дитя уже умерло бы. Но раз оно живо… ну, скорее всего, все обойдется. И с ним, и с его матерью все должно быть в порядке.
– Но вы ведь не можете не спать все это время? Крысы…
– Ну нет, я смогу! – бешеным шепотом ответила женщина. – Я должна, значит, смогу. А потом… потом вы мне поможете?
Роджер глубоко вздохнул, не обращая внимания на трюмную вонь.
– Да, помогу. – Он выпрямился и протянул ей руку. После секундного колебания женщина взялась за нее и тоже встала. Она была совсем маленькой, едва доставала макушкой до плеча Роджера, а ее рука, лежавшая в ладони Роджера, размером была не больше детской… и вообще в полутьме трюма она выглядела как маленькая девочка, баюкающая куклу.
– Сколько вам лет? – неожиданно спросил Роджер.
Он заметил, как удивленно блеснули ее глаза, потом сверкнули зубы – но это не было улыбкой.
– Вчера мне было двадцать два, – сухо ответила женщина. – А сегодня… пожалуй, сотня, не меньше.
Маленькая влажная ладошка выскользнула из руки Роджера – и женщина растаяла в темноте.
Глава 39
Азартный игрок
Ночью на море упал туман. К рассвету корабль уже пробирался сквозь облака настолько густые, что даже перегнувшись через поручни невозможно было рассмотреть воду внизу, и лишь шорох волн, бившихся о корпус, давал понять, что судно плывет по морю, а не летит в небесах.
Солнца не было видно, и ветер почти затих; паруса безвольно повисли, время от времени содрогаясь от случайного движения воздуха. Люди, угнетенные дневными сумерками, двигались по палубе, словно признаки, выныривая из клубов тумана так неожиданно, что пугали друг друга.
Эта беспросветность была только на руку Роджеру; он смог проскользнуть мимо всех, как невидимка, и никем не замеченный нырнул в люк грузового трюма, спрятав под рубашку небольшой запас еды, который он собрал, сократив свои собственные порции.
Туман проник и в трюм; его влажные белые щупальца коснулись лица Роджера, дрейфуя между тяжелыми бочками с водой, они кружили под его ногами… Внизу было темнее, чем обычно, поскольку через люк почти не проникало света, и еще здесь было холодно и пахло отсыревшей древесиной.
Младенец спал; Роджер увидел лишь его щечку, все еще покрытую красными нарывами. Нарывы выглядели просто ужасно… Мораг поймала полный сомнения взгляд Роджера, но промолчала, лишь взяла его руку и прижала к нежной шейке ребенка.
Крохотный пульс под пальцем Роджера бился ровно и уверенно, мягкая кожа была теплой и влажной, но никаких признаков высокой температуры Роджер не ощутил. Успокоенный, он улыбнулся женщине, и она ответила ему почти радостным взглядом.
Месяц, проведенный в толчее третьего класса, заставил Мораг сильно похудеть и перепачкаться; а последние два дня наложили на ее лицо несмываемую печать страха. Прямые волосы, свалявшиеся в колтуны, засаленные, завшивевшие, свисали беспорядочно, ничем не связанные. Под глазами женщины залегли темные круги, и пахло от нее мочой и детским калом, скисшим молоком и прогоркшим потом. Крепко сжатые губы были такими же бледными, как щеки. Роджер, желая ободрить женщину, погладил ее по плечу.
Поднимаясь по трапу, с верхней ступени Роджер оглянулся. Мораг все так же стояла внизу, глядя ему вслед.
На палубе было тихо, лишь из тумана доносились приглушенные голоса боцмана и рулевого, что-то обсуждавших. Роджер вернул крышку люка на место, и лишь после этого его сердце чуть угомонилось. Но рука все еще чувствовала тощее плечо Мораг. Еще два дня. Может быть, три. Похоже, все и вправду обойдется. Роджер, по крайней мере, окончательно убедился, что женщина была права: оспы у ее ребенка не было.
Едва ли кому-то могло понадобиться спуститься в грузовой трюм за это время – бочки со свежей водой подняли наверх только накануне днем. А Роджер как-нибудь ухитрится еще раз доставить ей еду… вот только сумеет ли она продержаться без сна так долю… Резкий удар корабельного колокола пронесся сквозь туман, напоминая о времени, которое, казалось, более не существовало, о том, что оно продолжает течь, несмотря на то, сменяет ли свет тьму.
Этот звук донесся до Роджера, когда он шел на корму; внезапное громкое «хушш-ш» в тумане за поручнями, совсем рядом… А в следующее мгновение палуба под его ногами задрожала, как будто кто-то невидимый и огромный топнул по ней…
– Кит! – закричал кто-то сверху, с марса. Роджер смутно видел сквозь туман двух матросов рядом с грот-мачтой. Услышав крик вахтенного, они застыли на месте, и Роджер понял, что они тоже прислушиваются, как и он сам.
Где-то рядом снова послышалось «хушш-ш», и еще раз – немного дальше, в стороне. Команда «Глорианы» замерла в безмолвии, каждый из мужчин как бы подсчитывал в уме громкие выдохи, раздававшиеся в тумане, составляя невидимую карту движения корабля через плывущую мимо него стаю молчаливых гор мощной плоти, испускающей фонтаны…
Насколько они велики, пытался угадать Роджер, достаточно ли они большие, чтобы повредить корабль? Он напряженно, до боли в глазах всматривался в клубы тумана, тщетно пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь.
Что-то снова мягко ударило в борт корабля, достаточно сильно, чтобы поручень под пальцами Роджера завибрировал, а потом что-то зашуршало по обшивке, царапая доски, заставляя их потрескивать… Снизу, из пассажирского трюма, раздались крики страха; для сидевших в темноте людей все это было куда более пугающим, ведь китовый бок терся о корабль прямо возле них… лишь слой досок отделял пассажиров третьего класса от массы воды, готовой хлынуть в трюм, случись киту поднажать чуть сильнее… Трехдюймовые дубовые доски – и все; вряд ли они в этот момент казались людям надежнее простого листа папиросной бумаги, и, пожалуй, трюмным пассажирам думалось, что они ничем не защищены от громадных существ, плывущих рядом, громко дышащих в тумане…
– Вот привязались! – донесся из тумана за спиной Роджера мягкий ирландский голос. Роджер от неожиданности подпрыгнул, и тут же услышал хихиканье капитана Боннета, возникшего рядом с ним у поручня. Капитан зажал между зубами сигару, и тлевший на ее конце огонек слегка осветил его лицо красным рассеянным светом. Шуршащий звук повторился, вибрация поручня – тоже.
– Они чешутся о борт, чтобы избавиться от паразитов, – небрежным тоном произнес Боннет. – Мы для них что-то вроде плавучего камня. – Он с силой затянулся дымом, и огонек стал ярче, а душистый сигарный дым достиг носа Роджера, потом Боннет швырнул тлеющий окурок за борт. Тот исчез в тумане, как падающая звезда.
Роджер перевел дыхание почти с таким же шумом, как невидимые киты. Давно ли капитан бродит тут по палубе? Мог ли он видеть, как Роджер выбирается из грузового люка?
– Но они не повредят корабль? – спросил Роджер, стараясь, чтобы его голос звучал так же небрежно, как голос Боннета.
Капитан принялся искать в кармане новую сигару и довольно долго молчал, сосредоточившись на этом занятии. Лицо его превратилось в смутную тень.
– Кто знает? – сказал он наконец. – Нас может пустить ко дну любая из этих тварей, приди ей такое в голову… ну, например, примет нас за врага Мне довелось как-то видеть корабль… точнее, то, что от него осталось, – столкнувшийся со взбесившимся китом. Три фута палубы и немного рангоутов. Все остальное потонуло вместе с командой и пассажирами, две сотни душ.
Боннет не спеша раскурил сигару.
– Похоже, вас не слишком тревожит такая возможность.
Капитан глубоко затянулся дымом и с силой выдохнул его, и звук его дыхания прозвучал как слабое эхо дыхания китов. Потом Боннет сплюнул сквозь зубы, и лишь после этого заговорил.
– Ну, прямо сейчас тратить силы на волнение просто бессмысленно, совершенно бессмысленно. То, что выше наших сил, куда умнее оставить на волю богов… и молиться о том, чтобы Дану занималась своими делами и не обращала внимания на нас. – Шляпа капитана развернулась, Боннет, очевидно, из-под полей посмотрел на Роджера, хотя тот и не мог видеть этого. – Вы знаете, кто такая Дану, а, Маккензи?
– Дану? – глупо повторил Роджер, а потом вдруг что-то мелькнуло в его уме, некое смутное детское воспоминание… ну да, миссис Грэхэм заставляла его заучивать… – Явись мне, Дану, даруй мне удачу. Даруй мне храбрость, даруй мне здоровье… и любовь навеки.
Капитан удивленно хмыкнул, и кончик его сигары ярко вспыхнул.
– Ну надо же! А ведь вы даже не ирландец! Но не сомневайтесь, Маккензи, я сразу понял, что вы – человек образованный.
– Ну, я просто знаю, кто такая Дану – Дарующая Удачу, – сказал Роджер, невольно надеясь, что эта кельтская богиня – хорошая морячка, и что она на его стороне. Он сделал шаг назад, намереваясь уйти, но рука капитана мгновенно схватила его запястье и крепко сжала.
– Образованный человек, – мягко и в то же время как-то беспечно повторил Боннет, – но не слишком мудрый. А вы вообще-то верующий или нет, Маккензи?
Роджер напрягся, но, чувствуя силу хватки капитана Боннета, не сделал попытки высвободить руку. Однако кровь стремительно помчалась по его венам – тело прежде разума осознало, что грядет схватка.
– Я сказал, что умные люди не рассуждают о том, что выше их сил и понимания… но на этом корабле, Маккензи, абсолютно всё в моей власти. – Железные пальцы капитана еще крепче сжались на запястье Роджера. – Всё и все.
Роджер резко вывернул руку из захвата Боннета. Но с места не сдвинулся, понимая, что нет смысла бежать от разговора, и что помощи от кого-либо тоже ждать не приходится. Корабль словно завис вне времени и пространства, и мира вокруг него просто не существовало, а на самом корабле… да, безусловно, Боннет был прав – тут все было в его власти. И если Роджер сейчас умрет, это ничуть не поможет Мораг… но ведь он уже сделал свой выбор.
– Почему? – спросил Боннет, и в его голосе прозвучало лишь легкое любопытство, и ничего больше. – Эта женщина не такая уж красавица, на мой взгляд. А вы – человек образованный; неужели вы готовы подвергнуть риску мой корабль, мою прибыль, моих людей… ради чего? Просто ради теплого тела?
– Нет никакого риска. – Роджер произнес это хрипло, с трудом, потому что у него сжалось горло. И мысленно он повторял, невольно стискивая кулаки: «Явись мне, Дану… Явись мне и дай мне шанс, и поддержи меня…» – У этого ребенка не оспа… просто совершенно безопасная сыпь.
– Уж вы меня простите, Маккензи, что я осмеливаюсь противопоставлять вашему мнению свое невежество, но на этом корабле я капитан, – голос капитана все еще звучал мягко, но в нем уже отчетливо слышалась ядовитая угроза.
– Но помилуйте, это ведь просто ребенок!
– Вот именно… и потому он ничего не стоит.
– Возможно, для вас и не стоит.
Последовало недолгое молчание, нарушаемое лишь отдаленными вздохами китов, доносившимися из белой пустоты.
– А что представляет ценность для вас? – в вопросе прозвучала неумолимая злоба. – И почему?
«Просто ради теплого тела…» Да, именно поэтому. Просто из гуманности, из-за воспоминаний о нежности, ради чувства жизни, упорствующей перед лицом смерти…
– Это жалость, – сказал Роджер. – Она бедная женщина; ей некому помочь.
Роскошный аромат дорогого табака донесся до него – опьяняющий, чарующий… Роджер вдохнул его, черпая в чудесном запахе силу.
Боннет шевельнулся, и Роджер тоже шевельнулся, готовясь к нападению. Но удара не последовало; тень капитана сунула руку в карман, а потом эта призрачная рука протянулась к Роджеру, и в рассеянном свете ближайшего фонаря Роджер заметил, как что-то блеснуло в ладони Боннета… монеты и нечто похожее на рубин, и, возможно, еще какие-то драгоценные камни… Потом капитан выбрал из всего этого серебряный шиллинг, а остальное снова опустил в карман.
– Ах, жалость! – сказал он. – А вот скажите-ка мне, Маккензи, вы человек азартный?
Он показал Роджеру шиллинг, зажатый в двух пальцах, а потом выронил монетку. Роджер чисто рефлекторно поймал ее.
– Сыграем на младенца, а? – предложил Боннет, и в его голосе снова зазвучала беспечная небрежность. – Джентльменское соглашение, назовем это так. Орел – жизнь, решка – смерть.
Монета лежала в ладони Роджера, теплая и увесистая, и казалась чем-то чужеродным этому миру всепроникающей стужи. Рука Роджера вспотела, но ум оставался холодным и ясным, сосредоточенным на поиске наилучшего решения.
Орел – жизнь, решка – смерть… Роджер мысленно повторил эту фразу, спокойно, не обращая внимания на ледяную волну, поднимавшуюся в глубине его сердца. Он прикинул, далеко ли от него находятся горло и промежность капитана… схватить, ударить… поручень не больше чем в футе от них, а за ним – клубящаяся пустота, в которой скрываются киты…
Роджер не испытывал ни малейшего страха. Он наблюдал за вращением монеты в воздухе так, словно ее подбросила не его собственная, а чья-то чужая рука… потом шиллинг со звоном упал на палубу. Мускулы Роджера медленно напряглись…
– Похоже, Дану нынче ночью на вашей стороне, Маккензи, – мягкий ирландский голос Боннета донесся до Роджера словно из неимоверной дали, когда капитан наклонился и поднял монетку.
Роджер едва лишь начал осознавать, что произошло, когда капитан резко схватил его за плечо, вернув с небес на палубу.
– Давайте-ка немножко пройдемся и поболтаем, Маккензи.
Что-то случилось с коленями Роджера; он как будто шел по болоту, и каждый шаг давался ему с трудом, – но все же он сумел держаться достаточно прямо, идя рядом с тенью капитана Вокруг было тихо, не слышалось ни единого человеческого голоса, а палуба, казалось, вытянулась на целую милю вдаль; но море вокруг продолжало жить, дышать…Роджер чувствовал, как его собственные легкие вздымаются и опадают в такт качаниям корабля, но при этом тело как бы оторвалось от материального мира, да к тому же его отдельные части утратили связь между собой… Под ногами Роджера могла быть палуба, или вода, или просто воздух… он все равно не заметил бы разницы.
Роджеру понадобилось довольно много времени, чтобы сосредоточиться наконец на том, что говорил Боннет, – и тогда он со смутным удивлением понял, что капитан рассказывает ему историю собственной жизни – рассказывает тихо, спокойно, просто перечисляя факты.
В детстве он жил в Слиго, и очень рано осиротел, однако быстро научился сам о себе заботиться и добывать пропитание, – так говорил капитан; для начала он нанялся юнгой на торговый корабль. Но однажды зимой, когда большинство судов стояли в гавани, он нашел себе работу на берегу, в Инвернессе, нанявшись копать яму под фундамент огромного дома, который строился неподалеку от города.
– Мне было всего семнадцать, – пояснил Боннет. – Я был самым молодым среди рабочих. И я совсем не понимаю, почему они так ненавидели меня. Может, им не нравились мой манеры, я вообще-то был довольно грубым парнем… а может, они завидовали моему росту и силе; там в основном собрались неудачники, дохлятики. А может, им не нравилось то, что мне всегда улыбались девушки. А может, я просто был чужаком для них. Ну, как бы то ни было, я хорошо понимал, что меня не слишком любят… вот только я не догадывался, насколько сильно они меня не любят, до того самого дня, когда котлован был выкопан и можно было начинать закладывать фундамент.
Боннет умолк, чтобы сделать очередную затяжку, поскольку его сигара собралась погаснуть. Выпустив из угла рта большой клуб дыма, он секунду-другую наблюдал, как тот смешивается с белой пеленой тумана.
– Да, котлован был готов, – продолжил он наконец, зажав сигару в зубах. – Начали возводить стены; и огромный блок углового камня был уже приготовлен. Я пошел поужинать, а потом направился назад, к строительной площадке, я там и ночевал. И вдруг, к моему удивлению, мне навстречу вышли двое парней из тех, с которыми вместе я работал. У них была с собой бутылочка; они усадили меня на стену и заставили пить с ними. Мне бы следовало сообразить, что дело нечисто, потому что они никогда не были особо дружески настроены ко мне. Но я пил и пил, и через некоторое время был уже по-настоящему пьян, потому что не привык к крепким напиткам – у меня на них просто денег не было. Так что к наступлению темноты я уже едва соображал, и мне даже в голову не пришло вырваться, когда они схватили меня под руки и потащили вниз, в котлован. А там они, недолго думая, перекинули меня через едва начатый участок стены – и я вдруг понял, что лежу в мокрой грязи, в яме, которую сам же и помогал копать. Они все там собрались, все рабочие. И там сидел на земле еще кто-то; у одного из рабочих был фонарь, и когда он поднял его, я рассмотрел, что этот чужак – Дафт Джой. Дафт Джой был нищим, он жил под мостом… у него совсем не осталось зубов, и он питался тухлой рыбой да всякой дрянью, что вылавливал из реки, и воняло от него похуже, чем от корабля работорговцев. Я был настолько не в себе от виски и падения, что лежал, как упал, и едва слышал, о чем они говорили… или, скорее, спорили, потому что главарь этой банды злился из-за того, что те двое приволокли меня. Совсем рехнулись, говорил он, совсем озверели, человека не жалеете, ну, и так далее. Но те, которые меня притащили, говорили – нет, пусть то он будет. Нищего могут хватиться, так они говорили. Кто-то засмеялся и сказал – ай, хозяин только порадуется, что не надо платить этому типу за последнюю неделю, и вот тогда-то я начал понимать, что они собираются убить меня. Они уже об этом поговаривали, во время работы над котлованом. Жертва, так я от них слышал, жертва должна быть заложена в фундамент, а иначе земля задрожит и стены рухнут. Но я их тогда не слушал – да если бы и слушал, все равно подумал бы, что они самое большее отрубят голову петуху и похоронят его под стеной, как это везде делают.
Капитан Боннет не смотрел на Роджера, вспоминая дни своей юности, – нет, его глаза уставились в туман, как будто события, которые он описывал, происходили снова, где-то неподалеку, за плотной завесой тумана.
Роджер чувствовал, как болтается на нем одежда, отсыревшая в тумане, как она липнет к телу, покрывшемуся холодным потом. Его желудок сжался, он как наяву почуял тошнотворный запах выгребной ямы, исходивший от вонючки Дафта…
– В общем, они еще поболтали, – продолжил Боннет, – а Дафт тем временем начал что-то бормотать, ему уже захотелось еще виски. И наконец их главарь сказал, что незачем так много говорить, а проще решить дело жребием. Он достал из кармана монетку, засмеялся и спросил меня: «Что выберешь, парень, орел или решку?» Я так плохо себя чувствовал, что не смог и слова сказать ему в ответ. Вокруг была тьма тьмущая, и небо надо мной кружилось, как мне казалось, да еще свет фонаря бил сбоку мне в глаз, мигал, как падающая звезда. Ну, тот тип и сказал в конце концов: вот смотри, парень, если выпадет орел – будешь жив, а если решка – тебе умереть. И подбросил монетку вверх. Она упала в грязь рядом с моей головой, но у меня сил не хватило на то, чтобы повернуться и посмотреть, что там выпало. Главный наклонился, посмотрел на монетку, хмыкнул – и больше уже на меня внимания не обращал.
Капитан и Роджер дошли уже до кормы. Боннет остановился у поручня, положив на него руки, и молча курил какое-то время. Потом вынул сигару изо рта.
– Они подтащили Дафта к едва поднявшейся стене, заставили сесть на землю. До сих пор помню его глупое лицо, – негромко сказал Боннет. – Ему дали еще виски, и он захихикал, и его рот был открыт… с отвисшими губами, беззубый, – как п… старой бабы. А в следующее мгновение ему на голову обрушился камень – и разбил его череп.
Капли влаги собрались на концах волос Роджера, капли медленно скользили по его шее; он чувствовал, как они сбегают вниз, по одной, холодя его спину.
– Они перевернули меня на живот и врезали мне по затылку, – продолжил капитан. – Очнулся я на дне рыбачьей лодки. Рыбак оставил меня на берегу неподалеку от Питхэда и сказал, что посоветовал бы мне поскорее снова наняться на корабль, потому что, как ему кажется, для суши я не слишком гожусь.
Боннет взял сигару и легонько постучал по ней пальцем, чтобы сбить пепел.
– И еще, – добавил он, – те люди отдали мне то, что я заработал. Когда я сунул руку в карман, то нашел там шиллинг. Так что со мной поступили честно.
Роджер перегнулся через поручень.
– Но вы вернулись на сушу? – спросил он, и услышал свой голос как бы со стороны – ровный, странно спокойный.
– Вы хотите сказать, отправился ли я на поиски тех людей? – Боннет повернулся и тоже свесился через поручень, искоса глядя на Ричарда. – О, да. Но гораздо позже, через несколько лет. И я их искал по одному. Но нашел всех до единого. – Капитан разжал ладонь, в которой все еще держал монету, и задумчиво уставился на светлый кружок, чуть заметно поблескивавший в бледных лучах фонаря. – Орел – и ты жив, решка – и ты умер. Чистая случайность, ты согласен, Маккензи?
– Для них?
– Для тебя.
Роджер был словно во сне; снова он почувствовал, как в его ладонь ложится тяжелый металлический кружок… Он слышал плеск и шипение волн, лизавших корпус корабля, громкое дыхание китов… и шипящие вдохи Боннета, затягивавшегося дымом сигары. А семь китов меньше одной Сирин Кройн…
– Чистая случайность, – повторил Боннет. – Удача всегда с тобой, Маккензи. Смотри, может к тебе опять явится Дану… или на этот раз то будет Пожиратель Душ?
Туман над палубой сгустился еще сильнее. Теперь и вовсе ничего не было видно, кроме алого кончика капитанской сигары, как будто в тумане затаился циклоп, и его горящий глаз всматривался в Роджера… И Роджер в буквальном смысле стоял между дьяволом и глубоким синим морем, а его судьба светилась серебром в его собственной ладони.
– Это ведь моя жизнь. Я принимаю вызов, – сказал он и удивился тому, как уверенно он это произнес. – Решка… решка – в мою пользу. – Он кашлянул, потряс монетку в сложенных ладонях, подбросил, поймал… и, закрыв глаза, протянул ладонь Боннету, не зная, какой приговор вынес ему серебряный шиллинг. «Прости, – мысленно обратился он к Брианне. – Мне очень жаль…»
Теплое дыхание коснулось его кожи, потом он почувствовал, как пальцы капитана взяли монетку, – но он не шевельнулся и не открыл глаз.
Прошло довольно много времени, прежде чем Роджер понял, что остался на палубе один.
