Текст книги "Дракула бессмертен"

Автор книги: Дейкр Стокер

Соавторы: Йен Холт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава XII

Над типичной, но довольно запыленной английской гостиной нависла мрачной тенью долговязая фигура графа Дракулы, облаченного в поношенный смокинг и черный плащ с красной подкладкой. Темные глаза графа неприветливо смотрели из-под насупленного лба. Постепенно свирепая мина сменилась зловещей улыбкой, и ее обладатель с сочным славянским акцентом произнес:

– Профессор, не могли бы вы повторить, что вы сейчас сказали?

Пожилой мужчина вздохнул.

– Я сказал: «Граф, знаете ли вы, какое лечение я прописал нашей приболевшей мисс Вестенра?»

– Все, что касается моей дорогой Люси, представляет для меня первостепенный интерес, профессор.

Профессор ван Хелсинг извлек из пиджака увесистый деревянный крест и выставил его перед собой. Дракула зашипел и попятился. Запахиваясь в накидку, он наступил на ее угол и рухнул на пол, обрушив столик с лампой. С хлопком в комнату хлынул дым, напугав обоих мужчин.

Граф зашелся кашлем:

– Значит, вы… вы и тот юрист… Джонатан Харкер… поняли, в чем суть… вы поняли, профессор Ван… Хелсток…

Ван Хелсинг закатил глаза.

Граф Дракула продолжал:

– Тогда вам самое время оставить эти берега и вернуться… – он замялся, не находя нужных слов, – в вашу страну, где все ходят в деревянных башмаках.

– Мое имя ван Хелсинг! – завопил его собеседник. – И неужто так трудно запомнить, что моя родина называется Голландией, идиот?

– Ах ты наглец, дерьмо мушиное! – заорал в ответ граф Дракула, уже без всякого намека на акцент. – Да ты хоть понимаешь, какую бездну актерского таланта имеешь счастье лицезреть в эту минуту?

– Кого я сейчас вижу, так это бездарного пьянчугу, который не в состоянии толком выучить даже своих слов, чтоб им пусто было.

Взбешенный граф обернулся к рампе.

– Стокер! Немедленно уволь этого болвана!

Ван Хелсинг схватил плащ Дракулы и натянул ему на голову. Граф, не оставшись в долгу, вцепился ван Хелсингу в воротник. Мужчины боролись, пока Дракулу не сразил новый приступ кашля.

– Да я клык проглотил! – Сорвав с себя плащ, он поддел противника точным ударом правой. Из носа ван Хелсинга брызнула кровь.

В слепом бешенстве, по-бычьи опустив голову, старик ринулся на графа Дракулу.

– Куда прешь, недоумок! Ты же мне кровью весь костюм перепачкаешь!

В глубине зрительного зала, не замечая роскошного интерьера театра «Лицей», разочарованно качал головой Квинси Харкер. Так, значит, этот тип в дешевом плаще фокусника, бестолково расхаживающий по сцене – великий американский актер Джон Бэрримор? И если уж говорить о приличиях, то он ожидал более достойного поведения от человека, игравшего ван Хелсинга, – Тома Рейнольдса, которого Квинси видел в одной из постановок «Мадам без предрассудков» Викторьена Сарду. Сейчас, обезумев от боли, мистер Рейнольдс позабыл о всяком уважении к собратьям по ремеслу и лихо обменивался затрещинами с Бэрримором, уже едва стоящим на ногах.

Даже наблюдать за этим зрелищем было неприятно. Театр – не боксерский ринг. Существуют определенные приличия, и придерживаться их обязан каждый. Столь неподобающим поведением актеры лишь подкрепляют дурную репутацию, которой пользуются в обществе. Однако даже теперь юноша не сомневался, что сделал правильный выбор, последовав совету Басараба. Элегантность и профессионализм румынского артиста стали для Квинси образцом. Впрочем, сейчас его тревожил не только прискорбный балаган, творившийся на сцене.

На переднем ряду сидел Брэм Стокер, дородный пожилой ирландец с седовато-рыжими волосами и бородой. Он энергично застучал тростью по полу, крича:

– Джентльмены! Ну, вы же профессионалы!

Мужчина помоложе, сидевший рядом с ним, бросился на сцену разнимать дерущихся.

– Прекратите! Вы ведете себя как дети!

– Это он начал! – фыркнул Рейнольдс, прикрывая окровавленными руками нос.

Бэрримор с трудом удерживал равновесие.

– Мистер Стокер, я не потерплю неподчинения со стороны этого туполобого осла! Я требую, чтобы его немедленно сняли с пьесы.

– Мистер Бэрримор, прошу вас, проявите благоразумие.

– При чем тут благоразумие? Это вопрос чести.

– Давайте не будем забывать, что за финансовую часть отвечаю я! – воскликнул Гамильтон Дин. – И кого увольнять, решаю я. Смена актерского состава выльется в ненужные расходы, мистер Рейнольдс.

– Что ж, мистер Дин, ставьте свой убогий хлам и дальше – но уже без звезды!

С этими словами Бэрримор сошел со сцены.

Стокер, опираясь на трость, поднялся с места.

– Я привез вас сюда из Америки, памятуя о заслугах вашего отца, да упокоит Господь его измученную душу. Его актерский дебют состоялся на этой самой сцене. Не делайте из пьесы глупую комедию, в каких вы привыкли играть. У вас есть все задатки, чтобы стать великим драматическим актером – здесь, в Лондоне. Вы можете затмить даже Генри Ирвинга… только он по крайней мере поддался демонам алкоголя и погубил себя уже послетого, как обеспечил себе славу. Вы же рискуете уничтожить себя даже раньше, чем публика успеет разглядеть ваш настоящий потенциал.

– Так вы уволите этого дурня или нет?

– Разумеется, не уволю. Мистер Рейнольдс ангажируется в театральной компании «Лицей» уже тридцать с лишним лет и верен ей.

– Тогда первым же пароходом я возвращаюсь в Америку, – заявил Бэрримор, после чего развернулся и нетвердым шагом двинулся к выходу из зала.

– Мистер Бэрримор, вы осознаете, что делаете? – крикнул Стокер ему вслед. – Ведь и Нью-Йорк вам пришлось покинуть, потому что ни один театр не желал брать на первые роли пьющего актера.

Джон Бэрримор, помедлив, обернулся к Стокеру:

– Думаете, человек моих дарований нужен только в вашем театре? Я еду в Калифорнию – мне предложили роль в кинокартине. Попомните мои слова, об этой минуте вы будете жалеть до конца своей жизни.

Квинси видел несколько таких картин в парижском синематографе. Развлечение не самого высокого пошиба; непостижимо, почему серьезный актер связывает с ним такие надежды. Из-за отсутствия звука артистам приходится отчаянно переигрывать, чтобы донести до зрителя смысл своих действий.

На выходе Бэрримор столкнулся с Квинси.

– Смотри, куда идешь, мальчишка, – пробормотал он.

– Извините, мистер Бэрримор.

Громко хлопнула дверь, и великого Джона Бэрримора как не бывало. Квинси с ошарашенным видом застыл на месте.

Дин и Стокер во все глаза смотрели на него.

– А вы, черт побери, кто такой? – прогремел Дин. – Как вы попали на закрытую репетицию?

– Простите, я пришел раньше назначенного времени… У меня встреча с мистером Гамильтоном Дином, – пояснил Квинси.

– Ах да. Тот паренек, который хотел у нас стажироваться. Как вас зовут?

– Квинси Харкер.

Стокер будто муху проглотил.

– Скажите, я не ослышался? – продолжил Квинси. – В вашей пьесе действительно есть персонаж по имени Джонатан Харкер, юрист?

– Да. А в чем дело? – рявкнул Стокер.

– Моего отца зовут Джонатан Харкер… и он юрист.

Несколько минут спустя все трое сидели в тесном кабинете Стокера. Одну из стен украшали афиши в рамках, запечатлевшие время царствования в театре «Лицей» Генри Ирвинга. На лице Стокера отразилось беспокойство, когда Дин протянул Квинси книгу в ярко-желтой обложке, на которой красным шрифтом было напечатано:

Брэм Стокер

ДРАКУЛА

– Надо же, стать героем в романе… Отец мне ничего не говорил, – заметил Квинси, перелистывая страницы. Томик в его руках доказывает, что отец лицемерит, неуважительно отзываясь об искусстве. Вот так новость! В голове юноши роились бесчисленные вопросы. И все же… Квинси прикусил язык. Ему не хотелось испортить первое впечатление о себе, подобно Бэрримору пренебрегая устоявшимися правилами театрального этикета. Смиренный стажер не станет закидывать управляющего и постановщика вопросами, если хочет удержаться на своем месте… а ведь Квинси еще даже не приняли на работу.

Стокер выхватил книгу у него из рук.

– Что за чушь! – рыкнул он. – Я позаимствовал имя у художника-декоратора, который работал у нас в восьмидесятые годы, Джозефа Харкера. Все же, что касается вашего отца – чистое совпадение.

– Согласись, Брэм, совпадение из разительных, – вставил Дин.

– «Дракулу» создал я, и все в этой книге мой вымысел.

– Никто и не утверждает обратного, – сказал Дин. – Хотя, помнится, ты в свое время потребовал устроить публичное чтение романа, чтобы подтвердить свое право автора. До сих пор не понимаю зачем.

– Тебе достаточно осознать, что авторские права принадлежат мне, – огрызнулся Стокер и тут же гневно обратился к Квинси: – Простите, молодой человек, театру «Лицей» в данное время стажеры не требуются. Спасибо, что пришли.

– Но мистер Стокер…

Стокер двинулся к выходу. Дин удержал его за руку и прошептал:

– Брэм, мы отстаем от графика. Сейчас любая помощь очень кстати. Бюджет превышен, а персонала не хватает. Кроме того, сегодня мы лишились ведущего актера.

Квинси вдруг вскочил на ноги: его озарила блестящая мысль.

– Возможно, я знаю средство, которое позволит разрешить ваше затруднительное положение. – Оба мужчины обернулись. Вот он, шанс! – Что, если я приведу к вам величайшего актера современности? Человека, о котором критика пишет: «Когда он играет шекспировских героев, зритель готов поверить, что на самом деле роль им прожита – что ему приходилось утопать по колено в крови и сражаться в битвах».

– Вы говорите о Басарабе, – проронил Дин.

– Он мой друг. И я уверен: его имя на афишах обеспечит вам более высокие сборы, так что даже если вы и понесете дополнительные расходы, то они окупятся.

Дин в задумчивости поднял брови, размышляя над предложением, однако Стокер стукнул тростью по полу.

– Звездой пьесы уже стал Джон Бэрримор. И Бэрримор вернется! – Он зашагал прочь, ворча себе под нос: – У кинематографа все равно никакого будущего…

Когда Стокер уже не мог их услышать, Дин заговорил:

– Мистер Стокер запамятовал одну мелочь: мистеру Бэрримору понадобится не менее трех недель, чтобы добраться до Калифорнии. Даже если он осознает, что совершил ужасную ошибку, и возвратится к нам на коленях, мы к тому времени успеем разориться.

– Ну а Басараб сейчас в Париже – на дорогу уйдет не больше суток. Для меня ваш выбор очевиден.

Дин в упор посмотрел на Квинси; на несколько мгновений юноше стало не по себе.

– Вы человек слова, мистер Харкер? Вам можно доверять?

– Да, мистер Дин, разумеется.

– Хорошо. Тогда давайте вместе пообедаем. Полагаю, нам многое теперь нужно обсудить.

Глава XIII

Quid verum atque decens, [34]34
  Цитата из первой книги «Посланий» Горация.


[Закрыть]гласил фамильный девиз семьи Стокеров. «То, что истинно и честно». Глава дома внушил эту максиму каждому из семерых своих сыновей, но в последние годы Брэму Стокеру становилось все труднее и труднее руководствоваться ею в жизни.

«Т'аnат an Diabhal», – выругался он на родном гэльском. Прежде чем возвращаться в кабинет, Стокер решил подождать, пока не уйдет этот тощий мальчишка, Квинси Харкер. К его вящему неудовольствию, тот удалился, судя по звукам, вместе с Дином. И направились они, вне всяких сомнений, в любимый паб Дина, «Старый чеширский сыр»… чтобы поговорить о Басарабе. Похоже, постановщик не собирался отказываться от этой идеи – его надеждам вопреки. Стокер всегда был очень основательным человеком, хотя со стороны и могло показаться, будто он меняет профессии без всякой системы. В действительности каждый его поступок составлял часть масштабного, хорошо продуманного плана. Когда в исполнение плана вторгались неожиданные переменные вроде Квинси Харкера, неизбежно накатывала тревога.

«Дракула» был для Брэма Стокера последней возможностью утвердиться наконец в роли писателя, осуществить заветную мечту, сохранить за собой театр. Теперь, когда его единственный сын вырос и покинул лоно семьи, Стокера ничто не тянуло домой. Даже общество прекрасной жены ему опостылело; любовь больше не навещала их супружеское ложе. «Лицей» оставался настоящим домом Стокера уже несколько десятилетий и людям наподобие Гамильтона Дина достанется только через его труп.

Стокер, прихрамывая, ковылял по сцене. Сколько спектаклей, сколько воспоминаний связано с этим залом – и сколь же многое успело измениться! Не осталось и следа от великолепного купола, в партер втиснули два дополнительных ряда кресел… Ему крайне претило, что Дин превращает милый его сердцу классический театр в какое-то дешевое варьете. Хотя новая индустриальная эпоха не вызывала у Стокера отторжения, театр он считал неприкосновенной святыней. Дерзнул бы кто-нибудь реконструировать великие готические соборы Венеции? Стокер усмехнулся: Дин, наверное, и отважился бы. Одержимый новейшими достижениями техники, он заполонил ими весь театр – в частности, установил беспроволочный аппарат Маркони, якобы с тем, чтобы избавить актеров от необходимости бегать на телеграф. Или вот новый софит конструкции Эдисона. Дин даже обратился к Берти Крю, знаменитому проектировщику театров, с просьбой усовершенствовать интерьер «Лицея» «для достижения лучшей акустики». Однако хотя Стокер и ненавидел страсть Дина ко всему «новому и современному», он понимал, что умением по достоинству оценивать передовые идеи его молодой компаньон обязан этой же самой страсти. Дин чувствовал потенциал в романе Стокера. Он видел, что к жанру ужасов, когда-то прозябавшему в колодках бульварной литературы, наконец-то проснулся интерес в обществе. Пьеса по «Дракуле», учитывая успех сценических версий «Франкенштейна» и «Доктора Джекила и мистера Хайда», могла обеспечить своим создателям даже небольшое состояние. У Стокера был театр, у Дина деньги – идеальная комбинация. Однако Стокер, давно уже подвизавшийся в индустрии развлечений, крепко уяснил золотое правило: условия ставит тот, кто платит. Сегодня Дин не пожелал его слушать. Ну а должен ли? Если Стокер так хорошо во всем разбирается, то почему его театр несет убытки?

Брэм всегда мечтал стать писателем. В колледже – из уважения к родителям и себе самому – он выбрал юридический факультет, однако сочинительства не забросил. Он надеялся, что преподаватели отметят его одаренность; тогда ему нетрудно будет добиться родительского позволения на смену профессии. Увы, этим планам не суждено было осуществиться, поскольку Стокера затмил его талантливый друг и сокурсник Оскар Уайльд. Их соперничество коснулось даже сердечных дел. Брэм был влюблен во Флоренс Бэлкомб – женщину, прекраснее которой не знал. Но только Уайльду с его стихотворной любовной мишурой удалось ее пленить.

По всей видимости, Флоренс заподозрила, что Оскар предпочитает общество молодых людей, поскольку в конце концов их отношения приказали долго жить, и она согласилась стать женой Брэма. Однако со временем Стокер пришел к мысли, что ее выбор был продиктован не столько любовью, сколько его устойчивым материальным положением. Он по крайней мере уже работал клерком в юридической конторе – а Флоренс не хотела нищенской жизни с праздным художником. Ей не терпелось влиться в высшее общество Лондона.

Стокер лишь покачал головой. Хотя Уайльд проиграл ему на любовном фронте, Брэм по-прежнему завидовал его творческой репутации. Чтобы не сойти с ума, он старался не терять связи с литературным миром – не требуя гонорара, вел колонку театральной критики в «Даблин мейл». И вот однажды, после выхода его блестящей рецензии на «Гамлета» с Генри Ирвингом в главной роли, великий шекспировский актер ввел Стокера в круг своих великосветских лондонских друзей.

Вскоре Брэм ушел со службы в конторе, чтобы стать импресарио и одновременно деловым компаньоном Ирвинга. Для него это был подарок судьбы: в соседстве с чужой славой воплощались, пусть даже косвенно, и его собственные мечты. Флоренс пророчила Брэму очередной неуспех, но когда деньги повалили валом, заметно переменилась во мнении. Теперь Стокеры водили знакомство со знаменитостями – в числе прочих с художником Джеймсом Мак-Нейлом Уистлером, поэтом Фрэнсисом Физерстоуном и сэром Артуром Конан Дойлем. Вращаясь в обществе великих, Брэм все же понимал, что в ряды элиты его приняли лишь благодаря дружбе со звездой. Между тем актер, сколько Стокер его ни упрашивал, наотрез отказывался ставить пьесы компаньона. Хотя Стокер без устали трудился, улаживая дела Ирвинга – даже устраивал ему свидания с женщинами, – тот относился к его сочинительству с пренебрежением.

И вот наконец Стокеру подвернулся шанс выступить на первый план. В 1890 году бывший друг и соперник, изменив своему привычному стилю, сочинил готическую фантазию «Портрет Дориана Грея», и она быстро завоевала популярность у читателей. Однако вскоре последовал внезапный арест Уайльда, вылившийся в процесс по обвинению в аморальных поступках; все это сопровождалось изрядной шумихой в прессе. Рассчитывая сыграть на последних литературных веяниях, Стокер решил последовать примеру Уайльда и его предшественников – Мэри Шелли и Джона Полидори. Летом 1816 года лорд Байрон, прославленный поэт, устроил забаву для себя и своих гостей, предложив каждому из собравшихся написать по страшной истории. Предполагалось, что состязание закончится триумфом лорда Байрона и Перси Шелли – оба они были состоявшимися литераторами. От жены Перси, Мэри Шелли, как и от доктора Джона Полидори, выдающихся успехов никто не ожидал. Но той ночью появились на свет роман «Франкенштейн» и рассказ «Вампир»; так двое наименее искушенных авторов создали два произведения, которым сопутствовал огромный успех. Стокер, обожавший готические ужасы, задался целью повторить достижения классиков. Такая возможность представилась ему, когда с заточением Уайльда под стражу в литературном мире осталась пустая ниша. Для Брэма настало время выйти из тени Ирвинга с Уайльдом. Он не добивался выгоды любой ценой – лишь верил, что его упорные старания должны когда-нибудь принести плоды.

Издатель и редактор не разделяли его энтузиазма, и это ничуть не удивило Стокера: в конце концов, его знали исключительно как автора популярных биографических и справочных трудов. А вот полное отсутствие поддержки со стороны Флоренс стало для него неожиданностью. Она считала, что Брэм попусту тратит время, сочиняя ужасы, и что подобные занятия ниже их семейного достоинства. В итоге Стокер понял: в своих потугах стать известным романистом он совершенно одинок.

Лучше бы ему тогда поискать другого редактора и нового издателя. Вне всяческих сомнений, те двое желали его книге провала – в надежде, что Стокер «образумится» и вернется к документальной прозе. Эти кретины не только сменили название с «Не-мертвый» на «Дракула», но и выкинули из романа сотни важнейших страниц. Вряд ли кто-нибудь осмелился бы подвергнуть цензуре сочинения Уайльда! Более того, издатель даже и не пытался рекламировать «Дракулу» среди почитателей «Дориана Грея». Само собой, в неизбежно низких продажах винили одного автора.

Минуло столько лет, а тень бывшего друга все еще нависала над Брэмом. Даже во время тюремното заключения Уайльда, даже после его смерти тиражи «Дориана Грея» расходились быстрее, чем издатели успевали печатать книги. Стокер уповал на публичную похвалу от Ирвинга. Вместо этого актер назвал роман «отвратительным», – и единственного слова хватило, чтобы убить все надежды Стокера; этого он Ирвингу так и не простил.

Через несколько лет Ирвинг скончался, навеки лишив их обоих возможности помириться. К великому удивлению Стокера, актер завещал театр «Лицей» ему. Впервые что-то оказалось полностью в его власти. Вот только зрители, не видя имени Генри Ирвинга на афишах, предпочитали теперь сидеть по домам. Постепенно лучшие члены труппы разбрелись по конкурирующим театрам. «Лицей» нес колоссальные убытки; положение становилось невыносимым.

Брэм понимал: в пьесе его жизни наступил последний акт, и другого шанса прославить свой роман ему уже не выпадет. Чтобы продажи возросли, театральной версии «Дракулы» должен сопутствовать успех. Если пьеса провалится, второй попытки не будет: слишком ослабло его здоровье. Стокер не хотел остаться в памяти потомков блеклой сноской в богатой биографии Ирвинга. Поэтому именно ему решать, кто будет звездой постановки – ему, а не Гамильтону Дину или Квинси Харкеру.

Брэм окинул взором ряды бордовых кресел. Если этот зал заполнится, то лишь благодаря ему.Надо срочно вернуть Бэрримора и хотя бы частично восстановить контроль над собственной пьесой. Какая ирония: придется воспользоваться адской машиной Дина, чтобы отправить американцу телеграмму в Саутгемптон. В главной роли он желает видеть Бэрримора, и точка. Идти на компромиссы у Брэма не было ни желания, ни времени.