Текст книги "Охота на «кротов»"
Автор книги: Дэвид Уайз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
Но другой новостью о проникновении в английские спецслужбы ЦРУ поделилось: Анатолий Голицын рассказал о советском шпионе в британском адмиралтействе. Последовавшее расследование сузило круг подозреваемых, но не выявило «крота». Теперь Носенко сообщил дополнительные детали, что дало возможность англичанам тремя месяцами позже, в сентябре 1962 года, арестовать Уильяма Джона Вассала, клерка адмиралтейства[67]67
Сотрудники отдела контрразведки не приняли в расчет наводок Носенко в деле Вассала. «Информацию о Вассале дал нам Голицын, – говорил заместитель Энглтона Скотти Майлер. – Информация Носенко только ускорила события. Он был уже почти у них в руках. Его схватили бы в любом случае».
[Закрыть].
В 1954 году Вассал был направлен в Москву в качестве клерка при военно-морском атташе. Он удовлетворительно справлялся со своей работой, несмотря на «вызывающую раздражение женоподобную внешность». И хотя сослуживцы за глаза называли его «Вера», вряд ли кто-то из них допускал, что КГБ понял, что он гомосексуалист, которого можно шантажировать. В заявлении в Специальный отдел Вассал указывал, что помнит, как его накачали коньяком и сфотографировали голым в постели с «двумя или тремя» приятелями – точно сказать не может – в «нескольких компрометирующих сексуальных позах». Русские использовали эти фотографии, чтобы вынудить его заниматься шпионажем в Москве, а позднее в Лондоне. Когда ему надо было встретиться в Лондоне со своими советскими «партнерами», рассказал он, он должен был нарисовать кружок на дереве розовым мелком.
По словам Кайзвальтера, Носенко было известно, что «этот человек работает в адмиралтействе и что он гомосексуалист». «Он объяснил мне, как он это обнаружил. Из Англии вернулся советский оперативный сотрудник и в Москве получил награды. Вокруг этого было так много шума и зависти! Предполагалось, что этот человек добился большого успеха. Но каким образом, Носенко услышал об этом в служебных коридорах».
Кайзвальтер вел опрос Носенко в стремлении побольше узнать о том, какой ущерб причинил Эдвард Эллис Смит, резидент ЦРУ в Москве, которого поймала в ловушку его горничная из КГБ и которого уволили с работы. Носенко, по словам и Кайзвальтера, и Бэгли, подтвердил, что Смит был скомпрометирован. Фактически Носенко заявил, что, поскольку его подразделение работало по американскому посольству, он лично имел отношение к делу Смита. «У Носенко на связи была девушка Валя, – сказал Кайзвальтер. – Именно Носенко раскрыл, что КГБ прозвал Смита «Рыжим» за цвет его волос».
Кайзвальтер рассказал, что КГБ вынудил Смита прийти на одну встречу и пытался организовать следующую. «Носенко сообщил, что Смит йе хотел идти на вторую встречу. Носенко спросил девушку: «Собирается ли он на эту встречу?» По словам Носенко, девушка ответила, что перед ним (Смитом) стоит гамлетовский вопрос – быть или не быть».
Были и другие разоблачения. Голицын предупредил ЦРУ, что один из канадских послов в Москве был гомосексуалистом. Теперь Носенко подтвердил, что таким послом был Джон Уоткинс, выдающийся ученый, работавший в Москве в середине 50-х годов. По словам Кайзвальтера, Носенко поведал о том, как Уоткинс и министр иностранных дел Канады Лестер Пирсон присутствовали на обеде на даче Хрущева в Крыму в 1955 году. По мере возлияний советский лидер начал «подкалывать» Уоткинса. «Опьяневший Хрущев со знанием дела отпускал замечания в адрес Уоткинса, – продолжал Кайзвальтер. – Он сказал: «Не всем здесь нравятся женщины». Среди гостей был генерал Олег Михайлович Грибанов, который работал по иностранцам в Советском Союзе и теперь готов был лопнуть от ярости»[68]68
Когда позднее Уоткинса допрашивали в королевской канадской конной полиции (КККП), он, тогда уже в отставке, сообщил, что был гомосексуалистом и имел гомосексуальные связи в Советском Союзе, но отрицал, что передавал секреты КГБ или поддерживал Советский Союз как во время работы послом, так и позднее в качестве помощника заместителя министра иностранных дел в Оттаве. Допрос Уоткинса начался в Париже, где он проживал, и был продолжен в Лондоне и Канаде. Допрос оборвался 12 октября 1964 года, когда он внезапно скончался от сердечного приступа в своем номере монреальского отеля в присутствии двух следователей КККП. ЦРУ почти не сомневалось, хотя и не имело доказательств, что он был скомпрометирован. Подробный отчет по делу Уоткинса см. Sawatsky J. For Service Rendered. – Ontario, 1986.– P. 172–183.
[Закрыть].
Носенко также дал описание операций КГБ в Женеве, важной разведывательной базе, поскольку там часто проводились международные встречи, многие под эгидой структур Организации Объединенных Наций, штаб-квартиры которых находились в этом городе. «Носенко сообщил нам, сколько оперативных сотрудников находилось в Женеве, как они действовали в этом городе, какую вычислительную технику использовали для наблюдения. Они держали под контролем все каналы полиции. По его словам, в Женеве они брали напрокат автомобили, чтобы их собственные автомашины не были засвечены».
В ходе встреч на конспиративной квартире в Женеве Носенко также сообщил, что Советы осуществили проникновение в операцию ЦРУ против одного сотрудника КГБ, Операция началась с того, что женщина-агент, работавшая на ЦРУ в Вене, призналась своим руководителям в своей опасной любовной связи. «Она влюбилась в сотрудника КГБ, с которым встретилась в Советском Союзе, – вспоминал Кайзвальтер. – Этот парень выехал из Москвы, прибыл в Одессу и оттуда пароходом отправился в Пирей, чтобы встретиться с девушкой в Вене. Идея состояла в том, чтобы скомпрометировать этого сотрудника КГБ. Но поскольку Носенко обо всем знал, это означало, что советский офицер действовал под контролем». Для Кайзвальтера это стало еще одним сообщением, которое «помогло доказать искренность Носенко».
Одно из заявлений Носенко было трудно проконтролировать даже для ЦРУ. По словам Кайзвальтера, Носенко сообщил ему, что Советы имеют изобличающие данные на обозревателя Джозефа Олсопа, гомосексуалиста: у них есть фотографии и, как только он выйдет за рамки, они могут шантажировать его, если он не будет писать то, что они хотят. «Над ним постоянно занесен меч», – сказал Носенко. Тогда Кайзвальтер пошел к Тому К. (Томас Карамессинес, в то время помощник заместителя директора по планированию), он приказал вырезать этот кусок из пленки и не вести запись этой темы, потому что Олсоп был близким другом президента. «Он приказал мне вырезать эту часть беседы из пленки, и я сделал это», – сказал Кайзвальтер. Олсоп, один из наиболее влиятельных вашингтонских обозревателей, был другом не только президента Кеннеди, но и многих других известных политических деятелей. Изысканный в манерах, эрудированный, он был к тому же коллекционером, искусствоведом и писателем. Но если бы Советы попытались оказать на него давление, их усилия вряд ли могли увенчаться успехом: Олсоп был закоренелым антикоммунистом и суровым критиком Советов во всех своих произведениях. Он постоянно предупреждал, что в военной области Советы опережают Соединенные Штаты и что Вашингтон столкнется с «ракетным прорывом». Он скончался в августе 1989 года в своем доме в Джорджтауне в возрасте семидесяти восьми лет[69]69
Друзья Олсопа, даже те из них, кто знал его долгое время, мало чем прояснили этот вопрос. Том Ламберт, иностранный корреспондент и коллега Олсопа по «Нью-Йорк геральд трибюн», сказал, что слышал историю об Олсопе и русских. «Я слышал, – сказал Ламберт, – что у русских были фотографии, что они засняли его с каким-то молодым парнем». Ламберт освещал войну в Корее для агентства «Ассошиэйтед пресс», когда впервые встретился с Олсопом, и, хотя он знал обозревателя почти сорок лет, представления не имел, был ли тот «голубым»: «Если это и так, Джо, разумеется, никогда не говорил об этом». Дон Кук, корреспондент «Трибюн» в Париже в течение многих лет, сказал: «Моя собственная догадка состоит в том, что он (Олсоп) в действительности был симпатичным асексуа-лом. Он был настолько занят собой, что просто не мог допустить отношений с женщиной в своей жизни. Я не знаю, насколько активно он преследовал женщин, но, безусловно, он не преследовал мужчин. Несколько лет он состоял в браке с Сьюзен Мэри Пэттен». Но, добазил Кук, что было в действительности, он не знает.
[Закрыть].
Носенко также рассказал о системе КГБ «литра» – об использовании определенных химических веществ в ходе секретных операций. «Носенко говорил, что советская контрразведка использует «литру» для того, чтобы помечать почтовую корреспонденцию или фиксировать местонахождение людей, – сообщил Кайзвальтер. – Один посольский служащий на переходе ожидал зеленый свет. Рядом с ним стояла симпатичная пожилая дама, также собиравшаяся переходить улицу. Она нажимала кнопку баллончика, и тонкая струйка жидкости попадала на его ботинки. Если бы за этим человеком пустили собак – колли и овчарок, они смогли бы взять его след»[70]70
Как объяснил Кайзвальтер, «литра» была предшественницей «шпионской пыли», которую КГБ использовал при наблюдении за западными дипломатами и журналистами и их контактами. Открытие Соединенными Штатами в августе 1985 года того факта, что Советы используют «шпионскую пыль», вызвало ярость. Советы наносили на руль автомобилей или на дверные ручки квартир американских дипломатов, вероятно, включая и сотрудников ЦРУ московской резидентуры, невидимую пыль – химическое вещество нитрофенилпентадинал, с тем чтобы мельчайшие следы его оставались на руках или одежде советских граждан, с которыми они вступали в контакт. Ученые США анализировали и испытывали это вещество в течение полугода и в начале 1986 года пришли к заключению, что «в количествах, используемых Советами, «шпионская пыль» не представляет опасности для здоровья». Испытания также показали, что лиминол, второй препарат, использовавшийся КГБ для слежки, не опасен для людей.
[Закрыть].
Когда беседы с Носенко в Женеве близились к концу, сотрудники ЦРУ выработали план будущих встреч. «Он согласился вновь вступить в контакт, – рассказывал Кайзвальтер, – но настаивал, чтобы повторной связи не было в Советском Союзе, где наблюдение со стороны его собственных коллег делало такую попытку исключительно опасной. Пять или шесть агентов (русских, работавших на ЦРУ) были потеряны в результате повторной связи в Советском Союзе.
Теперь нам предстояло разработать план связи для Носенко. Прежде чем покинуть Женеву, я связался с управлением безопасности и получил несколько надежных адресов в Нью-Йорке. Мы остановились на адресе в Манхэттене человека, который являлся агентом ЦРУ. На основании этих планов мы договорились с Носенко, что он вступит с нами в повторную связь с любой территории свободного мира, отправив на нью-йоркский адрес письмо или телеграмму». Носенко проинструктировали, что он должен подписать свою телеграмму именем «Алекс».
«Спустя три дня после отправления телеграммы мы встречаемся в вестибюле кинотеатра, название которого начинается с буквы, ближе всего расположенной в алфавите к букве А, в городе, из которого отправлена телеграмма»[71]71
Если бы Носенко выбрал вариант вступления в контакт с помощью письма или почтовой открытки, процедура несколько менялась бы, поскольку невозможно рассчитать, сколько времени уйдет на то, чтобы письмо дошло до Манхэттена. Итак, если Носенко будет вступать в повторный контакт с помощью письма, он, как его проинструктировали, должен датировать письмо несколькими днями позже фактической даты его отправления. Встреча должна состояться спустя три дня после даты, указанной в письме.
[Закрыть].
И они разъехались. «Мы подарили Носенко отрез ткани на платье для его жены. Мы так поступали и прежде в отношении других добровольных информаторов. Он поблагодарил нас за лекарство и, разумеется, заучил адрес в Нью-Йорке».
Кайзвальтер и Бэгли приняли меры предосторожности, чтобы не потерять записи опроса Носенко. «Мы покинули Женеву на разных самолетах, – вспоминал Кайзвальтер. – У одного из нас были записи, у другого – магнитофонные ленты».
Бэгли и Кайзвальтер возвратились в Лэнгли, уверенные, что добились крупного успеха – сотрудник КГБ щедро выкладывал секреты и, что редко среди офицеров советской разведки, согласился остаться агентом на месте. И хотя он исключил всякие контакты в Москве, но согласился на возможную повторную связь с ЦРУ. Ведь, с точки зрения Лэнгли, более желательно иметь агента на месте, чтобы продолжать черпать информацию из стен КГБ. Носенко и ЦРУ пошли на взаимный компромисс: он возвратился в СССР, и это предпочтительнее в сравнении с тем, что случалось с большинством добровольных информаторов, таких как Голицын, который настаивал на немедленном переходе на Запад. Перебежчиков можно было допрашивать и выуживать из них все, что они знают, но наступал момент, когда их информация заканчивалась. Для ЦРУ агент на месте, даже такой, как Носенко, имел гораздо большую ценность.
Оба оперативных сотрудника были в восторге от своего улова: «Вайрлес»; разоблачения Бориса Белицкого, агента-двойника, действовавшего против ЦРУ, которому уже не суждено спеть «Звездно-полосатый флаг» тем необычным способом, какой предложил проверявший его оператор полиграфа; дело красавца-армянина и та серьезная опасность, которую Кайзвальтер уловил в операции с Пеньковским; микрофоны в стенах американского посольства в Москве; проникновение в английские спецслужбы в Швейцарии; информация, которая должна была привести к аресту Уильяма Джона Вассала, клерка британского адмиралтейства; новая деталь о компрометации на сексуальной почве Эдварда Эллиса Смита, резидента ЦРУ в Москве; советское проникновение в действия ЦРУ, направленные на вербовку пылко влюбленного сотрудника КГБ в Вене; прокат автомобилей КГБ и другие профессиональные хитрости в Женеве; система «литра» – впечатляющий перечень.
Бэгли, не чуя под собой ног от радости, доложил Джеймсу Энглтону о своих встречах с Носенко в Женеве. Энглтон приветствовал его с энтузиазмом отца, маленький сынишка которого с триумфом притащил домой дохлую бродячую кошку.
В пантеоне перебежчиков Энглтона имелось место только для одного божества. Анатолий Голицын предсказал это; он предупредил, что другие перебежчики или агенты, опровергающие его предупреждения о наличии «крота» в ЦРУ, не будут восприниматься всерьез. По мнению начальника контрразведки, именно так и получилось с Носенко, с его объяснением причины приезда Ковшука в Вашингтон и твердым заявлением, что он не знает никакого советского агента по кличке «Саша», работающего в ЦРУ.
«По возвращении я думал, что он был искренним, – вспоминал Бэгли. – Я был полон энтузиазма в отношении Носенко. Энглтон сказал: „Прежде чем организовать следующую встречу, я хотел бы, чтобы ты посмотрел дело другого перебежчика, Голицына“. Я прочел досье, пришел и сказал: „Что-то не так. Думаю, мы получили не то, что нам надо“».
Позднее говорили, что Энглтон использовал всю свою огромную силу убеждения, чтобы воздействовать на Бэгли и склонить этого более молодого сотрудника к своей точке зрения. По словам Бэгли, не все было именно так. Разве не Энглтон повлиял на точку зрения Бэгли? «Нет, – ответил тот. – Информация изменила мою точку зрения»[72]72
Впоследствии Бэгли сообщил в своих свидетельских показаниях в комитете палаты представителей: «Взятый в отдельности Носенко в моих глазах выглядел хорошо… но на фоне Голицына, донесения которого я увидел тогда, когда прибыл в штаб-квартиру после встреч с Носенко, имевших место в 1962 году, последний смотрелся очень странно». См. Investigation of the Assassination of President John F. Kennedy. Hearings. Select Committee on Assassination of the U. S. House of Representatives. – March 1979.– Vol XII. – P. 594.
[Закрыть].
В ЦРУ наметилась тонкая трещина, которой со временем суждено было обернуться катастрофическим землетрясением. Начиная с этого момента группа лиц в ЦРУ во главе с Энглтоном и примкнувший к ней Бэгли должны были создать непоколебимую убежденность в том, что Юрий Иванович Носенко является подставой под контролем КГБ. «Война перебежчиков» началась.
Но война эта фактически велась не по поводу противоречий в искренних признаниях Анатолия Голицына и Юрия Носенко, хотя это и послужило полем боя, на котором разгорелась жестокая схватка. В действительности война шла по поводу «кротов».
ГЛАВА 7
Кольцо сжимается
У Питера Карлоу пока не возникло и мысли о том, что и ЦРУ, и ФБР теперь подозревали, что он и есть «Саша», неуловимый советский «крот», настоящее имя которого, по словам Анатолия Голицына, начиналось с буквы «К».
Каждый день Карлоу являлся на работу в государственный департамент в качестве представителя ЦРУ в центре операций. К началу 1962 года весь огромный аппарат безопасности правительства Соединенных Штатов нацелился на Карлоу, который стал золотой рыбкой в чане. Это дело считалось настолько важным, что о нем поставили в известность Эдгара Гувера, директора ФБР, а директора ЦРУ Джона Маккоуна полностью информировали о ходе исключительно секретного расследования.
Первое слабое подозрение, что что-то, видимо, не так, поначалу вызвало у Карлоу лишь смутное чувство тревоги, какое испытываешь в затишье перед летней грозой. Этим слабым предвестником явилось предложение в конце 1962 года явиться в одно из зданий ЦРУ, на котором не было никаких вывесок и которое находилось на Н-стрит, 1717, в центре Вашингтона. Там его ожидали два агента ФБР.
«Они выглядели стандартно, – вспоминал Карлоу. – Черные костюмы, белые сорочки, черные галстуки, темные волосы. Оба агента расспрашивали меня о кузнеце-немце, с которым я работал. Это был этнический немец, выросший в России, но во время войны он через линию фронта перебрался в Германию. Мне сказали, что он хочет бежать в СССР, что у этого парня, старого кузнеца, проживавшего в Бетесде, есть тетка, которая настаивает на его возвращении в Советский Союз. Я знал, что ему это ни к чему. Кузнец работал частным гравером в Вашингтоне – я посещал его время от времени. Они якобы хотели, чтобы я оценил возможности его возвращения. Я сказал им, что он не вернется. Я знал, что это чушь. Он ничего не выиграет, если вернется назад.
Я понял, что что-то не так, но не знал – что. Моя реакция была следующей: как могли эти два агента ФБР так ошибаться и почему именно я? Оглядываясь назад, можно сказать, что эта беседа была лишь предлогом для встречи со мной».
Агенты ФБР хотели поближе познакомиться с человеком, который, как им сказали, мог оказаться советским шпионом. Но в то время Карлоу не придал этому случаю особого значения. Он написал докладную записку «лично» Ричарду Хелмсу, заместителю директора по планированию, в которой сообщил о странной беседе с представителями ФБР, и выбросил это из головы.
Спустя несколько недель другое незначительное событие заронило искру тревоги. У дома Карлоу на Клингл-стрит в северо-западной части Вашингтона, где он проживал со своей женой Либби, появились два других агента ФБР. «Они сказали, что по этой же улице проживает подозрительная пара, они немцы, но могут оказаться шпионами одной недружественной страны. Можно ли использовать мой гараж для установки подслушивающего оборудования? На следующий день по всему было видно, что мой телефон прослушивается». В конце концов, Карлоу был техническим экспертом ЦРУ и ему были известны эти признаки. «Сигнал после набора номера поступал с задержкой, потому что подслушивающее устройство требовало дополнительного отвода на линии. С телефонами было не все в порядке».
Теперь Карлоу знал, что является объектом какого-то расследования, но он особо не беспокоился. Он все еще надеялся, что после работы в государственном департаменте Хелмс назначит его руководителем отдела технических служб. Может быть, посещения представителей ФБР просто часть необычно тщательной проверки благонадежности для столь ответственного поста.
Но даже если, это и так, странные встречи с ФБР лишали покоя. Карлоу стал нервничать. Однажды утром он выглянул из окна и увидел человека, что-то делающего на телефонном столбе у его дома. «Я позвонил в телефонную компанию, и мне сказали, что по нашей улице никаких заказов на работы не поступало».
«Вскоре после этого произошел пятый странный инцидент. Представители компании прибыли для чистки нашей печи – бесплатно, любезность фирмы «Вашингтон гэз лайт». Я сказал им, что мы только что ее чистили. Но они все равно ее прочистили».
А за кулисами, в недрах аппарата безопасности, разворачивалась скрытая драма. Ряд факторов в своей совокупности сделал Карлоу главным подозреваемым в охоте за «кротами» почти сразу же после прибытия Голицына в Вашингтон. Прежде всего, имелся документ, о котором рассказал советский перебежчик; он давал основания полагать, что КГБ знал о попытке ЦРУ скопировать советское подслушивающее устройство, обнаруженное внутри герба в американском посольстве в Москве. В свою очередь, это заставило детективов сконцентрировать свое внимание на Карлоу, совет технических потребностей которого работал над созданием такого устройства. Кроме того, поскольку его имя начиналось с буквы «К», он служил в Германии и его фамилия по рождению была славянского происхождения, то есть все элементы, которые сообщил Голицын, казалось, соответствовали данным о «Саше», следователи из ЦРУ были уверены, что «крот» у них в руках.
9 января 1962 года, спустя немногим более трех недель после перехода Голицына на Запад, Шеффилд Эдвардс, начальник управления безопасности ЦРУ, решил, что дело Карлоу достаточно серьезное и что необходимо предупредить ФБР и заручиться его поддержкой[73]73
Памятная записка ЦРУ от 13 января 1975 года. Что происходило внутри ЦРУ и ФБР, можно извлечь по крупицам из находившихся под жесткой цензурой секретных документов, рассекреченных и преданных гласности ЦРУ спустя много лет, и из дополнительных материалов, полученных из ФБР на основании Закона о свободе информации. Приводимые факты частично основаны на этих материалах.
[Закрыть]. Видимо, это решение Эдвардса было достаточно естественным, поскольку широко бытовало мнение, что шеф безопасности – человек Гувера в ЦРУ. К 15 января, как свидетельствуют правительственные архивные документы, «установка для […] по Объекту была на месте» – явная ссылка на прослушивание телефонных разговоров Карлоу[74]74
Докладная записка штаб-квартиры ФБР от 15 января 1962 года.
[Закрыть].
Спустя три дня ФБР было официально уведомлено соответствующим ведомством, что Карлоу «может оказаться идентичным […]» – явная ссылка на «Сашу»[75]75
Памятная записка ЦРУ от 13 января 1975 года.
[Закрыть].
5 февраля Шеффилд Эдвардс встретился с Сэмом Папичем, сотрудником Гувера, осуществлявшим связь с ЦРУ, и проинструктировал его и еще одного агента ФБР по делу Карлоу. С угрозой в голосе Эдвардс сообщил людям из ФБР, что «некоторые встречи… проходили в комнате цокольного этажа дома Объекта». Шеф безопасности ЦРУ был прав, хотя и не помышлял иронизировать: Карлоу с женой устроили вечеринку с немецким пивом и сосисками, чтобы отметить десятую годовщину подразделения технических средств ЦРУ, созданного Карлоу в Германии по распоряжению Ричарда Хелмса. Гостями были нынешние и бывшие технические специалисты ЦРУ.
Согласно докладной записке ЦРУ о встрече Эдвардса с Папичем, ФБР проинформировали, что «Объект все еще работает в центре операций государственного департамента, но готовятся планы его перевода на другое место работы». ЦРУ «будет оказывать всю возможную помощь».
Между двумя ведомствами всегда существует традиционная напряженность в делах, связанных с подозрением в шпионаже. ЦРУ как разведывательное ведомство стремится оценить ущерб и по возможности использовать в оперативных целях то, что становится ему известно. ФБР, как оружие министерства юстиции, хочет упрятать шпионов в тюрьму. Эти две цели приходят в столкновение, именно поэтому ЦРУ пыталось действовать дипломатично, когда попросило ФБР помочь в расследовании дела Карлоу. В ходе встречи представители ФБР отметили, что «главная цель ФБР – судебное преследование, если будет заведено уголовное дело». ЦРУ, спокойно уверял агентов ФБР Эдвардс, придерживается «известной точки зрения» в отношении уголовного преследования, хотя «управление, разумеется, крайне заинтересовано» в том, чтобы определить, является ли Питер Карлоу советским шпионом, «и если да, то какую информацию ведомства раскрыл Объект».
Через четыре дня, 9 февраля, «г-н Папич сообщил, что данный вопрос доведен до сведения г-на Гувера и что принято решение о том, что ФБР будет расследовать дело Объекта в полном объеме»[76]76
Данные о встрече ЦРУ с представителями ФБР 5 февраля и о согласии Гувера провести полное расследование по делу Карлоу взяты из «Меморандума ЦРУ в деле от 14 февраля 1962 года». Подпись на документе была изъята цензорами ЦРУ, но почти наверняка она принадлежала Шеффилду Эдвардсу, начальнику управления безопасности ЦРУ.
[Закрыть].
Неудовлетворенное темпами расследования ФБР, ЦРУ настаивало на том, чтобы бюро провело с Карлоу «беседу под каким-либо предлогом». Эдгар Гувер отнюдь не любил, чтобы его поучали, как руководить ФБР, особенно если это исходило от ЦРУ. 6 марта Гувер сдержанно информировал Маккоуна, директора ЦРУ, о том, что ФБР приняло решение о проведении «осторожного расследования прошлого Карлоу и его нынешней деятельности», И далее добавил: «…естественно, в это время мы не намерены встречаться с ним в целях проведения опроса». Но в процессе расследования, добавил Гувер, «Карлоу будет соответствующим образом опрошен» и результаты будут сообщены ЦРУ[77]77
Памятная записка Гувера Маккоуну от 6 марта 1962 года
[Закрыть]. Над Карлоу установили жесткое наружное наблюдение, и каждый его шаг тщательно контролировался в течение года.
Когда Карлоу отправился в Филадельфию, прихватив с собой большой ящик, агенты ФБР не спускали с него глаз в надежде, что, может быть, им представляется счастливый случай продвинуть дело. Видели, как он вошел в здание и спустя три часа вышел оттуда уже без ящика. Для наблюдавших за ним агентов ФБР действия Карлоу выглядели зловещими, тем более что они не могли заглянуть внутрь здания. В отчете ФБР о наружном наблюдении говорилось:
«В ходе наблюдения на Саут-Броуд, 1127, проведенного специальным агентом Федерального бюро расследований, обнаружено трехэтажное кирпичное строение… Отмечено, что наблюдение за происходящим внутри служебного здания невозможно, поскольку жалюзи плотно закрывают все окно на внешней стороне здания». Если бы люди ФБР считали, что Карлоу доставил коробку, полную секретов ЦРУ, на какой-то советский объект, они были бы разочарованы, узнав правду. Карлоу отправился в Филадельфию для примерки нового протеза и замены старого, которым он пользовался. «Это была моя нога, – пояснил Карлоу. – И вывеска на фасаде здания гласила: „Б. Питерс и компания. Ортопедическая обувь и протезы“». Он помолчал и добавил: «В коробке лежал мой протез».
Многим должностным лицам контрразведки и безопасности в значительной мере присуще предположение, что все чужое вполне может оказаться предательским, а в лучшем случае – антиамериканским. Поэтому, когда управление безопасности ЦРУ, контрразведка и разведывательный отдел ФБР начали копать биографию Карлоу, они обнаружили достаточно настораживающего материала, способного усилить их прирожденную ксенофобию.
Начать хотя бы с того, что при рождении и до шестнадцати лет он носил фамилию не Карлоу, а Клибан-ский. И она не только начиналась с буквы «К», но и была славянского происхождения. Не требуется большого воображения, чтобы представить, как те же самые детективы, которых охватывает подозрение, когда герой войны отправляется в Филадельфию с протезной ногой в коробке, отреагировали, обнаружив русскую по звучанию фамилию его семьи. В конце концов, ведь это была эпоха Эдгара Гувера.
И действительно, когда спустя более года после того, как ЦРУ начали секретное расследование, в итоге Карлоу столкнулся с ФБР и был допрошен, агенты бюро неоднократно задавали ему вопросы о биографии и национальности его отца и о несовпадении записей о месте рождения отца в различных документах, которые Карлоу заполнял.
Сергей Клибанский (отец Карлоу) родился 18 апреля 1878 года во Франкфурте, в Германии. Он был певцом и учителем пения и к тридцати годам стал самым молодым директором крупной Берлинской консерватории. Мать Карлоу, Ферида Вайнерт, происходила из влиятельной семьи, которая владела ткацкой фабрикой в Силезии. В 1910 году Сергей и Ферида прибыли в Нью-Йорк, куда отца Карлоу пригласили в качестве преподавателя пения.
«Они были приняты очень солидным социальным кругом, – сказал Карлоу, – патронами оперы, людьми, проживавшими на Холме Джорджа Вашингтона. Затем разразилась война». Клибанские остались в Соединенных Штатах.
Они стали натурализованными американскими гражданами в 1921 году, в год рождения своего сына Сержа Питера. Его отец, хотя и был немцем, иногда заявлял, что родился в России. «В первую мировую войну лучше было быть русским, чем немцем», – говорил Карлоу. Он предполагал, что его отец, вращавшийся в музыкальном мире, возможно, тоже думал, что для его карьеры лучше быть русским. Каковы бы ни были причины, Сергей Клибанский не мог предугадать, что незначительные изменения, внесенные в его прошлую биографию, спустя почти полвека поставят его сына в очень затруднительное положение[78]78
При рождении Карлоу 5 марта 1921 года в свидетельстве о рождении местом рождения его отца была записана Россия. Но уже в следующем месяце, апреле, при заполнении документов натурализации его отец правильно указал страну своего рождения – Германию. ФБР побеспокоилось о том, чтобы подтвердить это, обнаружив свидетельство о рождении Сергея Клибанского во Франкфурте-на-Майне.
[Закрыть].
В своей деятельности Сергей процветал. «Он давал уроки звездам «Метрополитен-опера», Джеральдине Феррар и другим», – рассказывал Карлоу. И в бурные двадцатые годы семья Клибанских вела роскошную жизнь, путешествуя первым классом на океанских лайнерах через Атлантику и проводя время то в Берлине, то в своей квартире в районе Уэст-Сайд в Манхэттене. «Мои родители раз в год или в два года ездили в Германию. К четырнадцати годам я четырнадцать раз пересек океан. В Берлине я год учился в школе, в первом классе»
Но в годы Великой депрессии все рухнуло. «Все средства отца были вложены в ценные бумаги под 10 % прибыли», – сообщил Карлоу. Рано утром 17 сентября 1931 года, когда вся семья еще спала, отец вышел на кухню и открыл кран газовой печи. Спустя несколько мгновений в возрасте 53 лет он умер.
В 1937 году Питер окончил школу, и в том же году семья в законном порядке изменила свою фамилию на Карлоу. Он получил право на стипендию Суартмора и с началом войны пошел служить в ВМС и УСС. В 1947 году, когда недавно созданное ЦРУ обратило внимание на доводы Карлоу в пользу создания более совершенного шпионского технического оборудования, он был принят на работу в это ведомство. Он возглавил службу специального оборудования и занимался «жучками» и другими устройствами шпионажа, пока в 1950 году Ричард Хелмс не отправил его в Германию для создания лаборатории в пригороде Франкфурта.
В 1952 году, работая в Германии, Карлоу женился на Элизабет («Либби») Рауш, которая поступила в ЦРУ вскоре после окончания колледжа и была направлена на работу в Хёхст в техническое подразделение Карлоу. Позднее она работала в контрразведке, в советском отделе во Франкфурте и Мюнхене, но ушла из ЦРУ незадолго до рождения первого ребенка в 1953 году. Какое-то время мать Карлоу также работала в ЦРУ, в управлении подготовки кадров, а впоследствии в качестве внештатного преподавателя немецкого и итальянского языков.
В 1956 году Карлоу вернулся в Центр и продолжил свою работу в отделе стран Восточной Европы, а также в качестве заместителя начальника отдела экономических мероприятий. В 1959 году он организовал совет технических потребностей, подразделение ЦРУ, которое наряду с другими программами пыталось скопировать «жучок», обнаруженный в гербе, и стал его секретарем.
Летом 1961 года Хелмс направил его в центр операций государственного департамента. А спустя шесть месяцев бежал Голицын, и Карлоу, который добился руководящих постов в ЦРУ, внезапно был заподозрен в том, что является советским шпионом и предателем своей страны, о чем сам он и не догадывался. В обстановке того времени, видимо, не имело никакого значения, что он, по крайней мере, чуть не погиб, защищая ее.
Летом 1962 года Карлоу встретился с Хелмсом и просил отозвать его из госдепартамента. «Я попросил освободить меня от этой работы, потому что там мне ничего не светило. Я хотел занять должность начальника отдела технических служб. Хелмс не отказал мне, но и не предложил работу». Он, казалось, предоставил Карлоу полную свободу действий. «А пока, – сказал Хелмс, – приведите в порядок кое-какие дела для меня. Возвращайтесь в отдел экономических мероприятий». Заместитель директора ЦРУ по планированию не дал никаких точных указаний, но Карлоу понял, что Хелмс негласно предлагает свернуть некоторые операции этого подразделения, если не весь отдел. Это была деликатная задача, поскольку несколькими годами ранее Карлоу работал в этом отделе. Теперь ему предстояло вернуться туда, чтобы поработать топором для Хелмса. Ему отводилась роль, которая не способствовала росту его популярности среди бывших коллег в отделе.
Когда Карлоу появился в своем бывшем подразделении, он столкнулся с комической операцией ЦРУ, которая могла бы сойти прямо со страниц одного из романов Ивлина Во. Объектом являлось государство Западной Африки – Гвинея. «Одному бизнесмену из Бруклина дали деньги, чтобы он купил грузовое судно и импортировал товары из Гвинеи с целью продемонстрировать гвинейцам прелести свободного рынка, – вспоминал Карлоу. – Ему удалось закупить судовой груз гвинейских бананов – зеленых с черными точками. Он пытался продать их компании детского питания «Джербер». Но кто-то в компании решил, что это не то, что им хотелось бы. В конце концов он продал эти бананы Польше с убытком, который возместило ЦРУ».
Помимо того что «Джербер» не захотела закупить зеленые бананы с пятнами для детского питания, имелась еще и крохотная финансовая проблема. «В этой торговой операции с Гвинеей сто тысяч долларов ока-запись пропавшими бесследно. Я рекомендовал прикрыть ее, но сотрудники отдела посчитали, что я делаю это со зла. Однако я установил, что в Гвинее уже обосновались три крупные американские компании, и усомнился в обоснованности этой операции».
К началу осени Карлоу завершил свою работу в отделе экономических мероприятий и тянул время. «Я был в затруднительном положении. У меня не было оснований считать, что я под подозрением. Я чувствовал затянувшуюся вендетту со стороны сотрудников отдела экономических мероприятий. И когда моя карьера стала пробуксовывать, я подумал, что, возможно, это результат внутренней вражды».
Еще когда начались странные посещения людей ФБР и чистильщиков печей, Карлоу на короткое время обрел надежду, что в его судьбе наступает улучшение. В конце концов, может быть, его проверяют для работы в отделе технических служб.
Однако к Рождеству Карлоу получил убийственные новости. Ему отказали в должности начальника отдела технических служб. «В ярости я отправился к Хелмсу», – сказал Карлоу. Проработав с Хелмсом не один год, Карлоу решил, что он достаточно хорошо знаком с ним, чтобы заглянуть к заместителю директора по планированию домой. В один из воскресных вечеров в самом начале нового года Карлоу отправился к дому Хелмса на Фессенден-стрит в северо-западной части Вашингтона.
Встретившись с заместителем директора по планированию, Карлоу сказал, что хочет знать, что происходит.
«О’кей, – ответил Хелмс, – вы услышите об этом в понедельник». Хелмс не развил свою мысль, но в тот вечер Карлоу уехал с чувством, что, по крайней мере в недалеком будущем, его ожидает какое-то новое назначение. И действительно, в понедельник Карлоу позвонили от Говарда Осборна из управления безопасности ЦРУ. «Осборн сообщил, что по согласованию с Хелмсом мне предстоит поработать над одним секретным делом, связанным с безопасностью». Ему сказали, что он будет работать в региональном отделении ФБР в Вашингтоне в старом здании почтового управления на Пенсильвания-авеню.
