Текст книги "Охота на «кротов»"
Автор книги: Дэвид Уайз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА 11
Фокстрот
Джордж Кайзвальтер обеспечивал всю линию связи.
Адрес в Манхэттене, который он дал Юрию Носенко до того, как они отбыли в Женеву в 1962 году, принадлежал агенту ведомства. Если бы на этот адрес из-за границы пришло что-нибудь за подписью «Алекс», это означало бы, что Носенко пытается восстановить связь с ЦРУ.
Но Кайзвальтер не верил даже наиболее надежной, отлаженной связи. Он время от времени сам проверял ее. Может быть, они никогда ничего не получат от Носенко, но если он все же пришлет телеграмму, почтовую открытку или письмо на манхэттенский адрес, она должна сработать.
«Мы организовали линию связи. Я направил телеграмму резиденту в Копенгаген: «Пошлите телеграмму по следующему адресу в Нью-Йорке». Я периодически запрашивал контрольные телеграммы из Копенгагена, Женевы и других мест, чтобы поддерживать линию в рабочем состоянии и чтобы определить время прохождения сообщения к нам». Хронометраж был очень важен, поскольку ЦРУ должно было встретить Носенко, в каком бы городе он ни находился, в кинотеатре, название которого начинается с буквы, наиболее близкой к началу алфавита, через три дня после того, как он отправит телеграмму на адрес в Нью-Йорке.
Со времени первой встречи Носенко с ЦРУ в июне 1962 года в Лэнгли произошли перемены. Говард Осборн, сменивший Джека Мори на посту начальника советского отдела, в свою очередь, в 1963 году был заменен Дэвидом Мэрфи. В конце 1962 года Пит Бэгли вернулся из Швейцарии и стал работать в отделе в качестве офицера контрразведки. Когда Энглтон показал ему досье Голицына, он пришел к убеждению, что Носенко – подстава КГБ.
В конце января 1964 года Юрий Носенко вновь приехал в Женеву с советской делегацией по разоружению. «В Нью-Йорк пришла телеграмма, – рассказывал Кайзвальтер. – Я узнал об этом через несколько часов и вылетел в Женеву. Отдельно от меня туда же вылетел Бэгли».
Бэгли встретился с ним (Носенко) в вестибюле кинотеатра в Женеве[122]122
Бэгли не помнит точно, какой кинотеатр это был. Он говорит: «Я думаю, что это был „АВС“». В то время в Женеве был кинотеатр с таким названием.
[Закрыть]. Он передал Носенко записку с адресом конспиративной квартиры. «Мы пришли на конспиративную квартиру, но не на ту, что использовали в 1962 года, а на другую».
Так началась первая из шести встреч на новой конспиративной квартире. Носенко не знал, разумеется, что один из двоих сотрудников ЦРУ, работавших с ним, Пит Бэгли, теперь считает его советской подставой.
Это происходило спустя всего два месяца после убийства Кеннеди. Линдон Джонсон пришел в Белый дом, а Комиссия Уоррена, которую Джонсон назначил для расследования убийства президента Кеннеди, собиралась начинать заслушивание первого из 552 свидетелей.
Трагедия в Далласе была еще свежа в памяти, но то, что Носенко теперь рассказал Кайзвальтеру и Бэгли, потрясло обоих сотрудников ЦРУ. Он утверждал, что лично вел дело Ли Харви Освальда, когда этот бывший морской пехотинец приехал в Москву и попросил разрешения остаться в Советском Союзе.
«Об Освальде речь зашла почти сразу же, – вспоминает Кайзвальтер. – Мы расспрашивали Носенко о всех подробностях, касающихся Освальда. Носенко рассказал, что КГБ решил, что Освальд не представляет интереса. И добавил, что именно ему было поручено официально сообщить Освальду, что тому придется покинуть страну до истечения срока действия его визы».
«Когда же он предпринял попытку самоубийства, – продолжал Носенко, – решение приказать Освальду покинуть страну было пересмотрено другими официальными лицами, уже не из КГБ, которые пришли к выводу, что будет лучше при сложившихся обстоятельствах разрешить ему остаться». По словам Кайзвальтера, когда Носенко спросили, почему Советы поменяли свое решение, он ответил: «Потому что он попытался совершить самоубийство. Они опасались широкой огласки, которая могла последовать, если бы он попытался сделать это еще раз». Как позже объяснял Носенко комиссии Конгресса, Советы пришли к заключению, что если бы Освальд покончил с собой, реакция в прессе повредила бы «потеплению советско-американских отношений»[123]123
Расследование обстоятельств убийства президента Джона Ф. Кеннеди. Слушания в комиссии по расследованию политических убийств палаты представителей конгресса США. – 1979.– Март. – Т. XII. – С 490.
[Закрыть].
«После убийства Кеннеди, – сказал Носенко, – генерал Олег Грибанов, его шеф – начальник Второго главного управления КГБ, приказал доставить военным самолетом досье Освальда из Минска». Он рассказал, что изучил досье КГБ на Освальда и нашел, что оно состояло из обычных записей о пребывании Освальда в Минске с упоминанием его жены Марины. Там не было, по его словам, никаких указаний на то, что КГБ когда-либо делал подходы к Освальду с оперативными целями.
Два сотрудника ЦРУ в Женеве быстро передали сообщения Носенко в штаб-квартиру в Лэнгли. Как можно себе представить, в ЦРУ возник большой спор по поводу заявлений человека из КГБ, и позже они также создали проблемы для Комиссии Уоррена, которой пришлось решать, стоит ли доверять им.
На встречах в Женеве в 1964 году Носенко затронул также целый ряд других тем. Недавний арест Олега Пеньковского тоже не выходил из головы его собеседников. Носенко первым поведал о том, как был пойман Пеньковский.
По словам сотрудника КГБ, провал Пеньковского начался почти случайно. Джордж Кайзвальтер так подытожил рассказ Носенко. «Пеньковский имел одну слабость, присущую всем советским офицерам военной разведки, – сказал он. – Они недооценивают возможности КГБ в слежке, направленной против своих граждан. В Ленинграде (сейчас это Санкт-Петербург) есть превосходная школа наружного наблюдения КГБ. Это школа Седьмого управления. Ленинград – космополитический город с множеством различных этнических типов. Кандидатов для обучения в школе отбирают и в Ленинграде, и в других местах, затем их направляют в Москву. Если бы их набирали в Москве, то там их могли бы узнать знакомые или родственники, поэтому их набирают в Ленинграде».
В Москве, пояснил Кайзвальтер, КГБ держит под «наблюдением малой интенсивности» даже жен дипломатов. Одной из таких женщин оказалась Дженет Энн Чисхолм, жена резидента МИ-6. Один человек, который прошел обучение в Ленинграде и теперь работает в Москве, сказал: «Думаю, эта женщина как-то реагирует на одного русского»– «Кто он?» – «Не знаю. Он исчез». Тогда для наблюдения за Дженет Энн Чисхолм назначили более опытного офицера.
От балетной школы она проходила пешком к автобусной остановке, заглядывая в комиссионный магазин, куда советские люди приносят на продажу иконы и другие вещи. Она рассматривала товары и могла видеть проходящего мимо Пеньковского. В этом случае она выходила из магазина и шла вслед за ним в конец квартала, к пассажу с магазинами и лестнице, спускающейся вниз. Там, вне поля зрения наблюдающих, он мог, не глядя на нее, передать ей фотопленку. Другим местом был сквер.
Все подтвердили, что с Чисхолм в сквере и в пассаже было проведено всего одиннадцать встреч. Сквер находился около дома, в котором жили британские дипломаты. Он был очень небольшой, треугольной формы. К нему вели три улицы, и Пеньковский мог войти туда с любой стороны и там уронить кассету в ее сумку для покупок.
Когда КГБ засек ее, пригласили артиста, по описанию, сделанному двумя сотрудниками КГБ, одели его под Пеньковского и предупредили: «Вы должны пройти перед этой женщиной, но не поворачивайте голову, чтобы она не видела вашего лица». Когда он оказался перед Энн, она повернулась и пошла за ним.
Теперь они были уверены, что Чисхолм поддерживает связь с советским гражданином, личность которого пока еще не была установлена. В наблюдение включилось несколько бригад – целая армия сотрудников наружного наблюдения. Они проследили Пеньковского, за которым шла Энн, и установили, кто он и где живет – в многоквартирном доме на берегу Москвы-реки.
Это представляло сложности для наблюдения. Ближайший жилой дом был на расстоянии полумили на другой стороне реки. В КГБ сказали: «Надо его как-нибудь выудить оттуда, чтобы произвести обыск в квартире». Пеньковский часто обедал в шашлычной недалеко от улицы Горького. Однажды, когда он, как обычно, пришел туда, он почувствовал резкую боль в желудке. Ему подсыпали яд.
Любезный пожилой мужчина, оказавшийся рядом с ним, представился врачом, и так уж получилось, что тут же, за углом, стояла его машина «скорой помощи», на которой Пеньковского доставили в кремлевскую поликлинику. Ему промывали желудок, а тем временем сотрудники КГБ обыскивали его квартиру. Но ничего не нашли. Это было в сентябре – октябре, после последней встречи с Пеньковским. Обыск производили аккуратно, чтобы не оставлять следов.
«А не обнаружили они ничему потому, что Пеньковский имел тайник в виде выдвижного ящика стола, очень хитрого устройства. Все его шпионские принадлежности хранились там».
КГБ, по рассказу Носенко, решил установить за Пеньковским и его квартирой круглосуточное наблюдение. «Они проверили, кто жил этажом выше, – продолжал Кайзвальтер. – Ответственное должностное лицо». Они договорились с его начальником, тот вызвал его и предложил ему вместе с женой путевку на Кавказ. За многолетнюю службу на благо государства, выполнение плана и т. д. Затем начальник сказал: «Мой племянник только что женился и приезжает в Москву со своей женой. Вы знаете, как сложно получить прописку. Не могли бы вы дать ключи от квартиры на время вашего отсутствия?» Чиновник был поставлен в такое положение, когда отказать трудно.
«Племянник» и его «жена» поселились в квартире. Там за окном в ящиках росла герань. Жена Пеньковского Вера и дочь Галина отправились в гости к Варенцову. Пока они гостили на даче у маршала, Пеньковский был дома один. Сотрудники КГБ смотрели в бинокли с наблюдательного поста (НП) с другого берега реки и передали «племяннику», что Пеньковский копается в своем письменном столе. По сигналу с наблюдательного пункта большой горшок с геранью опускается вниз. В нем скрыта бесшумно работающая камера, которая снимает, как он открывает тайник. И вновь ему подсыпают яд, проникают в квартиру и на этот раз находят в тайнике материалы, шифровальный блокнот, камеру». Вот такую историю рассказал Кайзвальтеру Носенко.
На большинстве опросов Носенко в 1964 году, по словам Кайзвальтера, присутствовал Серж Карпович, оперативный работник ЦРУ. «Он работал у Бэгли, который хотел иметь рядом своего человека, потому что боялся, что я не поддержу его в отношении искренности Носенко, которому он не доверял. Чтобы фиксировать все наши беседы, Карпович пытался установить специальное звукозаписывающее оборудование, но оно не сработало. Тогда мы принесли обычный магнитофон.
Как и в 1962 году, у Носенко было что рассказать. Он сообщил, что у КГБ есть важный источник в Париже, который передает Советам секреты США и НАТО. Имя шпиона ему неизвестно. Но он раскрыл, что КГБ имел портативную рентгеновскую установку, способную считывать коды замков, что использовалось для проникновения в хранилища секретных документов в Париже.
Через десять месяцев, осенью 1964 года, Роберт Ли Джонсон признался ФБР, что в 1953 году, когда, будучи армейским сержантом, служил в Берлине, он вступил в контакт с КГБ и был завербован. Затем Джонсон завербовал своего лучшего друга – сержанта Джеймса Аллена Минткенбо. Позже Джонсон получил назначение в Центр связи вооруженных сил в аэропорту Орли, строго охраняемый объект, через который проходили совершенно секретные материалы. Осенью 1962 года он использовал рентгеновское устройство КГБ, чтобы прочитать код замка хранилища. Семь раз он брал там секретные документы и приносил их на встречи с сотрудниками КГБ, которые фотографировали их, после чего он возвращал их на место.
Носенко, говорил Кайзвальтер, рассказал о странной группе технических специалистов КГБ, которые создали и использовали эту опасную рентгеновскую установку. «Он рассказывал нам о подразделении КГБ, которое называли «беззубые». Они, работая с рентгеновской установкой, которая использовалась для определения кодов замков, подвергались облучению. Их было около пятнадцати – и у всех вставные металлические зубы. Установка состояла из двух частей, соединяемых вместе.
Однажды один из «беззубых» приезжал в Париж, чтобы показать Джонсону, как ею пользоваться»[124]124
По словам Кайзвальтера, показания Носенко помогли ФБР идентифицировать Джонсона, но не арестовать его, поскольку у Бюро не было достаточных доказательств его шпионской деятельности. Вернувшись в США, где он работал в Пентагоне, Джонсон в 1964 году бежал, после того как его жена пригрозила, что разоблачит его как советского шпиона. Когда сотрудники ФБР вызвали ее для допроса по поводу его исчезновения, она им все рассказала и выдала также Минткенбо. Джонсон сдался в г. Рико (штат Невада) в ноябре и во всем признался. В 1965 году он и Минткенбо были признаны виновными и приговорены к 25 годам лишения свободы с содержанием в федеральной тюрьме. Джонсон скончался в тюрьме в мае 1972 года – во время свидания сын Роберт ударил его ножом.
[Закрыть].
На конспиративной квартире в Женеве Носенко также рассказал об Александре Черепанове, сотруднике КГБ, чей пакет документов Полу Гарблеру удалось скопировать всего лишь за три месяца до этого, прежде чем дипломаты из американского посольства в Москве настояли на их возврате Советам. В них содержались отчеты о наблюдении КГБ за американскими дипломатами.
«Когда мы спросили его о документах Черепанова, – вспоминал Кайзвальтер, – он сказал, что это его операции». Сотрудники, работавшие с ним, настойчиво расспрашивали Носенко. Если Черепанов действительно был офицером КГБ, то что толкнуло его передать документы супружеской паре из Индианы, которая принесла их в посольство?
«Черепанов обижался, что на работе его держали за козла отпущения, – сказал Кайзвальтер. – Вместе с другим сотрудником он расписался за уничтожение этих документов в КГБ, но сумел сохранить предназначенные для сжигания материалы».
Пол Гарблер, если рассказ Носенко точен, был прав в своих предположениях, что Стоссел и Тун, вернув документы, решили судьбу Черепанова. Носенко не только заявил, что операции, описанные в документах, были его операциями, но и сообщил, что участвовал в проводившейся в масштабе всей страны охоте на беглого сотрудника КГБ. «Носенко отправили на север ловить Черепанова, – сказал Кайзвальтер. – Но схватили его на юге, «накрыли» на иранской границе и расстреляли».
В ходе тайных встреч с сотрудниками ЦРУ Носенко первый намекнул, что подумывает о переходе на Запад. «Мы говорили о его будущем, – сказал Кайзвальтер. – Он ждал письма от своей жены. «По почте?» – спросил я. «Нет, через Гука. Он приезжает из Москвы». Юрий Иванович Гук – коллега из КГБ, о котором Носенко говорил в 1962 году. Именно он, по словам Носенко, предупредил его, чтобы он прекратил встречаться с английской секретаршей, работавшей в Женеве на МИ-5».
«Гук привез письмо, – продолжал Кайзвальтер. – В один из дней Носенко явился рано утром и прочитал его мне, пока мы были вдвоем. Он был расстроен. Это было интимное, сентиментальное письмо с новостями о его семье. Он сказал: «Меня могут больше не послать за границу. Может, мне остаться? Может, я никогда больше не увижу ее»». По словам Кайзвальтера, Носенко разрывался между своими эмоциями и тягой к семье.
Даже если это так, тем не менее сотрудники ЦРУ, работавшие с ним, были поражены и изумлены, как сказал Бэгли, когда 4 февраля как гром среди ясного неба прозвучало заявление Носенко о том, что он решил бежать, потому что получил телеграмму, отзывающую его в Москву. Он просил защиты у ЦРУ.
«Он сказал, что ему приказывают вернуться домой, – вспоминал Кайзвальтер. – Бэгли бросился в комнату связи, чтобы сообщить в штаб-квартиру об отзыве». Несмотря на убежденность Бэгли в том, что Носенко – подстава КГБ, он настаивал, чтобы в Лэнгли согласились принять его. Информация Носенко об Освальде была потенциально настолько «взрывоопасной», что отметала все его возражения. Вспоминая о действиях Бэгли, Кайзвальтер сказал: «Он рекомендовал нам принять его с учетом убийства Кеннеди и всего того, что он сообщил об Освальде. Разумеется, ответ гласил: «Забрать». Если бы получилось так, что мы отправили его домой, у нас были бы неприятности».
В 1962 году Носенко говорил, что не хочет бежать на Запад. Теперь, по его словам, он передумал, потому что боится, что КГБ подозревает его, он никогда больше не сможет покинуть Советский Союз, а ему хочется начать новую жизнь. Много позже Носенко признался, что история с телеграммой о его отзыве была выдумкой, он сочинил все это, чтобы убедить ЦРУ принять его.
«По причинам, которые лучше известны советскому отделу, – говорил Кайзвальтер, – по указанию штаб-квартиры в Женеве мы тратили целые дни на составление организационной структуры КГБ, включая в нее всех, кого он (Носенко) мог вспомнить. Знали бы мы, что он собирается бежать, мы получили бы от него эту информацию позже».
4 февраля Носенко вручили американские документы и в гражданской одежде перевели через швейцарскую границу в Германию. Спустя неделю самолетом из Франкфурта его доставили на базу ВВС Эндрюс близ Вашингтона, куда он прибыл 11 февраля. «Его держали на конспиративной квартире в северной части Вирджинии, – говорил Кайзвальтер. – Двое сотрудников ЦРУ (супружеская пара) вели домашнее хозяйство и обеспечивали безопасность своего гостя. Его окрестили «Фокстрот»».
Для Носенко его новая жизнь в Соединенных Штатах быстро обернулась кошмаром, который продлился не месяцы, а годы. Энглтон и Бэгли видели миссию Носенко в достижении двух целей: отвлечь внимание от наводок Голицына на «кротов», действовавших в ЦРУ, и довести до Запада информацию о том, что КГБ не имеет никакого отношения к Ли Харви Освальду и к убийству президента Кеннеди.
В свете этого утверждения Носенко о том, что КГБ не проявил интереса к Освальду, казалось, противоречили логике. Как бывший морской пехотинец Освальд предположительно располагал хоть какой-то информацией, которую КГБ хотелось бы узнать. Более того, Освальд служил в Ацуги, в Японии, на базе самолетов «У-2». С 1956 года самолеты-шпионы ЦРУ летали над советской территорией, собирая разведывательную информацию, и для ЦРУ казалось невероятным, чтобы КГБ не захотел расспросить Освальда об этом самолете[125]125
В 1978 году, когда Носенко давал показания перед комиссией по расследованию политических убийств палаты представителей конгресса США, он сказал, что КГБ не был осведомлен о том, какую информацию Освальд может иметь об «У-2», потому что он никогда не опрашивал его. На вопрос, почему Освальд, бывший оператор радара в Ацуги, не был опрошен об «У-2», Носенко ответил, что КГБ не знал, что он имел какое-то отношение к полетам этого самолета. Выступая в этой же комиссии, бывший директор ЦРУ Ричард Хелмс сказал, что он находит показания Носенко по этому пункту «совершенно невероятными». 1 мая 1960 года, шесть месяцев спустя после прибытия Освальда в СССР, был сбит самолет ЦРУ «У-2», пилотируемый Фрэнсисом Гэри Пауэрсом. Значительная часть самолета уцелела. С этого момента у Советов было гораздо меньше необходимости расспрашивать кого-либо об «У-2», поскольку один такой самолет был у них в руках. (См. Расследование убийства президента Джона Ф. Кеннеди. Слушания комиссии по расследованию политических убийств палаты представителей конгресса США. – Т. XII. – С. 479, Т. IV – С. 179.)
[Закрыть].
Однако Носенко придерживался своей версии: КГБ не опрашивал и не вербовал Освальда. Причина, которую указал Носенко, состояла в том, что Освальд по своим личным качествам совершенно не подходил для того, чтобы КГБ захотел иметь с ним дело. 3 марта 1964 г. спустя месяц после бегства, Носенко опрашивали в ФБР. Он сказал, что принял решение отвергнуть просьбу Освальда остаться в Советском Союзе, потому что тот показался ему не «вполне нормальным»[126]126
Доклад ФБР от 5 марта 1964 года. См. Расследование убийства президента Джона Ф. Кеннеди. Слушания в комиссии по расследованию политических убийств палаты представителей конгресса США. – Т. XII. – С. 509.
[Закрыть]. Носенко добавил, что* когда досье Освальда после убийства президента было доставлено из Минска в Москву, он читал в деле краткую записку, составленную Сергеем Федосеевым, начальником Первого отдела Второго главного управления КГБ. Как говорится в докладе ФБР, Носенко «вспомнил, что в ней содержалось категоричное утверждение, что с момента прибытия Освальда в СССР и до его выезда из страны КГБ не имел контактов лично с Освальдом и не пытался использовать его каким бы то ни было образом»[127]127
Там же. – С. 512.
[Закрыть].
Для ФБР у Носенко были еще более удивительные новости об Освальде. Из досье он узнал, что у Освальда в Советском Союзе было ружье, с которым он ходил охо-титься на зайцев. По его словам, хотя западные газеты и изображают Освальда метким стрелком, в досье Освальда имеются свидетельства его приятелей-охотников о том, что Освальд очень плохо стрелял и они снабжали его дичью[128]128
Там же. – С. 513.
[Закрыть].
Но зайцы и самолеты-шпионы были лишь второстепенными фактами в сравнении с центральной проблемой, с которой столкнулось ЦРУ в результате показаний Носенко по делу Освальда. Вкратце она состояла в следующем: если Носенко – настоящий перебежчик, то его информация чрезвычайно важна, потому что в этом случае можно считать очевидной непричастность Советов к убийству Кеннеди. Но если Носенко направлен КГБ и не является настоящим перебежчиком, значит ли это, что Освальд действовал в интересах Советов, когда стрелял в президента?
Ричард Хелмс, заместитель директора по планированию, угодил в эту ловушку. Давая свидетельские показания в Комиссии по расследованию политических убийств в 1978 году, Хелмс, к тому времени бывший директор ЦРУ, сказал, что если Носенко давал ЦРУ ложную информацию о контактах Освальда с КГБ, то «для нас было бы естественным предположить о связи Освальда с КГБ в ноябре 1963 года, точнее, что Освальд действовал как советский агент, когда стрелял в президента Кеннеди»[129]129
Там же. – Т. IV. – С. 21.
[Закрыть].
Но если Носенко действительно принес информацию, то возможны и другие объяснения. Освальд жил в Советском Союзе, и он убил американского президента. Если он действовал исключительно по собственной инициативе, то нетрудно себе представить, что советское руководство после событий в Далласе впало в панику и направило кого-то, чтобы убедить Соединенные Штаты, что Советы непричастны к убийству. Но Хелмс был прав в одном – «для правительства чрезвычайно важно определить искренность м-ра Юрия Носенко»[130]130
Там же.
[Закрыть].
Вопрос о достоверности сведений Носенко расколол ЦРУ на два лагеря: с одной стороны, Энглтон, Бэгли и их сторонники, с другой – большая часть сотрудников управления. В то время как многие подчиненные Энглтона считали вместе с своим боссом, что Носенко «плохой» или «грязный» – краткое обозначение двойных агентов в ЦРУ, большинство сотрудников советского отдела и руководители управления пришли к заключению, что он действительно был тем, за кого себя выдавал, то есть настоящим перебежчиком. Споры о Носенко, однако, продолжаются и по сей день, особенно среди бывших сотрудников ЦРУ.
Но вначале преобладало мнение тех, кто в нем сомневался. Взять хотя бы вопрос о звании Носенко. По словам Бэгли, «он был майором с 1962 года, а когда приехал в 1964-м, сказал, что он подполковник. А затем сознался, что он капитан». Но перебежчики до Носенко, как известно, также преувеличивали свой ранг, чтобы придать себе большую значимость и произвести большее впечатление на своих новых друзей.
Тем не менее поразительно, что споры о звании Носенко завязались в один узел с вопросом о бумагах Черепанова. Он представил командировочное удостоверение КГБ, которое, как он сказал, получил в 1963 году, когда участвовал в охоте на предателя Черепанова, и где было указано его звание – подполковник.
Допрашивавшие его сотрудники ЦРУ задавали всякого рода вопросы: почему Носенко до сих пор сохранил его, почему там указано звание не капитан, а более высокое? В контрразведке предположили, что в КГБ Носенко снабдили фальшивым документом, чтобы подтвердить его заверения о более высоком звании. «Почему он выехал в Женеву с внутренними проездными документами?» – спрашивал заместитель Энглтона «Скотти» Майлер.
«Существовало одно объяснение, – сказал бывший высокопоставленный сотрудник ЦРУ. – Он действительно был капитаном. Когда КГБ командирует офицеров из Москвы, им выдают временные документы, удостоверяющие личность, в которых указываются более высокие звания – майор или подполковник. Носенко ожидал повышения, но бежал на Запад, не успев получить его. Он считал себя уже в новом звании».
Те, кто допрашивал Носенко, вновь вернулись к вопросу о «Саше». Два года назад Анатолий Голицын предупредил о «кроте» в ЦРУ, имевшем в КГБ такой псевдоним. Питер Карлоу, основной подозреваемый, был уволен из ЦРУ, но доказать, что он – это «Саша», не удалось, как не удалось доказать и сам факт агентурного проникновения в ЦРУ. Известен ли Носенко «крот» под таким псевдонимом?
«В 1962 году мы ничего не узнали от Носенко о «Саше», – сказал Бэгли. – В 1964 году он по собственной инициативе заговорил о нем и сообщил, что «Саша» был офицером армии США в Германии. А ведь за полтора года до этого он ничего не знал ни о каком, Саше»». Бэгли сообщил, что личность этого армейского офицера была установлена позднее с помощью другого советского перебежчика, которого разведка США числила под псевдонимом «Китти Хок».
Заместитель Энглтона, «Скотти» Майлер, подтвердил, что «некоторые из сообщений Носенко представляли ценность». Например, говорил Майлер, его показания помогли сузить круг подозреваемых при выявлении этого армейского офицера. «Носенко знал, что «Саша» служил в Берлине. В какой период – ФБР установило. «Саша» оказался армейским майором. Его не судили. Он сознался и был использован как двойной агент. Его перевербовало ФБР». Армейский офицер, нуждавшийся в деньгах, чтобы платить своей любовнице-немке, был завербован КГБ в Германии в 1959 году. Позже он вернулся в Вашингтон и поставлял Советам в период кубинского ракетного кризиса разведывательную информацию низкого уровня.
Джэймс Нолан-младший, бывший заместитель помощника директора ФБР по контрразведывательной работе, считал, что это дело имело даже больше ответвлений, чем казалось на первый взгляд. К тому времени этот «Китти Хок», которого Нолан, в отличие от других, считал подставой КГБ, дал дополнительную информацию, которая вывела на майора, «тогда уже ушедшего с военной службы. Ему гарантировали неприкосновенность в обмен на сотрудничество с его стороны. «Саша» использовался в течение непродолжительного времени как двойной агент, когда Советы вновь проявили некоторый интерес к нему».
Нолан говорил, что, по его мнению, Советы возобновили контакты с «Сашей», чтобы восстановить доверие к «Китти Хоку», поскольку последний дал информацию, которая вывела нас на армейского майора. Такое возобновление контактов доказывало, что майор действительно был советским агентом, и тем самым повышало степень доверия к «Китти Хоку».
Дело армейского майора, хотя и не очень значительное само по себе в анналах «холодной войны», иллюстрирует сложность мира контрразведки. Голицын предупредил о «Саше» в ЦРУ, Носенко говорил, что это военнослужащий, а установлен он был с помощью третьего офицера КГБ, чье происхождение неизвестно по сей день.
Допрашивавшие Носенко задавали ему также вопросы, как и в 1962 году, о Владиславе Ковшуке, высокопоставленном сотруднике КГБ, который в 1957 году посетил Вашингтон под другим именем. Голицын высказал предположение, что Ковшук настолько важное лицо, что мог прибыть в Соединенные Штаты только для встречи с «кротом», действовавшим в американском правительстве, возможно, в ЦРУ.
Носенко повторил, что Ковшука направили в Вашингтон для встречи с источником КГБ, кодовое имя которого – «Андрей». По словам Бэгли, Носенко дал достаточно информации, чтобы навести разведку США на сержанта, который прежде работал в американском посольстве в Москве, вернулся в Соединенные Штаты и жил в окрестностях Вашингтона. По уточненным данным, «Андрей» был сержантом и работал в гараже посольства. «Он ничего не знал и его не привлекли к судебной ответственности», – сказал Бэгли. «Ковшук все же встретился с «Андреем» в конце своего пребывания в Вашингтоне», – добавил Бэгли. «Он установил контакт, передал «Андрея» резидентуре и уехал. Что он делал остальное время? Носенко не знал. «Он охотился за ним», – сказал Носенко. Мы спросили: «Начальник отдела охотился за источником?» Носенко ответил: «Все время ушло на то, чтобы найти его». Но ведь он значился в вашингтонской телефонной книге, заметили мы. Носенко не ответил».
Комментарии Бэгли относительно миссии Ковшука отражают это отношение к Носенко, как, впрочем, и отношение Энглтона, и направленность допроса, начавшегося в 1964 году. Почти все сообщения и объяснения Носенко встречались с глубокой подозрительностью. В результате ничего из того, что говорил Носенко, не принималось за чистую монету.
«Носенко был, есть и всегда будет подставой», – говорил Бэгли[131]131
Бэгли утверждал это с полной убежденностью, с почти религиозной верой в интервью, которое он дал автору этой книги в начале 90-х годов, через 26 лет после перехода Носенко.
[Закрыть]. При таком предвзятом отношении к Носенко показания перебежчика расценивались как отвлекающие действия с целью отвести внимание от настоящего «крота» (или «кротов») в ЦРУ, которых пытался выявить Голицын.
По словам Голицына, «Саша» был внедрен в ЦРУ. А Носенко говорил, что «Саша» – армейский офицер. Голицын сказал, что Ковшук приехал в Америку, чтобы встретиться с высокопоставленным источником, а Носенко – что Ковшук приехал для встречи с «Андреем», который оказался армейским сержантом.
«Он отвлекал в сторону от наводок, данных Голицыным, – говорил Бэгли. – Мой тест для перебежчиков заключается в вопросе, дают ли они доступ к ранее не известной информации. Носенко не дал». Но Носенко, кажется, многое раскрыл. Например, его показания о Роберте Ли Джонсоне, который вскрывал в Париже сейф с секретами НАТО. «Роберт Ли Джонсон лишился доступа к этим секретам и был уже отработанным материалом», – отвечал Бэгли.
4 апреля, менее чем через два месяца после прибытия перебежчика в Соединенные Штаты, ЦРУ приступило к «враждебному допросу», как эвфемистично называли его сотрудники. Хотя Носенко сделал выбор жить в свободном обществе, ЦРУ держало его в заточении в течение следующих четырех лет и восьми месяцев. Более двух лет из этого периода он был изолирован в цементной камере с нечеловеческими условиями. Позже условия улучшились, но Носенко был ограничен в передвижениях. Проще говоря, Носенко стал узником ЦРУ, затерянным в американском ГУЛАГе.
Бывший директор ЦРУ Стэнсфилд Тэрнер порицал Энглтона за его решение заточить Носенко, но это мнение резко оспаривалось сторонниками Энглтона. «Энглтон… решил, что Носенко – двойной агент, и намеревался заставить его сознаться, – писал Тэрнер. – Контрразведывательное подразделение Энглтона поставило себе целью психологически сломить этого человека»[132]132
Turner S. Secrecy and Democracy: the CIA in Transition. – Boston, 1985.– P. 44.
[Закрыть].
Ответственность за принятие решения о заключении Носенко в тюрьму и проведении его допросов в жесткой форме разделили Энглтон и Хелмс, Дэвид Мэрфи, руководитель советского отдела, и Бэгли, сотрудник по контрразведывательным вопросам данного отдела. Мэрфи прямо сказал Хелмсу, что Носенко «должен быть сломлен», если ЦРУ намерено узнать правду. Хотя, добавил он, сильное желание Управления получить больше информации «может вступить в противоречие с необходимостью сломить Объект»[133]133
Памятная записка Мэрфи Хелмсу от 17 февраля 1964 г. См. Расследование убийства президента Джона Ф. Кеннеди. Слушания в комиссии по расследованию политических убийств палаты представителей конгресса США, сентябрь 1978 года. – Т. IV. – С. 87
[Закрыть].
Когда в комитете конгресса Хелмса спросили о его собственной роли в этом деле, он разговорился. По его словам, решение «было принято совместно». И добавил: «Я не знаю, кто конкретно принял окончательное решение… Я там был. Но это не было моим окончательным решением»[134]134
Там же. – С. 103.
[Закрыть]. Во время дачи показаний в том же комитете Мэрфи был задан вопрос, «не несет ли он главной ответственности за то, что случилось с Носенко». Он ответил: «Я был ответственным за это дело»[135]135
Там же. – Т. XII. – С. 531.
[Закрыть].
Однако Бэгли заявил: «Решение о начале «враждебного допроса» принимали Дэвид Мэрфи, Хелмс и я. Энглтон все же согласился на заключение Объекта в тюрьму. Немыслимо, чтобы он не согласился. Энглтон вместе с Хелмсом и Мэрфи дал согласие и на жесткие допросы. Он никогда не возражал против заключения в тюрьму»[136]136
Для более детального изучения роли Энглтона см. статью С. Халперна и X. Пика в Международном журнале по проблемам разведки и контрразведки под названием «Энглтон заключил в тюрьму Носенко?», № 4, 1989 год. Хотя статья и направлена в защиту Энглтона, в ней утверждается, что в этом деле были замешаны и другие сотрудники ЦРУ. Как бы то ни было, в ней в подстрочном примечании цитируется Бэгли, который сказал, что «решение было принято совместно» вовлеченными в это дело сотрудниками ЦРУ «включая Энглтона».
[Закрыть].
Один из бывших сотрудников ЦРУ, занимавшийся тщательным исследованием того периода в истории Управления, не сомневается в том, что Энглтон был тем лицом, которое приняло окончательное решение о заключении Носенко. Он утверждает: «Именно так. Мэрфи сделал это? Вранье! Наверняка советский отдел нес ответственность за Носенко, но этого не могло случиться, если бы Джим не подал знак, если бы он не согласился».
И далее этот сотрудник ЦРУ делает поразительное разоблачение: «В действительности Джим хотел только одного – отправить Носенко назад в Советский Союз. Хелмс не принимал участия в этом. И все было именно так. Затем возникла идея: давайте начнем эти жесткие допросы».
