Текст книги "Охота на «кротов»"
Автор книги: Дэвид Уайз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)
В тот вечер мы пошли пообедать. Они разыгрывали роль хорошего парня и плохого парня. Росадо был хорошим парнем, он казался искренне дружелюбным. После всего того, что они думали о моей деятельности, я полагаю, они поняли, что я не был гадким советским агентом. Поначалу они были готовы упрятать меня в тюрьму».
Его отец, продолжал Джордж, голосовал за Никсона. В разговорах, происходивших за столом, он придерживался консервативных взглядов. Он работал по 12–16 часов в день. Он считал, что свои деньги надо отрабатывать и не надеяться на подаяния. Как можно быть республиканцем? Моя жена, выпускница Гарварда, – либералка, я – консерватор. Консервативнее самого гуннского предводителя Атиллы.
Игорь Орлов, по словам Джорджа, никогда не говорил с ним о Советском Союзе. «Он никогда не рассказывал мне о своей жизни там или о войне. До сегодняшнего дня я не знаю, кто мои дед и бабка по отцовской линии. Сам я не видел, но моя мать говорила мне, что мое свидетельство о рождении – фальшивое, изготовленное в ЦРУ. Что я родился под чужим именем».
«Я не собираюсь вам рассказывать о том, был или не был мой отец шпионом, я не знаю этого. В 1963 году мне было шесть лет от роду и у меня не было оснований считать, что он шпион. Как, впрочем, и впоследствии. Он редко покидал мастерскую, никогда ни с кем не встречался. Знаю, что у него было мало друзей, скорее его можно назвать затворником. Я не видел, чтобы он кого-нибудь вербовал или обрабатывал».
Роберт Орлов, проживавший со своей женой в Сад-бэри (штат Массачусетс), отказался делать какие-либо комментарии по поводу беседы с представителями ФБР, но Ричард Лоран, близкий друг, выросший с ним в Александрии, сказал, что виделся с Робертом в период допроса в ФБР и тот выглядел «почти свихнувшимся», поскольку расследование отнимало много времени и энергии.
Он вспомнил, что Роберт Орлов с подозрением относился к расположенному поблизости пустующему дому, явно считая, что оттуда за ним наблюдают. Лоран рассказал, что Роберт включал стереомагнитофон, чтобы они могли разговаривать. «Он полагал, что они могли использовать направленные подслушивающие устройства».
Роберт Орлов рассказал ему о некоторых вопросах, которые задавали сотрудники ФБР, сообщил Лоран.
– Вы фотограф, не правда ли?
– Да.
– Не правда ли, вы еще и летчик?
– Да.
– Тогда что вам мешает произвести съемки с воздуха военно-морской базы в Портсмуте, в Нью-Гэмп-шире?
Они задавали ему этот вопрос снова и снова. В один из моментов он сказал им: «Неудивительно, что это отлично удавалось уокерам и поллардам, поскольку вы тратили время на то, чтобы следить за мной, но не за настоящими шпионами».
Что касается Элеоноры Орловой, то для нее визит ФБР в 1988 году явился всего лишь повторением пройденного. Теперь она уже имела опыт в подобных расследованиях. «Они пришли в субботу, 9 января 1988 года, около пяти часов вечера, – сказала она. – Два агента ФБР предъявили свои удостоверения: Стефания Глисон и Чарльз Шиарини. Женщине – около 25 лет, мужчине – около 29 лет. Это были молодые, дружелюбно настроенные люди. Они заявились и передали, что сообщил Юрченко. Я не могла поверить в это. Ордера у них не было. Они попросили разрешения обыскать дом». Агенты, вспоминала она, «сказали, что они ищут крупную сумму денег и аппаратуру. Коротковолновый радиопередатчик. Я сказала, что у нас был только радиоприемник «Грюндиг», но он сгорел во время пожара в январе 1987 года.
Они пытались перерыть весь задний двор.
– Ваш муж когда-нибудь копал на заднем дворе? – спросили они. – Для чего он это делал?
– Чтобы посадить дерево, похоронить кошку.
– Где?
– Смотрите, вот же дохлая кошка.
Было уже 11 часов вечера. Обыск продолжался уже пять часов, они открывали все ящики, нашли его бумажник, кредитные карточки – все унесли с собой. Взяли также и папку мужа с уроками английского языка. Учебник грамматики. Они ушли за полночь.
На следующее утро позвонил Джордж из Чикаго и рассказал о посещении агентов ФБР. Он посоветовал: «Скажи им все, что ты знаешь о папе. Ведь ты знаешь, что они могут сделать со мной. Они могут упрятать меня в тюрьму на двенадцать лет, и никто даже не услышит обо мне».
Когда сотрудники ФБР явились к Роберту, продолжала г-жа Орлова, он спросил:
– У вас есть ордер?
– Нет.
– Урегулируйте этот вопрос.
– Мы можем войти, – сказали они, – это вопрос национальной безопасности.
Они остановили его на улице. Он возвращался с дочерью домой с прогулки. Они катались на санках. Он попросил разрешения позвонить своему конгрессмену. Ответа не последовало».
В воскресенье утром Элеонора Орлова позвонила своему старому другу Фреду Тэнси, бывшему агенту ФБР. «Я позвонила мистеру Тэнси и сказала, что я не уверена, что эти люди действительно агенты. Не мог бы он проверить это. Через пять минут он был здесь. Он посадил меня в свою машину. Мы ехали часа два. Он сказал: «Самое лучшее – позвонить этим двум агентам и еще раз поговорить с ними. Ты должна убедить их в том, что дети не являются агентами. Забудьте о своем муже, что бы он ни сделал, он оплатил все тысячу раз». Он позвонил в ФБР из автомобиля. Было воскресенье. Он попросил Глисон и Шиарини. Те были в церкви, но их вызвали, и они вскоре перезвонили. Он сказал: «Я друг Элеоноры Орловой. Нахожусь на стоянке недалеко от здания суда в Александрии в черной машине. Пожалуйста, подъезжайте ко мне и предъявите ваши удостоверения». Через полчаса Шиарини приехал в большом фургоне, в котором еще находилась детская коляска. Он вышел из машины и сказал: «Я Шиарини, работаю в ФБР». Тэнси сказал: «Если вы еще когда-нибудь придете в этот дом, она подаст на вас в суд. Вы наносите непоправимый ущерб их бизнесу. Вы уже это сделали 25 лет назад. Если у вас возникнет желание поговорить с г-жой Орловой, отправляйтесь в отель или любое другое место, но не к ней в дом».
Они заказали номер в гостинице «Холидей». Я пришла в отель. Глисон и Шиарини встретили нас с Фредом и начали спрашивать меня о Берлине, с кем я встречалась. Они показывали фотографии – встречала ли я когда-нибудь из изображенных на них людей? Они показали мне фото супругов Козловых. После стольких лет я не узнала их. Я работала с Козловой в отделе цензуры, но это было тридцать лет тому назад. Они подробно расспрашивали о Козлове. Я знала только, что мой муж ненавидел его, – это все, что я могла сказать.
Они явились опять во вторник, прошли в цокольный этаж и просмотрели все детские вещи. Одеты они были в джинсы, так как я предупредила их, что в помещении полно сажи и масла после пожара. Они осмотрели игры, игрушки. Упаковали все в большие коробки. Я получила американское гражданство в 1976 году, а Саша стал гражданином США примерно в 1971 году. Они сказали, что ордера на обыск не требуется. Речь идет о национальной безопасности.
Было жутко. Как в кошмарном сне. Они спросили, делал ли мой муж новые деревянные перекрытия во время реставрации этого дома. Он мог оборудовать там какие-то тайники. Я спросила: «Мог? Но для чего?» – «Для денег, которые он получал от русских». Они сказали, что ищут место, куда Саша мог спрятать сотни тысяч долларов. «Ищите, – сказала я. – Может, мне помочь вам? Для кого он их спрятал? Он бы сказал мне, он знал, что умирает».
Они приходили в галерею два раза в неделю в течение трех месяцев. Но ФБР не обнаружило ни денег, ни тайника – ничего. В конце концов я согласилась на проверку на полиграфе. И тут они мне сказали: «Если вы пройдете проверку на детекторе лжи, мы оставим ваших сыновей в покое на двадцать лет». – «А если нет?» Они только улыбнулись. Но я уловила смысл.
Впервые я прошла такую проверку тридцать лет назад в Германии, до того, как приступила к работе в качестве переводчика писем, когда я впервые поступила на работу в ЦРУ. Мне задали шесть вопросов, которые взволновали меня. Но я поставила одно условие – никаких вопросов о сексе.
Проверка проводилась в отеле «Моррисон Хаус» в Александрии. Присутствовали на ней оператор из Нью-Йорка, Глисон и Шиарини. Аппаратура была установлена в спальне, и проверка длилась пять часов с 18.00 до 23.00. Глисон и Шиарини все это время находились в гостиной. Было задано 27 вопросов. «Был ли ваш муж советским шпионом?», «Имел ли он связи с КГБ?», «Почему Роберт обучался водить самолет?» и т. д. Я ответила, что ему нравилось это».
Потом все закончилось так же внезапно, как и началось. ФБР исчезло, сыновья Орлова вернулись к нормальной жизни. Элеонора вновь занялась своей галереей. Она была при деле, но иногда в сумерки, когда уходил последний покупатель и она оставалась в компании кошек, у нее было время задуматься над тем, а знала ли она когда-нибудь правду о человеке, которого встретила много лет назад в Швабинге в трамвае № 8.
Энглтон никогда не любил вспоминать второе, окончившееся провалом, расследование дела «Саши», ставшее для него возмездием. Утром И мая 1987 года он скончался от рака легких в госпитале «Сибли мемориэл» в Вашингтоне в возрасте 69 лет.
Он был оплакан друзьями, если не врагами. Но да-же те, кто более всего восхищался им, а их было немало, казалось, осознавали, что его навязчивая идея «кротов» и его очарование Анатолием Голицыным обернулись роковой ошибкой.
Рольф Кингсли, возглавлявший советский отдел в разгар охоты на «кротов», ценил свои тесные отношения с Энглтоном и восторгался им как человеком эпохи Возрождения. Но даже он видел предел его возможностей. «Джим был одним из самых блестящих офицеров, с которыми я когда-либо работал, пока не появился Голицын, – сказал он. – Больше я ничего не скажу».
Миссис Энглтон разделяла точку зрения Кингсли. Бывшему начальнику одной из резидентур ЦРУ, хорошо знавшему ее мужа, она сказала, что отчасти она винит Ричарда Хелмса: «Для Джима самое худшее, что могло произойти, стало появление Голицына. Почему Дик не убрал его от себя?»
Панихида состоялась в пятницу 15 мая в церкви конгрегации Рок-спринг в Арлингтоне. Лились песнопения, читали священное писание, поэт Рид Уитмор, старый друг Энглтона и товарищ по учебе в Йельском университете, читал Т. С. Эллиота. В заключение прозвучал гимн «Моя страна, это о тебе».
Дэниел Шорр, интервьюировавший Энглтона в течение четырех часов 13 лет назад и с тех пор поддерживавший контакты с бывшим шефом контрразведки, решил присутствовать на службе. Его поразил тот факт, что ни слова не было сказано ни о жизни, ни о работе Энглтона.
По окончании службы, проходя между рядами, Шорр заметил, ни к кому конкретно не обращаясь: «Вот так-так! Никакого надгробного слова!»
Кто-то, идущий впереди, обернулся и резко оборвал Шорра: «Это секретные сведения».
ГЛАВА 20
Триумф
Надежда никогда не покидала Карлоу.
В возрасте сорока двух лет он был вынужден уйти из ЦРУ, когда его карьера разведчика закончилась крахом в результате охоты на «кротов». Тем не менее он не оставлял попыток реабилитировать себя. То был медленный и вызывающий одни разочарования процесс. Из Лэнгли не было и намека на поддержку.
В 70-х годах Карлоу несколько раз беседовал с шефом контрразведки Джеймсом Энглтоном после увольнения последнего из ЦРУ. Карлоу считал, что Энглтон владеет ключом к разгадке и мог бы прояснить некоторые моменты, лишь бы его удалось каким-то образом вызвать на откровенность. Дважды он сумел поговорить с Энглтоном, когда они оба еще работали в Управлении. Именно в своем кабинете шеф контрразведки предупредил Карлоу держать язык за зубами о своем деле. Позднее, при встрече в коридоре, Карлоу сделал еще одну попытку. «Я задавал все больше и больше вопросов по этому поводу, – сказал он, – и считаю, что все сказанное этим перебежчиком никак не может относиться ко мне». Энглтон отреагировал решительно и ответил: «Никому ни слова об этом – дело слишком секретное».
«Я веду свой собственный список лиц, с кем я беседовал, – продолжал Карлоу, – и вы можете ознакомиться с ним». Энглтон выразил согласие, но больше так и не заговаривал об этом.
Вскоре после увольнения Энглтона в 1974 году Карлоу встретился с ним на одном из коктейлей в Джорджтауне. Они разговорились о прошлом, и Энглтон заявил Карлоу, что тот являлся главным подозреваемым. Карлоу вновь столкнулся с Энглтоном на приеме в южноафриканском посольстве и пригласил его на ленч. К его удивлению, тот согласился.
Они встретились в небольшом, не бросающемся в глаза французском ресторанчике «Эскарго» в верхней части Коннектикут-авеню, который являлся одним из излюбленных мест Энглтона. Последний вновь подтвердил, что Карлоу являлся главным подозреваемым. «Неужели возможно, чтобы какой-то советский перебежчик с такой легкостью смог подставить кадрового офицера ЦРУ? – спросил Карлоу. – Почему бы нам не проделать что-нибудь подобное с КГБ, просто пустив какой-нибудь слушок? Как я предполагаю, Голицын просто начал выдыхаться и, чтобы подогреть к себе интерес, втянул в это дело и меня».
Карлоу показалось, что у Энглтона совесть нечиста, однако тот отказался признать за собой какую-либо вину. «Энглтон ни разу не выразил никакого сожаления. Он настаивал на своей полной непричастности к моему увольнению, которое не входило в сферу его компетенции. Он объяснил, что с точки зрения контрразведки полезнее было бы не увольнять подозреваемого, а оставить его на месте. По его словам, вся проблема заключалась в том, что я нарушил правила конспирации».
Разумеется, это была чистая демагогия, поскольку шеф контрразведки и управление безопасности работали заодно. Управление безопасности ухватилось за ничтожные нарушения режима, чтобы завести дело против Карлоу только потому, что Энглтон заподозрил, что он – советский агент. Если бы ЦРУ не удалось доказать, что Карлоу – шпион, его просто выкинули бы на основании какого-нибудь менее значительного обвинения. Двум смертям не бывать, а одной не миновать[257]257
Бывший сотрудник ЦРУ, знакомый с делом Карлоу, считает что того уволили по соображениям «безопасности», так как Управление не хотело скандала, в случае если общественности стал бы известен факт прослушивания телефонных разговоров Карлоу без веской причины. «Как утверждают, – заявил он, – Карлоу вел со своей матерью разговоры, касавшиеся секретных вопросов. Однако обвинения такого характера не могли быть выдвинуты на суде. Юридический отдел запретил разглашение подобных сведений. Против Питера никогда не было ничего более серьезного, чем обвинение в неосторожной болтовне по телефону».
[Закрыть].
Встречи Карлоу с Энглтоном носили необычный характер. Встречались уволенные из ЦРУ охотник за «кротами» и преследуемая им добыча и пререкались друг с другом над тарелками с гусиным паштетом. Однако здесь действовал вовсе не стокгольмский синдром. Карлоу давно знал Энглтона и даже пытался помочь ему в разработке методов обнаружения советских подслушивающих устройств. Однажды вечером где-то в конце 50-х годов Энглтон пришел к Карлоу на обед, за которым они обсуждали различные технические средства, используемые для шпионажа. Жена Карлоу, Либби, не выдержала и в полночь отправилась спать, а два разведчика продолжали беседу до четырех утра, пока усталый шеф контрразведки наконец не ушел домой.
Расспрашивая Энглтона, Карлоу пытался собрать доказательства, говорящие в его пользу; он все еще надеялся каким-то образом обелить свое имя. Во время второго ленча в одном из ресторанов города Александрия они вновь углубились в ту же самую тему. «Наш разговор напоминал действия кораблей, которые разминулись в ночной тьме, – рассказывал Карлоу. – Я старался использовать удобный случай в своих интересах, а Джим продолжал питать меня пустой информацией.
Энглтон подтвердил историю с буквой «К». Он объяснил мне, что, по логике, этим человеком мог быть только я: я работал в Германии, мое имя начиналось с этой буквы, и я также бывал в Восточном Берлине. У меня был доступ практически ко всему».
Однако Энглтон все-таки проговорился об одном важном факте. Карлоу не знал, что его помимо прочего подозревали в том, что он сообщил Советам о попытках ЦРУ скопировать потайной микрофон, обнаруженный в гербе в американском посольстве в Москве. Не знал он также, что Питер Райт из МИ-5 проинформировал Энглтона, что источником утечки этих сведений был Джордж Блейк. Эта информация из МИ-5 сняла бы с Карлоу несправедливое обвинение, но Энглтон так и не раскрыл ее ни за этим ленчем, ни в другое время[258]258
После признания Блейка сэр Дик Уайт, глава МИ-6, прибыл в Вашингтон с отчетом о деле Блейка и причиненном им ущербе, но он опустил тот факт, что Блейк сообщил Советам о работе, проводившейся ЦРУ и англичанами по копированию подслушивающего устройства. Позднее, однако, Питер Райт шепнул Энглтону о признании Блейка. В ЦРУ полагают, что директивные указания КГБ, которые захватил с собой советский перебежчик Голицын и из которых было ясно, что Советам известно об исследованиях в ЦРУ, базировались на информации, предоставленной Блейком КГБ. Бывший сотрудник ЦРУ, знакомый с делом Карлоу, заявил, что Джим знал, что в утечке виноват Блейк, а не Карлоу. Он получил эти сведения от Питера Райта уже после увольнения Карлоу и скрыл их. Самое ужасное, что Джим был уверен в невиновности Карлоу, но не шевельнул и пальцем в его защиту.
[Закрыть].
Карлоу постоянно добивался от бывшего шефа контрразведки ответа, как все это могло произойти, как случилось, что под подозрением оказалось столько честных сотрудников ЦРУ? Энглтон сказал: «Поднялась буквально паника, когда Голицын сообщил, что среди нас имеется «крот». Мы и так были под постоянным давлением после предательства Бёрджеса и Маклина»[259]259
Любопытно, что Энглтон, говоря о «давлении», ни разу не упомянул Филби, который имел гораздо большее значение, чем Бёрджес или Маклин. Возможно, это был для него чересчур болезненный вопрос, поскольку в Вашингтоне Филби и Энглтон регулярно вместе завтракали, и у шефа контрразведки ЦРУ не возникло даже тени подозрения, что перед ним сидит советский агент.
[Закрыть].
Когда Карлоу встречался с Энглтоном, он работал в Вашингтоне уже как директор по международным связям в корпорации «Монсанто». Вначале, после увольнения из ЦРУ, Карлоу, имевший жену и двоих детей, переживал трудные времена. Зачастую для кадровых сотрудников секретных служб очень тяжело начинать новую для них жизнь в частном секторе. Из-за секретного характера прежней деятельности у них постоянно возникает деликатная проблема в написании автобиографии при поступлении на работу.
«В течение года я еле-еле сводил концы с концами, – рассказывал Карлоу, – наконец получил работу в корпорации «Монсанто». Мне платили больше, чем на государственной службе, предоставили право купить акции по льготной цене, а через полгода повысили в должности». Карлоу несколько лет работал в «Монсанто» в Сент-Луисе, а в 1970 году руководство корпорации направило его в Вашингтон. В качестве руководящего сотрудника корпорации, входившей в список пятисот крупнейших компаний США журнала «Форчун», Карлоу, можно сказать, преуспевал.
Однако рост его банковского счета не смог смягчить болезненные воспоминания об уходе из ЦРУ. Его супруга Либби умерла в 1976 году, так и не узнав окончания этой истории.
Карлоу ушел на пенсию из «Монсанто», но остался в Вашингтоне в качестве консультанта корпорации по международным делам. Полный решимости восстановить свое доброе имя, он начал разговоры с юристами, включая давнего друга из УСС Эдвина («Неда») Патцела-младшего.
«Я должен добраться до сути дела, – заявил Карлоу, – что именно произошло и кто в ответственности за это».
В сентябре 1980 года Карлоу затребовал свое полное досье из ЦРУ на основании законов о невмешательстве в частную жизнь и о свободе информации. В октябре 1980 года в конгрессе прошел закон о выплате компенсации лицам, незаконно пострадавшим от обвинения в шпионаже, который касался и Карлоу, а два месяца спустя, 18 декабря, Патцел официально уведомил адмирала Тэрнера о подаче иска на основании нового закона. Тогда же Карлоу со своим адвокатом встретился с должностными лицами ЦРУ и потребовал незамедлительных действий по своему делу.
Но так уж получилось, что одногодичный просвет, открывшийся в октябре 1980 года для истцов, предъявляющих претензии согласно «Закону о пособиях «кротам"», растянулся на время правления двух администраций. В январе 1981 года после инаугурации президента Рейгана в ЦРУ пришла новая команда. Делу Карлоу пришел конец на столе Уильяма Кейси.
Новый директор ЦРУ поручил своему Генеральному юрисконсульту Стэнли Споркину разобраться в деле. Негласно была создана комиссия из трех человек, включая Споркина. В своем меморандуме для Кейси Споркин сделал заключение, что выявленные факты заставляют рассматривать дело Карлоу «в несколько ином свете», чем дела Ковича и Гарблера, которым была выплачена компенсация[260]260
См. «Серж Питер Карлоу: прошение о компенсации ущерба согласно ст. 405 Закона о пособиях «кротам» (публичный закон 96-450)», докладная записка генерального юрисконсульта ЦРУ Стенли Споркина директору Центральной разведки Уильяму Кейси, 21 августа 1981 г.
[Закрыть].
Далее в меморандуме Споркина описывался предположительный ход событий. В декабре 1961 года перебежчик из КГБ Голицын заявил, что Советы проникли в ЦРУ. «Перебежчик не был в состоянии предоставить точное описание внедренного агента, но сообщенные им сведения до такой степени совпадали с данными по мистеру Карлоу, что он попал под серьезное подозрение и по нему было начато расследование, которое, однако, не смогло доказать, что именно Карлоу являлся этим внедренным агентом…»
Затем в секретном меморандуме последовали совершенно неожиданные выводы. Поскольку доказательства, что Карлоу является тем самым «кротом», не было обнаружено, пишет Споркин, может показаться, что он заслуживает компенсации. «Однако выявленные в ходе расследования факты привели к решению, что он должен быть уволен по причине нарушения режима секретности, независимо от обвинения… в сотрудничестве с чужой разведкой»[261]261
Там же.
[Закрыть]. Комиссия, добавил Споркин, пришла к выводу, что иск Карлоу следует отвести.
Управление выдвинуло все те же старые доводы: Карлоу, дескать, неясно указал место рождения отца, туманно объяснил, где он пребывал в определенные дни, однажды оставил открытым свой сейф и так далее.
Но официальные документы сплошь и рядом не в состоянии представить полную картину событий. Для Споркина и других должностных лиц ЦРУ, изучавших досье спустя почти два десятилетия, возможно, оказалось затруднительным ухватить суть дела – что как только Карлоу был заподозрен в шпионаже в пользу враждебной державы, Управление стало добиваться избавления от него любыми путями. Если нельзя было уличить его в предательстве, то в ход пошли другие основания. Один из старших должностных лиц ЦРУ, осведомленный о событиях 1963 года, утверждал: «Они использовали секретный материал, чтобы сфабриковать дело против Карлоу, навесив на него все это дерьмо».
Карлоу пока ничего не знал о меморандуме Споркина. В октябре 1981 года, после того как прекратил свое действие «Закон о пособиях, кротам»», Кейси послал Карлоу письменное объяснение причин отвода его иска. Карлоу, вторично женившийся в том же году на Каролине, уважаемой сотруднице администрации одного из колледжей, решил не складывать оружие и нанял адвоката Стэнли Гэйнса, который до этого удачно представил Ричарда Ковича.
Гэйнс пытался доказать сенатскому комитету по разведке, что правосудие допустило ошибку в случае с Карлоу, но было слишком поздно. Управление сумело убедить членов комитета, что для отвода иска Карлоу имелись достаточно веские, хоть и несколько туманные и трудные для понимания, причины.
Карлоу, обычно сдержанный по характеру человек, на этот раз не смог сдержать хлынувших от разочарования через край эмоций. «Я считаю, тут имеет место преднамеренная подтасока фактов или тайный сговор, – заявил он Гэйнсу. – Управление по каким-то соображениям делает из меня козла отпущения»[262]262
Письмо Питера Карлоу Стенли Гэйнсу от 23 сентября 1982 г.
[Закрыть].
В октябре 1986 года Карлоу получил свой первый шанс. К тому времени он переехал на север Калифорнии, где продолжал работать консультантом по международному бизнесу. Прибыв в Вашингтон на симпозиум, посвященный Управлению стратегических служб, Карлоу выступил с речью перед своими коллегами военного времени. Выступил и Кейси, который служил в УСС в Лондоне.
Позднее им удалось побеседовать. «Кейси подошел ко мне, – вспоминает Карлоу, – и спросил: „Черт побери, что они там возятся с твоим делом?“».
Капризный, вспыльчивый, непостоянный, Кейси вместе с тем был вполне доступен и при всех своих недостатках не обладал предвзятостью мнения. Через несколько дней после разговора с Карлоу Кейси лично распорядился о пересмотре дела. Он позвонил Карлоу в Калифорнию и попросил его поработать с новым Генеральным юрисконсультом Дэвидом Дохерти, чтобы подготовить новые рекомендации относительно возмещения нанесенного Карлоу ущерба. В это время более 150 документов по его делу были неожиданно рассекречены и переданы Карлоу.
Однако оставался один решающий факт, о котором ЦРУ ни разу не упоминало и который оно не решилось раскрыть Карлоу даже теперь. Он состоял в том, что в 1963 году ФБР сняло с Карлоу все подозрения.
Бывший агент ФБР, возглавлявший расследование, подтвердил это. Куртленд Джонс рассказал, что допрашивавшие Карлоу агенты поняли, что он не тот человек, описание которого представил Голицын. Два агента ФБР, оба первоклассные специалисты, Морис («Гук») Тэйлор и Обри («Пит») Брент в течение пяти дней подвергали Карлоу жесткому, беспощадному допросу, но в конце концов оставили его в покое, убежденные в том, что он невиновен. Джонс весьма уверенно; говорил об этом, так как хорошо запомнил реакцию Тэйлора, который выразил свое удовлетворение тем, что очистил человека, который был запачкан грязью подозрений. «Наше расследование, – добавил Джонс, – полностью оправдало Карлоу»[263]263
Карлоу был оправдан не только после допроса ФБР; агенты ФБР подвергли его допросу на полиграфе, который длился в течение пяти дней. Александр Нил-младший, руководивший допросом Карлоу, заявил, что результаты проверки на полиграфе не выявили ничего, что могло бы указывать на виновность этого человека. На вопрос, показала ли проверка на детекторе лжи– невиновность Карлоу, Нил ответил: «Можно сказать больше – он действительно невиновен».
[Закрыть].
По словам Джонса, такой документ обычно отправлялся региональным отделом ФБР, проводившим допрос, в штаб-квартиру ФБР, а оттуда в ЦРУ. Было ли это сделано в случае с Карлоу? «Конечно», – подтвердил Джонс. Однако никакого подобного документа Карлоу никогда не получал ни от ЦРУ, ни от ФБР.
На основании Закона о свободе информации Карлоу в конце концов заполучил меморандум Споркина, который буквально потряс его. Из него он впервые узнал о фальшивом утверждении ЦРУ, что его уволили совершенно по другим причинам, а отнюдь не по обвинению в шпионаже в пользу другой страны.
Меморандум, написанный в 1963 году юристом ЦРУ Лоуренсом Хьюстоном, как раз когда Карлоу выставили на улицу, утверждал абсолютно обратное: хотя не было доказано, что Карлоу является "кротом", его полезность сочли исчерпанной именно в силу этого обвинения. К ужасу Карлоу, ЦРУ поначалу не могло даже отыскать меморандум Хьюстона, который затерялся в море других бумаг.
По просьбе Генерального юрисконсульта Карлоу составил детальное опровержение меморандума Споркина и прежних обвинений. Когда юристы ЦРУ вновь изучили дело, им сразу же бросился в глаза тот факт, что мелкие нарушения режима, упоминание о которых появилось в процессе расследования обвинения Карлоу в шпионаже, в действительности отнюдь не являлись причиной его увольнения. Теперь стало ясно, что Управление допустило промах, когда отвергло иск Карлоу, поданный им на основании "Закона о пособиях "кротам"".
Однако оставалась одна проблема: действующий в течение года закон утратил свою силу пять лет назад. ЦРУ уже не имело юридических полномочий компенсировать причиненный Карлоу ущерб.
Более того, дело Карлоу вскоре было забыто, когда хлынула волна скандала "Иран-контрас". В тот месяц, когда Кейси приказал пересмотреть дело Карлоу, он по уши погряз в новом скандале. К ноябрю на поверхность всплыли невероятные факты. Рональд Рейган, непримиримый враг Ирана и аятоллы Хомейни, оказывается, тайно переправлял в эту страну оружие в надежде добиться освобождения американских заложников, а миллионные прибыли от его продажи незаконно направлялись на поддержку "контрас" в Никарагуа. Имя Оливера Норта, адъютанта Белого дома, подполковника морской пехоты, было у всех на устах. Для администрации Рейгана, ЦРУ и лично Кейси эти разоблачения явились страшным ударом.
15 декабря Кейси работал в своем кабинете, готовясь к очередному заседанию сенатского комитета по разведке по делу "Иран-контрас", когда с ним случился удар. Он перенес хирургическую операцию на мозге в связи со злокачественной опухолью и уже больше никогда не возвратился к исполнению своих обязанностей. Он скончался 6 мая 1987 года, за пять дней до смерти Джеймса Энглтона.
Роберт Гейтс, заместитель директора ЦРУ, был назначен исполняющим обязанности директора, пока Кейси лежал в госпитале, а 2 февраля Рейган предложил на обсуждение сената кандидатуру Гейтса на пост директора ЦРУ. Но Гейтсу, который также был замешан в скандале по поводу обмена оружия на заложников и помогал все это держать в тайне от конгресса, предстояло выдержать нелегкое сражение с сенаторами по поводу своего утверждения. В марте Гейтса не утвердили, и Рейган, выдвинул другого кандидата на пост директора ЦРУ – Уильяма Уэбстера[264]264
14 мая 1991 года президент Буш вновь выдвинул кандидатуру Гейтса в качестве преемника Уэбстера. После продолжительных слушаний и споров сенат наконец утвердил его 5 ноября того же года.
[Закрыть].
У Карлоу вся эта цепь событий, свалившаяся на него как снег на голову после столь многообещающей встречи с Кейси на симпозиуме в Вашингтоне, должна была бы вызвать горькую иронию типа «но почему же мне так упорно не везет?». Совпадение по времени решения его проблемы и скандала «Иран-контрас» действительно обернулось жестокой шуткой. «Они собирались уладить мое дело, – заявил Карлоу. – Но после смерти Кейси Гейтс отказался заниматься им, а Уэбстер стал тянуть с решением».
Но Уэбстер, бывший федеральный судья, освоившись в своем новом кресле, изменил точку зрения. По словам Карлоу, Уэбстер пригласил на работу в ЦРУ целую группу помощников из ФБР, которые изучили его дело, и Уэбстер согласился, что Карлоу здорово наказали.
Юристы Управления рассчитали размер компенсации за ущерб, причиненный Карлоу в результате разрушения его карьеры 25 лет назад. Они также решили проблему, каким образом выплатить ему деньги. Руководству ЦРУ следует тихонько обратиться в конгресс с просьбой провести снова закон о компенсации несправедливо обвиненным в шпионаже лицам, на этот раз персонально для Питера Карлоу.
15 сентября 1988 года конгресс принял Закон об ассигнованиях на разведку на 1989 финансовый год. В недрах его статей и положений затерялся раздел 501(a), сформулированный аналогично закону от 1980 года. Двумя неделями позже президент Рейган подписал законопроект, и закон о компенсации лицам, незаконно пострадавшим от обвинений в шпионаже, 1988 года получил официальный статус[265]265
См. публичный закон 100–453, подписанный президентом 29 сентября 1988 года.
[Закрыть].
Пресса проморгала незаметную, маловразумительную статью закона и не потрудилась поинтересоваться, для кого же этот закон был принят. А поскольку ЦРУ не опубликовало никакого публичного извещения о новом законе и не предприняло никаких попыток оповещения своих бывших сотрудников, которых этот закон мог касаться, ни одна другая жертва охоты на «кротов» не дала о себе знать.
Уильям Уэбстер утвердил это решение. В начале 1989 года Питер Карлоу прилетел в Вашингтон, и в штаб-квартире ЦРУ, в кабинете генерального юрискон-сульта, ему вручили чек на сумму около 500 тысяч долларов.
Карлоу отказался обсуждать с кем-либо сумму компенсации. Единственным комментарием было, что она не превышает миллиона. Карлоу отправился в деловую часть Вашингтона, чтобы отыскать банк, куда бы он мог положить этот чек. Возможно, по иронии судьбы, он оказался на К-стрит, главной деловой улице города.
«Я испытывал несколько странные чувства, когда стоял на К-стрит в три часа пополудни с чеком на огромную сумму и раздумывал, что мне делать с ней». Карлоу разыскал банк, который, к счастью, работал до четырех и в котором с радостью приняли такой вклад.
Компенсация была достаточно щедрой, но, по мнению Карлоу, не хватало еще чего-то, что возместило бы ему те 20 лет, в течение которых он считался предателем. Ему хотелось бы иметь какой-нибудь наглядный символ, чтобы повесить его на стенку в подтверждение своей реабилитации. С согласия Уэбстера Карлоу получил приглашение вновь посетить Лэнгли весной.
ЦРУ пожелало наградить его медалью.
