Текст книги "Охота на «кротов»"
Автор книги: Дэвид Уайз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА 12
Охота на «кротов»
К концу лета 1963 года охота на «кротов» в ЦРУ была в самом разгаре.
Отлучка Голицына в Англию на время замедлила ее ход, но после скорого возвращения перебежчика из Лондона поиски агентов проникновения вновь набрали темп. Охотой руководил Джеймс Энглтон, который теперь начал показывать Голицыну секретные досье ЦРУ, так что перебежчик мог «прочесывать» секреты Управления в поисках каких-либо ключей и возможных подозреваемых[160]160
Было действительно весьма странно, что советскому человеку бывшему сотруднику КГБ, разрешили читать секретные досье ЦРУ В защиту этого Скотти Майлер, в прошлом ключевая фигура в штате Энглтона, заявил, что Голицыну показывали дела не в их «чистом» виде, а предварительно «обработанные» варианты, из которых были исключены некоторые особо секретные материалы. Однако Майлер сказал, что только в 1969 году, когда охота на «кротов» шла полным ходом, ему дали указание «обрабатывать досье» «До этого времени я не имел отношения к делу, сообщил Майлер. – я не знаю, что происходило раньше»
[Закрыть].
В июле, именно в том месяце, когда Голицын возвратился в Лэнгли, Питер Карлоу, первый подозреваемый, ушел в отставку. Но его виновность ничем не была доказана. Если Карлоу не был «кротом», то кто же был им? Но и нельзя было предполагать, что в рядах сотрудников ЦРУ был только один предатель. Контрразведка фактически не ограничивалась поисками одного советского агента, действовавшего в ЦРУ. Управление, быть может, кишело «кротами». По мере расширения масштабов расследования его цель также разрасталась, следуя обычному бюрократическом правилу[161]161
Термин «крот» для обозначения агента проникновения, внедренного в какую-либо противостоящую разведслужбу или правительство» популяризировался писателем Джоном Ле Карре в его детективных романах и до некоторой степени проник в словарь настоящих шпионов. Большинство офицеров ЦРУ предпочитают термин «проникновение» Впервые его использовал в разведывательном контексте сэр Фрэнсис Бэкон в истории царствования короля Генриха VII, изданной в 1622 году* «Он внимательно и либерально относился к получению достоверной информации из всех чужеземных краев… Что касается его секретных агентов, которых он использовал как внутри страны, так и за границей чтобы с их помощью узнать, какие махинации и заговоры плелись против него, в его деле это было, вне всякого сомнения, необходимо; он тоже имел таких же «кротов», постоянно «копавших», чтобы тайно навредить ему». Bacon F. The History of the Reign of King Henry the Seventh. – Indianapolis, 1972.– P 243. Однако Бэкон использовал слово «кроты» в смысле «диссиденты» или «оппоненты». В современном толковании оно означает лицо, осведомляющее иностранную разведывательную службу.
[Закрыть].
В целях проведения охоты на «кротов» Энглтон обратился в группу специальных расследований контрразведывательной службы[162]162
Помимо других обязанностей группа всегда ответственна за выявление проникновений в ЦРУ, но поиск «кротов» стал ее основной функцией после перехода Голицына на Запад.
[Закрыть]. Ее начальником вначале был Берч О’Нил, изысканный уроженец штата Джорджия с тягуче-медовым южным акцентом, поступивший на службу в ФБР в 1938 году, а впоследствии перешедший в ЦРУ. Дородный, краснолицый О’Нил, как приличествовало его положению, был исключительно скрытным человеком. «Ни у кого не было ни малейшего представления о том, чем занимается Берч, – говорил один его бывший коллега по группе специальных расследований. – Иногда даже возникал вопрос, делает ли он что-нибудь вообще».
Но если О’Нил, которому в ту пору было пятьдесят и который уже подумывал об отставке, возглавлял «охоту», то хозяином «охотников» был «Скотти» Майлер, которого Энглтон вызвал из Эфиопии, где он возглавлял резидентуру, с тем чтобы тот вошел в состав группы специальных расследований и включился в поиск агентов проникновения. Энглтон назначил его заместителем начальника группы.
Майлер, с большим опытом работы на Дальнем Востоке, жесткий, с медленным выговором человек, был прирожденным контрразведчиком. По его мнению, следовало тщательно изучить каждого возможного подозреваемого, так как «кротом» мог быть любой и в любом месте. Необходимо было педантично проследить каждую наводку. От этого, возможно, зависела безопасность ЦРУ. И у Майлера была собственная система. Если коллега по ЦРУ попадал под подозрение, Майлер обязательно составлял перечень всех сомнительных моментов в личной биографии этого человека или возникающих в связи с операциями, в которых он принимал участие. Затем шаг за шагом, методично изучая досье, он мог исключить те пункты, в отношении которых в результате дальнейшего расследования, по мнению самого Майлера, будут получены благоприятные объяснения. По завершении этого рабочего процесса и при наличии в списке Майлера оставшихся сомнительных вопросов подозреваемый будет взят на заметку как человек, способный подвергнуть риску безопасность. Не обязательно как виновный, только как таящий риск. Должностные лица ЦРУ более высокого уровня должны будут решить, что делать с этим подозреваемым, поскольку это не входило в компетенцию Майлера. Порой ему приходилось иметь дело с теми самыми людьми, которых он тайно проверял, или встречаться с ними в коридоре. При этом он чувствовал себя весьма неловко. Это была трудная работа – охота на «кротов», но кому-то надо было ее делать.
В группу специальных расследований были назначены с десяток других сотрудников ЦРУ, в том числе Джин Эванс, ультраконсерватор, бывший контрразведчик из УСС, владевший французским, занимавшийся в основном анализом всех наводок, данных Голицыным[163]163
Поскольку Эванс бегло говорил по-французски, Энглтон нередко использовал его как посредника, когда имел дело с Марселем Шале, начальником Управления по контролю за территорией – французской службой внутренней безопасности.
[Закрыть]. Худой, стройный человек среднего роста с редеющими волосами, Эванс носил очки на своем заостренном носу, что делало его похожим на птицу. Он редко говорил о себе. Уроженец Новой Англии с лаконичной манерой янки излагать свои мысли, Эванс до своего прихода в ЦРУ был армейским полковником и работал в Мюнхене. Там на «базе» ЦРУ в Пуллахе, которая действовала в тандеме с организацией генерала Гелена, он возглавлял контршпионаж[164]164
В тот период у ЦРУ было две «базы» в Мюнхене: пуллахская «база» в штаб-квартире генерала Рейнхарда Гелена, которого ЦРУ поставило начальником независимой разведывательной организации, впоследствии ставшей западногерманской БНД, и мюнхенская оперативная «база», возглавляемая Дэвидом Мэрфи, которая проводила операции независимо от организации Гелена.
[Закрыть]. Как и Майлер, Эванс был педантом; ни одна деталь не ускользала от его глаз. Но тогда смысл работы контрразведки, как любили говорить ее сотрудники, и заключался в этих деталях.
Еще одним членом группы специальных расследований был Клэр Эдвард Петти, оклахомец, аккуратный седой человек с квадратным подбородком, имевший дружелюбный, даже несколько профессорский вид. Он пришел в ЦРУ после войны и работал в ФРГ с организацией Гелена в течение восьми лет. Он гордился тем, что снял отпечатки пальцев Хайнца Фельфе из федерального разведывательного управления ФРГ как возможного советского шпиона еще до того, как перебежчик Михаил Голеневский дал наводки, которые привели к аресту Фельфе в 1961 году. Петти вошел в состав группы в 1966 году. Спустя некоторое время ему предстояло стать наиболее противоречивым членом группы после своего поразительного вывода относительно личности высокопоставленного «крота» в ЦРУ.
Одна из задач группы специальных расследований состояла в анализе перехваченных западной разведкой во время второй мировой войны шифрованных советских радиосообщений, которым было присвоено условное название «Венона». Были расшифрованы лишь маленькие кусочки кода. Сообщения содержали кодовые имена советских агентов на Западе, но не их настоящие имена. Группа специальных расследований внимательно изучила его материал в надежде получить новые наводки на «кротов». В конце концов Берч О’Нил пришел для того, чтобы взять на себя ответственность за материал «Венона» и за сбор за границей «сопутствующей» информации, такой как регистрация поездок, расписание морских рейсов и т. п., которая могла бы помочь расшифровать советские сообщения.
Членом группы специальных расследований был и Альберт Керджел, также работавший с материалами «Венона» и тесно связанный с Советом национальной безопасности по вопросам поиска агентов проникновения. Стройный лысеющий человек более шести футов ростом, Керджел родился в штате Нью-Йорк, историк, выпускник Колумбийского университета, специализировавшийся по Советскому Союзу и Восточной Европе. Джон Уокер в течение короткого периода между назначениями начальником резидентуры в Израиль и Австралию также работал над перехваченными материалами «Венона» в интересах группы специальных расследований.
Были и другие, приходившие в группу и уходившие из нее, например Чарльз Арнольд. Этот человек, шести футов ростом с профилем героя Дика Трейси и с постоянно беспокойным выражением лица, пришел в группу специальных расследований и быстро стал известен как человек, сказавший «нет». «Он был единственным, кто сказал: «У вас нет никаких доказательств», – вспоминал один бывший сотрудник ЦРУ. – Арнольд стал очень скептично относиться к этому делу в целом и написал кучу бумаг, убеждая своих товарищей по охоте на «крота» отказаться от этой затеи». С таким отношением к делу Арнольду не суждено надолго задержаться в группу вскоре он ушел из ЦРУ на пенсию и поселился в небольшом городке Тайдуотер (штат Вирджиния). Уильям Потоки в составе сплоченной команды ЦРУ также тесно сотрудничал с охотниками на «кротов». Крупный блондин, кадровый офицер из Чикаго, он работал на Берлинской «базе» с Биллом Харви до своего прихода в 1958 году в службу Энглтона.
Комнаты, занимаемые группой специальных расследований, находились на втором этаже штаб-квартиры ЦРУ; их окна смотрели поверх низкой крыши и находились под углом к кабинету Энглтона, занимавшему комнату 2С43 на том же этаже. Действительно, из своего кабинета Энглтон мог видеть через дорогу помещения группы специальных расследований в коридоре «D», расположенном в крыле под прямым углом к его собственному. Выглянув из окна, он мог убедиться, что искатели «кротов» усердно трудятся.
Охоте на «кротов» было присвоено кодовое название «Хоунтол»[165]165
Этот криптоним, произносившийся как «Ханутол», звучал как лекарство от насморка, но явно был каким-то акронимом. Один бывший сотрудник ЦРУ сказал: «Джим собирался завоевать ФБР и особенно Гувера, чтобы сотрудничать в охоте на «кротов». Он остановился на слове «Хоунтол», поскольку оно включало первые две буквы фамилии Гувер (по-английски Hoover) и некоторые буквы имени Голицына – Анатолий». Согласно Майлеру, этот криптоним использовался и англичанами, которые, конечно же, усердно трудились в поисках своих собственных «кротов».
[Закрыть]. Ей предстояло продлиться почти два десятилетия, и еще до ее окончания в ходе поиска агентов проникновения было проверено более 120 сотрудников ЦРУ. Но охота на «кротов» не ограничилась рамками ЦРУ.
«Мы проверяли любого в правительстве Соединенных Штатов, – сообщил один бывший высокопоставленный сотрудник контрразведки. – У нас были досье на людей из информационного агентства США, министерства торговли и других ведомств. Имелись и газетчики. Дела газетчиков находились в этих досье».
Если охотники на «кротов» вышли далеко «в поле», главной сферой приложения их усилий тем не менее оставалось само ЦРУ. Поскольку именно это Управление, очевидно, и представляло собой наиболее соблазнительный объект для КГБ.
«Крот» в ЦРУ мог сообщить КГБ о ведущихся операциях и планах ЦРУ в отношении будущих операций. Он или она могли бы дать Советам имена сотрудников ЦРУ, работавших под прикрытием во всем мире, и ключевых фигур в Лэнгли. И возможно даже, что более важно, советский «крот» внутри ЦРУ мог занимать такое место, которое позволило бы ему раскрыть, существуют ли «кроты» в самом КГБ.
Реальную опасность с точки зрения контрразведки ЦРУ представлял вовсе не советский агент в Лэнгли, занимавший незначительную должность. В силу компартментализации, какую практикуют разведывательные ведомства с различной степенью успеха, такой «рядовой» предатель, вероятно, имел бы доступ только к ограниченному объему классифицированных материалов в своем подразделении. Реальной опасностью стал бы «крот», находившийся на достаточно высоком уровне в секретных службах и имевший доступ к широкой сети операций и планов ЦРУ.
В идеальном случае КГБ хотелось бы завербовать директора ЦРУ или в крайнем случае его заместителя или заместителя директора по планированию, начальника советского отдела оперативного директората или начальника контрразведки. Успешная вербовка на таком уровне была бы достаточно сложной для Советов. А для Энглтона и его охотников на «кротов» проверка самих себя и своих вышестоящих начальников была бы весьма неудобным и щекотливым делом. В результате контрразведка стремилась вести поиск по нисходящей линии и сосредоточить его на агентах проникновения в советский отдел – выбор, продиктованный как логикой, так и осторожностью.
А поскольку объектом советского отдела ЦРУ был сам Советский Союз и этот отдел много времени посвящал попыткам завербовать сотрудников советской разведслужбы, вполне обоснованно было предположить, что высшим приоритетом для КГБ является, в свою очередь, вербовка оперативного работника ЦРУ в советском отделе. Такой сотрудник помимо доступа к широкому кругу операций и собственной осведомленности мог бы прислушиваться в коридорах к сплетням о другой агентуре ЦРУ и успехах разведки.
Если Питер Карлоу и не был «кротом», это неважно, ведь список сотрудников ЦРУ, чьи фамилии начинались с буквы «К», был достаточно велик и обеспечивал группу специальных расследований напряженной работой на несколько лет вперед. В июле 1964 года Голицын, внимательно изучая досье ЦРУ, с триумфом указал на нового кандидата. На этот раз он был уверен, что нашел агента проникновения.
Фамилия сотрудника начиналась с требуемой буквы, он был славянского, а именно сербского, происхождения и служил в Берлине. Таким образом, он соответствовал «профилю», представленному Голицыным.
Ричарда Ковича его близкие друзья знали под именем Душана. Он был испытанным сотрудником, руководившим полдюжиной наиболее секретных агентов ЦРУ. Он помогал Кайзвальтеру, когда тот руководил Петром Поповым, полковником ГРУ, первым крупным «кротом» ЦРУ в советской разведке. Он руководил Михаилом Федеровым, получившим псевдоним «Экьют», нелегалом ГРУ, которого Кович завербовал в Париже. С ведома и согласия норвежской секретной службы он вел Ингеборг Лигрен, норвежку, работавшую в посольстве своей страны в Москве, но представлявшую отчеты через Ковича ЦРУ. Он был первым оперативным сотрудником, который руководил Юрием Логиновым (псевдоним «Густо»), известным нелегалом КГБ, судьба которого наряду с судьбой Лигрен обернулась самой большой проблемой для ЦРУ.
В 1964 году, когда на Ковича обрушилась беда, ему было 37 лет и он уже в течение 14 лет работал в ЦРУ, придя туда сразу после окончания Миннесотского университета. Красивый высокий мужчина шести футов ростом, Кович был жизнелюбом, обладал прекрасным чувством юмора и самоуверенностью, которая зачастую побуждала его высказывать свое мнение тогда, когда другие молчали.
Он родился в семье сербских иммигрантов в Хиббинге (штат Миннесота). Ему дали имя Душан Ковасевич. Его совершенно неграмотный отец работал на экскаваторе, добывая железную руду в Месаби-Рейндже. Это был жестокий город, кишащий преступниками, где разговаривали на 37 языках, и Кович покинул его, поступив в семнадцатилетнем возрасте на службу в ВМС.
В ЦРУ с самого начала его назначили в советский отдел. Он начал службу в Японии, где собирал сведения о советских гражданах, помогал Кайзвальтеру в его работе с Поповым в Австрии в 1953 году, затем некоторое время вел учебный курс по перебежчикам в Вашингтоне. (На «Ферме» Кович прославился тем, что, читая слушателям лекцию о перебежчиках, писал на доске сокращение КТІР, (что означало первые буквы английских слов фразы «сохраняйте их на своем месте».) В 1955 году, работая в штаб-квартире, он вновь в течение трех лет осуществлял помощь Кайзвальтеру, пока длилась операция по руководству Поповым.
К этому моменту Кович был «третьим национальным сотрудником» в отделе, что означало, что он подбирал людей в других странах для работы в Москве. Одной из завербованных стала Ингеборг Лигрен, секретарь полковника Вильгельма Эванга, начальника норвежской военной разведки, который в 1956 году направил ее в Москву для работы секретарем норвежского посла Эрика Браадланда. Служба Эванга являлась эквивалентом ЦРУ, и Лигрен стала агентом Ковича с благословения Эванга. Норвегия, союзник США по НАТО, была готова поделиться с ЦРУ любой информацией, какую могла получить Лигрен в дипломатических кругах. В течение трех лет она под псевдонимом «Сатинвуд» направляла Ковичу сообщения из Москвы.
Пер Хегге, иностранный корреспондент «Афтен-постен», ведущей утренней газеты Норвегии, вспомнил Лигрен. Он случайно встретил ее в университете в Осло в начале 60-х годов. «Она занималась на курсах русского языка после возвращения из Москвы, – рассказал он. – Возможно, она хотела усовершенствовать свой русский язык, не знаю». Лигрен, сказал он, была непривлекательной шпионкой. «Это была серая мышка, самой обычной наружности, пятидесяти семи лет. В то время, когда она работала в Москве, ей могло быть 45. Она выросла в Ставангере на юго-западе Норвегии, где говорили с сильным местным акцентом, который крайне затруднял произношение русских слов, и у нее был ужасный акцент».
Однажды Голицын, получив для ознакомления досье Ковича, должно быть, увидел там имя Ингеборг Лигрен и вспомнил, что в 50-е годы у КГБ был в Москве один источник – норвежка. Это была, сказал Голицын, большая удача. Лигрен была советской шпионкой, а Кович руководил ею по линии ЦРУ. Вероятно, он использовал ее для связи со своими шефами из КГБ или для чего-то в этом роде, размышлял Голицын.
В карьере Душана Ковича контрразведка явно нашла богатое полотно, сотканное из нитей, расходившихся в десятках направлений. Можно было почти слышать, как облизываются сотрудники группы специальных расследований. Вот, наконец, «Саша». Они ошибались, и их ошибка разрушила несколько судеб и в конечном итоге стоила ЦРУ – и американским налогоплательщикам – кругленькой суммы. Но это уже забегая вперед.
Энглтон был в экстазе. Теперь охота на «кротов» что-то дает. Осенью 1964 года ЦРУ приняло решение предупредить норвежцев, но Энглтон ничего не сообщил Эвангу. В конце концов, если Лигрен «крот», ее босс мог оказаться «суперкротом», работавшим на Советы в тесной связи с Ричардом Ковичем.
Вместо этого ЦРУ предупредило норвежскую гражданскую полицию территориального надзора, тайное ведомство, возглавляемое Асбьерном Брюном, жестким человеком, который был боевиком норвежского движения Сопротивления, ликвидировавшим нацистов в период оккупации, никогда не ночевавшим в одном месте дважды. Предупрежденная ЦРУ полиция территориального надзора вела наблюдение за Лигрен в течение нескольких месяцев. В ее отчетах отмечалось, что Лигрен вела абсолютно нормальную жизнь и не занималась подозрительной деятельностью. Тем не менее, руководствуясь информацией ЦРУ, полиция арестовала ее в сентябре 1965 года и приступила к серии жестких допросов.
В то время Лигрен возвратилась в Осло на старую работу, в военную разведку к Эвангу. Но после ее ареста полиция не сообщала об этом Эвангу несколько дней. «Однажды она не пришла на работу, – рассказывал Пер Хегге. – Конечно, Эванг был взбешен. Они с Брю-ном не разговаривали и до ареста Лигрен. Трения возникли еще во время второй мировой войны, когда Брюн скрывался в лесах, совершая набеги на нацистов, а Эванг находился в изгнании в Лондоне, где жил припеваючи. Между Лондоном и группами, скрывавшимися в лесах, существовала большая враждебность»[166]166
По словам Хегге, это было нечто большее, чем простое соперничество в военное время. «Брюн не доверял Эвангу, который был членом радикальной' студенческой группы «Мот Даг» («Перед рассветом»), и считал его советским «кротом». Это сильно огорчало тогдашнего премьер-министра Пера Бортена, члена центристской партии, в своем роде Гарри Трумэна, правда, безмозглого человека, отличавшегося сильно развитым стадным чувством, который не мог выносить, что два его начальника разведслужбы даже не разговаривают друг с другом. И это дело, несомненно, послужило причиной для довольно крупного скандала в тогдашнем правительстве».
[Закрыть].
Лигрен провела в тюрьме почти три месяца. Норвежская пресса активно подхватила эту информацию. Все выглядело так, будто русская шпионка работала в самом сердце норвежской разведки. В течение нескольких недель газеты пестрели заголовками о деле шпионки. Особенно сильный огонь обрушился на Эванга, но его предложение уйти в отставку было отклонено министром обороны. В одном из сообщений высказывалось предположение, что Эванг направил Лигрен в Москву для подхода к Советам с опасной ролью двойного агента.
Все это время полиция территориального надзора без устали допрашивала Лигрен с применением «мер воздействия», пытаясь вырвать у нее признание, что она – советская шпионка, каковой она вовсе не являлась. Один из ответов, полученных во время допроса, был понят сотрудниками Брюна как «признание». Затем в середине декабря государственный прокурор вдруг постановил, что для судебного преследования недостаточно доказательств. Дело против Лигрен было прекращено. Ее восстановили на работе, но вследствие жестоких испытаний ее здоровье было подорвано, и она в итоге вышла на пенсию и уехала из Осло.
Парламент создал специальную комиссию – комиссию Меллби – для расследования вражды между двумя разведывательными ведомствами, и еще один официальный совет – комитет правосудия – по рассмотрению самого дела Лигрен[167]167
Комиссию Меллби возглавил Дженс Христиан Меллби, общественный защитник, позднее член Верховного суда Норвегии. В результате дела Лигрен комиссия стала постоянным органом надзора за деятельностью разведывательных ведомств страны.
[Закрыть].
Несмотря на то что правительство Норвегии сняло с Лигрен обвинение в шпионаже, Энглтон оставался убежденным в ее виновности. В марте 1968 года преемник
Брюна на посту начальника полиции территориального надзора Гуннар Хаарстад прибыл в Вашингтон для встречи с высшими должностными лицами ЦРУ и ФБР. Энглтон и его заместитель Рэй Рокка пригласили начальника норвежской полиции территориального надзора в небольшой ресторан в Джорджтауне на ленч, на котором, как сказал Хаарстад, «мало с чем пришлось иметь дело, кроме мух, которые годились на наживку для лосося. Дела Лигрен вообще не затрагивали… Однако, когда мы поднялись из-за стола, Энглтон отвел меня в сторону, вынул из кармана лист бумаги и попросил меня прочитать то, что там было написано». В записке, которую Энглтон вручил ему, кратко излагалась информация Голицына о Лигрен. «Энглтон хотел забрать записку, но, даже быстро просмотрев ее, я смог понять, что она не содержала ничего более того, что мне уже было известно ранее». Хаарстад понял, что его американские коллеги считали дело против Лигрен «твердым орешком». Хаарстад добавил: «Энглтон намекнул совершенно таинственно, что он убежден в правильности информации и мнения Голицына и что прекращение дела, возбужденного против Лигрен, ошибочно со стороны норвежских властей»[168]168
См. Haarstad G. In the Secret Service: Intelligence and Surveillance in War and Peace. – Oslo, 1988.– P. 247–250.
[Закрыть]. Вопреки точке зрения Энглтона норвежский парламент через несколько месяцев, в июле, проголосовал за выдачу Лигрен в качестве компенсации за неоправданный арест и перенесенные испытания 4200 долларов.
Поскольку усилия охотников за «кротами» разоблачить Ковича в связи с делом Лигрен были сорваны, они обратили свое внимание на «Экьют», нелегала ГРУ, который был на связи у Ковича во время пребывания Лигрен в Москве. Советских нелегалов обучают шпионажу за границей без преимуществ дипломатического прикрытия и иммунитета. Их трудно определить, поскольку они, словно хамелеоны, сливаются с населением страны – объектом своей деятельности. Как правило, в качестве прикрытия они открывают небольшое дело.
Михаил Федеров – настоящее имя которого, как считал Кович, Алексей Шистов – был нелегалом ГРУ, прибывшим в Швейцарию с мексиканским паспортом и окончательно осевшим во Франции. В Париже Федеров поселился как фотограф и открыл фотостудию. На правом берегу Сены у него была небольшая мастерская, где посетители могли заказать свой портрет. Невысокого роста худой человек с военной выправкой, Федеров хорошо одевался, а его темные волосы и смуглая кожа легко позволяли ему сойти за француза или испанца. Его, конечно, никто и не принимал за русского. В 1957 году он вышел на американское посольство и добровольно предложил свои услуги ЦРУ. Но таких добровольцев не всегда воспринимают всерьез. Мексиканский фотограф, утверждающий, что он русский шпион?
Ковичу, который находился за границей в связи с очередной операцией, сообщили, что какой-то сумасброд явился в американское посольство в Париже и заявил, что он сотрудник советской разведки. Кович поспешил в Париж. Ему потребовалось менее семи минут, чтобы прийти к выводу, что, во-первых, Федеров – не сумасшедший и что, во-вторых, он настоящий нелегал ГРУ.
Кович завербовал его. Поначалу Федеров, который бегло говорил по-французски и по-испански, хотел перейти на Запад. Кович, следуя своему принципу «сохранять их на своем месте», здорово попотел, чтобы действительно сохранить его на месте. В конце концов Федеров согласился и в досье ЦРУ получил псевдоним «Экьют».
Улов был впечатляющим. В апреле 1958 года Кович встретился с «Экьютом» в отеле «Крийон» в Париже. За семь месяцев до этой встречи, в октябре 1957 года, Советы потрясли мир запуском первого искусственного спутника Земли. Теперь Федеров сообщил Ковичу, что в следующем месяце, 15 мая, состоится еще один запуск ракеты. Более того, добавил Федеров, в конце августа русские запустят в космос собак, помещенных в контейнер.
Точно 15 мая, как и предсказал «Экьют», Советы запустили Спутник-3, и торжествующий председатель Совета Министров Никита Хрущев высмеивал более мелкие американские спутники, вращавшиеся вокруг Земли подобно «апельсинам»[169]169
Советский спутник весом 1,5 тонны запущен на орбиту Нью-Йорк тайме. – 1958.– 16 мая. – С. 1.
[Закрыть]. 29 августа Кович встретился с Федеровым еще раз, теперь уже на конспиративной квартире в Берлине. В ожидании второго завтрака они слушали Московское радио. Неожиданно диктор прервал передачу сообщением о том, что Советы запустили в космос двух собак, которые благополучно приземлились на парашюте.
Федеров захохотал. «Что вы думаете по поводу моей информации?» – спросил он. Кович считал ее прекрасной. В течение трех лет Кович руководил Федеровым, но контрразведка в штаб-квартире была скептически настроена в отношении последнего. Несмотря на обилие информации, которую он передавал ЦРУ, его заклеймили как возможную советскую подставу.
Федеров много разъезжал: за более чем три года Кович встречался с ним в Париже, Ницце, Берне, Женеве и Берлине. Еще раньше у них была встреча на французской Ривьере, и именно там, как заявил Голицын, анализируя досье Ковича, Советы, должно быть, завербовали сотрудника ЦРУ.
В атмосфере того времени трудно было сыскать какой-то советский источник, который контрразведка восприняла бы как настоящий. Даже по прошествии десятилетий эта уверенность лишь углубилась. «Скотти» Майлер никогда не изменял своего мнения относительно Федерова. «Федеров – это подстава, он вел его (Ковича) по Европе, как по угодьям для охоты, – заявил он. – Имелись признаки, свидетельствующие о том, что Федеров выезжал на вербовку или для восстановления контакта с кем-то, кого завербовал ранее».
Возможно, и так, но и Кович, и Джордж Кайзвальтер были убеждены, что он представлял собой настоящего и ценного агента ЦРУ. По поводу одной поездки Федерова на Запад Кайзвальтер вспоминал: «Он проезжал через Берлин, и я встретился с ним». Кович привел Федерова на конспиративную квартиру ЦРУ; Кайзвальтер был там, выдавая себя за француза.
«Он не умеет пить водку, – сказал Федеров Ко-вичу. – Мы научим его». А так как Кайзвальтер родился в Санкт-Петербурге и чисто по-русски был знаком с водкой, он с трудом удержался, чтобы не рассмеяться, когда Федеров объяснял, что вначале надо что-нибудь съесть, кусочек сливочного масла или немного оливкового масла, и только потом пить водку.
«Мы пытались выяснить, где в Карлсхорсте находились тайники, – рассказывал Кайзвальтер. – Феде
ров спрятал некоторые документы в тайник, но не в советской резидентуре, разумеется, а где-то вблизи железнодорожной станции. Он сказал, где найти документы. Один немец, агент ЦРУ, практически как настоящий крот прокопал мили рельсовых путей, разыскивая тайник, но так и не нашел его»[170]170
Советские нелегалы часто держали связь с Москвой через тайники. В данном случае Федеров говорил, что он помнит приблизительно место, где находится тайник, но у него больше нет той бумажки, на которой было указано его точное месторасположение.
[Закрыть].
Несмотря на подозрения контрразведки, директор ЦРУ Аллен Даллес считал агента Ковича настолько ценным, что Управление предприняло необычайный шаг. Советские перебежчики или агенты часто просят о встрече с президентом или директором ЦРУ, чтобы утвердиться в своей собственной значимости и убедиться, что их информация оценена на самом высоком уровне правительства Соединенных Штатов, но эти просьбы редко удовлетворяются. Федеров попросил о личной встрече с Даллесом. Необычное дело, но его тайно привезли в Вашингтон, где он встретился не с Даллесом, которого не было в стране, а с генералом Чарльзом Кейбеллом, заместителем директора ЦРУ. По утверждению Кайзвальтера, Кейбелл, генерал ВВС, «надел военную форму, чтобы произвести впечатление на Федерова».
Именно Кович сопровождал своего высоко оцененного агента во время перелета из Берлина в сентябре 1958 года. Он надеялся воспользоваться собственным самолетом Даллеса, но директор отправился на нем в свою поездку, поэтому Ковичу пришлось выпрашивать у ВВС четырехмоторный турбовинтовой самолет «С-54» для столь продолжительного полета в Вашингтон. Федерова привезли в штаб-квартиру ЦРУ, устроили ему встречу с Кейбеллом и продержали на конспиративной квартире в северной части штата Вирджиния почти неделю[171]171
Сотрудник ЦРУ, работавший под дипломатическим прикрытием, не мог оставить свой пост ради такой поездки. Но будучи нелегалом, Федеров мог исчезнуть на 10–12 дней, и никто не хватился бы его. У ЦРУ в сентябре нашлось «окно для такой возможности», на которое можно было запланировать эту поездку, что и было сделано.
[Закрыть].
После встречи с заместителем директора ЦРУ Федеров возвратился в Берлин. За несколько месяцев до этого, в марте, Федеров ездил в Москву, но снова вернулся. Теперь он сообщил ЦРУ, что его вновь вызывают в Москву. В октябре 1958 года он в последний раз покинул Берлин и Запад.
Его больше никогда не видели. После трех лет руководства русским агентом Кович потерял с ним контакт. Федеров исчез. Джордж Кайзвальтер был убежден, что одна ошибка, допущенная ЦРУ, стала причиной его поимки. «Какой-то тупица в штаб-квартире решил направить Федерову письмо советской почтой. Его отвезли в Москву в вализе, а затем послали по почте в Советском Союзе. Полагали, что внутреннюю почту слишком сложно проконтролировать, но один из способов, которым мог воспользоваться КГБ, – это «засечь» парня, отправившего письмо. Письмо было перехвачено»[172]172
КГБ, добавил Кайзвальтер, успешно выследил по крайней мере одного сотрудника посольства, который отсылал по почте письма в Москву, что привело к страшным последствиям. Джордж Пейн Уинтерс-младший, сотрудник госдепартамента, работавший на ЦРУ в качестве «привлеченца», был, по его словам, по этой причине уволен. В указанном случае письмо, адресованное Петру Попову, полковнику ГРУ, работавшему на ЦРУ, не предполагалось направлять почтой. Письмо было адресовано Попову на его домашний адрес в Калинин. «Уинтерс неправильно понял его указания и отправил письмо по почте», – рассказывал Кайзвальтер. КГБ извлек письмо из почтового ящика, и Попов, первый важный агент проникновения в советскую разведку, был обречен.
По словам Кайзвальтера, сам Попов сумел предупредить, что его схватили из-за письма, посланного по почте. Хотя во время его последней встречи с сотрудником ЦРУ Расселом Ланжеллом он находился под наблюдением КГБ, Попов незаметно передал ему записку. Он умышленно порезался и подложил под повязку записку в виде полоски бумаги. В туалете ресторана «Арагви» он снял повязку и передал записку, за стеной туалетной комнаты находились следившие за ним сотрудники КГБ. Я перевел записку, в которой он сообщил, что его пытают и он находится под контролем, а также каким образом его схватили.
В нескольких опубликованных отчетах говорилось, что в 1962 году в Женеве Юрий Носенко заявил, что на ботинки американского дипломата, который отправлял по почте письмо Попову, горничная напылила специальное химическое вещество, которое помогло КГБ, возможно с помощью собаки, проследить его путь до почтового ящика. Кайзвальтер и Бэгли, которые проводили допрос Носенко, сошлись во мнении, что, хотя Носенко рассказывал о применении КГБ химических веществ для слежки, он никогда ничего не говорил о «шпионской пыли», которую напыляли на чьи-либо ботинки в деле Попова. В бумагах Черепанова также упоминалось об использовании КГБ «шпионской пыли», и некоторые сотрудники контрразведывательной службы ЦРУ считали, что упоминание и Носенко и Черепановым химических веществ для слежки являлось в какой-то степени попыткой намекнуть на то, что скорее эти методы, а не «крот» в ЦРУ виноват в поимке Попова.
[Закрыть].
Через два года после исчезновения Федерова Кайзвальтер получил сообщение от Олега Пеньковского, в котором предполагалось, что Федеров действительно был настоящим источником ЦРУ, обнаруженным Советами. Шел апрель 1961 года, Кайзвальтер встречался с Пеньковским в Лондоне в отеле «Маунт Ройял». «Пеньковский сообщил мне: „Я закончил ракетную академию. Один из генералов, генерал Борисоглебский, в день выпуска предложил выпить. Был май. Генерал сказал, что жизнь – не ваза с вишней. Недавно, продолжал он, я председательствовал на заседании военного трибунала; мы приговорили одного сотрудника ГРУ к расстрелу за предательство“»[173]173
Эта история казалась правдивой, потому что генерал Виктор Борисоглебский, военный юрист и судья, высокопоставленное лицо в Коммунистической партии, в августе 1960 года председательствовал на суде над Фрэнсисом Гэри Пауэрсом, пилотом американского самолета-шпиона «У-2», сбитого над Свердловском в том же году. По иронии судьбы, он также был председателем суда над Олегом Пеньковским в мае 1963 года и вынес ему смертный приговор.
[Закрыть].
Хотя генерал Борисоглебский не назвал имени офицера ГРУ, Пеньковский сказал, что генерал упомянул, что предателя тайно возили в штаб-квартиру ЦРУ на встречу с одним высокопоставленным должностным лицом. Поскольку Федерова тайно возили на встречу с генералом Кейбеллом, сомнений быть не могло, что человек, о котором говорил Пеньковский, был Федеров.
Ковичу позже также сообщили, что Федерова казнили, но его смерть была еще более ужасной, чем рассказал Пеньковский. Было известно, что КГБ идет на все, чтобы отбить у сотрудников советской разведки охоту работать на Запад. В 80-е годы Ковичу сообщили, что один советский перебежчик в ЦРУ говорил, что в период учебы ему показывали кинопленку, на которой было снято, как Федерова бросили в печь заживо.
Один бывший сотрудник ЦРУ, знавший о судьбе Федерова, сказал: «Я знаю кое-кого, кто видел пленки, на которых снята казнь. Один из излюбленных способов казни – сжечь какого-нибудь парня живьем. Они сделают это, отснимут на кинопленку, покажут другим и скажут: „Вот что случится, если вы перейдете к своим друзьям в Лэнгли“».
Если Федерова действительно казнили – расстреляли или сожгли, – это послужило бы достаточно убедительным доказательством того, что он был настоящим агентом ЦРУ. В 1964 году, когда Кович попал под подозрение, охотники на «кротов» знали, что рассказал Пеньковский о судьбе Федерова, так как Кайзвальтер доложил о нем, но это нисколько не удержало их. ЦРУ поставило телефон Ковича на прослушивание, а его корреспонденция перехватывалась.
И это потому, что Кович руководил еще одним (третьим) агентом, который показался контрразведке еще более темной личностью. В мае 1961 года, всего лишь за несколько месяцев до перехода Голицына, резидентура ЦРУ в Хельсинки получила советского добровольного информатора. Резидентом был Фрэнк Фрайберг, тот самый начальник резидентуры, который в конце того же года обнаружил на пороге своего дома заснеженного Голицына и сопровождал его в Вашингтон. Теперь же, весной, Фрайберг сообщил о подходах добровольного информатора, установившего связь с посольством.
Ковича, который в это время находился в Вене, направили в Хельсинки. Он встретился с советским человеком, который назвался Юрием Николаевичем Логиновым и представился нелегалом КГБ в Хельсинки, выдававшим себя за американского туриста под именем Рональда Уильяма Дина. Человек из КГБ сказал, что хочет перейти на Запад и выехать в Соединенные Штаты; он уже одной ногой почти ступил на борт самолета. Кович терпеливо, следуя своему правилу, а также правилу ЦРУ, убедил Логинова остаться на месте, где он, без сомнения, может быть более полезным для Запада. А затем, несколько позднее, ЦРУ обеспечит его безопасность.
