Текст книги "Охота на «кротов»"
Автор книги: Дэвид Уайз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА 4
Охотник на «кротов»
В начале 50-х годов Том Брэйден был молодым помощником Аллена Даллеса, заместителя директора ЦРУ по планированию, главы тайного орудия ведомства. Как вспоминает Брэйден, однажды вечером, когда они с женой уже были в спальне, он поведал ей кое-какие служебные сплетни.
«Беделл не любит Аллена», – сказал он жене. Миссис Брэйден поняла, что он хотел сказать: эти слова означали, что генерал Уолтер Беделл Смит, грозный директор ЦРУ, не питал любви к Даллесу, прославленному мастеру шпионажа второй мировой войны, которому в конечном счете суждено было сменить его на посту директора. Брэйден думает, что он даже добавил кое-какие замечания относительно того, как внушавший ужас Смит, которого Уинстон Черчилль сравнил с бульдогом, третировал Даллеса.
«На следующий день, – сказал Брэйден, – Даллес вызвал меня к себе. Он спросил: «Что там такое насчет Беделла и меня?»»
Сделав невинное лицо, Брэйден притворился, что не понимает, о чем говорит Даллес. «Возможно, я дал ему отнюдь не искренний ответ, – признал Брэйден. – Он повторил разговор слово в слово, и я не стал отрицать его снова. Все было точно».
«Вы бы лучше поостереглись, – предупредил его Даллес. – Джимми взял вас под наблюдение». Брэйден сделал очевидный вывод: Джеймс Энглтон установил подслушивающее устройство в его спальне и фиксировал его разговоры в постели с женой Джоан[27]27
Брейден, который рассказал об инциденте друзьям, позднее слышал, что «Энглтон отрицал историю с подслушивающим устройством. Не при мне, но в присутствии моих друзей, которые знали Энглтона и любили его. Энглтон велел сказать мне, что вся эта история просто ложь». Но было ли это правдой? «Да, – ответил Брэйден. – Энглтон именно так и поступил». Брэйден ушел из ведомства за четыре месяца до того, как Энглтон 20 декабря 1954 года стал первым начальником только что созданного централизованного отдела контрразведки. До этого Энглтон возглавлял один из нескольких небольших тайных отделов, существовавших тогда и обозначавшихся буквами от «А» до «О». «Он был там, – сказал Брэйден. – Он осуществлял прослушивание, когда я там работал. В то время ранги мало что значили».
[Закрыть]. Но его это особенно не удивило, поскольку у Энглтона, как было известно, подслушивающие устройства имелись по всему городу.
Утром Энглтон первым делом приходил в кабинет Аллена и докладывал о том, что зафиксировали его «жучки» за ночь. Он забавлял Аллена рассказами о том, что происходило у кого-то на званом обеде. Один из домов, которые он прослушивал, был дом миссис Дуайт Дэвис. Ее муж был военным министром в правительстве президента Кулиджа[28]28
Военный министр, генерал-майор сухопутных войск банкир Дуайт Ф. Дэвис более известен как человек, подаривший международному теннису «Кубок Дэвиса». Сам он был трехкратным чемпионом страны в парной игре. Он умер в 1945 году. Его вторая жена Паулин, хозяйка дома в Вашингтоне, была дочерью министра ВМС при президенте Теодоре Рузвельте. Миссис Дэвис умерла в 1955 году.
[Закрыть]. В начале 50-х годов эта вдовствующая леди была хозяйкой дома в Вашингтоне и пользовалась всеобщей любовью; у нее обедали сенаторы и члены правительства. Джим приходил в кабинет к Аллену, и тот спрашивал: «Как рыбалка?» А Джим отвечал: «Ну, прошлой ночью у меня клевало несколько раз». Все происходило под видом разговора о рыбалке.
Брэйден говорил, что лично знал об этих разговорах в кабинете Даллеса, поскольку «бывал там и все это слышал, и не единожды. Энглтон докладывал, что люди говорили то-то и то-то. Некоторые высказывания представляли собой пренебрежительные замечания в адрес Аллена, которые забавляли последнего. Я полагал, что они получены с помощью подслушивающего устройства».
«Это представлялось мне скандальным. Все считали, что он подслушивает также штатных сотрудников ЦРУ, а не только вдовствующих леди. Думаю, большинство полагало, что он занимается этим. На подслушиваемом званом обеде, – говорил Брэйден, – какой-нибудь сенатор или член палаты представителей мог сказать что-то такое, что могло бы пригодиться ведомству. Я считал, что это неправильно. Думаю, Джим поступал безнравственно»[29]29
Брэйден прослужил в ЦРУ пять лет – с 1949 по 1954 год, дослужился до поста начальника отдела, а затем приобрел известность как газетный обозреватель, ведущий телепрограммы «Крос-сфайр» на канале Си-эн-эн и писатель. В качестве начальника отдела международных организаций ЦРУ он направлял деньги ведомства целому ряду антикоммунистически настроенных культурных групп за рубежом и через АФТ – КПП – в профсоюзы Европы. Впоследствии книга, которую он написал о своей большой семье («Eight is enough». – New York) легла в основу телесериала 70-х и 80-х годов.
[Закрыть].
Роберт Кроули, бывший сотрудник ЦРУ, работавший с Энглтоном, утверждал, что шеф контрразведки не организовывал прослушивания по собственной инициативе. «Джим не располагал средствами, чтобы предпринять что-либо подобное, – сказал он. – Если бы директор одобрил, управление безопасности организовало бы это, Джим воспользовался бы аппаратурой. Он забрал бы улов. Но у него самого не было собственного технического обеспечения».
Тем не менее истории, подобные случившейся с Брэйденом – а их великое множество, – помогли сделать Энглтона зловещей и таинственной фигурой в ЦРУ и в тех узких социальных кругах Вашингтона, в которых он вращался.
Это отражали его прозвища. В ЦРУ его ведомственным псевдонимом (используемым в телеграммах) было имя «Хью Ашмед». Но его коллеги называли его по-разному: «Серый призрак», «Черный рыцарь», «Человек-орхидея», «Рыбак», «Иисус», «Стройный Джим» или, менее лестно, «Тощий Джим» либо «Пугало»[30]30
Несмотря на широко распространенный миф об обратном, одним из прозвищ, под которыми Энглтон неизвестен, является «Мама». Впервые оно было употреблено в двухсерийном фильме в «Нэшнл ревю» в 1973 году, сценарий которого написал Майлз Коупленд, бывший сотрудник ЦРУ, и в котором в причудливых выражениях изображался похожий на привидение тип в ведомстве по прозвищу «Мама», напоминавший Энглтона. (Copeland М. The Unmentionable Uses of a СLA / National Review. – 1973.– Sept. 14.; There is a CIA in Your Future. – 1973.– Oct. 26.) В своей книге (Without Cloak and Dagger. – N. Y., 1947) Коупленд развил этот причудливый образ, описав «Маму» в окружении двух борзых в кабинете ЦРУ, представленном в виде охотничьего домика с бревенчатым потолком высотой 20 футов. Затем писатель Аарон Лэтэм написал роман об Энглтоне под названием «Orchids for Mother’» (Boston, 1977). Коупленд подтвердил, что использованное им прозвище «Мама» – литературный вымысел. «Вы правы насчет использования мною слова «Мама» в качестве прозвища Джима Энглтона. Это имя, наряду со множеством других вещей, о которых я говорил в книгах и статьях, было применено для занимательности чтения, чтобы смягчить проблемы, которые возникали у меня при прохождении через тех умственно неполноценных, которые обычно отвечают за чистку рукописей лояльных выпускниц колледжей (так!)». (Письмо Майлза Коупленда автору от 10 октября 1990 года.) В Оксфордшире, Англия, 14 января 1991 года в возрасте 77 лет Коупленд скончался.
[Закрыть]. Среди занудной государственной бюрократии Вашингтона и даже в среде чиновников секретной разведки немногие имели столь колоритные прозвища.
Но это еще не все. Хобби Джеймса Энглтона, его прошлое, стиль, вся его жизнь вписывались в представление о том, что собой обязан представлять начальник контрразведки ЦРУ. Имидж и человек были созданы друг для друга; Джеймс Энглтон как бы сошел с экрана из какого-нибудь голливудского фильма.
Например, его легендарное умение удить рыбу на блесну, его диплом специалиста по выращиванию орхидей, его увлечение коллекционированием полудрагоценных камней. Для его многочисленных обожателей эти интересы были не случайны, скорее, они являлись продолжением его блестящих способностей как сотрудника контрразведки. То же терпение, необходимое, чтобы поймать гольца в горном потоке, требуется и для того, чтобы «расколоть» советского шпиона, «липового» перебежчика или двойного агента КГБ. Нужны годы и великое терпение, чтобы вырастить орхидею, и в этом тоже весь Энглтон. Его не увидишь в черной фетровой шляпе отдыхающим с ребятами за игрой в кегли. Точно так же и камни, которые он находил в пещерах и расщелинах на юго-западе страны, – отполированные до совершенства и принявшие форму запонок для манжет или других подарков для друзей, – они тоже были сродни самородкам контрразведывательной информации, которую он умел извлекать из потока телеграмм, донесений и материалов опросов, проходивших через его рабочий стол. Ключевой факт, помещенный в контекст, засверкал бы так же ярко, как какой-нибудь топаз. Или так это представлялось его поклонникам.
Рыбак, как и охотник за шпионами, должен разбираться в наживках. Энглтон тщательно изучил их. Одним из его партнеров по рыбалке был Сэм Папич, высокий, крепкий серб из Бьютта (штат Монтана), который работал на медных рудниках, как прежде его отец, и в течение 19 лет осуществлял связь между ФБР и ЦРУ. Эти два человека были близкими друзьями – посланник Эдгара Гувера в ЦРУ и начальник отдела контрразведки.
«У Джима были руки хирурга, и он делал великолепные блесны для гольца, – вспоминал Папич. – Иногда мы вместе ездили на рыбалку. Джим проходил с четверть мили вверх и вниз по течению, изучая воду, растительность, насекомых. Затем принимал решение, что делать. Он мог прочитать вам лекцию о жизни мухи-однодневки от личиночной стадии до того момента, когда она становится мухой. Я тоже специалист по форели, но он в этом деле был мастер. Обычно он отпускал пойманную рыбу. Для него это был вызов».
Энглтон ловил форель с человеком Гувера, одновременно потихоньку усиливая свои позиции в ФБР, и цветы также переплетались с его жизнью контрразведчика. Меррит Хантингтон, владелец «Кенсингтон оркидз» в мэрилендском пригороде Вашингтона, знал Энглтона много лет и восхищался им и как шпионом, и как специалистом по разведению орхидей. «Энглтон был мистификатором, мистификатором № 1 Америки, настоящим патриотом, – говорил Хантингтон. – Он использовал орхидеи как прикрытие. Он обладал блестящей фотографической памятью. Он досконально разбирался в орхидеях».
«Он использовал орхидеи как прикрытие?» – «Да, – сказал Хантингтон. – Он путешествовал как специалист по разведению орхидей. Он знал всех людей в Европе, выращивавших орхидеи. Мы всегда знали, когда приезжали важные «шишки» из Израиля, потому что Джиму нужны были букеты орхидей. Он срезал цветы для израильтян. Он разводил орхидеи. Он вывел и дал название паре орхидей. Одну он назвал в честь своей жены. Кэтлея под названием «Сесили Энглтон»[31]31
«Подождите минутку, – предложил Хантингтон, – я посмотрю в регистре Королевского садоводческого общества международный регистр растений. Это в Лондоне. Тома Общества издаются каждые 5 лет». С минуту он роется в книгах, достает последний том и раскрывает его. «Давайте посмотрим, да, вот «Сесили Энглтон» – название кэтлеи, зарегистрированное Королевским садоводческим обществом в Лондоне в 1973 году. Да, вот он: «Джеймс Энглтон, штат Вирджиния, Норт Арлингтон, 33-я улица, 4814». «Кэтлея, один из видов тропических орхидей, произрастающих на юге США, названа в честь Уильяма Кэтли из Барнета, Англия, покровителя ботаники в XIX веке. Кэтлея пользуется наибольшей популярностью благодаря своим крупным и ярким цветкам. Насчитывается около шестидесяти ее разновидностей.
[Закрыть].
Джим мог часами говорить об орхидеях. Но он никогда не говорил о работе. Я знал, кто он, но он никогда не заводил речи о политике. Он мог исчезнуть на полгода, но когда появлялся, звонил мне. Он никогда не расставался со своей теплой полушинелью».
Однажды Энглтон будто бы сказал, что из всех орхидей «Венерин башмачок» нравится ему больше всего, потому что ее труднее всего вырастить[32]32
Lattem A. Poet, Florist, Angler, Spy // Washington Post. – 1987.– May 20.– P. Cl. Лэттэм взял интервью у Энглтона вскоре после того, как тот был уволен с поста начальника отдела контрразведки в декабре 1974 года.
[Закрыть].
Сэм Папич также рассказывал о цветах и драгоценных камнях. «Джим часто посылал орхидею даме, с которой знакомился; познакомится с дамой, а на следующий день она получает орхидею – не из цветочного магазина, а из питомника Джима. Обычно он ходил в мятой одежде. Но все женщины любили его. Он вселял в них чувство исключительной значимости и красоты. Он не был диктором радиовещательной компании, но у него был дар говорить о вещах, которые представляли интерес для людей и располагали их чувствовать себя свободно.
Энглтон ездил в Тусон, собирал камни и делал прекрасные ювелирные изделия: кольца, браслеты, ожерелья, – Папич помолчал. – Он обладал исключительно пытливым умом. И много работал. Главным образом по ночам».
Как-то само собой разумелось, что охотник за «кротами» должен быть существом, ведущим ночной образ жизни, человеком, предпочитающим работать в темноте. Внешность Энглтона была частью его мистического имиджа – высокий, худой до того, что выглядел изможденным. Одет в черное, стиль одежды – консервативный.
«Он всегда носил тройки, – вспоминает бывший контрразведчик из ФБР Дон Мор. – Он не снимал пиджака и галстука, даже когда садился играть в покер».
Один из сотрудников ЦРУ, хорошо знавший Энглтона, так описывает его: «Около шести футов ростом, с ястребиным носом, под глазами темные тени, довольно бледная кожа, как у человека, мало бывающего на солнце. Слегка сутулый. Он был бы высоким, если бы держался прямо. Довольно большие уши, седеющие волосы с пробором посередине, зачесанные назад». Энглтон носил очки в роговой оправе с толстыми стеклами, но его наиболее интересной особенностью был, безусловно, необычайно широкий рот на костлявой челюсти. Странным образом это делало его почти похожим на одну из тех рыб, которых он, возможно, ловил, – на окуня или щуку. На его губах часто играла легкая загадочная улыбка – улыбка человека, обладающего тайной, которой он не желает делиться.
«В Лэнгли у него был просторный кабинет, – продолжает воспоминания коллега Энглтона, – стол, заставленный предметами искусства, темная мебель. Немного мистично? Как посмотреть. Но Джим не делал ничего, чтобы рассеять это ощущение. Он всегда казался погребенным под грудой документов, испещренных пометками об ограниченном доступе. В его тихом голосе чувствовалась убежденность. Он был точен в отношении всего, что говорил. А то, что он говорил, было гласом Божьим».
Несмотря на серьезное заболевание (туберкулез), шеф контрразведки был заядлым курильщиком. «Он выкуривал в день, должно быть, три или четыре пачки, – вспоминал один из коллег. – Мы ехали с ним в машине. Он едва дышал. И даже включил кондиционер, чтобы восстановить дыхание».
Он еще и пил. Шпионаж – профессия, связанная со стрессом, и у многих сотрудников ЦРУ проблемы с алкоголем. «Джим отправлялся на ленч около половины первого и основательно нагружался, – вспоминал один бывший коллега. – Когда он возвращался, то был очень многословен. И после ленча он никогда не работал».
Энглтон был поэтом или, по крайней мере, он серьезно занимался поэзией в Йельском университете, восхищался Т. С. Эллиотом и Эзрой Паундом, и эта эстетическая сторона в сочетании с огромной тайной властью, которой он обладал, делала его уникальной фигурой в ЦРУ и усугубляла ту зловещую тень, которую он отбрасывал. Потому что именно слияние поэта и шпиона, искусства и шпионажа – искусства с налетом насилия, всегда присутствовавшего непосредственно под поверхностью, – усиливало ореол угрозы в персоне Энглтона. Как литературный интеллектуал, он, должно быть, ценил прелестную драматическую иронию, которую воплощал[33]33
В интервью британскому телевидению Энглтон как-то упомянул об «эффекте бесконечности зеркальных отражений» – фраза, взятая из стихотворения Т. С. Эллиота «Геронтион» и использованная как выразительная характеристика самой контрразведки писателем (позднее корреспондентом Си-би-эс) Дэвидом К. Мартином, который вынес ее в название своей книги о поиске Энглтоном шпионов КГБ («Wilderness of Mirrors»– N. Y., 1980).
[Закрыть].
В городе, где информация – это власть, секретная информация представляет наибольшую ценность. А в ЦРУ полагали, что Энглтон владел большим количеством секретов, чем кто-либо другой, и схватывал их значение лучше, чем кто-либо другой. Это и составляло основу его власти. Он очень хорошо понимал это и культивировал ауру всеведения.
«Энглтон всюду появлялся со своим «дипломатом», – вспоминал Джордж Кайзвальтер. – Он говорил: «У меня здесь невероятный материал из Бюро». – «Что там?» – «Я не могу обсуждать это здесь». Если это нельзя обсуждать в оперативном директорате, то где же можно? Смешно!» Но Кайзвальтер знал, что власть Энглтона основывалась на секретности. «Главное состояло в том, чтобы иметь информацию и держать ее при себе».
Однажды начальнк контрразведки задержал Кайзвальтера в лифте здания ЦРУ.
– Вам нужно посмотреть этот фильм, – сказал Энглтон. – Он подкрепляет мой образ мыслей.
– Какой фильм? – спросил Кайзвальтер.
– «Маньчжурский кандидат»[34]34
Сюжет фильма «Маньчжурский кандидат», снятого в 1962 году по одноименному роману Ричарда Кондона, подразумевает, что северные корейцы промыли мозги американскому военнопленному и запрограммировали его на возвращение в Соединенные Штаты и убийство человека, выдвинутого кандидатом в президенты США.
[Закрыть].
Секреты, которыми не делился Энглтон, не только увеличивали его власть в секретном ведомстве, но и давали ему преимущество в бюрократическом ближнем бою. Секретность служила безупречной позицией для отступления в любом споре.
Один оперативный работник ЦРУ, работавший непосредственно с Энглтоном, понял это. «Когда меня направили в Лондон, Энглтон был среди тех, кто одобрил это, – сказал он. – И вообще без благословения Джима уехать было невозможно. Но с течением времени я просто начал думать, что его выводы были неверны. Я выслушивал все его витиеватые теории и говорил: «Но, Джим, это расходится с фактами». Джим отвечал: «Есть вещи, о которых я не могу тебе сказать» Я всегда считал, что ему не хватало аргументов».
Остерегавшийся Энглтона Том Брэйден понял источник его могущества. «Энглтон обладал очарованием Шерлока Холмса, – говорил он. – Сыщик – человек, знающий что-то такое, чего не знал ты».
Если Энглтон окружал себя ореолом таинственности и интриги, если он был наиболее проницательным купцом на базаре секретов ЦРУ, то все же была одна истина, от которой он не мог убежать при всей его власти. Его работа была незавидной. Она состояла в том, чтобы подозревать всех, и он подозревал. Это путь к невменяемости, и некоторые бывшие коллеги думали, что в итоге он действительно свихнулся. Но это уже из области медицинских заключений, которые не делаются легко или походя, даже теми, кто знал его и работал с ним. Много проще сделать вывод о том, что на каком-то этапе жизнь, полная подозрений, разъела его здравый смысл.
Но следует также сказать, что подозрение – это необходимое зло или, по крайней мере, необходимая функция любого разведывательного ведомства. ЦРУ и его операции представляют собой очевидные объекты для проникновения противодействующих разведывательных служб. Таким образом, в ЦРУ должен быть механизм защиты от советского проникновения в операции ЦРУ и в само ведомство. Такой механизм называется контрразведкой.
Практики контрразведки без конца спорят по поводу точного и лучшего определения их искусства. Но в процессе споров удалось прийти к некоему общему соглашению. Наверное, наиболее сжатое определение предложил Раймонд Рокка, высокий, худощавый эрудит с седыми волосами и козлиной бородкой, занимавший пост заместителя Энглтона и в УСС в Италии, и в ЦРУ. Он сказал: «Контрразведка имеет дело с другими разведывательными службами, действующими в нашей собственной стране или против нашей страны за границей. Другими словами, контрразведка точно соответствует смыслу, заложенному в самих этих словах: «противодействие разведке». Термин говорит сам за себя».
«Скотти» Майлер, который, как и Рокка, был заместителем Энглтона, согласен с этим. «Цель контрразведки – защищать ваши институты и операции от проникновения, включая дезинформацию», – сказал он[35]35
В своем заключительном докладе в 1976 году специальный сенатский комитет по разведке, возглавляемый сенатором Фрэнком Черчем, демократом от штата Айдахо, определил контрразведку как «разведывательную деятельность, призванную подрывать эффективность враждебных разведслужб». Контршпионаж он определил как аспект контрразведки, направленный на «обнаружение и нейтрализацию шпионской деятельности иностранных государств». Foreign and Military Intelligence. Book 1: «Final Report of the Select Committee to Study Governmental Operations with Respect to Intelligence Activities». – United States Senate, 94th Congress, 2d Session. – 1976.– April 26.– P. 163, 620.
[Закрыть].
Поскольку Майлер был заместителем Энглтона в группе специальных расследований, его работа, разумеется, заключалась в том, чтобы вынюхивать проникновение в ЦРУ, в существовании которого в отделе контрразведки не сомневались, раз перебежчик Голицын предупредил о «Саше». И главной задачей контрразведки, согласно любому определению, стало в первую очередь обнаружение и задержание любого «крота» или «кротов». внутри ведомства.
Отдел контрразведки отвечал не только за выявление советских агентов, внедренных в штаб-квартиру в Лэнгли, но и за защиту операций ЦРУ «в поле» от проникновения КГБ. Если оперативный сотрудник «в поле» предлагал завербовать агента, географический отдел, работающий по данной стране, проверял по учетам ЦРУ наличие какой-либо информации об этом человеке. Отдел контрразведки запрашивал такие данные из досье других разведывательных ведомств США; в редких случаях отдел мог осторожно запросить информацию в других дружественных разведывательных службах. Именные установочные данные могут дать информацию, которая помешает запланированной вербовке.
В разведке существует банальная истина, что оперативные работники проникаются любовью к своим агентам. Оперативники хотят верить в людей, которых они завербовали, и в информацию, которую те поставляют. Сотрудники контрразведки – профессиональные скептики. Им платят за их сомнения.
Роберт Кроули, бывший тайный работник ЦРУ, бунтарь и человек большого ума, склонный к метафорам, сравнил роль отдела контрразведки с ролью управляющего кредитами в крупной компании: «Торговцы, которыми являются оперативники, хотят продвинуться по службе за счет увеличения объема больших продаж. Они напористы, работают на комиссионной основе и рвутся к новому делу. Управляющий кредитами окидывает посетителя тяжелым взглядом, проверяет его балансовый счет и информацию о состоянии кредита и говорит: «Не отгружать». Естественно, торговцам это не нравится».
По этой причине существовала традиционная напряженность между отделом контрразведки и отделами оперативного директората, или секретных служб. Последние поделили мир на географические районы. И хотя названия подразделений менялись со временем, тайный директорат ЦРУ традиционно имел советский отдел и другие географические отделы по Европе, Ближнему Востоку, Африке, Азии и Латинской Америке.
Теоретически начальник отдела был рангом выше руководителя контрразведки, но начальники отделов не спешили помериться властью с Энглтоном, так как знали, что его власть больше[36]36
Отделы и контрразведка подчинялись директорату по планированию (который в 1973 году стал директоратом по операциям). Таким образом, контрразведка находилась в ведении заместителя директора по планированию (с 1973 года заместителя директора по операциям), но не директора Центральной разведки, что является официальным титулом директора ЦРУ.
[Закрыть]. Энглтон возмещал любой предусмотренный штатным расписанием ранг, которого у него не было, своими близкими связями с директорами ЦРУ, под руководством которых он работал, в частности с Даллесом и Ричардом Хелмсом. Как и они, Энглтон служил в УСС, а эти корни были крепки в ведомстве[37]37
Даллес и Энглтон были настолько близки, что после смерти Даллеса в 1969 году его сестра Элеонора Лэнсинг Даллес попросила Энглтона передать его трубки лучшим друзьям Даллеса в этом секретном мире. Дон Мор, начальник отдела советской контрразведки в ФБР, многие годы работавший как с директором ЦРУ, так и с Энглтоном, получил два любимых даллесовских бриара. «Я выбрал их потому, что они были в кожаном футляре, на котором сбоку стояли инициалы», – сказал Мор.
[Закрыть]. Начальник контрразведки был основателем организации старейших университетов Новой Англии «Бывшие студенты», члены которой управляли ЦРУ как частным клубом вплоть до 70-х годов. Выпускников старейших университетов Новой Англии объединяли служба в военное время, социальное происхождение, воспитание и темперамент. Они – за некоторым исключением – являлись ключевыми фигурами по принятию решений в ведомстве. Им было хорошо друг с другом.
Кроме естественных трений между географическими подразделениями (оперработниками) и начальником контрразведки в недрах службы таилась более крупная проблема: охота на «кротов». Поскольку в начале 60-х годов поиск предателей набирал обороты, стала распространяться атмосфера недоверия, особенно внутри советского отдела, который принял на себя основную тяжесть расследований. Никто не знал, на кого следующего падет подозрение.
И это, конечно же, подняло запутанный, трудный вопрос в ЦРУ. Любая организация строится на доверии, и, наверное, это тем более верно в отношении секретного ведомства, занятого порою опасной работой. Тем не менее контрразведывательная функция – это обязательная проверка на предмет проникновения со стороны противодействующей спецслужбы. Как можно примирить эти две необходимости? Что со временем станет с ведомством, структура которого одновременно требует элементарного доверия и элементарного подозрения?
Маловероятно, чтобы эти вопросы когда-либо возникали в ЦРУ в эпоху охоты на «кротов». Секретные службы и контрразведку возглавляли мужчины со строгими глазами (и очень немногие женщины), которые занимались решением текущих практических задач. Поиски проникновений совпали с разгаром «холодной войны», временем максимальной активности ЦРУ. И если кто-то и тратил время на обдумывание этих философских вопросов, он не осмеливался поднимать их перед «Пугалом».
Джеймс Джезус Энглтон родился в городе Бойсе (штат Айдахо) 9 декабря 1917 года, через восемь месяцев после вступления США в первую мировую войну. Его отец, Джеймс Хью Энглтон, служил в Мексике в армии генерала Джона Першинга («Черного Джека»), преследовавшей Панчо Вилью, и женился на семнадцатилетней мексиканке Кармен Морено. (Энглтона крестили как католика и назвали Джезусом в честь деда с материнской стороны.) У Джеймса были младший брат и две младшие сестренки. Семья жила в Бойсе, а затем в Дэйтоне (штат Огайо), где старший Энгл-тон работал исполнительным директором в «Нэшнл кэш реджистер компани». В 1933 году, когда Джеймс Энглтон был еще подростком, его отец перевез семью в Италию, где приобрел лицензию «Нэшнл кэш реджистер» на право деятельности, и с течением времени стал президентом Американской торговой палаты в Риме[38]38
Подробности биографии Энглтона см. в книге Mangold Т. Cold Warrior: James Jesus Angleton: The CIA’s Master Spy Hunter. – N. Y., 1991 – первой полной биографии начальника контрразведки; Winks R. W. The Theorist, в главе, рассказывающей об Энглтоне и его карьере в разведке; в книге Winks R. W. Cloak and Town: Scholars in the Secret War, 1939–1961.– N. Y., 1987,– P. 322–438; и в книге Hersh S. M. Angleton: The Cult of Counterintelligence/New York Times Magazine. – 1978.– June 25.
[Закрыть]. Энглтоны жили в достатке большую часть времени в палаццо в Милане.
Джеймс Энглтон проводил лето в Италии, а учился в Малвернском колледже, британской подготовительной школе. В 1937 году он поступил в Йельский университет, где входил в издательский совет Йельского литературного журнала и вместе с Э. Ридом Уитмором-младшим, которому суждено было стать известным поэтом, основал «Фуриозо», поэтический журнал, имевший большую популярность. Будучи студентом Йельского университета, Энглтон познакомился с творчеством Эзры Паунда и стал его поклонником[39]39
Паунд, противоречивый поэт и человек, сочувствовавший фашистам, был, как и Энглтон, уроженцем штата Айдахо. Он переехал в Италию в 1924 году и во время второй мировой войны вел радиопропаганду против союзных войск в интересах правительства Муссолини. Обвиненный в измене и возвращенный в Соединенные Штаты для привлечения к суду, он был признан умственно неполноценным и приговорен к пребыванию в течение двенадцати лет в больнице Св. Елизаветы в Вашингтоне. После освобождения он вернулся в Италию, где умер в 1972 году в возрасте 87 лет.
[Закрыть]. Энглтон закончил университет в 1941 году, а в 1943-м, во время прохождения службы в пехоте, был принят на работу в УСС. Направленный в Лондон, он работал в контрразведке, на первых порах в отделении Х-2, где его начальником был его бывший профессор Йельского университета Норман Холмс Пирсон. В том же году Энглтон женился на Сесили дЮтремон из Тусона (штат Аризона), дочери состоятельного миннесотского горнопромышленника; они познакомились, когда она училась в Вассаре.
В УСС Энглтон быстро продвигался по службе, и после высадки союзников его направили в Рим, где к концу войны он стал начальником контрразведки в Италии. Одной из его задач было помогать итальянцам в реорганизации их собственных разведывательных служб. Обширные связи, которые он приобрел в Италии во время войны, сослужили ему хорошую службу, когда он пришел на работу в ЦРУ в 1947 году.
В следующем году он был задействован в массированных усилиях ЦРУ повлиять на итоги выборов 1948 года в Италии. Ведомство истратило миллионы на операцию, направленную на поражение коммунистов и – поддержку христианских демократов, которые и победили.
Но главным интересом Энглтона, его настоящей любовью была контрразведка, и в 1954 году с санкции Даллеса он образовал и возглавил отдел контрразведки. Частью мистического образа Энглтона было то, что его редко видели даже его собственные сотрудники. Энглтон был таким затворником, что, пока он возглавлял контрразведку, в ведомстве о нем ходила обычная шутка. Если в переполненном лифте штаб-квартиры открывалась и закрывалась дверь и не видно было, чтобы кто-то входил или выходил, находящиеся в кабине смотрели друг на друга, понимающе кивали и говорили: «Энглтон».
И действительно, начальник контрразведки предпочитал уединение своего кабинета – комната № 43 по коридору С на втором этаже здания штаб-квартиры. В этой могущественной цитадели Энглтону суждено было на протяжении 20 лет оставаться доминирующей фигурой контрразведки ЦРУ.
Но при Даллесе он натянул еще одну тетиву на своем луке. В соответствии с необычным соглашением ему поручили вести «израильский счет», таким образом, операции и разведывательная информация, касающиеся Моссада или других израильских шпионских ведомств, проходили исключительно через Энглтона.
Если Энглтон не доверял проарабски настроенным оперативникам из ближневосточного отдела ЦРУ, то имеются доказательства, что он не доверял и евреям, поскольку считал, что они руководствуются интересами Израиля. Джордж Кайзвальтер рассказывает о красноречивом инциденте, имевшем место в 1970 году, когда он читал курс лекций для старших сотрудников разведки в разведывательной школе ЦРУ в Арлингтоне (штат Вирджиния)[40]40
Восьмиэтажное здание синего цвета двух оттенков с необычным сводчатым фронтоном расположено по адресу: Арлингтон (пригород Вашингтона), Норт-Глебероуд, 1000. Среди прочих там читались курсы лекций по замкам и отмычкам, перлюстрации и фотографии.
[Закрыть]. На занятиях Кайзвальтер рассказывал о работе служб внешней разведки классу, состоявшему из сотрудников ЦРУ, военных и дипломатов, которые готовились к выезду за границу. Ему нужен был эксперт по израильской разведке, поэтому он запросил Джона Хэддена, который недавно вернулся из шестилетней командировки в Израиль, где работал резидентом ЦРУ. «Я направил письменную просьбу Хэддену, – сказал Кайзвальтер. – «Управление подготовки кадров просит Вас прочитать лекцию о Моссаде». Энглтон подписал ее. Хэдден прочитал великолепную лекцию. На следующем курсе лекций для старших сотрудников я вновь запросил Хэддена. Энглтон сказал: «Нет, приходите ко мне». Я так и сделал. Энглтон сказал:,Я не разрешаю. Мы не собираемся делать это внутриведом-ственно».
Я протестовал. Спросил: «Почему бы нет?» Энглтон ответил: «Почем вы знаете, сколько там у вас евреев?» – «А какая разница? – спросил я. – Вы собираетесь вы гнать их из ведомства?» Я пошел к Джоко Ричардсону, который отвечал за подготовку. Тот сказал: «Что с ним такое, черт возьми?» Но лекция о Моссаде не состоялась».
Для Энглтона контрразведка осталась главной заботой, и даже «израильский счет» был средством достижения этой цели. Джон Денли Уокер, сменивший Хэддена на посту резидента в Израиле, говорил: «Энглтон действительно занимался израильскими делами, но его главным интересом оставалась контрразведка. Он хотел, чтобы израильская разведка выявляла возможных советских внедренных агентов среди еврейских эмигрантов из Советского Союза».
Как только на сцене появился Голицын, толкующий о «кроте», с конкретными, хотя и фрагментарными, сведениями о его личности, поиск проникновений стал сверхзадачей Энглтона. В Голицыне Энглтон нашел родственную душу. Наконец-то появился человек, только что из КГБ, который вел отчетливый контрапункт в фуге Энглтона.
Для Энглтона и его большого отдела имело полный смысл предположить, что КГБ преуспел во внедрении «крота» или «кротов» в ЦРУ. С логической точки зрения в допущении о наличии «кротов» в ведомстве прослеживалась аналогия с доводом о том, что где-то еще во Вселенной должна существовать жизнь. Те, кто исходит из существования пришельцев, указывают на статистическую невероятность того, что в безграничном космическом пространстве жизнь должна существовать только на планете Земля. Почти точно таким же образом отдел контрразведки утверждал, что разведывательные службы других государств, особенно британская, подвергались проникновению со стороны Советов. Почему же ЦРУ должно быть исключением? Подобно тому, как федеральное правительство имеет огромный радиотелескоп в Грин-Бэнке (штат Западная Вирджиния), слушающий радиосигналы других миров, которые то ли существуют, то ли нет, контрразведка ЦРУ наблюдала, подстерегала, пыталась уловить слабый звук роющих нору «кротов». Ничего неразумного в допущении о их существовании не было.
У Энглтона имелись и личные причины настаивать на поиске агентов проникновения с такой жестокостью. Его провел «суперкрот» столетия Ким Филби, и он не собирался повторять ту же ошибку.
Гарольд Адриан Рассел («Ким») Филби стал работать в МИ-6, британской секретной разведслужбе, в 1940 году и к концу войны занял пост начальника советского отдела этой организации, что означало, что Москва знала все важное, что британская секретная служба делала или планировала предпринять против Советского Союза. В 1949 году Филби прибыл в Вашингтон в качестве офицера связи взаимодействия между МИ-6 и ЦРУ. Энглтон регулярно обедал с Филби в «У Харви» – ресторане в центре столицы, который предпочитал и Эдгар Гувер. Шефу контрразведки ЦРУ, асу своего дела, никогда и в голову не приходило, что человек, сидевший напротив и обменивавшийся с ним секретами, в действительности с самого начала был преданным советским агентом.
В мае 1951 года Гай Бёрджес, недавно гостивший у Филби в Вашингтоне вместе с Дональдом Маклином, сотрудником британского министерства иностранных дел, бежал в Москву, и Филби попал под подозрение как «третий человек», передававший ценные сведения двум советским шпионам. Но британцы не смогли ничего доказать против Филби и не хотели настаивать на обвинениях против члена университетского истэблишмента Британии. Лишь в конце января 1963 года Филби, осознав, что сеть наконец-то накрывает его, бежал из Бейрута в безопасную Москву[41]41
Как и Джордж Блейк, Филби женился на русской женщине по имени Руфа, получил звание генерала КГБ и жил в комфортабельной московской квартире, где у него взял интервью писатель Филипп Найтли за четыре месяца до его смерти в мае 1988 года. См. Knightly Ph. The Master Spy: The Story of Kim Philby. – N. Y., 1989.
[Закрыть].
Для Энглтона катастрофа с Филби была унизительной, она оказала огромное влияние на него. И хотя многое делалось под воздействием предательства Филби на Энглтона, в самом ЦРУ имели место по меньшей мере два случая, никогда не предававшиеся гласности, которые убедили шефа контрразведки в том, что у него есть основания для беспокойства по поводу ренегатов.
Один из них – таинственное дело Белы Герцега, уроженца Венгрии, который работал в УСС, а затем в ЦРУ в качестве оперативника в Вене и Мюнхене. В 1957 году Герцег пропал, и Энглтон был убежден, что он перебежал в Моссад. Исчезновение оперативного работника ЦРУ поставило Энглтона во вдвойне затру-днитсльное положение, поскольку шеф контрразведки занимался израильскими делами в этом ведомстве.
Герцег – еврей по национальности – выбрался из Венгрии перед второй мировой войной и приехал в Соединенные Штаты. В 1943 году на юге страны он проходил подготовку в качестве парашютиста-десантника армии США, когда Николас Доумэн, сотрудник УСС, ответственный за операции по Венгрии, в каком-то списке наткнулся на его имя. Доумэн, встречавший Герцега в Венгрии перед войной, искал агентов; он отдал распоряжение доставить его в Вашингтон и привлечь к работе в УСС. Он направил Герцега в Бари, в Италию.
«Он проходил подготовку в составе группы агентов, которую планировали забросить в Словакию, – рассказывал Доумэн, – но заболел, и это спасло ему жизнь. Он так никогда и не прыгал с парашютом. Вся группа, кроме двух или трех человек, была выловлена СС и уничтожена».
После войны Герцег попал в американскую разведывательную группу, выслеживавшую нацистов. Он допрашивал Ференца Салаши, фашиста, печально известного премьер-министра Венгрии, которого впоследствии казнили. Затем Герцег пришел в ЦРУ и работал по линии ведомства с 1952 по 1957 год в Австрии и Германии. Но вскоре у него возникли трения с руководством.
Джордж Кайзвальтер помнил Герцега. «Я встречал его в Вене, когда он был там в командировке, работал против венгров. Мы как-то вместе обедали в ресторане, расположенном примерно в квартале от резидентуры ЦРУ на Мариахильферштрассе. Этот бывший венгр занимал видное социальное положение, был прекрасным наездником. Большой, дородный человек. Он настойчиво уговаривал меня попробовать «фогаш» – как он говорил, прекрасную рыбу из озера Балатон. Где-то в 1957 году он проводил отпуск в Западной Германии и перебежал к израильтянам.