Текст книги "Лужок черного лебедя (Блэк Свон Грин)"

Автор книги: Дэвид Стивен Митчелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Январь

Чтоб ноги твоей в моем кабинете не было.Это правило отца. Но телефон звонил уже двадцать пять раз. Нормальный человек сдался бы после десяти или одиннадцати гудков, если только это не дело жизни и смерти. У отца есть автоответчик, как у Джеймса Гарнера в «Деле Рокфорда», с большими бобинами и пленкой. Но с недавнего времени он перестал им пользоваться. Телефон звонит в тридцатый раз. Джулия не слышит его – она наверху, слушает песню группы Human League «Don’t you want me?», выкрутив громкость на максимум. Сороковой раз. Мама тоже не слышит – она пылесосит, и еще стиральная машина работает на всю катушку. Пятидесятый раз. Нет, ну это уже ненормально. Что если отец попал под колеса Джаггернаута на трассе М5, и его тело изуродовано и опалено так сильно, что целой осталась лишь бумажка с номером телефона в кабинете? Тогда мы упустим наш последний шанс увидеть обугленного отца в реанимации.

Ну и, в общем, я вошел, вспоминая историю о невесте Синей Бороды, которая тоже нарушила запрет (хотя, конечно, Борода-то ведь этого и ждал). Кабинет отца пах деньгами – смесь запахов бумаги и металла. Жалюзи закрыты, и казалось, что сейчас уже вечер, а не десять утра. На стене – часы, большие и серьезные, точь-в-точь такие же висят на стенах в школе. Еще я вижу фото – отец жмет руку Крейгу Солту в тот день, когда его, отца, повысили – он стал региональным директором Гренландии (супермаркета «Гренландия», а не страны). На столе у отца стоит дорогущий IBM, рядом – телефон, красный, словно для экстренной связи с президентом, и вместо диска набора номера у него кнопки.

И, в общем, я сделал глубокий вдох, взял трубку и сказал наш номер. Уж номер-то наш я могу сказать, не заикаясь. Обычно.

Никто не ответил мне.

– Алло? – сказал я. – Алло?

В трубке – странный звук. Звонивший резко вдохнул, словно порезался бумагой.

– Вы меня слышите?

На заднем плане – музыка из «Улицы Сезам».

Я вспомнил один детский фильм, где случилось нечто подобное.

– Если вы меня слышите, щелкните пальцем по трубке.

Никто не щелкнул, «Улица Сезам» продолжалась.

– Вы, наверно, ошиблись номером, – сказал я.

Я услышал, как заплакал ребенок, и трубку повесили.

Когда люди слушают – они издают особый, слушающий, звук.

Я слышал его, а он слышал меня.

Поскольку я и так уже нарушил главный запрет отца, перешагнув порог кабинета, то беспокоиться о дальнейшем не было смысла – самое худшее сделано. Так что я решил осмотреться: выглянул в окно сквозь острые как лезвия створки жалюзи – и посмотрел вдаль поверх приходской земли, поверх деревьев и полей, в сторону Малверн Хиллс. Бледное утро, промерзшее небо, холмы, покрытые коркой инея, но снег сухой и рассыпчатый – худший вид снега, таким в снежки не поиграешь. Отцовское вращающееся кресло похоже на сиденье зенитной пушки. Я уселся в него и начал обстреливать русские МИГи, заполонившие небо над Малверн Хиллс. Скоро десятки тысяч людей между нашей деревней и Кардиффом были обязаны мне своими жизнями. Приходская земля была завалена обломками фюзеляжа и опаленными крыльями вражеских истребителей. Пилоты МИГов пытались катапультироваться и сбежать, но я обезвредил их с помощью дротиков с транквилизатором. Потом подоспела пехота, и их взяли в плен. Я отказался от всех медалей. «Спасибо, право не стоит», сказал я Маргарет Тетчер и Рональду Рейгану, когда мама пригласила их войти, «Я всего лишь делал свою работу».

У отца на столе большая точилка для карандашей. Карандаши после встречи с ней становятся такими острыми, что вполне могут сойти за оружие. Карандаши класса «Н» самые острые, отец любит их больше всего, но я предпочитаю 2В.

Позвонили в дверь. Я закрыл жалюзи и огляделся, чтоб убедиться – не оставил ли следов. Потом выскользнул из кабинета и спустился вниз, посмотреть кто пришел. Последние шесть ступенек я преодолел одним смертельным прыжком.

Морон, как всегда растрепанный. Пушок на его верхней губе скоро превратится в щетину.

– Угадай, что произошло?

– Что?

– Знаешь озеро в лесу?

– И что с ним?

– Оно, – Морон убедился, что нас не подслушивают, – оно промерзло до дна. Половина ребят из деревни уже там, прямо сейчас. Ты идешь или как?

– Джейсон! – мама вышла из кухни. – Ты впускаешь холод! Или пригласи Дина войти – здравствуй, Дин – или закрой дверь.

– Эм… мам, я пойду погуляю чуть-чуть?

– Куда?

– Да так, подышу свежим воздухом.

Это была стратегическая ошибка.

– Что это ты замышляешь?

Я хотел сказать «ничего», но Палач не дал мне.

– Чего сразу «замышляю»?

Мне удалось избежать ее пристального взгляда, пока я надевал шерстяное пальто.

– Скажи, твоя черная куртка как-то оскорбила тебя? Почему ты не носишь ее, что с ней не так?

Я все еще не мог сказать «ничего». (Правда в том, что черный цвет носят только самые крутые, а я не из их числа. Взрослым этого не понять.).

– Это пальто немного теплее, вот и все. Там ведь дубняк на улице.

– Обед будет ровно в час, – мама вернулась к своему занятию – замене мешка для сбора пыли в пылесосе. – Отец приедет. Шапку надень, а то уши отморозишь.

Шапки носят только педики, но я смогу снять ее и спрятать в кармане позже.

– До свиданья, миссис Тейлор! – сказал Морон.

– До свиданья, Дин, – ответила мама. Она никогда не любила его.

Морон примерно моего роста, и, в общем, нормальный пацан, но – Господи! – как же от него воняет потом. Одежду ему покупают на барахолках, и штаны очевидно малы ему; он живет в тупике Драггера, в кирпичном доме, который тоже воняет потом. Его настоящее имя Дин Моран, но учитель мистер Карвер в первую неделю назвал его «Морон»(*на английском «moron» – значит «тупица»*), и кличка прилипла. Я зову его «Дин», когда мы одни, но имя в нашей школе – это не просто имя, это статус. Популярных мальчишек все называют просто по имени, например Ник Юи – просто «Ник». Менее популярным мальчишкам, таким как Гилберт Суинярд, дают уважительные клички – «Ярди». Дальше по списку идут ребята вроде меня, которых зовут по фамилии. А в самом низу – мальчишки с нелепыми прозвищами вроде «Моран Морон», или Николас Брит, которого все зовут «Бритый жиробас». У мальчишек в школе иерархия, чины и звания, точь-в-точь как в армии. Если я назову Гилберта Суинярда, просто «Суинярд», он даст мне в морду. Или если я назову Морона «Дином», и другие ребята услышат, это сильно повредит моей репутации. Так что – надо всегда быть начеку.

Девчонки не так сильно заморочены, кроме Дафны Маддэн, которая, мне кажется, на самом деле – мальчик, ставший девочкой в результате неудачного научного эксперимента.

И дерутся девчонки тоже не слишком часто (говорят, перед тем как мы разъехались на рождество, Дафна Мадден и Андрэ Возард стали кричать друг на друга «Сука!» и «Тварь!» прямо в очереди к школьному автобусу, а потом вообще – били друг друга по грудям и дергали за волосы). Иногда я жалею, что не родился девчонкой. Они в основном гораздо более цивилизованные. Но если я когда-нибудь скажу это вслух, на моем шкафчике нацарапают надпись «ГОМОСЕК». Это уже произошло однажды с Глойдом Челеси, когда он признался, что любит Иоганна Себастьяна Баха. И я вас уверяю: если бы они узнали, что поэтесса Элиот Боливар, публикующая стихи в местном журнале – это на самом деле я, они оттащили бы меня за теннисный корт и забили бы до смерти молотками из школьной мастерской, а потом нарисовали бы граффити «Sex-pistols» на моем могильном камне.

Ну так вот, пока мы с Мороном шли к озеру он рассказал мне, что на Рождество ему подарили машину на радиоуправлении, и на следующий же день эта машина взорвалась – да так взорвалась, что чуть не стерла с лица земли всю его семью.

«Ну да, конееечно», – сказал я. Но Морон поклялся могилой своей бабушки. Тогда я посоветовал ему написать в жалобу и потребовать от производителя возмещения ущерба. Морон ответил, что это будет сложно сделать, ведь его отец купил машинку у Бруми в магазине Тэксберри. Я не решился спросить, что значит «Бруми», на случай, если это что-то неприличное, и просто кивнул: «Да, я понимаю». Морон спросил, что мне подарили на Рождество. Вообще-то я получил талоны на покупку книг стоимостью 13.5 фунтов и большую карту Средиземья, но книги – это для гомиков, так что я рассказал ему про настольную «Игру жизни», которую я получил от дяди Брайана и тети Эллис. Это настольная игра, где побеждает тот, кто первым доедет до конца дороги на своей маленькой машинке и заработает больше всех денег.

Мы перешли дорогу перед баром "Черный лебедь" и направились в лес. Ох, как жаль, что я не помазал губы гигиенической помадой, теперь они потрескаются на таком холоде.

Вскоре мы услышали радостный детский визг и вопли за деревьями.

– Кто последний, тот дурак! – крикнул Морон и сорвался с места, но споткнулся о замерзший колею – и грохнулся прямо на задницу. – Кажется, у меня сотрясение, – сказал он.

– Сотрясение бывает, когда головой ударяешься. А ты упал на жопу. Хочешь сказать, что у тебя там мозги? – Эх, такая шутка, и никого вокруг, кто мог бы оценить.

Озеро в лесу было эпическим. Сотни мелких пузырьков сверкали в толще льда. У Нила Броуса были настоящие коньки с блестящими лезвиями, взятые в аренду всего за 5 пенни, и он позволял Питу Редмарли кататься на них бесплатно – и все ребята смотрели на них и завидовали. Удержаться на льду без коньков очень сложно. Я упал раз сто прежде чем научился нормально скользить на подошвах своих сапог. Росс Уилкокс появился со своим двоюродным братом Гарри Дрэйком и Дафной Маддэн. Все трое – катаются отлично. И Дрэйк и Уилкокс выше меня ростом. (Они отрезали пальцы у своих перчаток, чтобы показать шрамы, оставшиеся после карточной игры «Королева порезов». Если бы я так сделал, мама убила бы меня). Хлюпик сидел на маленьком острове в центре озера, где обычно сидят утки, и кричал «Отдать швартовы!» каждый раз, когда кто-то наворачивался и падал. У Хлюпика проблемы с головой – говорят, он родился недоношенным – так что ребята стараются не трогать его – а то мало ли что. Грант Бёрч ездил по льду на велике, который отобрал у своей шестерки Филлипа Фелпса. Ему удавалось держать баланс пару секунд, но стоило поднажать, и велик тут же вставал на дыбы. После очередного неудачного падения велосипед покорежило так, что он превратился в груду металлолома. Фелпс мрачно смотрел на все это. Наверно, думал о том, как будет объяснять это своему отцу.

А потом Пит Рэдмарли и Грант Бёрч сказали, что замерзшее озеро – это идеальное место для игры в Британских Бульдогов. Ник Юи сказал: «Я – за», и было решено играть. Я ненавижу эту игру. Ли Бриггс однажды потерял три зуба, играя в Бульдогов, и мисс Трокмортон запретила играть на территории школы, – это было для меня огромным облегчением. Но этим утром любой, кто посмел бы сказать, что не любит играть в Бульдогов, выглядел бы как последний педик. Особенно – я.

Двадцать – или около того – мальчишек плюс Дафна Мадден, все мы выстроились в ряд, как рабы на рынке работорговли – ожидая, что нас выберут в команду. Грант Бёрч и Ник Юи были капитанами одной команды. Пит Рэдмарли и Гилберт Суинярд – капитанами другой. Рэдмарли сразу же взял себе в команду Росса Уилкокса и Гарри Дрэйка, меня взял Грант Бёрч – на шестом ходу, – и это было неплохо. В конце набора остались только Морон и Хлюпик. Грант Бёрч и Пит Рэдмарли пошутили: «Нет, вы можете взять обоих – мы хотим выиграть!», и Морон со Хлюпиком рассмеялись так, словно это не было для них унизительно. Хотя, возможно, Хлюпик действительно считал, что это смешная шутка (Морон-то точно – нет. Когда все отвернулись, лицо его стало печальным – как в тот раз, когда мы сказали ему, что играем в Прятки, и он убежал прятаться, и только через час понял, что никто его не ищет). Капитаны подбросили монетку, и Ник Юи выиграл, так что мы оказались Бегунами, а команда Пита Рэдмарли – Бульдогами. В качестве обозначения границ мы использовали куртки самых незначительных ребят. Все девчонки, кроме Дафны Мадден, покинули озеро.

Бульдоги встали в самом центре, а мы, Бегуны, распределились у берега, готовые к началу. Мое сердце стучало, как барабан. Все мальчишки присели, как спринтеры перед стартом. Капитаны закричали:

«Британские Бульдоги! Раз два трииии!»

Мы побежали, крича, как камикадзе. Я оскальзывался (иногда – специально), чтобы пропустить вперед первую волну Бегунов, которым предстояло столкнуться с Бульдогами. (цель Бульдога – сбить бегуна с ног, придавить спиной ко льду и крикнуть «Британские бульдоги! Раз два три!»). К счастью, моя стратегия оказалась удачной – впереди появились свободные зоны, достаточно большие, чтобы проскочить основную битву и добраться до дальнего берега целым и невредимым. Мой план неплохо работал – но лишь сначала. Братья Туки и Гарри Дрэйк столкнулись с Ником Юи. Пробегая мимо, я получил ногой по коленке, и все же проскользнул дальше. Но потом меня заметил Росс Уилкокс. Я начал было отступать, но Уилкокс вцепился в меня, и я с испугу вцепился в него – схватил за запястье и толкнул прямо на пробегающих мимо Анта Литтла и Даррена Крума. Каково, а?

Главное в спорте – не победа и не участие. Главное в спорте – унизить соперника. Ли Бриггс пробовал завалить меня, но я легко стряхнул его. После инцидента с выбитыми зубами, он играет слишком осторожно – нормальный Бульдог из него теперь не получится. Я был четвертым бегуном – добравшимся до до «дома», т.е. до дальнего берега. Грант Бёрч крикнул: «Отличная работа, Джесси-бой!» Ник Юи отбился от Тукеров и Гарри Дрэйка и тоже добрался до «дома». Остальные Бегуны были пойманы – и теперь в следующем раунде они будут Бульдогами. Я ненавижу эту игру – она вынуждает тебя быть предателем.

И, в общем, мы все крикнули «Британские Бульдоги раз два ТРИ!» и снова побежали по льду, только на этот раз у меня не было шансов. Росс Уилкокс и Гарри Дрейк и Дафна Мадден сразу же нацелились на меня. И уворачиваться было бесполезно. Я даже не успел добежать до середины озера. Росс Уилкокс схватил меня за ноги, Гарри Дрейк повалил на лед, а Дафна Мадден села мне на грудь и придавила мои плечи коленями. Я просто безвольно лежал, пока они превращали меня в Бульдога. Но в душе я навсегда останусь Бегуном. Гарри Дрейк очень больно наступил мне на ногу – не знаю уж, случайно или нет. Дафна Мадден бросила на меня жестокий взгляд, точь-в-точь Китайская императрица – иногда, увидев этот ее взгляд, я весь день думаю о том, что же он значит. Росс Уилкокс радостно подпрыгнул и ударил воздух – так, словно забил гол на Олд-Траффорд. «Ну да, конечно, Уилкокс, – сказал я, – трое на одного, отличная работа». Уилкокс изобразил пальцами V-знак и побежал дальше – игра продолжалась. Грант Бёрч и Ник Юи бежали по льду, обвешанные Бульдогами, гроздьями Бульдогов, периодически стряхивая их, как мух.

И вдруг – Гилберт Суинярд как заорет: «КУЧА МАЛА-А-А!» Это был сигнал для всех Бегунов и для всех Бульдогов собраться вместе и изобразить огромную кричащую, рычащую гору из детей. Игра была забыта – мальчишки бросились к центру. Я специально отставал, изображая хромоту.

А потом мы услышали пронзительный шум бензопилы в лесу – шум приближался стремительно.

Бензопила на самом деле не была бензопилой. Это был Том Юи на своем лиловом «Сузуки» 150сс. Плуто Новак сидел прямо за Томом, вцепившись в него, еще и без шлема. Британские Бульдоги, и вообще все игры, сразу были забыты, потому что Том Юи – настоящая легенда в Блэксвон-грин. Том Юи служил в королевской морской пехоте, на корабле под названием НМS «Ковентри». У Тома Юи были все альбомы Led Zeppelin, и еще он мог сыграть на гитаре вступление к «Stairway to Heaven». Еще было известно, что Том Юи знаком с Питером Шилтоном, вратарем сборной Англии.

В отличие от Тома, Плуто Новак был не настолько знаменит. Он бросил школу, даже не получив аттестата. Сейчас он работает на консервном заводе в Аптоне. (Ходят слухи, что он курит травку, но очевидно – не тот вид травки, который превращает твой мозг в цветную капусту и заставляет прыгать с крыши). Том Юи припарковал «Сузуки» рядом с лавочкой в узкой части озера, и сел там, в развалочку. Плуто Новак хлопнул его по спине и ушел поболтать с Колетт Турбот, с которой, если верить сестре Морона, у него уже был секс. Мальчишки постарше расселись вокруг Тома Юи, как ученики Христа, а младшие расположились чуть поодаль. (Росс Уилкокс и Гарри Дрэйк курили. Самое ужасное, что Уилкокс спросил Тома Юи что-то про глушители «Сузуки», и Том ответил ему так, словно Уилкоксу тоже было восемнадцать). Грант Бёрч послал свою шестерку Фелпса за орешками и пивом в магазин Рида, и когда тот пошел, крикнул ему вслед: «Бегом, я сказал!», чтобы произвести впечатление на Тома Юи. Мой школьный статус не позволял мне сидеть близко к лавочке, и уж тем более – на ней, поэтом я с остальными мальчишками-середняками расположился на промерзшей земле неподалеку. Старшие мальчишки говорили обсуждали лучшие Новогодние и Рождественские телепрограммы. Том Юи сказал, что он недавно посмотрел «Большой побег», и все согласились, что по сравнению с этим фильмом, все остальное – второсортное дерьмо. Особенно – всех впечатлила так часть, где Стив МакКуин попадает в лапы к Нацистам, запутавшись в колючей проволоке. Но потом Том Юи сказал, что фильм на самом деле через чур затянут, и все согласились, что хотя фильм и крутой, но через чур уж длинный. (я не видел «Большой побег», потому что мама с папой смотрели в тот момент другую телепередачу. Но я внимательно слушал Тома, чтобы потом в школе говорить, что я смотрел этот фильм).

Разговор, по какой-то причине, изменил направление – и мальчишки стали спорить о том, какой вид смерти самый ужасный.

– Укус зеленой мамбы, – сказал Гилберт Суинярд. – Самая смертоносная змея на земле. Твои органы разорвет на куски. Агония!

– Агония – это да, – шмыгнул носом Грант Бёрч, – но все же укус змеи – довольно быстрая смерть. Гораздо хуже, когда с тебя сдирают кожу, медленно и постепенно, как будто снимают носок с ноги. Индейцы Апачи – мастера по этой части. Лучшие из них могли снимать скальп с живого человека – всю ночь.

Пит Рэдмарли рассказал о пытке Вьетконговцев.

– Они связывают тебя, заталкивают в гроб и кладут в промежность сыр Филадельфия. К гробу подводят трубу и запускают голодных крыс. Крысы начинают есть сыр, а потом – и тебя.

Все посмотрели на Тома Юи, ожидая вердикта.

– Мне приснился сон. – Он затянулся сигаретой – эта затяжка длилась целую вечность. – Я – один из последних выживших на земле, после атомной войны. Мы идем по шоссе. Машин нет, лишь стебли травы пробиваются сквозь асфальт. Каждый раз, когда я оборачиваюсь – людей все меньше. Радиация убивает их одного за одним, понимаете? – Он бросил взгляд на своего брата, Ника, потом – на замерзшее озеро. – Не то, чтобы смерть так уж беспокоила меня. Но остаться в одиночестве – на всем белом свете…

Все молчали.

Росс Уилкокс снова изменил тему беседы. Он взял сигарету, сделал затяжку – которая длилась целую вечность (ух, позер).

– Если бы не Уинстон Черчилль, вы бы сейчас говорили на немецком.

Ну, конечно! Он сказал это так, словно к нему это не относится – словно он бы уж точно избежал бы нацистского рабства и присоединился к Сопротивлению. Я ужасно хотел осадить его, хотел сказать, что, вообще-то, если бы Японцы не разбомбили Перл-Харбор, Америка никогда бы не влезла в войну, и Британцам бы пришлось сдаться, а Уинстон Черчилль был бы казнен как военный преступник. Но я знал, что не смогу. Заике не под силу произнести такую длинную речь, полную сложных, «заикательных», слов. Ведь мой Палач особенно безжалостен в январе.

Так что я просто сказал, что хочу отлить, поднялся и направился по тропе в сторону деревни.

– Эй, Тэйлор! Если тряхнешь своего малыша больше двух раз, это значит, что ты играешь с ним, – крикнул мне вслед Гарри Дрэйк, и Нил Броус с Россом Уилкоксом расхохотались. Я отмахнулся, не оборачиваясь. Вся эта чепуха насчет игры со своим малышом раздражала меня. И не у кого было спросить, что же это, черт возьми, значит.

Оказаться в лесу всегда приятно. Гари Дрэйк и Росс Уилкокс может быть и кричали мне вслед какие-то гадости, но чем тише становились их голоса, тем меньше я хотел вернуться. Я ненавидел себя за то, что не поставил Уилкокса на место, когда он стал нести всю эту чушь про Германию и Черчилля, но в то же время – я не мог позволить себя начать заикаться прямо на глазах у всех самых крутых парней в деревне. Иней на ветках таял, и я слушал кап-кап-кап-капель. Это успокоило меня немного. В низинах, куда не попадали солнечные лучи, все еще лежал снег, но этот снег был недостаточно хорош, чтобы слепить снежок. (Нерон любил пытать своих гостей, заставляя их есть битое стекло – просто ради смеха). Я видел малиновку, дятла, сороку, и далеко-далеко, мне кажется, я слышал пение соловья, хотя и не уверен, что они поют в январе.

Потом, в том месте, где едва заметная тропа, ведущая к Дому в Лесу, встречается с основной тропой, ведущей к озеру, я услышал приближающееся тяжелое дыхание. Я спрятался между двумя раскидистыми соснами, и Фелпс пробежал мимо, прижимая к груди пакетик с орешками и банку пива. За соснами я неожиданно увидел тропу, ведущую куда-то вверх, на холм. Мне казалось, что я знаю все тропы в этой части леса. Но не эту. Питер Редмарли и Грант Бёрч снова начали играть в Британских Бульдогов, когда Том Юи ушел. И, поразмыслив, я решил, что больше не хочу подвергать себя опасности, уж лучше я пойду – разведаю, куда ведет эта тропа.

В этом лесу есть только один дом, поэтому мы и называем его Дом в Лесу. Говорят, здесь живет какая-то старуха, но я никогда ее не видел, и даже не знаю ее имени. Дома с четырьмя окнами и трубой – точь-в-точь, как детский рисунок. Кирпичный забор с меня ростом окружал дом, и еще – высокие заросли кустов. Играя в войнушку, мы старались держаться от этого дома подальше. Не потому что здесь привидения или типа того. Просто эта часть леса вообще довольно неприятное место.

Но этим утром Дом выглядел довольно тихо и, кажется, был заперт на все замки, было сложно поверить в то, что он обитаем. Плюс мой мочевой пузырь уже почти лопался, я больше не мог терпеть, и это сделало меня менее осторожным. Короче, я расположился прямо напротив замороженной стены. Я только-только написал струей свое имя на снегу, когда ржавые ворота вдруг открылись с тихим скрипом, и на пороге появилась старуха, похожая на хмурую тетку из старого черно-белого кино. Она просто стояла там и смотрела на меня.

Я перестал писать.

– О господи! Извините, – я застегнул ширинку, ожидая скандала. Если бы кто-то додумался справить нужду на наш забор, моя мама освежевала бы его на месте, а останки спрятала бы в компостной куче.

– Я не знал, что здесь кто-то… живет.

Хмурая тетка продолжала пристально смотреть на меня. Мой мочевой пузырь был опорожнен не до конца, и я чувствовал, как мое нижнее белье слегка намокло.

– Мой брат и я родились в этом доме, – сказала она. Ее шея была вялая и обвисшая, как у ящерицы. – И мы не собираемся съезжать отсюда.

– Ох… – я все еще не был уверен, будет ли она стрелять по мне. – Это хорошо.

– Какие же вы шумные!

– Прошу прощения.

– Это очень не вежливо с вашей стороны будить моего брата.

Мой язык прилип к небу.

– Это не я шумел, честное слово. Точнее – не только я.

– Бывают дни, – она смотрела на меня, не моргая, – когда мой брат любит молодежь. Но сегодня, гос-споди, вы просто вывели его из себя.

– Я же сказал – мне жаль.

– Тебе будет еще более жаль, – с отвращением сказала она, – когда мой брат доберется до тебя.

Оглушительная тишина.

– Он… он здесь? Сейчас? Я имею в виду, ваш брат?

– Он не выходит из комнаты.

– Он болен?

Она сделала вид, что не услышала меня.

– Мне надо идти домой.

– Тебе будет еще более жаль, – она издала чавкающий звук, словно втянула слюну, – когда провалишься под лед.

– Под лед? На озере? Да оно до дна промерзло.

– Вы всегда так говорите. Ральф Брэддон тоже так говорил.

– Кто это?

– Ральф Брэддон. Сын мясника.

Все это было ненормально.

– Извините, мне пора домой.

Обед – на улице Кингфишер Медоус 9, в городке Блэк Свон Грин, Ворчестершир. На столе – полуфабрикатные пироги с сыром и ветчиной, жареный картофель и брюссельская капуста. Капуста на вкус как свежая блевотина, но мама говорит, что я должен съесть пять кусочков, не выпендриваясь, или останусь без сладкого. Мама говорит, что не допустит «детских капризов» за столом. Перед Рождеством я спросил – какая связь между вкусом брюссельской капусты и «детскими капризами». «Хватит умничать», – сказала мама. Мне стоило умолкнуть, но я заметил, что отец никогда не заставляет ее есть дыню (которую она ненавидит), и она никогда не заставляет отца есть чеснок (который он ненавидит). Она взбесилась и отправила меня в комнату – подумать над своим поведением. Когда отец вернулся с работы, он прочитал мне лекцию о высокомерии.

И, разумеется, никаких карманных денег.

Так что, в общем, в этот раз я нарезал капусту на мельчайшие кусочки и залил их кетчюпом.

– Па-ап?

– Что?

– А если ты утонешь, что случится с твоим телом?

Джулия посмотрела на меня взглядом Христа, распятого на кресте.

– Тебе не кажется, что это не самая подходящая тема для застольной беседы? – Отец жевал пирог. – Почему ты спрашиваешь?

Я решил не упоминать о замерзшем озере.

– Ну, в книге «Арктическое приключение» есть сцена, там Каггс преследует Холла и Роджера Хантов – и проваливается под…

Отец вскинул руку, как бы говоря: «Хватит!»

– Ну, я думаю, что мистера Каггса съедят рыбы. Обглодают полностью.

– В Арктике есть пираньи?

– Там есть рыбы, а рыбы едят все, что могут съесть. Я тебя уверяю, если бы он упал в Темзу, его тело просто выбросило бы на берег.

Мой отвлекающий маневр удался.

– А что будет, если ты провалишься под лед? Ну, например, на озере? Что случится с телом? Оно превратится в лед?

– Пусть Оно замолчит, – простонала Джулия, – скажи ему, мам.

Мама скрутила салфетку в трубочку.

– Майкл, – сказала она, – в магазин Лоренцо Гассингтри привезли новую плитку (сестра бросила на меня победный взгляд) – Майкл?.

– Да, Хелен?

– Я подумала, что мы сможем заехать к Лоренцо Гассингтри по пути в Ворчестер. Новая кафельная плитка. Такая изысканная!

– Не сомневаюсь, что и цена у нее тоже весьма изысканная.

– У нас в любом случае есть рабочие, так почему не заставить их работать? Ты видел нашу кухню? Мне стыдно приглашать туда гостей.

– Хелен, почему…

Джулия иногда чувствует приближение ссоры даже раньше мамы с отцом.

– Можно я пойду к себе? – Встряла она.

– Милая, – мама выглядела оскорбленной, – а как же десерт?

– Я уверена, что это очень вкусно, но меня ждет Роберт Пиль (Роберт Пиль, 29 и 31-й премьер-министр Великобритании, жил в 19 веке). Нет ничего слаще гранита науки – пойду погрызу его. В любом случае, Оно испортило мой аппетит.

– Поедание шоколадок Кэдбери вместе с Кейт Алфрик, – вот что испортило твой аппетит, – огрызнулся я.

– Да? А если Оно такое умное, тогда может быть Оно ответит мне, куда пропала коробка конфет «Апельсин в шоколаде»?

– Джулия, – вздохнула мама, – мне не нравится, когда ты обзываешь Джейсона. У тебя ведь только один брат.

– И это на одного больше, чем нужно, – сказала Джулия.

– Кто из вас заходил в мой кабинет? – Вдруг, ни с того ни сего, спросил отец.

– Не я, – Джулия обернулась в дверном проеме, почуяв запах крови, – должно быть это был мой честный, очаровательный, послушный, младший брат.

Как он узнал?

– Это простой вопрос. – У отца точно были неоспоримые доказательства – они никогда не задавал праздных вопросов. Единственный взрослый, который блефует в разговоре с детьми – это наш завуч, мистер Никсон.

Карандаш! Когда Дин Моран позвонил в дверь, я должно быть оставил карандаш в точилке. Дурацкий Морон.

– Твой телефон звонил целую вечность, минут пять, честно, так что…

– У нас есть правило насчет моего кабинета? – перебил меня отец.

– Но я думал, что это что-то сверх-важное, поэтому я взял трубку, и там был к… – Палач заблокировал слово «кто-то», и мне пришлось искать новое слово, – человек на том конце…

– Мне кажется, – отцовская ладонь сказала «СТОП!» – я только что задал вопрос.

– Да, но…

– И какой был вопрос?

– «Есть ли правило насчет моего кабинета?»

– Ах, значит мне не показалось, и я действительно задал его. – Иногда слова отца похожи на ножницы – чик чик чик чик.

– Это забавно. – Вдруг сказала Джулия.

– Забавно? Разве кто-то смеется?

– Нет, пап, на следующий день после Рождества, когда вы с мамой поехали в Ворчестер, и Оно поехало с вами, телефон в твоем кабинете зазвонил. Честное слово – он звонил целую вечность. Я не могла сконцентрироваться на домашке. Чем дольше он звонил, тем страшнее становилось – мне казалось, что с вами что-то случилось, и теперь мне звонят врачи из больницы. Это сводило меня с ума. Я взяла трубку и сказала «Алло», но человек на линии ничего не сказал. И я повесила трубку.

Отец молчал, но говорить о том, что опасность миновала, было рано.

– Точь-в-точь как у меня, – добавил я. – Но я не повесил трубку сразу, потому что думал, что он меня не слышит. А у тебя на заднем плане плакал ребенок?

– Так, немедленно прекратите болтовню. Если какой-то шутник валяет дурака по телефону, я не хочу чтобы вы отвечали, не важно что вам там мерещится. Если это случится снова, просто выдерните его из розетки, понятно?

Пока мы обсуждали странные звонки, мама просто сидела там и молчала. Это было очень странно.

Отцовское «ЭТО ПОНЯТНО?» было похоже на кирпич, брошенный в окно. Мы с Джулией подпрыгнули от неожиданности.

– Да, отец.

Я, отец и мама доедали «Сахарную Ангельскую Сладость» в полнейшей тишине. Я не решался даже взглянуть на родителей. И уйти к себе в комнату я не мог – этот козырь уже использовала Джулия. Я понимал, в чем провинился я, но что случилось между отцом и мамой – почему они даже не смотрят друг на друга – я не знал. После последней ложки «Сахарной Ангельской Сладости» отец сказал:

– Это было прекрасно, Хелен, спасибо. Мы с Джейсоном помоем посуду, правда, Джейсон?

Мама лишь издала тихий «угу»-звук, и ушла к себе в комнату.

Отец мыл тарелки, беззаботно напевая что-то себе под нос. Я складывал грязные тарелки в раковину, и потом вытирал их полотенцем. Мне стоило бы помалкивать, но я подумал, что смогу как-то сгладить напряженное молчание.

– Скажи, пап, а с-соловьи (мой Палач просто обожает это слово) живут в лесу в январе? Мне кажется, я слышал сегодня одного.

Отец натирал сковороду до зеркального блеска.

– Откуда мне знать? – сказал он.

Я решил надавить. Я знал – отце на самом деле очень любит поговорить о природе и всяком таком.