Текст книги "Рэмбо 2"

Автор книги: Дэвид Моррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

6

По радио вдруг донеслось испуганное: – Что за черт!

Траутмэн сразу узнал голос Эриксона.

– Что там у них стряслось? – вскинулся Мэрдок. По радио звучала отборнейшая брань.

В чем дело? – заорал Мэрдок, хватая микрофон. – Отвечайте, «Стрекоза», отвечайте!

Дьявольщина! Зажало фал, он не может отцепить его от троса, так его разэдак! – кричал Эриксон.

– Как зажало?!

– Аварийная ситуация! Парашют не отделяется от троса, его тянет за самолетом.

– Отцепите фал сами! – рявкнул Мэрдок.

– Не могу! Я же сказал – зажало. Ну так перерубите его.

– Нет ножа. О черт! Его же разорвет на части! Траутмэн сжал руки, до крови вонзив в ладони ногти. Помещение наполнил сигнал тревоги.

7

Его охватила восхитительная легкость, от которой зашлось сердце. Но тут же тело сотряс страшный удар. Плечи с силой рвануло назад. Адская боль пронзила его. Фал, застрявший в самолете, перехлестнул стропы и тянул за собой задыхающегося Рэмбо. Сильные воздушные потоки били его о фюзеляж. Еще немного – и его лоб раздавит о корпус самолета, либо разобьет о вершины деревьев, в опасной близости к которым шел самолет. Он с ужасом осознал, что произошло. Парашют не раскрылся! И хуже того – трос не дает ему оторваться от самолета.

Ветром сорвало шлем, дышать было нечем, заплечный мешок давил невыносимой тяжестью, а руки прижало к телу так, что он не мог пошевелиться.

Дернуть бы за кольцо парашюта. Но он тут же сообразил, что даже, если купол раскроется, это ему не поможет: он все равно не сможет отделиться от самолета, только запутается в парашюте.

8

Барабанные перепонки едва выдерживали рев двигателей, бешеное завывание воздушного потока. Ветром сорвало с плеча автомат, он соскользнул с беспомощно прижатой к телу руки и скрылся внизу. Крепления аппаратуры тоже не выдержали, ремень оборвался, и система спутниковой связи последовала за автоматом.

Только бы вздохнуть! Господи, только бы вздохнуть!

Дойл сжался от сотрясавшего кабину грохота. Пронзительный сигнал тревоги звенел, не переставая. Дойл взглянул вперед и ахнул: прямо на них летели горы.

Набирай высоту! Уходить надо! – испуганно крикнул он.

Рано, – отозвался Эриксон.

– Ты что, не понимаешь, мы разобьемся в этих чертовых горах!

– Нет, подождем, когда он отцепится. У него получится!

9

Руки не слушались. Ценой напряжения всех сил он заставил себя пошевелить пальцами. Вокруг не было видно ни зги, да и слепящий ветер все равно мешал смотреть. Действовать придется на ощупь. Каждое движение стоило ему почти нечеловеческих усилий. Борясь с сопротивлением воздушного потока, он все-таки дотянулся до ножа на поясе.

Лишь бы не задохнуться, не потерять сознание!

За долгие месяцы тяжелого физического труда в карьере мышцы его стали словно стальными. Лишь благодаря этому ему удалось сомкнуть пальцы вокруг рукоятки ножа и медленно, мучительно медленно, вытянуть нож из чехла.

Грудь разрывалась от боли. Хотя бы один глоток воздуха!

Достать нож не самое сложное. Рэмбо прошел многое – войну, вьетнамские тюрьмы, затем был тот город, и снова тюрьма. Но выдержал все. Теперь ему предстояло сделать невозможное.

Поднять над головой безжизненную руку и перерубить трос.

10

Траутмэн затаил дыхание. Окружающее перестало для него существовать. Мэрдок, техники, приборы – он не видел никого и ничего. Он ловил каждый звук, доносившийся из радиопередатчика. В мыслях Траутмэн находился на борту самолета, он стоял возле разверзшегося в черноту ночи люка и в отчаянии смотрел, как самолет тащит за собой нераскрывшийся парашют Рэмбо.

– У него есть нож. Это сказал Эриксон.

– Хватит! Пора убираться, – твердил свое Дойл. Нет. Он оторвется, он сделает что-нибудь. Перережет этот чертов фал.

– А я не желаю подыхать в этих горах!

– Ушел!

– Что? Куда он делся? Значит, открыл парашют?

– Откуда я знаю.

Траутмэн облизнул пересохшие губы, весь обратившись в ожидание. Давай же, дергай вытяжной трос! – мысленно молил он.

Мэрдок не сводил глаз с радиста, но тот покачал головой.

– От него ничего нет, сэр. Идут только атмосферные помехи. На этой частоте ничего.

Траутмэн схватил микрофон.

– «Стрекоза», «Стрекоза»! Вызывает «Волчье Логово». Вы меня слышите? Прием.

Голос Эриксона пробивался сквозь помехи.

– Я «Стрекоза». Вас слышу.

– Что-нибудь есть от него? Хотя бы сигнальная ракета?

– Нет, сэр. Видимость нулевая. Мы вышли из района десантирования. Вернуться и сделать еще один круг?

Мэрдок категорически замахал руками.

– Нельзя! Если коммунисты их там подстрелят, нам от этого дела не отмазаться.

Траутмэн поколебался прежде, чем дать команду пилотам. Интересы дела одержали верх. Он проговорил в микрофон:

– «Стрекоза», отставить. Повторите, как поняли – отставить. Повторный облет запрещаю. Возвращайтесь на базу.

Траутмэн отложил микрофон. В длинном зале ангара по-прежнему гудели приборы, люди же подавленно молчали.

Мэрдок в задумчивости потер лоб рукой.

– А не правильней ли закончить на этом операцию и вернуться в Штаты, не дожидаясь неприятностей?

– Ни в коем случае, – возразил Траутмэн.

– Как вы не понимаете, что после такой передряги он не мог остаться в живых.

Как раз он-то и мог.

Ну, знаете, полковник! Вы, конечно, доверяете своим людям, и это прекрасно. Но как бы там ни было, это всего лишь человек, и его возможности не безграничны. Давайте смотреть на вещи реально.

Мы обязаны дать ему этот шанс. Могло случиться все, что угодно. Отказало радио, например. Мы же с ним заключили договор, и, клянусь честью, я не собираюсь нарушать его. – Траутмэн от волнения повысил голос. – На выполнение задания мы дали ему тридцать шесть часов. Ровно через тридцать шесть часов он вернется в заданный район. Возможно, он жив, но у него нет связи, он все сделает и вернется. И он вправе рассчитывать на то, что мы тоже выполним свою часть договора. Хоть это мы должны для него сделать.

Ну, разумеется, – недовольно ответил Мэрдок, – но только тридцать шесть часов и ни минутой больше.

Ему больше и не нужно. Но и не меньше.

11

Как только парашют Рэмбо раскрылся, «Перегрин» начал быстро удаляться. Еще минута – и о нем напоминала лишь светящаяся точка в небе. Рев моторов, гудение воздушного потока – все стихло. Купол парашюта вытянул стропы, скорость падения уменьшилась, он парил над землей.

Глаза слезились от встречного ветра. Успокаиваться было рано. Он ничего не видел, но чувствовал, что вот-вот ударится обо что-то. Нет ничего опаснее, чем садиться в лесу ночью. Нужно плотно прижать одну ногу к другой, не то с размаху напорешься на сучковатый ствол. Он живо представил себе эту картину: его пропарывает насквозь, хлещет кровь. Не думать об этом! Рэмбо стряхнул с себя наваждение. Сейчас главное – сжаться в тугой комок. Мокрой веткой хлестнуло по лицу, острый сук оцарапал плечо. Парашют повис на ветвях, он рывком потянул его вниз, не обращая внимания на боль, и какие-нибудь пять футов еще продолжал спуск, пока парашют не запутался снова. Каждую секунду он ожидал страшного удара, и все-таки этот удар оказался внезапным.

Он упал в заросли папоротника и кувырком покатился по земле, натыкаясь на торчащие корни деревьев, до крови царапая и рассекая лицо и руки. Мощное дерево выросло у него на пути. Еще один толчок, болью отозвавшийся во всем теле, и все.

Он лежал на земле, приходя в себя, и дрожь сотрясала его.

Он еще не мог разогнуться, но уже был готов действовать.

Наконец освободился от парашюта и настороженно всмотрелся в черноту леса. Вспорхнули потревоженные птицы. Лесное зверье прошуршало в ветках.

Рэмбо свернул парашют и засунул его под корягу, прикрыв листьями папоротника. Удушливые испарения поднимались над землей. Насквозь промокшая рубашка липла к телу. Атмосфера была так насыщена влагой, что ему казалось, он дышит сквозь сырую тряпку.

Что осталось от его снаряжения?

Он лишился своего автомата, фотокамеры, и главное – станции спутниковой связи.

Как установить контакт с базой? Как сообщить им, что он жив? Как подтвердить, чтобы его ждали через тридцать шесть часов в условленном месте?

Что толку думать об этом? Если бы всей операцией заправлял один Мэрдок, вот тогда еще нужно было бы беспокоиться. Но ведь есть еще и Траутмэн. А на него Рэмбо может положиться до конца. Самолет будет ждать его при любых обстоятельствах.

Значит, он должен выполнить задание. Сомнений как не бывало.

Теперь ясно, что у него пропало. Посмотрим, что осталось. Нож. И еще пистолет. Колчаны, привязанные к бедрам. И хотя ему было не до шуток, он не смог сдержать улыбки при воспоминании о том, как обиделся Мэрдок, когда Рэмбо отказался от его суперсовременной винтовки. И ради чего отказался? Кажется, он сказал тогда: «Копье и стрелы, это в твоем духе».

Ну что ж, лук и стрелы у него, по крайней мере, есть.

Рембо поднялся. Глаза понемногу привыкали к бархатной темноте леса. Лунный свет едва пробивался сквозь пышную листву деревьев, зловеще поблескивавшую в тумане.

Джунгли… Они подавляли своей дикой, первозданной красотой. Переплетенные корни деревьев вонзались в землю, точно когтистые лапы сказочных чудовищ. Лианы, причудливо извиваясь, тянулись ввысь, туда, где кроны деревьев скрывали небо своим сводчатым шатром.

Тишину изредка нарушал звук падающих капель. Лес дышал, шевелился во мраке. Все здесь – неглубокие озерца, сморщенная кора, сплетенные ветви деревьев, покрытые влажной испариной плоды – жило своей тайной жизнью.

Он вынул из чехла нож, отвинтил наконечник ручки и вгляделся в светящуюся стрелку компаса. В заднем кармане у него была карта, нанесенная на непромокаемую бумагу, но он не рискнул зажигать спичку. Координаты своего маршрута он помнил наизусть и решил, что не ошибется, если двинется в северо-восточном направлении. К месту встречи со связным.

В глубь вьетнамской территории.

Он решительно вскинул голову и тенью скользнул в чащу.

12

Когда лучи рассветного солнца проникли в лабиринты джунглей, он уже взбирался по крутому склону горы, цепляясь за ветки лиан и выступающие корни деревьев. На вершине он прилег отдышаться и еще раз посмотрел на компас. Далеко внизу раскинулась, нежась на солнце, маня своей обманчивой безопасностью, покрытая сочной зеленью долина. Сопоставив наблюдения с картой и показаниями компаса, он определил свое положение и чуть изменил маршрут. Теперь, перевалив через этот хребет и спустившись к его подножью, он должен выйти к месту встречи.

Внизу пробираться сквозь густой подлесок становилось все труднее. Путь ему преградил мутный, пенящийся поток. Рэмбо, не раздумывая, шагнул в теплую воду. Речушка доходила ему до колена и пройти ее не составляло труда, но подлинным бедствием были тучи москитов, тут же облепивших его. Насекомые лезли в глаза, щекотали губы, забирались в ноздри. Он терпел, зная, что отгонять их бесполезно, тем более, что заранее позаботился ввести себе противомалярийные свечи.

Выйдя из воды, он еще выше закатал штанины. К икрам присосались жирные, черные пиявки. Он вынул из кармана рубашки пластиковый пакетик с солью, лизнул ее и не почувствовал вкуса. Это означало, что организму не хватает соли. Он как следует посыпал пиявок белым кристаллическим порошком, со злорадством наблюдая, как они извиваются в мучениях. Одна слетела с него мгновенно, дру-гие, отвратительные, налившиеся кровью червяки, еще корчились некоторое время, а затем тоже посыпались на землю. Он раздавил их подошвой ботинка.

Из другого кармана извлек горсть сушеных фруктов и положил в рот, с удовольствием ощущая, как пропитывается слюной вязкая, сладкая мякоть. Если жевать медленно, можно растянуть их на полчаса.

Наученный горьким опытом – побег из вьетнамского лагеря запомнился ему еще и тяжелейшей формой дизентерии, которую он перенес, скитаясь шесть недель в джунглях, – он больше не рискнул бы пробовать соблазнительные тропические плоды, на каждом шагу свисавшие с деревьев.

Рэмбо продолжал свой путь. Туман еще не полностью растаял. Причудливые фигуры, проступавшие сквозь утрен-ную дымку, заставляли его настораживаться, но, подойдя поближе, он убеждался, что перед ним всего лишь безобидные растения.

Сзади послышалось шуршание, и он выхватил нож. Лезвие молнией сверкнуло в воздухе, одним, точно рассчитанным движением он поразил цель. Он рубил, кромсал яростно сопротивлявшуюся, бившуюся в конвульсиях змею. Его нож проходил сквозь плоть гадины, точно сквозь масло. Лишь когда обезглавленное тело безжизненно осело на землю, Он спрятал нож и поспешил дальше.

13

Прошло еще пять часов. Рэмбо взмок от напряжения, но продолжал взбираться к вершине следующего горного кряжа. Однако там, наверху, его ждала неожиданность. Взгляду открылась не привычное глазу зрелище теряющейся внизу долины, а поросшая буйной растительностью седловина, которая вывела его к обширному плато. Он приостановился, чтобы восстановить дыхание. Облизнул соленые губы, рукой стер пот, заливавший лицо. Утренняя мгла рассеялась, и ярко светило солнце, но он почти ничего не видел в слепящих лучах.

Плато со всех сторон обступали деревья. Рэмбо замер от неожиданности, разглядев в знойном, дрожащем мареве гигантское каменное изваяние, окруженное зарослями.

Медленно, словно боясь потревожить божество, он приблизился и только теперь понял, куда попал.

Внезапное открытие ошеломило и встревожило его. Перед ним были руины заброшенного буддистского святилища. Полуразрушенные храмовые постройки, несомненно, возводились много столетий тому назад. Две внушительные каменные фигуры Будды, каждая футов тридцать в высоту, величаво-спокойные, будто их не коснулась разрушительная рука времени, как и в древние времена, охраняли вход в храм. Сквозь вьющиеся растения проглядывали потрескавшиеся, покрытые искусной резьбой стены. Островерхие крыши монастырских строений вырисовывались вдалеке.

Вот она, сказочная страна духов, подумалось ему.

Он постоял на площадке перед храмом, наслаждаясь великолепием этого зрелища, доступного лишь ему одному, й благоговейно склонил голову.

К религии он пришел не просто и не сразу. Его отец был итальянец, мать индианка из племени навахо. В детстве ему довелось не только поработать служкой в католическом храме в Бауви, штат Аризона, но и участвовать в ритуальных обрядах индейцев в деревне его матери. Но лишь пройдя Вьетнам, он сознательно выбрал для себя учение, которое больше отвечало его духу, чем религия, данная ему при рождении.

Если бы его спросили, какого вероисповедания он придерживается, он бы отнес себя к последователям дзэн-буддизма. Повлиял на его выбор один из местных жителей, с которым он повстречался на своем первом задании во Вьетнаме. Рэмбо прошел все тяготы подготовки в частях спецназа, прежде чем занял свое место в этой, самой настоящей, элите американской армии. Но первое крещение огнем он, пожалуй, не выдержал бы, не будь рядом этого вьетнамца…

Он не рвался на войну, его туда призвали. И тем, что он попал в кадры спецназа, куда принимали только добровольцев, он был обязан лишь своим уникальным природным данным, которые сразу же были замечены командирами. Став солдатом по воле случая, Рэмбо выполнял свой долг перед страной честно и до конца. Иначе он не мог.

Но боевая подготовка это одно, а реальный бой – совсем другое. Необстрелянным юнцом он упивался знаменитым бестселлером «Уловка-22». Главный герой этой книги неожиданно понял главный секрет войны: «Вот оно, что, мать вашу! Все хотят меня убить». Он любил это место. Он вспомнил эти слова, когда попал в самую первую свою передрягу. Пули вьетконговцев свистели совсем рядом, срезая ветки у него над головой, ребята из его команды «А» умирали от ран у него на глазах. Он испытал тогда жгучий стыд, заметив, что брюки у него намокли. И тут его схватил за руку тот, местный, и оттащил на безопасное расстояние.

Вьетнамец спас ему жизнь и он же раскрыл ему глаза на духовный смысл жизни, понимание которого отныне связывало их воедино.

У этого человека, не ведавшего, что такое страх, Рэмбо научился побеждать собственную слабость. Дело даже не в том, чтобы побеждать, а в том, чтобы вообще не испытывать страха. Религия дзэн изменила его отношение к жизни. Стоит ли бояться смерти, если знаешь, что смерти нет и в помине? Если ты уверен в иллюзорности и тщете всего сущего. И жизни тоже нет. Нет этого дерева, утесов, бабочек. Есть лишь сон, заблуждение, видимость. Волшебная сказка, рассказанная нам Творцом. Для человека, научившегося понимать разницу между истинным и мнимым, не существует того состояния, которое непосвященные называют смертью. Завершив свой жизненный путь, он не умирает, а соединяется с высшим божеством, которое и есть истина. Так замыкается круг жизни, исполняется предначертание судеб.

Труден путь посвящения. Он требует от человека большого усердия. Если ты просто отвергаешь жизнь, если не ценишь то, что даровано тебе свыше, пусть даже в этом иллюзорном существовании, если ты, слепец, призываешь смерть, то никогда тебе не обрести высшую истину, никогда не соединиться с Творцом. После своей кончины ненасытным вампиром ты снова вернешься к людям.

Свое мужество Рэмбо черпал в этом глубинном озарении, в понимании преходящей ценности жизни и ее соблазнов. Он-то знал, что победе Вьетконга способствовало не колебание американского правительства, а дзэнов-ское отношение к жизни и смерти. Стойкость вьетнамцев объяснялась тем, что они прекрасно понимали: годы, столетия не значат ровным счетом ничего. Джунгли, бурные горные реки, пули, косившие их солдат, тоже ничего не значат. Но в этой своей, земной, дарованной Творцом жизни они должны соблюдать правила игры: делать вид, что считают ее реальной. Ибо такова воля Творца.

Для обычных американцев, тех, кто считал Диснейлэнд и кока-колу символами своей реальности, – для них пули, свистящие в джунглях, оранжевый газ и стоны умирающих оказались выше человеческих сил. «Не могу больше!

Я хочу домой!» Он наслушался этих воплей во Вьетнаме. С этими воплями американцы ушли отсюда и проиграли. Но только не Рэмбо.

Он вглядывался в развалины. Буддийская святыня влекла его.

Почему он безоговорочно принял дзэн?

Лишь эта религия затрагивала самые тонкие струны в его душе.

Лишь она полностью отвечала его натуре.

Она помогала ему в том, что он делал.

Когда война становится твоей жизнью, когда ты каждую минуту ждешь пули, всякий может сломаться. Католик, например. Даже индеец навахо. Но не человек, исповедующий дзэн.

До него донесся шум.

Он отступил в тень стены и застыл на месте. В следующее мгновение выхватил пистолет и направил его туда, откуда послышался шум.

Слева от него, почти не задевая ветви деревьев, проскользнула невысокая фигура. Он выставил руку вперед, прицелился.

Черная куртка, штаны. Форма Вьетконга. Палец напрягся на спусковом крючке.

А что, если он не один? Выстрел привлечет внимание остальных.

Нет, он сделает по-другому.

Он нырнул в заросли кустарника и пригнулся.

Вьетнамец сделал то же самое.

На плече у него Рэмбо заметил автомат Калашникова.

Бесшумно, с кошачьей ловкостью подобравшись поближе, он метнулся на врага, обхватил его сзади и пристави, нож к горлу. Широкополая соломенная шляпа слетела головы солдата, и волна густых, отливающих иссиня-черным блеском волос, рассыпалась по плечам.

Лезвие ножа застыло в доле дюйма от нежной шеи.

– Отпустите, – раздалось по-вьетнамски.

Голос был женский.

Ей было лет двадцать, может, чуть больше. Миниатюрная, обманчиво хрупкая. Восхитительная, как все вьетнамские девушки. Точеная фигурка соперничала изяществом с восточной вазой. В широко распахнутых глазах он прочел испуг. Крупный, чувственный рот приоткрыт от неожиданности.

Она повторила на своем языке: Отпустите меня.

Длинные ресницы опустились, голос упал до шепота.

– Пожалуйста!

И она снова подняла на него глаза.

Несмотря на густой слой маскировочного грима, она безошибочно определила в нем американца, и, к его немалому удивлению, перешла на английский.

– Простите, я не хотела. Вы первый турист в этих краях за последние годы. Простите, если помешала вам.

Рэмбо во все глаза смотрел на нее, все еще не отводя нож.

Вы пришли сюда говорить с Буддой? Просить его о милости?

Он не отвечал.

Или вы просто сбились с пути? Если хотите, я покажу вам дорогу.

Он ответил ей на вьетнамском языке:

– Я не сбился с пути. Я тут жду одного человека. Она улыбнулась ему и сказала на своем родном языке:

– Может быть, этого человека зовут «Ночная орхидея»?

– Это одно из, имен, которые мне назвали.

– Значит, второе Коу Фуонг Бао?

Он чувствовал себя круглым идиотом. И не потому, что едва не убил ее – то была все-таки вынужденная предосторожность, – а потому, что, когда ему впервые назвали ее имя, он ведь перевел его на английский. По-вьетнамски «Коу» означает «девственница».

– Вы понимаете, что значит мое имя? – спросила она. Он кивнул.

– Моя мать была актриса, – попыталась объяснить она и замолчала. – А вы и есть тот самый Рэмбо?

Он снова кивнул.

– Еще секунда, – и я мог бы убить вас.

– Я была тут в засаде. Вы появились не в условленное время, и я приняла вас за бандита. Почему вы опоздали?

– Да так, были кое-какие сложности. Парашют не раскрылся.

Они смущенно смотрели друг на друга.

Вижу по глазам, – засмеялась она, – что вы не ожидали увидеть женщину. Он пожал плечами.

– Это что-нибудь меняет для вас? Он отрицательно покачал головой.

В Америке есть такая штука, называется «Движение за освобождение женщин».

– Звучит на коммунистический манер. Теперь засмеялся он.

Объяснить сложно, но в общем, смысл такой: не важен пол человека, а важно, как он делает свое дело.

Ну, тогда вам не о чем беспокоиться. – И она снова заговорила по-английски. – Давайте перейдем на английский, мне бы хотелось попрактиковаться.

– Вы здорово говорите, – признал он. – Где вы учились?

– В Сайгонском университете. В мирное время. Значит, ей не двадцать пять, а тридцать с небольшим.

Она вздернула круглый подбородок.

– Между прочим, имею степень магистра. По экономике. – Она погрустнела. – Но это теперь ни к чему – всем заправляют коммунисты. Послушайте, а вы не торопитесь? Хотите поесть?

Он хмыкнул.

– Еще бы. Что у вас с собой?

Коу сняла со спины полотняную котомку с едой, развернула ее. Он видел такие раньше. У мертвых вьетконговцев.

– Знаете, что у меня тут? Нвак нам. У него потекли слюнки.

Она разложила на пальмовых листьях рис, пропитанный соусом, запах которого дразнил его.

Рэмбо подвинул к себе один лист, взял предложенные ему палочки. Сколько времени прошло с тех пор, как он пользовался ими в последний раз? Он принялся уписывать рис, демонстрируя ей, что еще не забыл, как пользоваться палочками.

А у вас действительно есть ученая степень? – спросил он с набитым ртом.

Будьте уверены. Просто на вашем языке мне трудно говорить.

Он положил себе еще рису.

Что это за подливка?

Рыбная.

– А, помню такую.

Во рту оставался вкус чего-то острого и маслянистого. Он потянулся за новой порцией риса и опять засмеялся, сам не зная отчего.

Сверху на них все так же взирал невозмутимый Будда.