Текст книги "Шпион, который явился под Рождество"

Автор книги: Дэвид Моррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

– Смогу, честное слово. Я постараюсь не тормозить.

– Я знаю. Ты у меня самый сильный и выносливый.

* * *

«Все сходится», – думал Андрей, пробираясь через толпу. До цели восемь человек. Погоревшие на таможне замаскированные контейнеры с советскими гранатометами, которые контрабандой пытались протащить через ньюаркские доки. Гости с Ближнего Востока, перехваченные береговой охраной до того, как их успели переправить на берег безлунной лонг-айлендской ночью.

Но в основном провалов почти не случалось. А если были, то никакой закономерности. Петр работал на совесть, делал, что прикажут, зверствовал вовсю – какие могут быть подозрения?

«У меня точно не было», – подумал Андрей.

Ноги подмерзали, даже в утепленных ботинках на рифленой подошве. Фигня по сравнению с тем, как дубели и отмораживались ступни в дерьмовых берцах во время зимних марш-бросков в русской армии. «А ведь в спецназе служили! – со смешанным чувством досады и гордости вспомнил он. – Элита. Могли бы и получше обращаться».

Снег пошел гуще.

«В яслях полутемных…» – пели христославы.

«Не отвлекайся, – велел себе Андрей. – Абстрагируйся. Это не Петр. Не тот, кто предал нашу дружбу, кому я хочу отомстить. Просто объект, подлежащий уничтожению».

Подбираясь ближе, он приготовился вытащить через прорезь в кармане «беретту» и зажать в опущенной вдоль тела руке – прохожие не заметят. А потом подойти вплотную и приставить дуло с глушителем к ложбинке за правым ухом Петра. Выстрел от мелкокалиберного пистолетика выйдет негромкий, его примут за треск поленьев в уличном костре, даже вблизи никто ничего не заподозрит. А пуля типа дум-дум разорвется в черепе на мелкие осколки.

Петр упадет, Андрей притворится, что кидается на помощь, а на самом деле вытащит у него из-под куртки младенца. Напарники перехватят любого, кто попытается вмешаться. В суматохе вызвать машину, отойти по какой-нибудь прилегающей улочке туда, где движение не перекрыто. Направление шоферу он укажет, и микроавтобус умчит их с грузом прочь отсюда.

Сжавшись, как пружина, Андрей вслед за целью перешел перекресток. До следующего ответвления еще далеко. Воронка начинает сужаться.

Даже Андрей со своим сосредоточенным «тоннельным» взглядом не мог не заметить, что слева показалась самая впечатляющая экспозиция Каньон-роуд. Десятки тянущихся к небу деревьев, увешанные фонариками, искрящимися под мокрым снегом. В глубине, за открытой калиткой, мерцали на фоне вечнозеленых кустов выложенные гирляндами контуры гигантских леденцовых тростей, свечей и Щелкунчиков.

– Как с открытки! – восхитилась женщина в толпе.

– Дом принадлежал Гленне Гудэйкр, – пояснила ее спутница. – Это которая автор вашингтонского мемориала женщинам, воевавшим во Вьетнаме, и долларовой монеты с изображением индианки – проводницы Льюиса и Кларка.

– А ее дочь – модель в «Викториас сикрет», да? – вспомнила первая. – Вышла за Гарри Коника-младшего…

Всего пять человек отделяло Андрея от преследуемого.

«Пора! – решил он. – Пока никто не смотрит».

Перед ним вдруг откуда-то вылез бородатый дядька с двумя овчарками. Идущий рядом мальчик потянулся погладить, и пес клацнул зубами. Мама парнишки завизжала, крикнул отец.

Прохожие впереди остановились, пытаясь понять, что происходит. Сзади тоже напирали любопытные. Перед Андреем выросла людская стена.

Матерясь, он протолкался сквозь строй зевак, но по ту сторону все заволокло дымом от костра, за которым плавали неясные силуэты.

«Петр! Куда ты, черт дери, подевался?!»

* * *

Каган такого не планировал.

Младенец под курткой вдруг лягнулся. В крови закипел адреналин. И тут же за спиной возник какой-то шум – зарычала собака, завизжала женщина, крикнул мужчина.

Младенец дернул пяткой еще раз. Сильнее. Чувствуя, как смерть дышит в затылок, Каган поддался порыву и побежал вперед сквозь толпу.

– Эй, смотри, куда несешься! – крикнул задетый прохожий.

Расталкивая народ, Каган пролетел через пелену густого дыма, тянущегося от костра, и метнулся к прогалу справа, пытаясь укрыться в переходе между галереями.

Впереди из открывшейся двери шагнула на мостовую смеющаяся женщина с бокалом в руке. Испуганно расширив глаза при виде несущегося на нее во весь опор Кагана, она от неожиданности выплеснула коктейль и, попятившись, скрылась в глубине арт-салона.

Каган помчался через внутренний двор, напугав парочку, которая, держась за руки, любовалась упряжкой Санта-Клауса в обрамлении мерцающих огоньков.

Он выскочил на них так внезапно, что женщина, отшатнувшись, чуть не свалилась в запряженные оленями сани.

– Эй! – закричал ее кавалер. – Поосторожнее! Глаз, что ли, нет?

Каган углядел проулок, ответвляющийся от задворок галереи, и ринулся туда. Снег сыпал мелкий и колючий. Только удалившись от Каньон-роуд, Каган осознал, какая там царила шумная кутерьма – оживленные разговоры, пение, смех, треск поленьев в кострах. А здесь его окутала тишина. Слабо светились за спиной огни галерей и праздничные гирлянды.

Он крепко прижимал к себе младенца под курткой. В тусклом свете гаражной лампы видно было, что кто-то здесь все-таки ходит – снег утоптан. «Хорошо, – обрадовался Каган. – Одинокая цепочка следов бросалась бы в глаза, да еще таких размашистых, от бегущего человека».

Показался сарай. У Кагана мелькнуло желание укрыться за ним, а потом напасть на преследователей из засады. Нет, нельзя. Слишком велика опасность не рассчитать и промахнуться. В пылу перестрелки и днем-то рискуешь промазать, а уж под слепящим снегом… И потом, какой из него сейчас стрелок? Придерживать младенца раненой левой рукой, а пистолет держать одной, правой? Рука начнет дрожать от холода, прицел собьется. Да и преследователей будет несколько, разве получится застать их всех врасплох?

«В общем, как ни крути, надо двигать дальше», – решил он.

Влево между двумя низкими зданиями уходила дорожка. Младенец в очередной раз лягнулся, когда Каган свернул туда. Свернул – и почти сразу же уперся в деревянный забор.

Лихорадочно ощупав доски, он нашел дыру, достаточно широкую, чтобы протиснуться. Проползая, Каган наткнулся коленом на твердый край засыпанной снегом доски и, уже благополучно перебравшись на ту сторону, вытащил ее и прикрыл дыру.

С той стороны он очутился во внутреннем дворике, озаренном призрачным светом городских огней. Каган обшарил глазами смыкающиеся в колодец низкие глинобитные стены. Кое-где в снежной пелене проглядывали освещенные окна. Проступали зыбкие очертания увитых праздничными гирляндами кустов. Дворик голубел под летящим снегом, в сиянии которого виднелись редкие следы, тянущиеся от одного из домов.

Каган, не останавливаясь, дошел до следующего проулка, где снова пришлось выбирать – налево или направо. Настоящий лабиринт.

Младенцу, видимо, передалось нервное напряжение Кагана, потому что он дернул ногой, как раз когда тот смотрел направо. Каган свернул туда.

По обеим сторонам неярко поблескивали гирлянды за заборами, сделанными из поставленных вертикально толстых веток, привязанных проволокой к поперечным перекладинам. Из местной газеты Каган уже знал, что здесь такие изгороди зовутся койотовыми. В старые времена они действительно ставились для защиты от койотов – впрочем, и сейчас койотов по окраинам города бродит немало.

«Хищники, – подумал Каган. – Охотники».

От тех, кто охотится за ним самим, деревянным забором не отгородишься.

* * *

– Пол, что тебе известно о Брайтон-Бич?

– Это в Бруклине, рядом с Кони-Айлендом, сэр. Гнездо русской мафии.

– Верно. В тысяча девятьсот семнадцатом там селились русские эмигранты, бежавшие от революции. В тысяча девятьсот девяностых, после распада Советов, наплыв русских оказался таким мощным, что район прозвали Маленькой Одессой. Среди вновь прибывших обнаружилось немало бандитов, ранее служивших в КГБ или советских вооруженных силах и представлявших особую опасность вследствие полученных там навыков. Итальянскую мафию несложно окружить романтическим флером – вообразить их этакими Марлонами Брандо и Аль Пачино из «Крестного отца». Но русская мафия – это совсем другое. «Криминальные элементы» – это мягко сказано. У них нет ни стыда, ни совести, ни кодекса чести. За деньги они готовы на все. Не остановятся ни перед чем, отмороженные на всю голову. В итальянском мафиози может проснуться патриот, и он откажется сотрудничать, например, с ближневосточными террористами, заказывающими провезти в Штаты партию гранатометов или «грязную» бомбу. Русские же возьмут деньги, сделают дело, а потом просто вовремя унесут ноги из страны, чтобы не задело взрывами.

* * *

– Коул, последи за окном, – попросила мама. – Если увидишь, что отец возвращается, скажи.

Мальчик послушно принялся вглядываться в полумрак. В отраженном от снежного ковра свете праздничной гирлянды над входом просматривалась пустынная улица. Он слышал, как мама вытаскивает чемоданы из-под кровати в спальне. Потом захлопали ящики и дверцы одежного шкафа.

Коул пристроил поплотнее очки на переносице и постарался не ослаблять пристального наблюдения. От усердия и напряжения его слегка подташнивало. Ну разглядит он возвращающегося отца, хорошо, – а делать-то что? Можно крикнуть, предупредить маму. И что? Дверь на замке, но ведь у папы ключи есть. То есть внутрь отец все равно войдет, они с мамой помешать не смогут. Увидит полусобранные чемоданы – и…

«Нет, больше я маму в обиду не дам!» – подумал Коул.

Хромая, он пересек гостиную и двинулся направо по коридору. В торце сперва заглянул в спальню, где мама стояла, склонившись над кроватью. Она его не заметила, поглощенная сборами. Тогда Коул зашел в противоположную дверь, к себе, и вытащил из угла бейсбольную биту – сентябрьский подарок отца на день рождения. Ну и подумаешь… Все равно в последнее время папе было недосуг с ним поиграть.

Неслышно ступая, он вернулся в гостиную и полез в шкаф у входа за своей курткой. Замок молнии глухо брякнул о деревянную стенку.

– Коул?

Мальчик судорожно стиснул куртку.

– Что, мама?

– Вещи упакованы. Только я что-то устала слишком. Раньше чем через час нам все равно не выйти, движение по Каньон-роуд еще не пустят. Так что я пока прилягу.

– Тебе плохо?

– Просто надо полежать. Подними меня в десять, ладно? Или если увидишь, что он возвращается.

Коул покрепче сжал бейсбольную биту.

– Не бойся, мам. Я с тобой.

* * *

Вне себя от ярости, Андрей рванул сквозь пелену дыма от запорошенного снегом костра. Прохожие, остановившись, глазели на суматоху за его спиной. Теперь рычала вторая овчарка, мальчик плакал, родители громко ругались с хозяином собак.

Зевак, преградивших путь, Андрей прошиб, как тараном. Спектакль с сотовым он больше разыгрывать не стал. Подумают, что он разговаривает сам с собой, – и фиг с ними. Обратят внимание так обратят. Не до жиру.

– Объект пропал! – крикнул он в микрофон, упрятанный под замком молнии.

– Пропал?! – взревел, разрывая барабанную перепонку, голос в наушнике.

– Толпа перекрыла! Он куда-то слинял! – Андрей лихорадочно оглядывался, но нигде не видел, чтобы впереди кто-то расталкивал людей или устраивал забег.

«Куда ж ты девался, Петр?» – сверлила мозг неотвязная мысль.

– Груз! – разорялся голос в наушнике. – Его нужно вернуть любой ценой! Ты во всем виноват! Ты за него ручался. Уговорил меня доверить ему задание. Вот ты, hooyesos, и возвращай похищенное!

Андрей вскинулся. Это оскорбление. А он с самых ранних лет, проведенных на улицах Грозного, усвоил, что оскорбления сносить нельзя. Будь это кто помельче, не Пахан, он бы ему…

Учащенно дыша, он окинул взглядом здания по левой стороне Каньон-роуд. Сплошная стена. А вот справа между галереями кое-где зияют проходы. Вот он, путь к побегу!

К Андрею подскочили сзади двое напарников.

– Туда! – крикнул он, не заморачиваясь в спешке насчет псевдонимов. – Михаил, в первый проход! Яков, тебе второй! Я в третий.

Они рванули с места, не обращая внимания на встревоженные взгляды прохожих.

Под непрекращающимся снегом Андрей летел по третьему проулку. В витрине галереи мигали огоньки гирлянд. Из приоткрытой двери доносился возмущенный женский голос:

– …чуть с ног меня не сбил! Совсем стыд потеряли… Уж в эту-то ночь, раз в году, можно и не носиться сломя голову. Сочельник ведь! Ничего святого…

Андрей забежал в закрытый дворик позади галереи, где перед сияющей экспозицией в виде упряжки Санты стояла парочка. Его встретили сердитыми взглядами, будто он уже не первый, кто нарушает их уединение сегодняшним вечером.

– Я из полиции! Здесь не пробегал мужчина?

– Туда! – Женщина указала на проулок. – Напугал нас до полусмерти.

Андрей поспешил в том направлении. За спиной заметались эхом между галереями приглушенные снежным ковром шаги – это догоняли напарника Михаил и Яков.

– У нас глухо, тупик, – доложил Михаил.

Втроем они оглядели проулок. Тихо, безлюдно – все предпочитают праздничное убранство Каньон-роуд.

Спецназовское прошлое подсказывало рассредоточиться. Заняв позицию посередине, Андрей поменял «беретту» на мощный десятимиллиметровый «глок». Он двигался медленно, осторожно, всматриваясь напряженно в застилающую глаза пелену снегопада.

– Слишком много следов, – вполголоса поделился Яков. – Не понять, какие его.

– Пока нет… – пробормотал Андрей, выискивая среди отпечатков капли крови.

– Он может напасть из засады, – сообразил Михаил.

– Тогда сам и погорит, – не испугался Андрей. – Мы рассредоточены, так что всех троих не снимет, успеем отстреляться. А вообще, никакой засады не будет. Он не посмеет подвергнуть ребенка опасности, пока у него еще есть силы спасаться.

Андрею вспомнились наставления одного из многочисленных материных хахалей, солдатика, взявшего его пацаном на охоту. Надеялся произвести впечатление на мать. Его роту в 1979 году отправили в Афган в числе первых, и больше Андрей этого солдата не видел, но они с матерью жили недалеко от военной базы, поэтому за ним последовала целая череда таких же. Других отцов Андрей не знал.

Эта охота навсегда врезалась ему в память, потому что пояснения солдата обернулись ценным жизненным уроком. «Раненый зверь бежит, пока хватает сил, и только потом пытается залечь. Обороняться будет только загнанный».

* * *

Лабиринт улочек запутывался все больше, но Каган упорно брел вперед сквозь валящий с неба снег. От этого приглушенного шелеста как будто уши закладывало, и Кагану чудилось, будто его заперли в снежном шаре. Накинуть капюшон и закрыть боковой обзор он по-прежнему не решался, поэтому на голове наметало сугроб. Время от времени Каган его смахивал, но макушка все равно мерзла.

Следы постепенно редели, разветвляясь по уютным теплым домикам, укрытым за изгородями и заборами. Вскоре его цепочка следов останется единственной. Одна надежда, что снег заметет их до того, как погоня снова сядет ему на хвост.

Почувствовав, как шевельнулся под курткой младенец, Каган, ежась от холода, подумал: «Я рисковал ради тебя жизнью. Мог ведь выйти из игры и раствориться. Видит Бог, я готовился. Я прошел через такое, что у нормального человека в голове не укладывается. Я раскрывал такие террористические угрозы, которые никому и в страшном сне не приснятся.

Но чтобы не спалиться, приходилось идти на запредельное».

Он вспомнил продавца, избитого рукояткой пистолета во время ограбления круглосуточного магазина в Бруклине. Ему надо было тогда продемонстрировать свою жестокость Андрею, который (Каган знал) следил с противоположного тротуара.

Продавец провалялся в больнице две недели.

Еще Каган вспомнил владельца ресторана, у которого он вырвал плоскогубцами передние зубы, – Пахан послал наказать беднягу за то, что не смог вовремя вернуть долг. Почему-то даже сквозь жуткие крики он услышал стук падающих на пол зубов.

Он вспоминал, как ломал людям ноги, поджигал дома, выводил из строя автомобильные тормоза, открывал глухой ночью водопроводные краны, затапливая фирмочки, чьи владельцы отказались заплатить за «крышу». Снова и снова ему приходилось доказывать Пахану свою «профпригодность», зверствуя с каждым разом все сильнее, чтобы проникнуть в ближний круг и нащупать связи между ближневосточными террористами и русской мафией.

Он вспомнил, как руководители операции наотрез отказывались его выводить. Всегда находилась новая цель, еще важнее, еще опаснее. Такое чувство, будто они вознамерились внедрить его в мафию навечно и плевать, что человека все глубже затягивает в пучину ада.

«Но теперь все, – мысленно пообещал Каган младенцу. – Больше зверств не будет. На тебе все заканчивается. Интересно, я раскрылся, потому что хотел выйти из игры или потому что ты того стоишь?»

Ослабевшее сознание мутилось настолько, что, когда младенец в очередной раз шевельнулся, Каган почти поверил, будто тот подтверждает правильность поступка.

«Боже, помоги мне, я так на Тебя надеюсь», – взмолился он.

Уставившись под ноги, он разглядел сквозь голубоватую пелену летящего снега всего одну цепочку следов.

Хуже того, они шли навстречу.

И их уже наполовину замело.

«Мои будут бросаться в глаза», – понял он, внутренне холодея.

Он пошатнулся, теряя равновесие от слабости. Младенец лягнул его под курткой, и Каган прижал его покрепче здоровой рукой, судорожно взмахнув раненой, чтобы удержаться на ногах. Застонал от боли, но не свалился.

Изо рта вырывались частые клубы пара. От холодного горного воздуха пересохло в горле. Каган двинулся вперед, шагая параллельно следам в надежде создать впечатление, будто кто-то вышел полюбоваться огнями на Каньон-роуд, а потом вернулся – совсем недавно, и обе цепочки следов принадлежат одному и тому же человеку.

Перед глазами уже плыли круги, когда слева показалась калитка. С внутренней стороны от одноэтажного глинобитного дома к ней вела едва различимая цепочка следов. Из-под плоской крыши торчали деревянные балки – характерная особенность построек в стиле пуэбло, коренных жителей этих мест. Вдоль всего фасада протянулась крытая веранда. «Только здесь это не веранды, – пояснял служащий в гостинице. – Здесь их называют…»

«Уплываешь!» – со страхом одернул себя Каган. Ощущение, будто он заперт в снежном шаре, усилилось настолько, что остальной мир пропал бесследно, казалось, только этот дом и существует. Он словно сошел с рождественской открытки. Сосновый венок на входной двери. Над дверью сверкают цветные лампочки в гирлянде. Справа окно, за которым скрывается темная гостиная, освещенная пламенем в камине и огоньками на елке. Каган вдохнул перечный аромат соснового дыма, поднимавшегося из трубы.

«Единственный оставшийся в мире дом? Даже и не мечтай», – сказал он себе.

Под курткой шевельнулся ребенок. Интересно, он тоже чувствует, что силы покидают Кагана, что он с минуты на минуту рухнет и что этот дом – их единственный шанс? Каган шагнул ближе к вертикально торчащим кедровым сучьям койотовой изгороди, пытаясь разглядеть какое-нибудь движение за главным окном.

Слева от него светилось еще одно окошко, поменьше. Увидев очертания навесных шкафов, Каган сделал вывод, что там кухня, однако и в ней активности не наблюдалось. Как будто вымерло все.

«Может, в доме живет кто-то один, – размышлял Каган. – Он – или она – вышел прогуляться, а свет в кухне оставил, чтобы думали, будто хозяева внутри».

Нет, не стыкуется. Каган нахмурился. Кто, уходя, оставит гореть огонь в камине? «Я бы ни за что. Получается, дом не пустой».

Он перевел рассеивающийся взгляд еще левее, где за снежной круговертью угадывались сарай и гараж. «Можно попробовать укрыться там, – подумал Каган. – Будет впечатление, что, вернувшись, хозяин зашел через боковую дверь». Он обернулся, опасаясь увидеть погоню – призрачные силуэты, которые неслись на него сквозь снег, выставив пистолеты.

Здоровой рукой придерживая младенца под курткой, он потянулся раненой левой к щеколде и, прикусив губу в бесплодной попытке не обращать внимания на боль, сдвинул металлический засов и толкнул калитку.

* * *

– Пол, ты просидишь месяц в русской тюрьме, в Омске. Это Сибирь. В бумагах будет значиться, что ты провел там тринадцать лет. Русские тюрьмы чудовищно переполнены, общаться заключенным не дают. Так что, если наведут справки и выяснится, что никто из сидевших не помнит, сколько ты там уже пробыл, – ничего подозрительного. Тебе сделают русские тюремные наколки на груди. Колючая проволока с тринадцатью шипами – по одному за каждый год отсидки. Кошка и паук с паутиной – знак воровской профессии. Подсвечник – предупреждает, что на тебя лучше не наезжать, ты кого угодно загасишь. Перед нанесением татуировок тебе вколют средство для разжижения крови, кровотечение усилится, и наколки получатся выцветшими, как будто старыми. У нас имеется доверенное лицо, которое тебя познакомит с особенностями Омска – на тот момент, когда тебя якобы упекли за решетку. По легенде, ты коренной омич, сирота, беспризорник, долго бродяжил, бегал от закона, пока тебя не замели. Пусть кто попробует доказать обратное… Месяца в омской тюрьме тебе будет достаточно, чтобы в случае чего продемонстрировать бывшему «товарищу по несчастью», что ты знаком с ней не понаслышке. После этого тебя вытащат и нелегально переправят из России. Проследуешь обычным путем криминального паломничества – на Брайтон-Бич, а там придется пройти неизбежный ряд испытаний, чтобы попасть в банду. Пол, тебе ведь уже приходилось внедряться. Процедура знакомая. С одним основным отличием – работать под прикрытием придется дольше.

– И противник, которому я буду вешать лапшу на уши, куда более опасен. А если точнее, сколько продлится задание?

– Не знаем. До нас доходят сведения, что на ближайший год «Аль-Каеда» готовит какую-то крупную операцию при посредничестве русской мафии. Может, ядерная бомба в чемоданчике, похищенная мафией с ядерной базы, которые после развала Советского Союза остались без присмотра. Не исключено, что тебе удастся предотвратить теракт пострашнее одиннадцатого сентября.

* * *

У Андрея закоченела правая рука, которую холодила сквозь тонкую кожаную перчатку ледяная сталь пистолета. Он переложил пушку в левую, отогревшуюся в кармане, а правую сунул греться, шевеля задубевшими пальцами.

В тусклом свете, едва пробивающемся сквозь снегопад, они с напарниками шли по следам. Пока не дошли до забора.

Андрей повел дулом направо, где возвышались этот самый забор и глухая стена дома. В том направлении никаких следов. Тогда он качнулся влево, где проход разделял два ряда жилых построек. Ко входам разветвлялось полдесятка отпечатавшихся в снегу цепочек следов. Андрей кинулся вдоль проулка – следы становились все реже, пока не сократились до единственной цепочки.

«Почти поймали!» – подумал Андрей.

И вдруг следы снова уперлись в забор.

Назад они при этом, как ни странно, не поворачивали. Просто обрывались. Андрей в замешательстве уставился под ноги. Подошел ближе к забору. Вертикальные доски, футов десять в высоту.

«Нет, Петр, перелезть ты не мог, тем более с раненой рукой и придерживая ребенка под курткой. Так куда же ты, черт дери, подевался?»

Теряясь в догадках, он подошел к забору вплотную и потрогал доски. Одна отвалилась, открывая низкую щель, достаточно широкую, чтобы мог проползти взрослый человек.

«Недурно. Поджидаешь нас по ту сторону, чтобы пристрелить поодиночке?»

Наушник под шапкой рявкнул голосом Пахана:

– Нашли груз? Клиенты на подходе! Даже если я верну мзду, они потребуют кого-нибудь наказать за то, что их накололи. Не меня, учтите! Они вас разыщут. И я им помогу!

Андрей присел на корточки перед забором, пристально вглядываясь в дыру.

– Груз почти у нас в руках, – соврал он полушепотом в микрофон на замке молнии.

– Видишь Петра?

– Не могу говорить. Он услышит.

– Так хватай груз, ты, govnosos!

Андрей дернулся, как от пощечины.

– Не смей меня так звать!

– Как хочу, так и зову, ты, kachok безмозглый.

Усилием воли Андрей подавил мешающую сосредоточиться ярость. Возмущенно дыша, он перевел взгляд на дыру в заборе. Сдвинулся вправо, влево, заглядывая под разными углами. Вроде бы следы с той стороны ведут прямо вперед. Правда, это еще ничего не значит. Они могут потом вдалеке загибаться петлей и возвращаться обратно к забору, где и сидит Петр, дожидаясь, когда они полезут в дыру, чтобы пристрелить их по одному.

«Мы теряем время. Нет уж, приятель, у меня и так положение хреновое, незачем ухудшать!»

Он отцепил с ремня под курткой радиопередатчик. Черная пластиковая коробочка размером с колоду карт. Переключившись на старую частоту, использовавшуюся до того, как Петр сбежал, он прислушался к доносящимся оттуда звукам. Учащенное, сбивчивое дыхание бегущего человека.

«Значит, по ту сторону ты не ждешь, – прикинул Андрей. – Просто решил создать видимость ловушки – чтобы задержать нас и оторваться от погони!»

Кипя от злости, он протиснулся в щель.

Вслед за ним пролезли Михаил и Яков, тут же снова рассредоточиваясь, и Андрей огляделся, держа пистолет наготове. Они очутились в замкнутом дворике, окруженном со всех сторон глинобитными домами в цветных огоньках гирлянд. Нагнувшись, чтобы поближе рассмотреть следы, Андрей заметил, что шаг у беглеца уже не такой широкий. Рядом расплывались пятна крови.

«Все, Петр. Считай, влип».

Вслух он произнес в микрофон:

– Не будем впадать в крайности. Верни груз. Мы тебя отпустим.

В наушнике повисла тишина.

И вдруг, к удивлению Андрея, Петр отозвался:

– Давай, пообещай еще раз. Только теперь поубедительнее.

– Ага, – ответил Андрей, продолжая идти по следу, – значит, ты не так уж сильно ранен, если можешь говорить. Приятно тебя слышать.

– Еще бы, – тяжело дыша, съязвил Петр.

– Тогда я серьезно. Верни похищенное. И мы забудем о случившемся. Даже медпомощь окажем.

– А как же Виктор? Я его убил. Его тоже забудете?

– Он был новичком. Мы с ним почти не общались.

– «Своих не предаем», называется.

– Ты еще мне будешь вякать о предательстве?

– Я тебя подставил перед Паханом. Мне жаль.

– Так докажи, что жаль. Верни груз.

Петр промолчал. В наушнике слышалось только затрудненное дыхание.

– Ты же знаешь, мы тебя схватим, – предупредил Андрей.

– Попробуйте.

– Подумай головой. Ты теряешь силы. Исход все равно один. Так не мучайся понапрасну. Отдай ребенка.

– И все станет по-прежнему?

– Я тебя отпущу. Даю слово.

– Конечно. – Судя по прерывистому дыханию, Петр не сбавлял шага.

– Черт, ну на кой тебе сдался этот ребенок? – не выдержал Андрей. – Если ты спецагент, зачем было раскрываться? Ради него?

– Сейчас сочельник. Наверное, проникся рождественским духом.

– Готов расстаться с жизнью ради сантиментов?

– А ты готов? Раз гонишься за мной?

– Мне твой настрой всегда нравился, но, судя по тому, как ты там хрипишь, борьба будет неравной.

Неожиданно следы вывели Андрея к переулку, простирающемуся вправо и влево, – там одинокая цепочка сливалась с другими.

– Идет кто-то, – предупредил Яков.

Справа из снежной круговерти выплыли две парочки, заставив Андрея с напарниками поспешно спрятать оружие.

– Да нет, все не так. Самый смешной рождественский фильм – с Чеви Чейзом, – горячо убеждал своих спутников один из движущихся навстречу, – «Европейские каникулы».

– Это там, где он приносит елку, а в ней оказывается белка?

– Ага. А еще собака вылакала из-под елки всю воду. И сухая, как порох, елка вспыхивает.

– И белка сгорает? – возмутилась женщина. – Это, по-твоему, смешно?

– Нет, она прыгает Чеви на спину, – успокоил ее второй спутник. – Дурацкое чучело белки, которое реквизитор просто пришил к его свитеру, но вся семья разбегается с визгами. А потом Чеви уносится с воплем, не чувствуя, что ему в спину вцепилась белка. А…

Голоса удалялись, парочки уходили по проулку. Вскоре их силуэты снова скрыл густой снегопад.

Андрей с напарниками вытащили пистолеты.

– Петр? – позвал он в микрофон.

В ответ раздалось только затрудненное дыхание.

– Все можно решить полюбовно, – уговаривал Андрей. – Ты мозги включи, сам поймешь.

Петр молчал.

– Прекрасно. Скоро увидимся, дружище, – пообещал Андрей.

Он переключил передатчик обратно на «новую» частоту и, сунув его под куртку, снова пристегнул к ремню.

Михаил обеспокоенно указал под ноги.

– Поскорее надо. Следы скоро совсем заметет.

Андрей глянул налево, где проулок сворачивал обратно в сторону Каньон-роуд.

– Он мог вернуться назад, в толпу, – высказался Яков.

– Мог. Но у него кровища хлещет. Значит, он должен опасаться, что заметят, что поднимется шумиха и этим он себя выдаст. Будет он так рисковать? Или попытается отсидеться где-нибудь?

Рассуждая, Андрей вглядывался в правую сторону переулка, уводящую от Каньон-роуд. Туда следов вело меньше.

– Вы давайте налево, проверьте в толпе, – велел он Михаилу с Яковом. – А я туда.

* * *

Шагнув в открытую калитку, Каган оглядел палисадник перед домом. Сквозь густеющую пелену снега угадывались очертания скамьи и вечнозеленого кустарника справа. Слева тянулись к небу два голых дерева, из-за белизны стволов почти не различимые в снегопаде. Каган снова попытался разглядеть, что делается за большим окном, однако движения в доме по-прежнему не наблюдалось – только отблески огня в камине.

Перед глазами вдруг тоже все заплясало, под стать угадывающимся за стеклом отблескам.

«Это снег застит глаза», – подумал Каган.

Ноги заледенели, грудь под полурасстегнутой курткой тоже.

«Скорее», – велел он себе, оборачиваясь, чтобы закрыть калитку и задвинуть обратно щеколду, превозмогая острую боль в раненой руке. Когда он снова перевел взгляд на дом, в глазах опять начало двоиться.

Младенец под курткой шевельнулся. Понимая, что нужно укрыться как можно скорее, Каган сделал шаг. Потом другой. Снег повалил быстрее, вселяя надежду, что следы скоро заметет.

«Может, и удастся мой фокус». Однако Каган слишком хорошо представлял, что чувствует сейчас человек, с которым он секунду назад говорил по рации. Которого заставил поверить, будто они с ним друзья. Который – даже если сегодня не получится – будет преследовать его, пока не настигнет.

Каган подошел ближе к дому, но тут слева от входной двери возникло нечто, заставившее его всерьез испугаться за адекватность своего восприятия.

Там стоял комнатный цветок. Густая корона темно-зеленых листьев, выделяющаяся на белом снегу, – поэтому Каган зацепился взглядом. Но это ведь невозможно? Какое комнатное растение выживет под такими снегопадами? Мало того, он еще и цвел – полдюжины крупных розеток, белоснежных, сливающихся с летящим снегом, как стволы растущих во дворе осин.

И все-таки цветок стоял.

«Цветы зимой? У меня глюки, – решил Каган. – Снежный мираж какой-то. Или это от потери крови».

Спотыкаясь, он побрел по полузаметенным следам, уводящим вбок от входа. «Шагай, – заставлял он себя. – Уже почти пришел. Заберешься в сарай или в гараж, там можно будет отдышаться. Передохнуть. Перевязать рану».