Текст книги "Сыновья и любовники"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

– Представь, если бы ты здесь жила, – сказал Пол.

– Если бы!

– Вот славно было бы тебя навещать!

Сейчас они шли по пустынной местности, среди скал. Пол так любил эти места, а Мириам они казались чужими, хотя отсюда до дому было всего десять миль. Все шли вразброд. Когда по тропе, где под лучами солнца поблескивали несчетные песчинки, пересекали большой, отлого спускавшийся в низину луг, Пол продел пальцы под шнурки ее дорожной сумки, и тотчас Мириам почувствовала, что сзади Энни не спускает с них ревнивых глаз. Но луг омыт был солнечным сиянием, тропинка сверкала, будто усыпанная алмазами, и так редко Пол подавал ей хоть какой-то знак. Пальцы Мириам замерли на шнурках сумки, ощущая прикосновение его пальцев; и мир вокруг был несказанно прекрасен.

Наконец дошли до рассыпавшихся по склонам холма серых домиков селения Крик. За ним возвышалась знаменитая вершина, которую Полу было видно из сада Морелов. Компания взбиралась все выше. Вокруг и внизу раскинулись широкие просторы. Парням не терпелось добраться до вершины. Ее венчал круглый бугор, половина которого была уже снесена, а на нем расположилась прочная приземистая древняя башня, с которой в старину передавали сигналы в низинные земли, – в Ноттингемшир и Лестершир.

Там наверху, на незащищенном пятачке, ветер дул с такой силой, что устоять можно было только если он пригвождал тебя к стене башни. У самых ног почти отвесно спускалась стена карьера, из которого добывали известняк. Внизу там и сям вставали холмы, ютились крохотные селения – Мэтлок, Эмбергейт, Каменный Мидлтон. Парням непременно хотелось высмотреть Бествудскую церковь далеко слева, в краю, застроенном погуще. Досада брала, что кажется, будто она стоит на ровном месте. Видно было, как холмы Дербишира переходят в однообразие Центральных графств, простирающихся на юг.

Мириам страшилась ветра, но парни им наслаждались. Миля за милей они шагали к Уэтстендуэллу. Все припасы были съедены, путники изрядно проголодались, а денег на обратную дорогу осталось в обрез. Но они ухитрились разжиться булкой и пирогом со смородиной, складными ножами разрезали то и другое на куски и, сидя на ограде подле моста, смотрели, как несется мимо сверкающий деруэнтский экспресс, как на пути из Мэтлока повозки останавливаются у постоялого двора.

Пол побледнел от усталости. Весь день он был в ответе за всю компанию, и теперь силы его оставили. Мириам понимала это, держалась рядом, и он доверился ей.

Им пришлось час прождать на станции в Эмбергейте. Поезда прибывали, переполненные экскурсантами, которые возвращались в Манчестер, Бирмингем и Лондон.

– Мы вполне могли бы съездить и туда… дома вполне могут подумать, что мы уехали так далеко, – сказал Пол.

Вернулись они довольно поздно. Мириам шла домой с Джеффри, смотрела, как большая, красная, затуманенная, поднимается луна. Она чувствовала, что-то в ней свершилось.

Ее старшая сестра, Агата, была учительницей. Девушки враждовали друг с другом. Мириам считала Агату суетной. Притом ей самой хотелось быть учительницей.

Однажды в субботу после полудня Агата и Мириам одевались у себя наверху. Их комната помещалась над конюшней. Она была невелика, с низким потолком и голыми стенами. Мириам повесила на стену репродукцию картины Веронезе «Святая Екатерина». Она любила эту святую, что задумалась, сидя у окна. В их комнате окна были слишком малы, не посидишь. Но над окном, выходящим в сад, вился дикий виноград и жимолость, и из него видны были верхушки дубов во дворе, а маленькое окошко в противоположной стене, размером с носовой платок, глядело на восток, на зарю, занимающуюся над милыми сердцу Мириам округлыми холмами.

Сестры почти не разговаривали друг с другом. Агата, светловолосая, маленькая и решительная, взбунтовалась против духа, которым проникнут был дом Ливерсов, против заповеди «подставь другую щеку». Она теперь вышла в мир, на путь к независимости. И утверждала житейские ценности – наружность, умение себя вести, положение в обществе, все то, чему Мириам не придавала значения.

Когда ждали Пола, обеим девушкам нравилось сидеть у себя, а не на глазах у домашних. Приятней было сбежать по лестнице, отворить дверь внизу и увидеть, как он их поджидает. Мириам стояла и с трудом надевала через голову подаренные им четки. Четки запутались в тонких волосах. Но вот наконец они надеты и деревянные красно-коричневые бусины хорошо смотрятся на ее свежей загорелой шейке. Внешне она уже вполне взрослая, женственная и лицом очень хороша. Но в зеркальце, висевшем на побеленной стене, она видела себя лишь по частям. Агата купила еще одно зеркальце и приспособила его как ей было удобно. Мириам стояла у окна. Вдруг она услыхала хорошо знакомое позвякиванье цепочки и увидела, как Пол распахнул ворота и вкатил во двор свой велосипед. Увидела, что он смотрит на дом, и отпрянула от окна. Он шел небрежной походкой, и велосипед двигался рядом, будто живое существо.

– Пол пришел! – воскликнула Мириам.

– А ты рада, – язвительно заметила Агата.

Мириам замерла в удивлении и замешательстве.

– А ты разве нет? – спросила она.

– Рада, но я не собираюсь ему это показывать, пускай не думает, будто он мне нужен.

Мириам была ошарашена. Потом услышала, как Пол ставит велосипед в конюшне под ними и заговаривает с Джимми, дряхлым конягой, который прежде работал в шахте.

– Ну, Джимми, как живешь-можешь, дружище? Знай, болеешь и нос повесил, а? Стыд и срам, старина, стыд и срам.

Мириам слышала, как заскользила веревка, когда в ответ на ласку Пола конь поднял голову. До чего любила она слушать его, когда ему казалось, никто кроме лошади его не слышит. Но в ее раю притаилась змея. Мириам старательно разбиралась в себе, стараясь понять, нужен ли ей Пол Морел. Она чувствовала, что, если нужен, есть в этом что-то постыдное. В душе все перепуталось, было боязно, что он и вправду ей нужен. И она строго осудила себя. А потом ее пронзил прежде неведомый стыд. И она внутренне сжалась, точно под пыткой. Нужен ли ей Пол Морел, и понял ли он, что ей нужен? Какое изощренное бесчестье! Ей казалось, душа ее вся корчится от позора.

Агата оделась первая и сбежала вниз. Мириам слышала, как весело она поздоровалась с гостем, ясно представилось, как под стать веселому тону блестят серые сестрины глаза. Она, Мириам, не посмела бы поздороваться так самоуверенно. Однако вот она стоит, обвиняя себя в том, что Пол ей желанен, прикованная к этому позорному столбу. Горько озадаченная, она преклонила колени и стала молиться.

– О Господи, не дай мне любить Пола Морела. Удержи меня от любви к нему, если мне не следует его любить.

Что-то странное в этой молитве остановило ее. Она подняла голову и задумалась. Что ж плохого в том, что она его любит? Любовь – дар Божий. И однако, она стыдится этого дара. А все из-за него, из-за Пола Морела. Но ведь он тут ни при чем, это ее дело, ее и Господа. Ей дано стать жертвой. Но это Господь принес ее в жертву, а не Пол Морел и не она сама. Несколько минут спустя она опять спрятала голову в подушку.

– Но, Господи, – взмолилась она, – если воля Твоя, чтоб и его любила, сделай так, чтоб я его любила… как любил Христос, который умер во имя душ человеческих. Сделай так, чтобы я любила его щедро, потому что он сын Твой.

Еще некоторое время она стояла на коленях, не шевелясь, глубоко взволнованная, ее черные волосы рассыпались по красным и расшитым лавандовыми веточками квадратам лоскутного одеяла. Как всегда, она погрузилась в молитву всем своим существом. И в слиянии с сыном Божиим, принесенным в жертву, она впала в экстаз самопожертвования, который столь многим душам человеческим дарует глубочайшее блаженство.

Когда Мириам сошла вниз, Пол, откинувшись в кресле, нетерпеливо протягивал Агате картинку, которую принес ей показать, а она смотрела пренебрежительно. Мириам глянула на них обоих, и их легкомысленное настроение ее оттолкнуло. Она прошла в гостиную, захотелось побыть в одиночестве.

Только за чаем смогла она заговорить с Полом, но держалась отчужденно, и он подумал, что обидел ее.

Мириам не стала больше ходить каждый четверг в Бествудскую библиотеку. Перед тем она всю весну заходила за Полом, но множество пустяковых случаев и мелких оскорблений со стороны его родных заставили ее понять, как они к ней относятся, и она решила больше не ходить. И вот однажды вечером она объявила Полу, что не станет за ним заходить по четвергам.

– Почему? – резко спросил он.

– Нипочему. Просто лучше не заходить.

– Прекрасно.

– Но… – она замялась, – если ты захочешь меня встречать, мы все равно можем ходить вместе.

– Где встречать?

– Где-нибудь… где хочешь.

– Где попало я не буду тебя встречать. Не понимаю, почему тебе и дальше не заходить за мной. А раз ты не хочешь, я не стану тебя встречать.

И вот с вечерами по четвергам, которыми оба они так дорожили, покончено. Теперь в эти вечера он рисовал. Поняв, как обернулось дело, миссис Морел только фыркнула, очень довольная.

Пол не желал признавать, что у них с Мириам любовь. Их близость была чересчур отвлеченной, чересчур явно связывала только души, вся – размышление и утомительные попытки осознать, что же за ней кроется, и Пол видел в ней лишь платоническую дружбу. Он упорно отрицал, что между ними есть что-то кроме дружбы. Мириам молчала или кротко соглашалась. Глуп он был и не понимал, что с ним происходит: по молчаливому согласию они пропускали мимо ушей замечания и намеки окружающих.

– Мы не любовники, мы друзья, – говорил он Мириам. – Мы-то это знаем. Пусть их болтают. Какая разница, кто что скажет?

Иногда, гуляя с Полом, Мириам робко брала его под руку. Но его всегда это сердило, и она это знала. В душе его начиналась жестокая борьба. Рядом с Мириам он всегда высоко парил в мире отвлеченностей, и естественный жар любви преображался в поток возвышенных мыслей. Именно этого и хотела Мириам. Если он бывал весел и, как она считала, легкомыслен, она ждала, когда он вновь вернется к ней, когда вновь изменится и, хмурясь, вновь вступит в борьбу с собственной душой в страстной жажде обрести понимание. И в этой страстной жажде понимания их души были близки; тут он весь принадлежал ей. Но прежде должен был перенестись в мир отвлеченных рассуждений.

И тогда, если она брала его под руку, ему бывало мучительно. Казалось, сознание его раскалывается. Место, где она касалась его, горело. В нем шла междоусобная война, и оттого он становился жесток с Мириам.

Однажды вечером в разгар лета Мириам зашла к Морелам, разгоряченная от подъема в гору. Пол был один в кухне; слышно было, как наверху ходит его мать.

– Пойдем посмотрим на душистый горошек, – сказал он девушке.

Они вышли в сад. Небо за поселком и церковью было оранжево-красным, и цветник залит таинственным теплым светом, в котором обретал значительность каждый листок. Пол прошел вдоль прелестного, высаженного в ряд душистого горошка, срывал то один цветок, то другой, все кремовые и нежно-голубые. Мириам шла за ним следом, вдыхая их аромат. Цветы обладали необычайной властью над ней, и ей чудилось, она должна вобрать их в себя. Когда она склонялась к цветку и вдыхала его аромат, можно было подумать, будто цветок и она любовники. Пол ненавидел ее за это. Она выставляла напоказ что-то слишком сокровенное.

Он набрал большой букет, и они вернулись в дом. Он на миг прислушался к неспешным шагам матери наверху, потом сказал:

– Поди-ка сюда, я хочу приколоть их тебе.

Он прикладывал по два-три цветка к ее платью на груди и отходил посмотреть, как это выглядит.

– Знаешь, – сказал он, вынув зажатую в губах булавку, – женщина всегда должна прикалывать себе цветы перед зеркалом.

Мириам засмеялась. По ее мнению, цветы надо прикалывать к платью небрежно, как придется. То, что Пол так старательно прилаживал ей цветы на платье, просто чудачество.

Он даже немного обиделся, что она засмеялась.

– Некоторые женщины так и делают… те, кто выглядит прилично, – сказал он.

Мириам опять засмеялась, да невесело – мало радости, что он равняет тебя с другими женщинами. Услышь она такие слова от любого другого мужчины, она бы и внимания не обратила. Но услышать их от него было больно.

Он уже почти кончил прикалывать ей цветы и тут услыхал на лестнице шаги матери. Он поспешно вколол последнюю булавку и отвернулся.

– Не говори маме, – сказал он.

Мириам взяла свои книги и стояла в дверях, с огорчением глядя на великолепный закат. И подумала, что не станет она больше заходить к Полу.

– Добрый вечер, миссис Морел, – почтительно сказала она. Прозвучало это так, будто она не чувствовала себя вправе быть здесь.

– А, это ты, Мириам? – суховато отозвалась миссис Морел.

Но Пол настаивал, чтобы все относились благосклонно к его дружбе с Мириам, и миссис Морел была слишком умна, чтобы открыто показать свою неприязнь.

Лишь когда Полу исполнилось двадцать, Морелы смогли позволить себе в праздники куда-то съездить. За время замужества миссис Морел никуда не ездила на праздники, кроме как повидаться с сестрой. Теперь наконец Пол накопил достаточно денег, и все Морелы решили поехать. Собралась большая компания: несколько подружек Энни, один приятель Пола, молодой человек, который служил там, где прежде служил Уильям, и Мириам.

Было много волнений с заказом комнат. Пол и миссис Морел без конца это обсуждали. Молодежь хотела снять меблированный коттедж на две недели. Мать полагала, что хватит и одной недели, но Пол настоял на двух.

Наконец был получен ответ из Мейблторпа, где подходящий коттедж сдавался за тридцать шиллингов в неделю. Восторгам не было предела. Пол безмерно радовался за мать. Теперь она по-настоящему отдохнет. Вечером они сидели вдвоем и представляли, как все будет. Вошли Энни, Леонард, Элис и Китти. Все бурно ликовали и предвкушали будущие каникулы. Пол поделился новостью с Мириам. Она словно и обрадовалась и призадумалась. А дом Морелов звенел от веселого волнения.

Отправлялись они в субботу утром семичасовым поездом. Пол предложил, чтобы Мириам переночевала у них, ведь иначе ей придется из такой дали идти пешком. Она пришла к ужину. В предвкушении отъезда даже Мириам встретили тепло. Но через считанные минуты семейство напряженно замкнулось. Пол загодя нашел стихотворение Джин Инджилоу, в котором упоминался Мейблторп, и решил прочесть его Мириам. Прежде он бы нипочем не позволил себе такую сентиментальность – читать стихи своим домашним. Но сейчас они снизошли до него и согласились послушать. Мириам сидела на диване, поглощенная Полом. При встречах она, казалось, всегда была поглощена им, всецело ему предавалась. Миссис Морел ревниво сидела на своем привычном месте. Она тоже собиралась послушать. Даже Энни и отец присутствовали, Морел склонил голову набок, так иной слушает проповедь, сознавая всю важность происходящего. Пол уткнулся в книгу. Тут собрались сейчас все те, кто был ему дорог. И миссис Морел и Энни словно состязались с Мириам, а уж ей надо бы слушать лучше всех и завоевать его благосклонность. Он был в ударе.

– Но что это за «Невеста из Эндерби», которую должны вызванивать колокола? – прервала его миссис Морел.

– Это старинная мелодия, которую исполняли на колоколах, предупреждая о наводнении. Наверно, Невеста из Эндерби утонула во время наводнения, – ответил Пол.

Он понятия не имел, что это на самом деле, но никогда бы не пал так низко, чтобы признаться в этом своим женщинам. Они слушали и верили ему. И он сам себе верил.

– И люди знали, что означает эта мелодия? – спросила мать.

– Да, так же как шотландцы, когда слышали «Лесные цветы»… сразу принимались бить в колокола, начиная с басов, вызванивали тревогу.

– Как же так? – сказала Энни. – Колокол всегда звучит одинаково, как ни звони.

– Но можно начать с басового колокола и кончить высоким дзинь, дзинь, дзинь!

И Пол прошелся по всей гамме. Все решили, что это ловко придумано. Он и сам так решил. И, чуть обождав, продолжал читать стихи.

Когда он кончил, миссис Морел недоуменно хмыкнула:

– Нет, я бы предпочла, чтобы писатели сочиняли не так печально.

– А я не пойму, чегой-то они захотели утопиться, – сказал Морел.

Наступило молчание. Энни встала, чтобы убрать со стола.

Мириам поднялась, хотела помочь с посудой.

– Давай я помогу перемыть, – сказала она.

– Ни за что! – воскликнула Энни. – Сядь. Посуды всего ничего.

И Мириам, которая не умела вести себя по-свойски и настаивать на своем, опять села, начала вместе с Полом рассматривать книгу.

Пол был главой их компании; отец для этого не годился. И какие же он претерпел муки, опасаясь, как бы жестяной сундучок вместо Мейблторпа не выгрузили в Фэрсби. И раздобыть повозку ему оказалось не под силу. Это сделала его храбрая крошка мать.

– Эй! – крикнула она какому-то дядьке. – Эй!

Пол с Энни подошли последними, судорожно смеясь от неловкости.

– Сколько станет доехать до коттеджа у ручья? – спросила миссис Морел.

– Два шиллинга.

– Почему, разве это так далеко?

– Не ближний свет.

– Что-то не верится, – сказала она.

Однако забралась в повозку. В эту старую колымагу набилось восемь человек.

– Видишь, – сказала миссис Морел, – с каждого получается всего по три пенса, а будь это трамвай…

Поехали. У каждого коттеджа, к которому они подъезжали, миссис Морел восклицала:

– Это он? Вот это он!

Все сидели, затаив дыхание. Повозка проезжала мимо. И раздавался общий вздох.

– Слава Богу, что не эта уродина, – говорила миссис Морел. – Меня прямо страх взял.

Они ехали все дальше и дальше.

Наконец спустились к дому, что стоял один при дороге над дамбой. Чтобы попасть в сад, надо было пройти по мостику, и всех это привело в неистовое волненье. Однако им понравился этот уединенный дом, к которому с одной стороны подступал лиман, и равнинная ширь в белесых заплатах ячменя, желтых – овса, золотистых – пшеницы и зеленых – овощей, что протянулась до самого горизонта.

Пол подсчитывал расходы. Они с матерью всем заправляли. Общий расход – на помещение, еду и все прочее – был шестнадцать шиллингов в неделю на человека. Поутру Пол с Леонардом пошли купаться. Морел раным-рано вышел побродить.

– Пол, – окликнула мать из спальни, – съешь кусок хлеба с маслом.

– Ладно, – ответил он.

И когда вернулся, увидел, что мать во всем великолепии восседает за накрытым к завтраку столом. Хозяйка дома оказалась молодая. Муж ее был слепой, и она стирала на людей. Поэтому миссис Морел всегда сама мыла в кухне посуду и стелила постели.

– Но ведь ты говорила, ты дашь себе полный отдых, – сказал Пол, – а сама трудишься.

– Тружусь! – воскликнула она. – О чем ты говоришь!

Он любил ходить с ней через поля к поселку и к морю. Она боялась ходить по дощатым мостикам, и он упрекнул – трусит как маленькая. Вообще же он был ее верным рыцарем, словно не сын, а влюбленный.

Мириам видела его совсем мало, разве что когда все остальные уходили слушать местных певцов. Их песни казались Мириам нестерпимо глупыми, так же думал и Пол и самодовольно проповедовал Энни, как бессмысленно их слушать. Однако сам тоже знал все их песни и залихватски распевал их на дорогах. И если ему доводилось их слушать, эта глупость ему очень даже нравилась. Однако Энни он сказал:

– Какая чепуха! В песнях нет никакого смысла. Их может слушать только тот, у кого куриные мозги.

А Мириам он как-то с презреньем сказал об Энни и остальных:

– Они, наверно, у этих дурацких певцов.

Странно было видеть, как поет эти песни Мириам. Твердый подбородок круто вздернут, и, когда пела, она всегда напоминала Полу одного печального ангела Ботичелли, даже если пела всего лишь:

 
Приди, приди в аллею любви,
Побудь со мною, поговори.
 

Лишь когда он рисовал или вечером, когда остальные были у певцов, он принадлежал ей. Не умолкая, он рассказывал ей о своей любви к горизонталям: они, эти огромные плоскости неба и земли в Линкольншире, для него символ, воплощенная вечность человеческой воли, так же как неизменно повторяющиеся изогнутые норманнские своды церкви – символ настойчиво, рывками продвигающейся все вперед и вперед, неведомо куда, упрямой человеческой души; в противоположность перпендикулярным линиям и готическому своду, которые, по его словам, рванулись в небо, изведали исступленный восторг и погрузились в созерцание божества. Сам он, по его словам, норманнского склада, а Мириам – готического. Она согласно кивнула даже и на это.

Однажды вечером они с Полом пошли по широкому песчаному берегу в сторону Теддлторпа. Длинные валы накатывали на берег и разбивались в шипенье пены. Вечер выдался теплый. На песчаных просторах не было ни души, только они двое, ни звука, только шумело море. Пол любил смотреть, как оно с грохотом обрушивается на берег. Любил ощущать себя меж шумом моря и тишиной песчаной глади. Рядом была Мириам. Все чувства обострялись. К дому повернули, когда уже совсем стемнело. Путь домой шел через разрыв в дюнах, а потом по заросшей травой дороге между двумя лиманами с морской водой. Вокруг было темно и тихо. Из-за дюн доносился шепот моря. Пол и Мириам шли молча. Внезапно он вздрогнул и остановился. Вся кровь его словно воспламенилась, он едва дышал. Из-за кромки дюн на них уставилась огромная оранжевая луна. Пол замер, не сводя с нее глаз.

Мириам тоже увидела ее и ахнула.

Пол все стоял, глядя на громадную красноватую луну, только ее и было видно в необъятной тьме. Сердце его тяжело-стучало, даже руки свело.

– Что это? – пробормотала Мириам, поджидая его.

Он обернулся, посмотрел на нее. Лица ее, скрытого тенью шляпы и обращенного к нему, он разглядеть не мог. Но она углубилась в себя. Она была чуть испугана, глубоко взволнована и исполнена благоговения. То было ее лучшее душевное состояние. Против него Пол был бессилен. Кровь бушевала у него в груди, точно пламя. Но Мириам оставалась недосягаемой. Огонь опять и опять вспыхивал в крови. Но странно, Мириам этого не замечала. Она ждала, что и он исполнится благоговения. Все еще отрешенная, она все же смутно ощущала его страсть и наконец в тревоге взглянула на него.

– Что это? – опять пробормотала она.

– Это луна, – нахмурясь, ответил Пол.

– Да, – согласилась Мириам. – Какая красота, правда?

Теперь ей хотелось понять, что с ним творится. Кризис миновал.

А Пол сам не знал, что с ним. Он был еще так молод, а близость их такая была отвлеченная, где ему было понять, что он жаждет изо всех сил прижать ее к груди, чтобы утишить гнездящуюся там боль. Он страшился Мириам. А стыд подавил сознание, что он мог желать ее, как мужчина желает женщину. Если при мысли, что такое возможно, Мириам сжалась как под пыткой. Пол содрогнулся до глубины души. А теперь эта их «чистота» помешала даже первому любовному поцелую. Мириам едва ли справилась бы с потрясением плотской любви, даже страстного поцелуя, и Пол был чересчур скован и уязвим, чтобы решиться ее поцеловать.

Они шли через темный сырой луг, Пол следил взглядом за луной и молчал. Мириам брела рядом. Он ненавидел ее, ему казалось, она каким-то образом виновата, что он стал себя презирать. Он смотрел вперед, и там лишь один огонек светился во тьме – окошко их коттеджа.

Ему любо было думать о матери и об остальном веселом обществе.

– Кроме вас все давным-давно дома! – сказала мать, когда они вошли.

– Ну и что? – с досадой воскликнул Пол. – Уж и пройтись нельзя, если хочется?

– Я полагаю, ты мог бы возвратиться так, чтобы поужинать вместе со всеми, – сказала миссис Морел.

– Я буду поступать как мне нравиться, – возразил Пол. – Сейчас совсем не поздно. Буду поступать как мне угодно.

– Прекрасно, – язвительно сказала мать. – Тогда живи как тебе угодно.

И весь вечер она его больше не замечала. А он делал вид, будто не замечает этого и ему все равно, сидел и читал. Читала и Мириам, стараясь сделаться совсем незаметной. Миссис Морел ненавидела ее, это из-за нее сын стал такой. Прямо на глазах Пол становится нетерпим, самоуверен и невесел. Во всем этом она винила Мириам. Энни и все ее друзья объединились против девушки. Мириам не дружила ни с кем, кроме Пола. Но ее это не слишком огорчало, ведь она презирала незначительность всех этих людей.

А Пол ее ненавидел, потому что каким-то образом она лишила его непринужденности и естественности. И терзался, чувствуя себя униженным.