Текст книги "Сыновья и любовники"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Пол нахмурился.

– Потому что захотел уйти, – ответил он.

– Почему?

– Потому что не хотел с ней оставаться. И не хотел жениться.

Клара помолчала. Они пошли по грязной дорожке. С вязов капало.

– Вы не хотели жениться на Мириам или вообще не хотите жениться? – спросила она.

– И на ней и вообще, – ответил Пол. – И то и другое!

Всюду стояли лужи, приходилось петлять между ними.

– А что она сказала? – спросила Клара.

– Мириам? Она сказала, что я четырехлетний ребенок и что я всегда рвался от нее прочь.

Клара несколько минут обдумывала его слова.

– Но какое-то время вы были по-настоящему близки? – спросила она.

– Да.

– И теперь она вам больше не нужна?

– Да. Я знаю, это нехорошо.

Клара опять задумалась.

– Вам не кажется, что вы обошлись с ней довольно скверно? – спросила Клара.

– Согласен. Надо было оставить ее давным-давно. Но продолжать было бессмысленно. Злом зла не поправишь.

– А на самом деле сколько вам лет? – спросила она.

– Двадцать пять.

– А мне тридцать, – сказала она.

– Я знаю.

– Скоро будет тридцать один… или уже тридцать один?

– Не знаю я, и мне все равно. Какое это имеет значение?

Они были у входа в Рощу. Мокрая красная дорожка, скользкая от опавших листьев, поднималась по крутому поросшему травой берегу. По обе стороны, точно колонны в нефе собора, стояли вязы, ветви их образовали высокий свод, с которого падали засохшие листья. Было безлюдно, тихо, сыро. Клара стояла на верхней ступеньке перелаза, и Пол держал ее за руки. Смеясь, она смотрела сверху ему в глаза. Потом спрыгнула. Коснулась его грудью; он задержал ее, покрыл ее лицо поцелуями.

Они пошли вверх по красной, крутой и скользкой дорожке. Скоро Клара выпустила его руку и обвила ее вокруг своей талии.

– Ты так крепко держал мою руку, даже сдавил вену, – сказала она.

Они все шли. Кончиками пальцев Пол чувствовал, как покачивается ее грудь. Все вокруг притихло и точно вымерло. Слева, в проеме меж стволами и ветвями вязов, краснела пахотная земля. Справа, глядя вниз, можно было видеть верхушки вязов, что росли далеко внизу, изредка доносилось журчанье реки. Иногда внизу взгляду открывался полноводный, плавно текущий Трент и заливные луга, пасущиеся на них коровы казались крохотными.

– Тут все едва ли изменилось с тех пор, как сюда захаживал малыш Керк Уайт, – сказал Пол.

А сам неотрывно смотрел на ее шею пониже уха, где румянец переходил в золотистую белизну, на чуть надутые безутешные губы. Идя по дорожке, Клара задевала его, и он был весь, как натянутая струна.

На полпути меж колоннами вязов, там, где Роща поднималась над рекой всего выше, они замедлили шаг. Пол повернул и повел Клару по траве, под деревьями, растущими вдоль дорожки. Красный утес круто уходил среди деревьев и кустарника вниз к реке, которая то мерцала, то темнела сквозь листву. Далеко внизу ярко зеленели заливные луга. Пол и Клара стояли, клонясь друг к другу, молча, пугливо касаясь друг друга всем телом. Быстрый всплеск донесся снизу, с реки.

– Почему ты возненавидела Бакстера Доуса? – спросил наконец Пол.

Великолепным движеньем Клара повернулась к нему. Вот они, ее губы, шея; глаза полузакрыты, грудь призывно выставлена. У Пола вырвался смешок, он закрыл глаза и поцеловал ее долгим крепким поцелуем. Их губы слились, тела впечатались друг в друга, сплавились. Не сразу они оторвались друг от друга. Они стояли у самой дорожки.

– Спустимся к реке? – предложил Пол.

Клара посмотрела на него, все оставаясь в его объятиях. Пол перешагнул через кромку откоса и стал спускаться.

– Скользко, – сказал он.

– Ничего, – ответила Клара.

Красная глина уходила вниз почти отвесно. Пол скользил, перебирался с одного клочка земли, поросшего травой, на другой, цеплялся за кусты, дотянулся до крохотной площадки у подножья дерева. Смеясь от волнения, ждал там Клару. На ее туфли налипла красная глина. Ей трудно давался спуск. Пол нахмурился. Наконец он поймал ее руку, и вот она стоит рядом. Утес возвышается над ними и круто уходит вниз. Клара раскраснелась, глаза сверкают. Пол глянул на длинный спуск у их ног.

– Опасно, – сказал он, – или по крайней мере грязно. Может, вернемся?

– Только не из-за меня, – поспешно ответила Клара.

– Ну, ладно. Видишь, помочь я тебе не смогу, буду только удерживать. Дай мне твой сверточек и перчатки. Бедные твои туфли!

Они примостились на спуске, под деревьями.

– Что ж, я пошел дальше, – сказал Пол.

И он двинулся, пошатываясь, скользя, до следующего дерева, с размаху в него врезался, захватило дух. Потом очень осторожно, хватаясь за травы и ветки, пошла Клара. Так они мало-помалу спустились к самой реке. С досадой Пол увидел, что половодье затопило тропинку и красный склон обрывался прямо в воду. Пол уперся каблуками и с силой выпрямился. Веревка на свертке с треском лопнула, коричневый сверток упал, отскочил в воду и плавно поплыл прочь. Пол уцепился за дерево.

– Будь оно все неладно! – в сердцах крикнул он. И тотчас засмеялся. Клара опасливо спускалась к нему.

– Осторожно! – предупредил Пол. Он стоял, прислонясь спиной к дереву, и ждал. – Теперь иди, – крикнул он, разведя руки.

Клара кинулась бегом. Пол поймал ее, и теперь они стояли рядом и смотрели, как темная вода подмывает обнаженный край берега. Упавшего свертка уже и след простыл.

– Подумаешь, – сказала Клара.

Пол прижал ее к себе и поцеловал. Тут хватало места только для их ног.

– Вот поди ж ты, – сказал Пол. – Но тут виден чей-то след, так что, я думаю, мы опять найдем и тропинку.

Полноводная река текла плавно, изгибаясь. На другом берегу, в безлюдных низинах, пасся скот. Справа над Полом и Кларой вздымался утес. Они стояли, прислонясь к дереву, в напитанной влагой тишине.

– Попробуем двинуться дальше, – сказал Пол; и они с трудом пошли по красной глине с впечатанными в нее следами чьих-то подбитых гвоздями башмаков. Они разгорячились, раскраснелись. Облепленные глиной туфли стали неподъемно тяжелыми. Наконец отыскалась прерванная дорожка. Она была усыпана камнями, нанесенными течением реки, но все-таки идти стало легче. Ветками путники счистили глину с подошв. Сердце у Пола колотилось часто и сильно.

Поднявшись на невысокую площадку, он вдруг увидел двух людей, молча стоящих у края воды. Сердце у него екнуло. Те двое удили. Пол поднял руку, остерегая Клару. Она замешкалась, застегнула жакет. И они пошли рядом.

Рыбаки обернулись, с любопытством посмотрели на эту пару, нарушившую их безмятежное уединение. У них был разложен костер, но он уже угасал. Все молчали. Рыбаки опять отвернулись к реке, застыли, точно статуи, над мерцающей водой. Клара шла пунцовая, опустив голову; Пол посмеивался про себя. Но вот они уже скрылись за ивняком.

– Хоть бы они утонули, – тихонько сказал Пол.

Клара промолчала. Они с трудом пробирались вперед по узенькой тропинке у самой воды. Внезапно она исчезла. Красный глинистый берег перед ними отвесно обрывался в воду. Пол стоял, сжав зубы, и про себя чертыхался.

– Это просто невозможно! – сказала Клара.

Пол стоял, выпрямившись, и смотрел по сторонам. Прямо перед ними река обтекала два островка, поросших ивняком. Но до них не добраться. Утес, высившийся над головой, отвесно спускался к воде. Позади, неподалеку, расположились рыбаки. На другом берегу, в безлюдье этого дня, бесшумно пасся скот. Пол опять в сердцах чертыхнулся про себя. Бросил взгляд на круто уходящий вверх берег. Неужто нет иного пути, как взбираться вверх на открытую всем взорам тропу?

– Постой, – сказал Пол и, вдавив каблуки в глинистую крутизну, стал проворно взбираться вверх. Он вглядывался в подножье каждого дерева. Наконец увидел то, что искал. Две березы стояли на склоне бок о бок, и меж их корнями была небольшая ровная площадка. Она усыпана влажными листьями, но это ничего. Рыбакам она, пожалуй, не видна. Пол кинул на землю дождевик и помахал Кларе, чтоб шла к нему.

Клара стала с трудом подниматься. Добралась, молча, печально посмотрела на Пола и положила голову ему на плечо. Он крепко обхватил ее и огляделся. Да, они, можно сказать, в безопасности, видны лишь маленьким издалека коровам на другом берегу. Пол впился губами в ее шею, там, где, он чувствовал, бьется пульс. Вокруг тишина, ни звука. Не было сейчас никого и ничего, только они двое.

Когда Клара встала. Пол, который все время смотрел в землю, вдруг увидел – черные, мокрые корни берез сбрызнуты алыми лепестками гвоздик, точно каплями крови; и красные маленькие брызги падают с Клариной груди, катятся по платью к ногам.

– Твои цветы погибли, – сказал он.

Приглаживая волосы, она посмотрела на него печально. Он вдруг пальцами дотронулся до ее щеки.

– Ну почему ты такая печальная? – укорил он ее.

Она грустно улыбнулась, словно в душе ощущала свое одиночество. Он гладил ее щеку, целовал ее.

– Не надо! – сказал он. – Не огорчайся!

Клара крепко сжала его пальцы, неуверенно засмеялась. Потом уронила руку. Пол откинул ей со лба волосы, провел пальцами по вискам, легко коснулся их губами.

– Не тревожься ты, – тихонько молил он.

– Да нет, я не тревожусь! – и засмеялась ласково, покорно.

– Тревожишься! А ты не тревожься, – нежно упрашивал он.

– Не буду! – утешила она и поцеловала его.

Пришлось одолевать крутой подъем на утес. Они взбирались наверх добрых четверть часа. Добравшись, наконец, до ровной, поросшей травой площадки. Пол сорвал шапку, утер пот со лба и перевел дух.

– Теперь мы опять на ровном месте, – сказал он.

Тяжело дыша, Клара села на травянистую кочку. Щеки ее разрумянились. Пол поцеловал ее, и она уже не сдерживала радость.

– А теперь я отчищу твои туфельки и приведу тебя в порядок, чтоб ты могла показаться на глаза приличным людям, – сказал он.

Он стал на колени у ее ног и с помощью палки и пучков травы принялся за дело. А Клара запустила пальцы в его густые волосы, притянула к себе его голову и поцеловала.

– Что ж прикажешь мне делать, – засмеялся, глядя на нее. Пол. – Чистить туфельки или забавляться любовью? Отвечай!

– Все, что я пожелаю, – ответила Клара.

– Сейчас я твой чистильщик и больше никто!

Но они все смотрели друг другу в глаза и смеялись. Потом целовались частыми легкими поцелуями.

Потом Пол поцокал языком, совсем как его мать, и сказал:

– Когда рядом женщина, никакое дело не делается, скажу я тебе.

И опять принялся отчищать туфли и тихонько напевал себе под нос. Клара потрогала его густые волосы, а он поцеловал ее пальцы. И все трудился над ее туфлями. Наконец они стали выглядеть пристойно.

– Вот и готово! – сказал Пол. – Ну не мастер ли я приводить тебя в приличный вид? Вставай! Ты сейчас безупречна, как сама Британия.

Теперь он почистил собственные башмаки, вымыл в луже руки и запел. Они пошли в поселок Клифтон. Пол был без ума от Клары; каждое ее движение, каждая складочка одежды восхищали его, бросали в жар.

Старушка, у которой они пили чай, глядя на них, развеселилась.

– Вот бы денек выдался для вас получше, – сказала она, хлопоча у стола.

– Да нет! – засмеялся Пол. – Мы все говорим, до чего он хорош.

Старушка глянула на него с любопытством. Какая-то особая привлекательность была в нем, он весь светился. Его темные глаза смеялись. Он поглаживал усики, и в движении его было довольство.

– Неужто вы и впрямь так говорите! – воскликнула она, и ее старые глаза просияли.

– Правда! – засмеялся Пол.

– Значит, денек и впрямь неплохой, – сказала старушка.

Она все хлопотала, не хотелось ей уходить от них.

– Может, еще хотите редиску? – предложила она Кларе. – У меня есть в огороде… и огурец тоже.

Клара зарумянилась. Она была сейчас очень хороша.

– От редиски я не откажусь, – ответила она.

И старушка весело засеменила из комнаты.

– Знала бы она! – тихонько сказала Клара Полу.

– Но она не знает, и это только доказывает, что мы хотя бы с виду вполне чинная парочка. На тебя глядя и архангел бы ничего дурного не заподозрил, и я, конечно, тоже ни на что худое не способен… так что… если от этого ты мило выглядишь, и людям отрадно на нас смотреть, и самим нам радостно… что ж, мы их, в общем, не так уж и обманываем!

Они опять принялись за еду. Когда они собрались уходить, старушка застенчиво подошла к ним с тремя георгинами – они уже распустились, были аккуратные, как пчелы, и лепестки в красных и белых крапинках. Довольная собой, старушка остановилась перед Кларой со словами:

– Не знаю, может… – и старческой рукой протянула цветы.

– Какая прелесть! – воскликнула Клара, принимая цветы.

– И все ей одной? – с укором спросил старушку Пол.

– Да, все ей одной, – широко улыбаясь, ответила та. – На вашу долю и так хватит.

– А я все-таки один у нее попрошу, – поддразнивал Пол.

– Ну это уж ее дело, – с улыбкой сказала старушка. И весело сделала книксен.

Клара притихла, ей стало неловко. По дороге Пол спросил ее:

– Неужели ты чувствуешь себя преступницей?

Она глянула на него испуганными серыми глазами.

– Преступницей? Нет.

– Но, похоже, ты думаешь, что поступила дурно?

– Нет, – сказала она. – Я только думаю, если б они знали!

– Если б они знали, они перестали бы нас понимать. А так, как сейчас, они понимают, и им это нравится. Какое нам до них дело? Здесь, где только деревья и я, ты ведь вовсе не чувствуешь, что поступаешь дурно?

Он взял ее за плечо, повернул к себе лицом, заглянул в глаза. Что-то его заботило.

– Мы ведь не грешники, а? – сказал он, беспокойно нахмурясь.

– Нет, – ответила Клара.

Он со смехом ее поцеловал.

– По-моему, тебе нравится твоя крохотная доля вины, – сказал он. – По-моему, в глубине души Ева была очень довольна, когда понурясь уходила из Рая.

Но Клара, хоть и притихшая, вся светилась, и он радовался. Когда он в поезде один возвращался домой, оказалось, он безмерно счастлив, и соседи-пассажиры необыкновенно милые, и вечер прекрасен, и вообще все замечательно.

Дома он застал мать за книгой. Здоровье ее пошатнулось, и лицо стало бледное, цвета слоновой кости, чего прежде Пол не замечал, а уже потом запомнил навсегда. Она ни разу ему не пожаловалась, что чувствует себя неважно. В конце концов, думала она, не так уж ей худо.

– Ты сегодня поздно, – сказала она, посмотрев на сына.

Глаза его блестели, он так и сиял. Он улыбнулся матери.

– Да, я был с Кларой в Клифтонской роще.

Мать снова на него посмотрела.

– Но ведь пойдут разговоры, – сказала она.

– Почему? Известно, что она суфражистка и все такое. А если и пойдут разговоры, что за важность?

– Конечно, может, ничего плохого в ваших прогулках и нет, – сказала мать. – Но ты ведь знаешь, каковы люди, и уж если она попадет им на язык…

– Ну, я ничего не могу тут поделать. В конце концов, их болтовня не так уж безумно важна.

– По-моему, тебе следует подумать о Кларе.

– Я и думаю! Что могут сказать люди?.. Что мы вместе гуляем. Мне кажется, ты ревнуешь.

– Ты же знаешь, не будь она замужем, я была бы рада.

– Что ж, дорогая, она живет с мужем врозь и выступает с трибуны, а стало быть, все равно выделяется из общего стада, так что, сколько я понимаю, особенно терять ей нечего. Нет, собственная жизнь для нее ничто, а раз ничто – грош цена такой жизни. Теперь она со мной… и жизнь обрела цену. Значит, она должна платить… нам обоим придется платить! Люди слишком боятся платить, они предпочитают умереть с голоду.

– Хорошо, сын. Посмотрим, чем это кончится.

– Хорошо, мать. Я буду стоять на своем.

– Посмотрим!

– А она… она ужасно мила, ма. Правда, правда! Ты не представляешь!

– Это ведь не то что жениться на ней.

– Это, наверно, лучше.

Они помолчали. Полу хотелось кое-что спросить у матери, но он побаивался. Потом все же спросил нерешительно:

– Ты бы хотела ее узнать?

– Да, – суховато ответила миссис Морел. – Я хотела бы узнать, что она такое.

– Но она милая, ма, право же! И ни чуточки не вульгарная!

– А я ничего такого не говорила.

– Но мне кажется, ты так думаешь… что она не такая уж хорошая… Говорю тебе, она лучше, чем девяносто девять людей из сотни! Лучше, поверь! Она справедливая, честная, прямая! Нет в ней никакой неискренности и никакого высокомерия. Не придирайся к ней!

Миссис Морел вспыхнула.

– Вовсе я к ней не придираюсь. Вполне возможно, что она такая, как ты говоришь, но…

– Но ты ее не одобряешь, – докончил Пол.

– А ты ждал, что одобрю? – холодно возразила миссис Морел.

– Да… да!.. будь у тебя хоть что-то за душой, ты бы радовалась! Ты правда хочешь ее увидеть?

– Я же сказала, что хочу.

– Тогда я ее приведу… привести ее сюда?

– Как тебе угодно.

– Тогда я непременно приведу ее сюда… как-нибудь в воскресенье… к чаю. Если ты вообразишь о ней что-нибудь скверное, я тебе не прощу.

Мать засмеялась.

– Как будто что-то от этого изменится! – сказала она.

И он понял, что победил.

– Но когда она рядом, мне так хорошо, ма! Она на свой лад королева.

Иногда, возвращаясь из церкви. Пол немного прогуливался с Мириам и Эдгаром. До фермы он с ними не доходил. Мириам держалась с ним почти совсем как прежде, и с нею он не чувствовал себя неловко. Однажды вечером он провожал ее одну. Поначалу они говорили о книгах – тема для них самая надежная. Миссис Морел как-то сказала, что их с Мириам роман подобен костру из книг – стоит перестать подкладывать тома, и он угаснет. Мириам, в свою очередь, хвасталась, что Пол для нее – открытая книга и в любую минуту она может указать пальцем главу и строку, на которой он сейчас находится. Сам же он, по натуре легковерный, не сомневался, что Мириам знает его как никто другой. И, обыкновенный эгоист, он любил разговаривать с ней о себе. Очень скоро их разговор перешел на его дела. Ему безмерно льстило, что он так ей интересен.

– А много ли ты писал последнее время?

– Я… да не особенно! Сделал набросок Бествуда – вид из нашего сада; кажется, он наконец получился. Это чуть ли не сотая попытка.

Так они разговаривали. Потом Мириам спросила:

– Ты последнее время где-нибудь был?

– Да, в понедельник после обеда ходил с Кларой в Клифтонскую рощу.

– Погода была не самая лучшая, правда? – сказала Мириам.

– Но мне хотелось проветриться, и было хорошо. Трент такой полноводный.

– И в Бартоне были? – спросила Мириам.

– Нет, мы попили чаю в Клифтоне.

– Вот как! Наверно, славно было.

– Очень! Такая там веселая старушка! Подарила нам несколько огромных георгинов, неописуемо красивых.

Мириам опустила голову, печально задумалась. У Пола и в мыслях не было что-нибудь от нее скрывать.

– А почему ей вздумалось подарить вам цветы? – спросила Мириам.

Пол рассмеялся.

– Мы ей понравились… мы были веселые, наверно, поэтому.

Мириам прикусила палец.

– А домой ты вернулся поздно? – спросила она.

Тон ее наконец рассердил Пола.

– Поездом семь тридцать.

– А-а!

Несколько минут шли молча. Пол злился.

– Ну и как Клара? – спросила Мириам.

– По-моему, как нельзя лучше.

– Вот это хорошо! – отозвалась Мириам не без иронии. – Кстати, а что с ее мужем? О нем что-то ничего не слышно.

– Он нашел другую женщину, и у него тоже все хорошо, – ответил Пол. – По крайней мере, так я думаю.

– Понятно… ты в точности не знаешь. А не кажется тебе, что женщине нелегко в таком положении?

– Еще бы – ужасно!

– Это так несправедливо! – сказала Мириам. – Мужчина живет как ему заблагорассудится…

– Что ж, пускай и женщина так живет, – сказал Пол.

– Разве она может? А если и сможет, подумай только, в каком положении она окажется!

– Ну и что?

– Нет, это невозможно! Ты не понимаешь, как женщина за это расплачивается…

– Нет, не понимаю. Но если женщина только и живет своей распрекрасной репутацией, что ж, на такой скудной пище и осел бы с голоду сдох!

Итак, Мириам теперь по крайней мере ясно, как Пол ценит добродетель, он, конечно, и поступать будет соответственно.

Мириам никогда ни о чем не спрашивала его прямо, но ухитрялась узнавать достаточно.

В следующий раз, когда Пол увиделся с Мириам, заговорили о браке, потом о браке Клары и Доуса.

– Понимаешь, – сказал Пол, – ей никогда не казалось, будто брак – это так безумно важно. Она думала, это просто, раз-два и готово… этого не миновать… а Доус… что ж, многие женщины душу прозакладывали бы, только бы его заполучить – так что почему бы и не Доус? А потом она почувствовала себя femme incomprise[22]22
  непонятой женщиной (фр.)


[Закрыть] и обходилась с ним скверно, это уж как пить дать.

– И она от него ушла, потому что он ее не понимал?

– Наверно. Наверно, она была вынуждена. Речь ведь не только о понимании, речь о жизни. С ним она была жива лишь наполовину; вторая половина ее «я» дремала, была приглушена. И дремала сама femme incomprise, и ее непременно надо было пробудить.

– А что он?

– Не знаю. Он, пожалуй, любит ее как умеет, но он дурак.

– Это вроде того, как у твоих родителей, – сказала Мириам.

– Да. Но мама поначалу, наверно, была счастлива с отцом и удовлетворена. Я думаю, это была страсть, оттого она и не ушла от отца. Так или иначе они были привязаны друг к другу.

– Понимаю, – сказала Мириам.

– Вот что, по-моему, должно быть у человека, – продолжал Пол, – самое настоящее, подлинно жаркое чувство к другому… хотя бы раз в жизни, только раз, даже если оно длится всего каких-нибудь три месяца. Понимаешь, глядя на мою мать, сразу видишь, у нее наверняка было все, что ей необходимо, чтобы жить и развиваться. В ней нет и намека на ощущение, что жизнь прошла впустую.

– Да, правда, – сказала Мириам.

– И я уверен, с моим отцом у нее поначалу была подлинная жизнь. Она отведала этой жизни, и сама это понимает. В ней это чувствуется, и в нем тоже, и в сотнях людей, которых встречаешь каждый день; а раз ты это испытал, тебе уже все нипочем, дальше можно жить и набираться уму-разуму.

– А что именно испытал? – спросила Мириам.

– Трудно сказать, когда с другим человеком тебя связывает подлинное чувство, ты испытываешь что-то большое, значительное, и это тебя меняет. Словно оплодотворяет душу – и потом можно жить и дозревать.

– И по-твоему, у твоей матери так было с твоим отцом?

– Да. И в глубине души она благодарна ему за то, что он дал ей это, даже теперь благодарна, хотя они очень далеки друг от друга.

– И по-твоему, у Клары этого никогда не было?

– Уверен.

Мириам задумалась; Она понимала, чего жаждет Пол, – ей казалось, это словно крещение огнем страсти. И пока он это не испытает, он не успокоится. Может, и ему, как иным мужчинам, необходимо перебеситься; а когда насытится, его перестанет снедать беспокойство, он остепенится и вручит свою жизнь ей. Что ж, раз ему так надо, пускай идет и получит, чего ищет, – что-то большое и значительное, как он это называет. Во всяком случае, когда он это получит, окажется – ему это не нужно, он сам так сказал, ему понадобится другое, то, что может дать она, Мириам. Он захочет, чтоб им завладели, и тогда сможет работать. Горько ей было, что ему нужно уйти, но ведь отпустила бы она его в трактир выпить виски, значит, можно отпустить и к Кларе, ведь он найдет у нее такое, что утолит его жажду, освободит, и тогда она им завладеет.

– А своей матери ты сказал про Клару? – спросила Мириам.

Она понимала: вот на чем будет испытана серьезность его чувства к другой; понимала, если сказал матери, значит, у Клары он ищет чего-то жизненно важного, а не просто удовольствия, за каким мужчина идет к проститутке.

– Сказал, – ответил Пол. – И в воскресенье Клара придет на чай.

– К вам домой?

– Да, я хочу, чтоб мать ее увидела.

– Вот как!

Помолчали. Все пошло быстрей, чем она думала. Как это горько, что он способен покинуть ее так быстро и так бесповоротно. И примет ли Клару его семья, ведь к ней самой они отнеслись так враждебно?

– Я могла бы зайти по дороге в церковь, – сказала Мириам. – Мы с Кларой давным-давно не виделись.

– Хорошо, – удивленно сказал Пол и невольно обозлился.

В назначенное воскресенье он после полудня пошел в Кестон на станцию встретить Клару. Стоя на платформе, он пытался понять, есть ли у него какое-нибудь предчувствие.

Приедет ли она, что подсказывает сердце? – спрашивал он себя. А сердце странно сжималось. Пожалуй, это дурной знак. И вдруг он почувствовал – нет, не приедет! Конечно, не приедет, и не поведет он ее полями домой, как рисовалось в воображении, придется возвращаться одному. Поезд опаздывает, день будет потерян, и вечер тоже. Он обозлился, почему она не едет. Зачем обещать, если не можешь сдержать обещание?.. Может, она не поспела на поезд… с ним самим сто раз так бывало… но ей-то с какой стати опоздать именно на этот поезд. Он озлился на нее до бешенства.

Вдруг Пол увидел, что поезд подползает, подкрадывается из-за угла. Ну вот и поезд, а она, конечно, не приехала. Зеленый паровоз, отдуваясь, двигался вдоль платформы, тащил за собой вереницу коричневых вагонов, несколько дверей отворились. Нет, не приехала! Нет! Да вот же она! В черной шляпе с большущими полями! Пол вмиг оказался рядом.

– Я думал, ты не приедешь, – сказал он.

Со смехом, чуть задыхаясь, Клара протянула ему руку; глаза их встретились. Он быстро повел ее по платформе, быстро-быстро говорил, стараясь скрыть свои чувства. Как она хороша! На ее шляпе красовались крупные шелковые розы цвета тусклого золота. Костюм темного сукна чудесно обтягивал грудь и плечи. Пол шел с нею и раздувался от гордости. И чувствовал, что станционные служащие, которые его знали, глазеют на Клару восхищенно и с благоговением.

– Я был уверен, что ты не приедешь. – Пол нерешительна засмеялся.

Она в ответ рассмеялась, чуть ли не вскрикнула.

– А я еду и думаю, вдруг ты не встречаешь, что тогда делать, – сказала Клара.

Он порывисто взял ее за руку, и так они шли по узкой дорожке вдоль станционного забора. Потом пошли в сторону Наттола. День был мягкий, голубой. Повсюду лежали побуревшие листья; в живой изгороди подле леса пламенело множество ягод шиповника. Он собрал несколько штук с черенками.

– Хотя ты бы должна укорить меня, что я отнимаю еду у птиц, – сказал Пол, пристраивая их ей на груди жакета, – но в здешних местах корма много, и птицы не очень-то зарятся на шиповник. Весной сколько угодно ягод гниет на земле.

Так он болтал, едва сознавая, что говорит, знал только, что пристраивает ягоды на грудь ее жакета, а Клара терпеливо стоит и ждет. И смотрит на его быстрые руки, полные жизни, и ей кажется, впервые она что-то по-настоящему видит. До этой минуты все было смутно.

Они подошли близко к шахте. Копер недвижно чернел среди полей, огромный отвал шлака поднимался чуть ли не прямо из овсов.

– Как жаль, что здесь шахта среди всей этой красоты! – сказала Клара.

– Ты так думаешь? – отозвался Пол. – Понимаешь, я так к ней привык, мне бы ее недоставало. Да. И мне нравится, что они тут повсюду. Мне нравятся вереницы вагонеток, и высокие копры, и пар днем, и огни ночью. Мальчишкой я всегда думал, что столб пара днем и столб огня ночью это и есть шахта с ее паром, и огнями, и тлеющими отвалами… и я думал, над ней всегда пребывает Господь.

Чем ближе они подходили к дому, тем молчаливей становилась Клара и, казалось, медлила, робела. Пол сжал ее пальцы. Она покраснела, но не ответила на пожатие.

– Тебе разве не хочется зайти к нам? – спросил он.

– Да нет, хочется, – ответила Клара.

Пол не догадывался, что у него в доме Клара окажется в странном, нелегком положении. Ему казалось, привести ее домой все равно что познакомить мать с одним из своих приятелей, только милее их.

Дом, где жили Морелы, стоял на уродливой улице, сбегающей с крутого холма. Сама по себе улица была ужасна. Но дом Морелов был получше многих других. Старый, закопченный, с большим эркером и общей стеной с другим домом, он, однако, казался мрачным. Но стоило Полу отворить дверь в сад, и все изменилось. Там был солнечный полдень, иной мир. При дорожке росли пижма и невысокие деревца. Напротив окна зеленела солнечная лужайка, окаймленная старой сиренью. Сад протянулся дальше, в нем было множество растрепанных хризантем, освещенных солнцем, платан и за ним луг, а дальше, если смотреть поверх коттеджей с красными крышами, во всем сиянии осеннего послеполуденного часа поднимались горы.

Миссис Морел в черной шелковой блузе сидела в качалке. Ее темные с сединой волосы были гладко зачесаны наверх, открывая высокий лоб и упрямые виски, лицо было бледное. Клара, испытывая мучительную неловкость, вошла за Полом на кухню. Миссис Морел поднялась. И Кларе подумалось – вот настоящая дама, даже немного чопорная. Молодая женщина отчаянно волновалась. Сейчас она казалась почти печальной, почти покорной.

– Мама… Клара, – представил их друг другу Пол.

Миссис Морел подала гостье руку и улыбнулась.

– Пол много мне про вас рассказывал, – сказала она.

Клара вспыхнула.

– Надеюсь, вы не против, что я пришла, – запинаясь, вымолвила она.

– Мне очень приятно было услышать, что Пол приведет вас к нам, – ответила миссис Морел.

Пол смотрел на них, и сердце его сжималось от боли. Рядом с цветущей, пышной Кларой мать казалась совсем маленькой, болезненно-бледной, Отжившей свой век.

– День такой славный, ма, – сказал он. – И мы видели сойку.

Мать посмотрела на него – он повернулся к ней. И подумала, в своем темном, хорошо сшитом костюме он кажется настоящим мужчиной. Но притом бледный, отрешенный; удержать такого трудно любой женщине. На сердце стало тепло, а потом она пожалела Клару.

– Оставьте свои вещи в гостиной, – приветливо предложила она молодой женщине.

– Спасибо вам, – отозвалась Клара.

– Пойдем, – сказал Пол и повел ее в небольшую, выходящую на фасад комнату, обставленную мебелью красного дерева, со стареньким фортепиано и мраморной пожелтевшей каминной полкой. Горел огонь в камине, и повсюду были разбросаны книги и чертежные доски.

– Я свои вещи оставляю лежать, где лежат, – сказал Пол. – Так куда проще.

Кларе нравились все эти принадлежности художника, и книги, и фотографии разных людей. Скоро Пол уже объяснил ей: вот Уильям, вот возлюбленная Уильяма в вечернем туалете, вот Энни с мужем, вот Артур с женой и с их малышом. У Клары было такое чувство, будто ее ввели в семью. Пол показал ей фотографии, книги, свои наброски, и они немного поболтали. Потом вернулись в кухню. Миссис Морел отложила книгу, которую читала. На Кларе в этот день была блузка тонкого шелка в узенькую черную и белую полоску; причесалась она совсем просто – волосы подняла и скрутила на макушке. Она казалась сдержанной, чинной.

– Вы поселились на Снейнтонском бульваре, – сказала миссис Морел. – Когда я была девушкой… да какое там девушкой… когда я была молодой женщиной, мы жили на Минерва-Террас.

– Да что вы! – сказала Клара. – У меня там подруга в доме номер шесть.

И беседа завязалась. Они разговаривали о Ноттингеме, о его жителях, это обеим было интересно. Клара все еще волновалась, миссис Морел все еще держалась с подчеркнутым достоинством. Слова выговаривала очень ясно и четко. Но Пол видел, они поладят.