Текст книги "Сыновья и любовники"

Автор книги: Дэвид Герберт Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

День выдался на редкость солнечный. Голубое небо сияло над просторной, пустынной базарной площадью, блестел красноватый булыжник мостовой. Лавки в торговых рядах надежно прятались от солнца, и глубокая тень была полна красок. Как раз там, где линия конки пересекала базарную площадь, располагался фруктовый ряд, на прилавках сверкали под солнцем фрукты – яблоки и груды рыжих апельсинов, маленькие сливы ренклод, бананы. Мать с сыном шли мимо и вдыхали теплый аромат фруктов. Постепенно ощущение позора и владевшая Полом ярость утихли.

– Где бы нам пообедать? – спросила мать.

Обоим это казалось безрассудным транжирством. За всю свою жизнь Пол лишь раза два был в закусочной и то лишь выпивал чашку чаю со сдобной булочкой. Большинство жителей Бествуда считали, что могут позволить себе в Ноттингеме только чай, хлеб с маслом, ну и разве еще консервированную говядину. Обед считался непозволительным транжирством. Пол почувствовал себя почти преступником.

Они нашли местечко, которое казалось совсем недорогим. Но когда миссис Морел пробежала глазами меню, ей стало не по себе – уж очень все дорого. Она заказала пирожки с почками и картофель – самое дешевое из тамошних блюд.

– Зря мы сюда зашли, мам, – сказал Пол.

– Ничего, – сказала она. – В другой раз не придем.

Она настаивала, чтоб он взял пирожок со смородиной, ведь он любит сладости.

– Не хочется мне, мам, – отказывался он.

– Нет-нет, – настаивала она, – непременно возьми.

Она огляделась в поисках официантки. Но та была занята, и миссис Морел не решилась ее побеспокоить. Так что, к удовольствию официантки, мать и сын сидели и ждали, когда та соблаговолит их заметить, а она любезничала с мужчинами.

– Бесстыжая девчонка! – сказала миссис Морел Полу. – Смотри-ка, несет пудинг вон тому мужчине, а ведь он пришел куда поздней нас.

– Ну и ладно, мам, – сказал Пол.

Миссис Морел сердилась. Но слишком она была бедна, слишком жалок был ее заказ, и не осмеливалась она в ту минуту настаивать на своем праве. И они сидели и ждали, ждали.

– Мам, может, пойдем? – сказал Пол.

Тогда мать поднялась. Официантка как раз проходила мимо.

– Принесите, пожалуйста, один пирожок со смородиной, – отчетливо произнесла миссис Морел.

– Сейчас, – дерзко крикнула та через плечо.

– Мы ждали уже достаточно долго, – сказала миссис Морел.

Девушка мигом принесла пирожок. Миссис Морел холодно спросила счет. Пол готов был провалиться сквозь землю. Твердость матери его восхищала. Он знал, только годы сражений научили ее хотя бы в такой малости настаивать на своих правах. Как и ему, ей это давалось совсем непросто.

– Ноги моей здесь больше не будет! – заявила миссис Морел, когда они вышли, довольные, что все уже позади. – Теперь пойдем заглянем в аптеку и еще в два-три магазина, хорошо?

Они поговорили о рисунках Пола, и миссис Морел хотела купить ему тонкую кисточку из собольего волоса, о которой он мечтал. Но Пол отказался от такой роскоши. Скучно ему было стоять перед галантерейными и мануфактурными лавками, но он радовался за мать – ей ведь интересно. Потом они шли дальше.

– Ты только взгляни на этот черный виноград! – сказала она. – Прямо слюнки текут. Давным-давно хочу отведать, но придется еще малость подождать.

Потом она пришла в восторг у цветочного магазина – стояла у дверей и вдыхала аромат.

– А-ах! Ну просто прелесть!

В темной глубине лавки Пол заметил нарядную девушку, которая с любопытством смотрела на них из-за прилавка.

– На тебя смотрят, – сказал он матери, пытаясь ее увести.

– Но чем это пахнет? – воскликнула она, упираясь.

– Левкоями! – ответил он, поспешно принюхавшись. – Смотри, здесь целая кадка.

– О, вот они… красные и белые. А только я никогда не знала, что левкои так пахнут! – И к величайшему облегченью сына, она отошла от дверей, но тотчас остановилась у витрины.

– Пол! – окликнула она, а он стоял в сторонке, пытаясь укрыться от взгляда нарядной девушки в черном – здешней продавщицы. – Пол! Ты только посмотри!

Он нехотя вернулся к ней.

– Нет, ты посмотри на эту фуксию! – и миссис Морел показала на цветок.

– Ого! – изумленно воскликнул он. – Цветки какие большие, тяжелые, похоже, вот-вот отпадут.

– И как их много! – воскликнула мать.

– А как они клонятся книзу всеми своими волосками и висюльками!

– Да! – воскликнула она. – Прелесть!

– Интересно, кто их купит, – сказал Пол.

– Интересно, – ответила она. – Только не мы.

– В нашей гостиной они бы погибли.

– Да, жутко холодная, темная дыра. Какой цветок ни поставь, погибнет. А в кухне задохнется.

Они купили кое-что нужное и отправились на станцию. Впереди, за темным проходом меж домами, виднелся замок на бурой, поросшей кустарником горе, сущее чудо, омытое солнечным светом.

– А правда хорошо бы мне в обед выходить на улицу? – сказал Пол. – Гуляй себе где хочешь да смотри по сторонам. Вот будет славно.

– Да, правда, – подтвердила мать.

Он провел замечательных полдня с матерью. В мягкий вечерний час приехали они домой счастливые, сияющие и усталые.

С утра Пол заполнил бланк, чтобы получить сезонный билет, и отнес на станцию. Когда он вернулся домой, мать только еще начинала мыть полы. Он сел на диван, подобрал ноги.

– Билет выдадут в субботу, – сказал Пол.

– И сколько он будет стоить?

– Примерно фунт одиннадцать шиллингов.

Мать продолжала молча мыть пол.

– Это дорого? – спросил Пол.

– Не дороже, чем я думала, – ответила она.

– А получать я буду восемь шиллингов в неделю, – сказал он.

Мать промолчала, продолжала мыть пол. Наконец она сказала:

– Наш Уильям, когда уехал в Лондон, обещал, что будет давать мне фунт в месяц. Он давал мне по десять шиллингов… два раза. А сейчас, спроси я, у него наверняка нет ни гроша. Я и не хочу у него брать. Только вот сейчас мог бы разок помочь с билетом, да я на это и не надеюсь.

– Он кучу денег зарабатывает, – сказал Пол.

– Жалованье-то у него сто тридцать фунтов. Но взрослые сыновья все одним миром мазаны. Наобещают с три короба, а получишь от них всего ничего.

– Он на себя тратит больше пятидесяти шиллингов в неделю, – сказал Пол.

– А я веду хозяйство меньше, чем на тридцать, – сказала мать. – И должна еще находить деньги на неожиданные расходы. Но раз уж кто уехал, он и не думает тебе помочь. Уильям предпочитает тратиться на свою разряженную красотку.

– Если она такая модница, у нее должны быть деньги, – сказал Пол.

– Должны быть, да нету. Я его спрашивала. И уж я-то знаю, не за так покупает он ей золотые браслеты. Мне-то золотой браслет никто не купит.

Уильям имел успех у своей «цыганки», как он ее называл. Звали ее Луиза Лили Дэнис Уэстерн, он выпросил у нее фотографию и послал матери. Фотография была получена – черноволосая красавица, снятая в профиль, с самодовольной полуулыбкой, можно было подумать, она фотографировалась нагая – видны обнаженные плечи и ни намека на одежду.

«Да, фотография Луизы производит поразительно сильное впечатление, – написала сыну миссис Морел, – Луиза, видно, очень красивая. Но, мальчик мой, разве можно сказать, что у девушки хороший вкус, если она дает такую фотографию молодому человеку, чтобы он послал матери, да еще для первого знакомства? Спору нет, плечи, как ты и говорил, великолепные. Нос первого же раза я как-то не ждала их увидеть».

Морел обнаружил фотографию на шифоньере в гостиной. Взял ее двумя пальцами, вышел в кухню.

– Это еще кто такая? – спросил он жену.

– Девушка, за которой ухаживает Уильям, – отвечала миссис Морел.

– Гм! Видать, не простая штучка, от такой добра не жди. Кто она есть?

– Ее зовут Луиза Лили Дэнис Уэстерн.

– Вот это имечко! – воскликнул углекоп. – Из актерок, что ли?

– Нет. Она вроде из благородных.

– Мать честная! – Уолтер все не отрывал глаз от фотографии. – Из благородных, говоришь? И сколько ж ей монет надобно, чтоб этак нос задирать?

– А нисколько. Она живет со старухой теткой, терпеть ее не может, и какую малость та ей дает, то и берет.

– Гм! – Морел отложил фотографию. – Тогда дурак он, чего с такой связался.

«Дорогая мама, – писал в ответ Уильям, – как жаль, что фотография тебе не понравилась. Мне и в голову не приходило, что она может показаться тебе нескромной. Но все равно я сказал моей Цыганке, что фотография не совсем отвечает твоим строгим и добропорядочным вкусам, так что она хочет послать тебе другую, которая, надеюсь, тебе понравится больше. Ее постоянно фотографируют; фотографы просят у нее разрешения сфотографировать ее бесплатно».

Вскоре пришла новая фотография, с глупенькой припиской от самой девицы. На сей раз она красовалась в черном шелковом вечернем платье, корсаж с квадратным вырезом, рукавчики с буфами, на великолепные плечи наброшены черные кружева.

– Интересно, она что ж, только в вечерних платьях и ходит? – язвительно сказала миссис Морел. – Похоже, я просто обязана ею восхищаться.

– На тебя не угодишь, мама, – сказал Пол. – А по-моему, та первая фотография, с голыми плечами, очень славная.

– По-твоему, славная? – переспросила мать. – Ну, а по-моему, нет.

В понедельник мальчик встал в шесть утра, готовясь приступить к работе. В жилетном кармане у него лежал сезонный билет, с покупкой которого связано было для матери столько горечи. Билет, пересеченный желтыми полосами, нравился Полу. Мать положила ему завтрак в корзиночку, и без четверти семь он вышел из дому, чтобы поспеть на поезд 7:15. Миссис Морел проводила его до конца проулка.

Утро было великолепное. Зеленые плоды ясеня, тонкие однокрылые коробочки, которые ребятня прозвала «голубями», под легким ветерком весело кружились, слетая с ветвей, и устилали палисадники перед домами. Долину до краев заполняла слабо светящаяся дымка, в ней мерцала зрелая пшеница и быстро таял пар над минтонской шахтой. Изредка налетали порывы ветра. Пол смотрел поверх растущего вдалеке олдерслейского леса, туда, где раскинулись поля, и никогда еще не чувствовал такую крепкую связь с домом, как в эти минуты.

– До свиданья, мама, – сказал он с улыбкой, но нерадостно ему было.

– До свиданья, – весело и нежно ответила мать.

В белом фартуке стояла она на дороге и смотрела, как сын идет через поле. Маленький, складный, и вид но – полон жизни. Мать смотрела, как он упрямо шагает через поле, и чувствовала, куда он решит дойти, он дойдет. И ей подумалось об Уильяме. Этот не станет отыскивать проход, предпочтет перепрыгнуть через ограду. Он далеко, в Лондоне, и прочно стал на ноги. А Пол будет служить в Ноттингеме. Вот уже два ее сына вступили в жизнь. Теперь можно думать о двух городах, двух крупных промышленных центрах, зная, что отправила в каждый по мужчине, и мужчины эти станут такими, какими ей и хотелось бы их видеть; это она дала им жизнь, они частица ее, и она будет причастна и к их работе. Все утро напролет думала она о Поле.

Ровно в восемь он поднялся на унылое крыльцо фирмы Джордана и беспомощно остановился перед первым стеллажом с пакетами, ожидая, чтоб кто-нибудь им занялся. Но заведение это еще не проснулось. На прилавках лежали длиннющие листы, защищающие их от пыли. Пришли всего двое служащих, из угла, где они снимали пальто и засучивали рукава, слышались их голоса. Было десять минут девятого. Здесь никто особенно не боялся опоздать. Пол прислушивался к голосам тех двоих. Потом услышал чей-то кашель и в конторе в конце помещения увидел хилого старика в круглой шапочке черного бархата, расшитой красным и зеленым, он вскрывал письма. Пол все ждал и ждал. Один из младших служащих подошел к старику и громко, весело с ним поздоровался. Старый «старший», видно, был глуховат. Потом молодой человек с важным видом проследовал к своему прилавку. И заметил Пола.

– Привет! – сказал он. – Новенький, да?

– Да, – сказал Пол.

– Гм! А звать как?

– Пол Морел.

– Пол Морел? Ладно, иди-ка сюда.

Пол обошел за ним поставленные прямоугольником прилавки. Помещение оказалось трехэтажным. Посредине в полу было огромное отверстие, прилавки обступали его стеной, по этой широкой шахте вверх и вниз ходили подъемники, по ней же в нижний этаж проникал свет. Прямо над нею было большое продолговатое отверстие в потолке, и там, над перегородкой верхнего этажа, видны были какие-то механизмы; а еще выше, над головой – стеклянная крыша, откуда и проникал свет на все три этажа, становясь чем ниже, тем тусклее, так что в подвале всегда был вечер, а в первом – сумерки. Сама фабрика находилась на верхнем этаже, склад готовой продукции на первом, склад материалов – в подвале. Все тут было старое-престарое и запущенное.

Пола повели в какой-то темный угол.

– Это «спиральный» угол, – сказал молодой служащий. – Ты будешь «спиральный», вместе с Пэплуотом. Он твое начальство, но он еще не пришел. Он раньше половины девятого не приходит. Так что, если хочешь, возьми письма вон там, у мистера Меллинга.

Молодой человек показал Полу на старика, сидящего в конторе.

– Хорошо, – сказал Пол.

– Вот крючок, вешай на него шапку. Вот твой гроссбух. Мистер Пэплуот скоро будет.

И широким деловым шагом сей тощий молодой человек зашагал прочь по гулкому деревянному полу.

Через минуту-другую Пол остановился в дверях конторы за стеклянной перегородкой. Старик в бархатной шапочке посмотрел на него поверх очков.

– Доброе утро, – благожелательно и внушительно сказал он. – Тебе письма для спирального отдела, Томас?

Обращение «Томас» обидело Пола. Но он взял письма и вернулся в свой темный закуток, где прилавок поворачивал под углом, где кончался большой прилавок с посылками и куда выходили три двери. Он сел на высокий табурет и принялся читать письма, те, которые были написаны более или менее разборчивым почерком. Писали, например, так:

«Пришлите мне, пожалуйста, сразу по получении письма пару дамских шелковых рейтуз без стоп, носимых при спиральном переломе, таких же, как посылали мне в прошлом году; длина бедра до колена…» и т.п.

Или:

«Майор Чемберлен желает повторить свой предыдущий заказ на шелковый гибкий бандаж».

Многие письма, в том числе на норвежском и французском языках, оставались для мальчика загадкой. Он сидел на табурете и в волнении ожидал своего начальника. Когда в половине девятого мимо него наверх гурьбой прошли молоденькие работницы, его одолело мучительное смущенье.

Мистер Пэплуот явился, жуя жевательную резинку, примерно без двадцати девять, когда все остальные уже были заняты делом. Тощий, болезненно-бледный, с красным носом, быстрый, порывистый, одет элегантно и строго. На вид лет тридцати шести. Был в нем какой-то вызов, чувствовалось – малый не промах, неглуп, проницателен, не лишен сердечного тепла, но едва ли заслуживает особого уважения.

– Ты мой новый помощник? – спросил он.

Пол встал и сказал, да, это он.

– Взял письма?

Мистер Пэплуот пожевал резинку.

– Да.

– Снял с них копии?

– Нет.

– Начинай, да поторапливайся. Переоделся для работы?

– Нет.

– Принесешь какую-нибудь старую куртку и оставляй ее здесь.

Последние слова он произнес невнятно, зажав боковыми зубами жевательную резинку. Потом исчез во тьме, за огромным стеллажом с приготовленными для отправки пакетами, вынырнул без пиджака, подворачивая щегольские, в полоску, манжеты на тощих, волосатых руках. Потом быстро надел другой пиджак. Пол заметил, какой он тощий, и еще, что брюки у него сзади в складку. Пэплуот схватил табурет, пододвинул к табурету Пола и сел.

– Садись, – сказал он.

Пол занял свое место.

Мистер Пэплуот был совсем рядом. Он схватил письма, рванул со стеллажа перед ним длинный гроссбух, распахнул его, схватил ручку и сказал:

– Теперь смотри. Эти письма надо переписать вот сюда.

Он дважды потянул носом, наскоро пожевал резинку, пристально глянул на письмо, минуту сидел молча, сосредоточенно, а потом стремительно очень красивым, с завитушками почерком сделал запись в книге. И коротко глянул на Пола.

– Видал?

– Да.

– Думаешь, справишься?

– Да.

– Ну что ж, посмотрим.

Пэплуот соскочил с табурета. Пол взял ручку. Пэплуот исчез. Полу даже нравилось снимать копии писем, но писал он медленно, старательно и прескверным почерком. Он переписывал четвертое письмо, поглощенный своим делом и очень довольный, и тут вновь появился мистер Пэплуот.

– Ну, как? Переписал?

Распространяя запах жевательной резинки, он перегнулся через плечо Пола.

– Черт подери, парень, да ты ж замечательный переписчик! – насмешливо воскликнул он. – Ну, ничего, сколько ты переписал? Всего три! Я бы уж все их заглотал. Пиши, пиши и ставь на них номера. Вот так! Пиши, пиши!

Пол корпел над письмами, а Пэплуот тем временем занялся другими делами. Вдруг Пол вздрогнул – у самого уха что-то пронзительно свистнуло. Пэплуот подошел, вынул из какой-то трубки затычку и неожиданно сердито и властно произнес:

– Да?

Из трубки до Пола донесся слабый голосок, похоже, женский. Он удивленно раскрыл глаза – переговорную трубку он видел впервые.

– Что ж, – недовольно сказал в трубку мистер Пэплуот, – тогда пока сделайте кое-что из того, что задолжали.

Опять послышался тоненький женский голосок, милый и сердитый.

– Некогда мне стоять тут и слушать вашу болтовню, – сказал Пэплуот и сунул в трубку затычку.

– Давай-давай, паренек, – почти жалобно сказал он Полу, – Полли требует заказы. Чуть поживей не можешь, а? Вот смотри!

К немалому огорчению Пола, он взял гроссбух и стал снимать копии сам. Работал он быстро и хорошо. Покончив с перепиской, схватил несколько длинных желтых листков, дюйма по три шириной, и написал заказы для работниц.

– Ты приглядись, как я делаю, – сказал он Полу, не переставая быстро писать. Пол стал приглядываться к загадочным рисункам ног, бедер, лодыжек, со штрихами и номерами, и к нескольким кратким указаниям, которые мистер Пэплуот записывал на желтых листках. Но вот тот кончил, вскочил.

– Пошли, – сказал он и с развевающимися в руках желтыми листками бросился к дверям и вниз по лестнице, в подвал, освещенный газовыми рожками. Они пересекли холодный сырой Склад, потом длинную унылую комнату с длинным столом на козлах и вошли в небольшое уютное помещение, не очень высокое, пристроенное к основному зданию. Маленькая женщина в блузе из красной саржи, с черными волосами, заколотыми на макушке, гордо восседала здесь, точно курица-бентамка.

– Вот, пожалуйста, – сказал Пэплуот.

– Еще бы не «пожалуйста»! – воскликнула Полли. – Девушки ждут уже чуть не полчаса. Надо же, сколько потеряно времени!

– Ваше дело поспеть с работой, а не языком болтать, – сказал мистер Пэплуот. – Могли бы пока заканчивать свое.

– Мы все закончили в субботу, и вы это прекрасно знаете! – вспылила Полли, темные глаза ее гневно сверкнули.

– Та-та-та-тататата! – передразнил он. – Вот вам новый парнишка. Смотрите не погубите его, как предыдущего.

– «Не погубите, как предыдущего!» – повторила Полли. – Да, ясно, это мы погубили. Вот при вас побыть – всякому парнишке верная погибель.

– Работать пора, нечего разговоры разговаривать, – строго и холодно сказал мистер Пэплуот.

– Работать еще вон когда пора было, – возразила Полли и, высоко подняв голову, зашагала прочь. Была она маленького роста, очень прямая, лет сорока.

На лавке у окна здесь стояли две круглые спиральные машины. За внутренней дверью оказалось еще одно длинное помещение и в нем шесть таких же машин. Несколько девушек стояли рядышком и разговаривали, все мило одетые, все в белых фартучках.

– Что за болтовня, больше вам делать нечего? – спросил мистер Пэплуот.

– Только вас ждать, – сказала одна хорошенькая девушка и засмеялась.

– Ну, давайте, давайте, – сказал он. – Пошли, паренек. Теперь будешь знать сюда дорогу.

И Пол побежал за своим начальником вверх по лестнице. Ему было ведено кое-что сверить и подсчитать. И вот он стоит за конторкой и старательно пишет своим отвратительным почерком. Вскоре из-за стеклянной перегородки важно прошествовал мистер Джордан и, к величайшему смущению мальчика, остановился у него за спиной. Вдруг толстый красный палец уперся в бланк, который заполнял Пол.

– Мистер Д.-Э.Бейтс, эсквайр! – рявкнул у него над ухом сердитый голос.

Пол посмотрел на выведенные его жутким почерком слова «Мистер Д.-Э.Бейтс, эсквайр» и не понял, что тут не так.

– Тебя разве не учили, как в этих случаях следует писать? Если пишешь «мистер», «эсквайр» писать уже не нужно… не может человек быть сразу и «мистером» и «эсквайром».

Мальчик пожалел, что был слишком щедр в своем обращении к адресату; подумал-подумал и дрожащей рукой зачеркнул слово «мистер». И тотчас мистер Джордан выхватил у него счет.

– Выпиши другой! Ты что, хочешь в таком виде послать его джентльмену? – И он с досадой изорвал голубой бланк.

От стыда у Пола покраснели уши, и он начал все сначала. Джордан все смотрел, как он пишет.

– Не пойму я, чему теперь учат в школе. Ты бы должен писать получше. Мальцы нынче только и умеют, что читать стишки да пиликать на скрипочке. Видали вы, как он пишет? – спросил он мистера Пэплуота.

– Да. Превосходно, правда? – равнодушно ответил он.

Мистер Джордан что-то снисходительно буркнул себе под нос. И Пол догадался, что хозяин его из тех, кто лает, да не кусает. И вправду, маленький фабрикант, хоть речь его не отличалась изысканностью, был все же благородной натурой и не придирался к своим служащим по пустякам. Но он знал, что не похож на хозяина и владельца солидного предприятия, и потому, чтобы сразу все поставить на свои места, должен был показать, кто тут всему голова.

– Слушай, а как тебя звать-величать? – спросил нового помощника мистер Пэплуот.

– Пол Морел.

Странно, как мучительно детям произнести свое имя и фамилию.

– Пол Морел, вот как? Ну давай. Пол Морел, поднажми, а потом…

Мистер Пэплуот уселся на табурет и принялся писать. Из двери за его спиной вышла девушка, положила несколько лечебных приспособлений и ушла. Мистер Пэплуот взял голубоватый эластичный наколенник, мигом сверил с желтым листком-заказом и отложил в сторону. Следующей была телесно-розовая «нога». Он просмотрел несколько изделий, выписал два-три заказа и велел Полу идти за ним. На этот раз они прошли в дверь, из которой появилась девушка. Пол оказался на верхней площадке узкой деревянной лестницы, над комнатой с окнами по двум стенам; в дальнем ее конце шесть девушек, склонясь над длинными столами, шили при свете, проникавшем из окна. При этом они хором пели «Две малютки в голубом». Услышав, что отворилась дверь, они все обернулись и увидели, что с площадки на другом конце комнаты на них смотрят мистер Пэплуот и Пол. Песня оборвалась.

– Нельзя ли поменьше шуму? – сказал Пэплуот. – Люди подумают, у нас тут кошки.

Сидящая на высоком табурете горбунья с длинным, довольно суровым лицом посмотрела на Пэплуота и сказала глубоким контральто:

– Тогда уж не кошки, а коты.

Напрасно Пэплуот разыгрывал перед Полом важного начальника над работницами. Он спустился по деревянной лестнице в комнату, где мастерицы наводили последний лоск на изделия, и подошел к горбунье по имени Фанни. Она сидела на высоком табурете, но была такая коротышка, что и голова, вокруг которой обернуты были скрученные густые и блестящие темно-каштановые волосы, и бледное утомленное лицо казались чересчур большими. На ней было платье из зеленого с черным кашемира, а когда она досадливо отложила работу, в узких манжетах мелькнули тонкие, плоские запястья. Пэплуот показал ей какой-то огрех в наколеннике.

– Ну, нечего на меня сваливать, – сказала она. – Это не моя вина. – Кровь бросилась ей в лицо.

– А я и не сказал, что твоя. Сделаешь, как я велю? – резко возразил Пэплуот.

– Не сказали, а хотите так повернуть, будто я виновата, – чуть не со слезами воскликнула горбунья. Потом выхватила у него наколенник со словами: – Да уж сделаю по-вашему, только нечего на меня кричать.

– Вот вам новый парнишка, – сказал Пэплуот.

Фанни обернулась, с ласковой улыбкой взглянула на Пола.

– О! – сказала она.

– Да, и смотрите не забалуйте его.

– Если кто его забалует, так не мы, – негодующе ответила она.

– А теперь пошли. Пол, – сказал Пэплуот.

– Au revoy[2]2
  Искаженное au revoir – до свидания (фр.)


[Закрыть], Пол, – сказала одна из работниц.

Девушки захихикали. Пол залился краской и вышел, так и не сказав ни слова.

День тянулся очень долго. Все утро рабочий люд приходил к мистеру Пэплуоту с разными разговорами. Пол писал или учился паковать посылки, готовя их для дневной почты. В час, а вернее без четверти час, мистер Пэплуот исчез, он жил в предместье и боялся не поспеть на поезд. В час, чувствуя себя никому не нужным. Пол взял корзинку с завтраком и спустился в подвал, на склад, где стоял длинный стол на козлах, и там, один, в полумраке подвала, поспешно поел. Потом вышел на улицу. Здесь, на воле, среди уличного многоцветья, в нем всколыхнулась безрассудная смелость и радость. Нов два он уже снова сидел в своем углу большой комнаты. Вскоре мимо него гурьбой прошли работницы, отпуская шуточки по его адресу. Были они из самого простонародья, эти девушки, занимались в помещении под крышей самой трудной работой – делали грыжевые бандажи и доделывали протезы. Пол ждал Пэплуота, он не знал, чем заняться, и, сидя на табурете, выводил закорючки на желтых бланках-заказах. Мистер Пэплуот явился без четверти три. Сел и начал болтать с Полом на равных, будто они однолетки.

Во второй половине дня обычно работы было немного, разве что к концу недели, когда требовалось произвести подсчет. В пять все служащие спустились в темницу со столом на козлах и там на голых грязных досках пили чай, уплетали хлеб с маслом и переговаривались с той же неприятной поспешностью и неряшливостью, как и ели. А между тем наверху царил дух дружелюбия и опрятности. Это погреб и козлы так на них действовали.

После чая, когда зажглись все газовые рожки, работа пошла быстрей. Готовилась к отправке большая вечерняя почта. Из мастерских приносили теплые, только что отглаженные чулочные изделия. Пол уже выписал все счета, и теперь ему надо было паковать, надписывать адреса и взвешивать свою долю посылок. Повсюду слышались голоса, выкрикивающие вес, позванивал металл, резко щелкала поспешно разрезаемая бечевка, раздавались торопливые шаги тех, кому требовалось взять марки у старика Меллинга. И наконец смеющийся, веселый, вошел почтальон с большим мешком. Потом рвение остыло, и Пол взял свою обеденную корзинку и помчал на станцию, чтобы поспеть на поезд в восемь двадцать. Рабочий день на фабрике продолжался ровно двенадцать часов.

Мать ждала его не без тревоги. Мальчику предстояло пройти пешком от Кестона, так что он попал домой только в двадцать минут десятого. А ведь ушел из дому, когда еще не было семи. Миссис Морел тревожилась о его здоровье. Но самой ей всегда приходилось нелегко, и она надеялась, что дети ее тоже будут выносливыми. Они должны справиться со всем, что выпадет им на долю. И Пол остался служить у Джордана, хотя и темнота, и духота, и долгие часы работы были во вред его здоровью.

Он возвратился бледный и усталый. Мать посмотрела на него. Увидела, что он, пожалуй, доволен, и тревога оставила ее.

– Ну, как? – спросила она.

– Так интересно, мам, – отвечал он. – Работа вовсе не тяжелая, и обращаются с тобой по-хорошему.

– А ты справился как следует?

– Да, только они говорят, почерк у меня плохой. Но мистер Пэплуот, мой начальник, сказал мистеру Джордану, что я навострюсь. Мам, я спиральщик. Вот ты приди посмотри. Так все славно.

Ему скоро понравился мистер Пэплуот – было в нем что-то от завсегдатая хорошего бара, он держался непринужденно и с Полом обходился по-приятельски. Иногда глава «спиральщиков» бывал не в духе и жевал резинку усердней обычного. Даже и тогда он, однако, не придирался – он был из тех людей, которые, раздражаясь, досаждают куда больше себе самим, чем окружающим.

– До сих пор не сделал? – восклицал он. – Поторопись, ведь целая вечность прошла.

А через минуту опять весел и оживлен, и это Полу трудней всего понять.

– Завтра прихвачу с собою своего йоркширского терьерчика, – радостно объявлял он Полу.

– А какой он, йоркширский терьер?

– Как, ты не знаешь йоркширских терьеров? Да неужели ты не видал йоркширских… – Пэплуот был потрясен.

– Это такие маленькие, шелковистые… цветом вроде железа или потемневшего серебра?

– Ну да, приятель. Она сокровище. Я уже за ее щенят выручил по пяти фунтов каждый, и сама она стоит больше семи фунтов, а весит меньше двадцати унций.

На другой день сучка появилась в заведении Джордана. То была дрожащая, жалкая крохотуля. Пола она не очаровала, слишком походила на мокрую тряпку, которая никогда не высохнет. Потом за ней зашел какой-то человек и стал отпускать грубые шуточки. Но Пэплуот кивком показал на Пола, и разговор продолжался sotto voce[3]3
  вполголоса (ит.)


[Закрыть]…

Мистер Джордан еще только раз наведался поглядеть на работу Пола и подметил лишь один промах: мальчик положил ручку на конторку.

– Если собираешься стать конторщиком, суй перо за ухо. Перо за ухо! – А однажды сказал ему: – Ты почему горбишься? Поди-ка сюда. – Привел Пола к себе за стеклянную перегородку и снабдил его специальными подтяжками, которые не дают сутулиться.

Но больше Полу нравились девушки-работницы. Мужчины казались ему заурядными и довольно скучными. Они все ему нравились, но были не интересны. Маленькая проворная Полли, старшая над мастерицами нижнего этажа, увидела, что Пол завтракает на складе, и предложила что-нибудь ему сготовить на своей плитке. На другой день мать дала ему с собой еду, которую можно было разогреть. Он принес ее в милую, чистенькую комнату Полли. И скоро у них вошло в обычай обедать вместе. Приходя в восемь утра на фабрику, он относил свою обеденную корзинку к Полли, а когда в час спускался в подвал, обед был уже готов.

Был он невысокий, бледный, с густыми каштановыми волосами, неправильными чертами лица и пухлыми губами. Она же – точно маленькая пичужка. Он часто называл ее «заряночка». Хотя по природе довольно молчаливый, он, бывало, часами сидел и болтал с ней, рассказывал ей о своем доме. Девушки, все как одна, любили его слушать. Часто, когда он сидел на скамье и держал речь, они окружали его и весело смеялись. Иные из них находили его забавным парнишкой – такой серьезный и притом такой живой, веселый, да еще такой вежливый. Они все любили его, а он их обожал. В Полли он чувствовал родную душу. Потом шла Конни с ее рыжей гривой, цветущим личиком, журчащим голоском – она и в поношенном черном платьишке выглядела настоящей леди и привлекала романтическую сторону его натуры.

– Ты когда сидишь и наматываешь нитки, будто прядешь на прялке, – сказал он. – Так это красиво. Ты будто Элайн из «Королевских идиллий» Теннисона. Если б умел, я бы тебя нарисовал.

Она глянула на него и смущенно покраснела. А потом он сделает набросок, который очень ему понравится: Конни сидит на табурете за прялкой – рыжая грива рассыпалась по черному выцветшему платьишку, красные губы сомкнуты и неулыбчивы – и наматывает алую нить с мотка на катушку.