Текст книги "Банк"

Автор книги: Дэвид Блидин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Это тебе, – протянул я букет привядших роз.

Цветочки были на грани фола, но это лучшее, что нашлось в иранском мини-маркете рядом с «Голубым бриллиантом Ханя». Несмотря на непрезентабельность букета, ее глаза засветились от удовольствия.

– Огромное спасибо, – сказала Женщина с Шарфом и чмокнула меня в губы. – Располагайся, присядь вон на диван, а я пока найду вазу.

Она шуршала чем-то в кухне, а я осматривался. Квартира оказалась маленькой, но красивой и радовала глаз чистотой – сияющие деревянные полы, большой мягкий диван, ваза, наполненная глянцевой черной галькой, литография Матисса в рамке над книжной полкой с аккуратно расставленными романами о Гарри Поттере. Из кухни доносился аромат свежего розмарина. В общем, в каждой мелочи чувствовалась заботливая женская рука.

Из гостиной куда-то вели три двери. Когда хозяйка принесла два бокала вина и присела рядом, я спросил:

– Значит, у тебя есть соседка?

Мы чокнулись и отпили по глотку.

– Да. Она – консультант по проблемам управления. Вечно в разъездах, поэтому делить с ней квартиру одно удовольствие, будто я живу одна.

– У вас тут очень красиво, – похвалил я.

– Спасибо. Мы называем квартирку «солнечной обувной коробкой». Тесновато, зато солнце с утра до вечера.

Мы допили вино, и трансформация не заставила себя ждать: менее получаса назад я был вусмерть уработавшейся обезьяной, но сейчас полностью воспрянул и, что называется, обрел самого себя.

– Ужин почти готов. Есть хочешь?

– Умираю с голоду.

Я помог принести из кухни сладкий картофель в кленовом сиропе, салат из рукколы с жареными орехами пекан и золотисто-коричневую жареную курицу.

– Выглядит изумительно, – восхитился я, вновь наполняя бокалы.

– Ты еще не пробовал. Фамильный рецепт!

Мы снова чокнулись:

– Приятного аппетита.

Я впился зубами в курятину, которая оказалась сочной и очень вкусной. Сколько же я не ел хорошей домашней еды – лет пять? Примерно в то время мама решительно сбросила с себя оковы кухонной каторги и перевела семью на готовые обеды из китайских забегаловок.

– Вкуснятина, – выговорил я с полным ртом сладкого картофеля.

Она просияла:

– Рада, что тебе нравится. Ладно, как там твоя работа?

Я рассказал, что от нас увольняется Юный Почтальон.

– Что-то аналитиков в Банке все меньше и меньше.

– И не говори. Еще и Клайда выгнали… Наша компания потеряла двоих бойцов.

– И ты, разумеется, завидуешь?

– Что?!

– Упорхнул ваш Почтальон, скажешь, нет?

Отпив вина, я ответил:

– Да, пожалуй. Признаться, не думал об этом с такой точки зрения. В любом случае меня мало привлекает перспектива перейти в «Проктор энд Гэмбл» и продавать моющие средства.

Она положила мне на тарелку целую гору курятины.

– Я придерживаюсь теории, что в течение жизни любой человек должен хотя бы раз уволиться и быть уволенным. И то и другое очень важно для формирования личности.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, будучи уволенным, волей-неволей учишься справляться с нестабильностью, постепенно осознавая, что ты по-прежнему крепко стоишь на ногах, хотя мир и не пляшет под твою дудку. А когда увольняешься сам, испытываешь восхитительное чувство освобождения. Особенно потому, что обычно очень трудно себя раскачать. Как-то летом мне довелось поработать официанткой в итальянском ресторане. Все делалось нелегально, и я не платила налоги, но владелец ресторана оказался страшным занудой и засранцем. Случайно уронив тарелку, мы оплачивали еще и блюдо по расценкам меню; если недостаточно быстро отвечали на телефонный звонок, в наш адрес летела ругань, ну и прочее в том же духе. В один прекрасный день – тарелку я уронила, что ли, – я взвилась, послала его в задницу со всеми претензиями и гордо ушла в середине смены.

– Классно, – нервно хохотнул я.

Пожалуй, история была рассказана без намека, но я невольно задумался, глядя, как она режет продолговатый кусок сладкого картофеля надвое, не критикуют ли меня за недостаток мужества, не одобряя, что я до сих пор не хлопнул дверью.

Когда мы доели ужин и я помог отнести тарелки в кухню, мы снова уселись на диван. Я привлек ее к себе и поцеловал, ощутив розмарин на губах моей Женщины с Шарфом. Мы потерлись носами, и она хихикнула; мы снова принялись целоваться и не отрывались друг от друга, пока она не отстранилась. Ее ноздри легонько трепетали.

– Что-то не так? – спросил я.

Она покачала головой, хрипло засмеявшись:

– Я так возбуждена сейчас, что-то немыслимое…

Я растерянно заморгал: неужели она действительно это сказала? Женщина с Шарфом чувственно облизала губы. Да, мне не послышалось.

С этого момента я перестал сомневаться, что Бог существует – удивительно доброе высшее существо, правильно понимающее концепцию божественной справедливости и достойной награды для тех, кто безвинно томится под гнетом худших из детей Божьих.

– Я тоже, – прошептал я.

Женщина с Шарфом улеглась на меня сверху, и я принялся гладить ее спину, лаская округлые ягодицы. Она, извиваясь, сползла ниже и расстегнула молнию на брюках. Стаскивая с меня трусы, она взглянула мне в глаза с озорной улыбкой:

– Ну что, ты готов к такому повороту?

И поглотила меня столь умело, просто мастерски, что это было как… A-а, к черту аналогии; разве может человек словами описать нечто столь чудесное?

Пожалуй, даже слишком чудесное, потому что меньше чем через двадцать секунд я заскулил:

– Хватит… Перестань…

Она не останавливалась.

– Черт… Перестань… Не-е-е-ет!

Я выдернул себя из ее рта в последний момент и быстро повернулся на бок, чудом не запачкав обивку дивана.

– Господи, – сказала она, трогая губы. – Вот это скорость!

Я готов был умереть от стыда.

– Извини, я…

Она крепко взяла мою голову ладонями:

– Какая ерунда! Пожалуйста, пожалуйста, не делай из этого проблему. Когда ты в последний раз занимался сексом?

– Сам с собой?

Она врезала мне по кумполу подушкой.

– Не знаю, по крайней мере два месяца назад.

– Ну, тогда это вполне естественно, – лукаво протянула она. – Значит, как только ты наберешь достаточно сил для второго раунда…

– Я… э-э-э… кажется, смогу.

После короткого отдыха мы вовсю катались по дивану. Я покусывал ее шею, затем Женщина с Шарфом покусывала мне мочку уха, наконец я тесно прижался к ней всем телом, вопросительно приподнял брови, она страстно кивнула, и с мягким нажимом я скользнул внутрь.

Сбив нетерпение первой эякуляцией, я смог провести крещендо довольно умело. Нельзя сказать, что я настоящий Казанова, но смиренно подтверждаю: показал свой лучший результат. Сорок пять минут спустя, испытав сладостный сотрясающий оргазм, мы обессиленно попадали на подушки с кисточками, и она поцеловала меня.

– Это было потрясающе!

– Да, – нетвердо пробормотал я.

Я погладил ее по волосам, а она прижалась щекой к моей потной груди. Черт побери, как же мне этого не хватало! Все, с чем приходилось мириться с самого начала работы в Банке, все огорчения, разочарования, идиотские ежедневные авралы словно испарились, отделенные от меня сиянием всепоглощающего блаженства.

– Ты говорил, что после свидания снова вернешься в офис?

Она ущипнула меня за сосок.

– За что?! – болезненно-резко вздохнул я.

– За то, что не можешь остаться переночевать.

– Обещаю, в эти выходные… В субботу вечером уж точно…

– Я тебя просто дразню! – засмеялась она, щипая меня за другой сосок. – Хотя сегодня было здорово.

– Да-а-а… Ты не будешь возражать, если я еще немного полежу? Можно поставить будильник на час?

Не поднимая головы, она кивнула, скользнув щекой по моей груди. Я дотянулся до будильника на тумбочке, смахнув на пол какие-то бумаги. Нагнувшись, чтобы поднять, я невольно пробежал глазами адреса, напечатанные вверху каждого листка, и несколько строчек, подобно молнии, разом рассеяли приятный туман в голове: Копенгагенский университет, Колумбийский университет, Беркли…

– Ты что, подаешь заявки в аспирантуру?

Легкое дыхание шевелило волосы на моей груди.

– Да, с сентября начну учиться.

Я подтянулся в полусидячее положение и положил голову на подлокотник. Понимая, что это не мое дело, я все-таки не выдержал:

– И когда ты собиралась сказать мне об этом?

– О чем? – Она села на диване по-турецки, с интересом на меня глядя. – Мне казалось, это не так уж важно.

– Не важно? Мелочь, техническая деталь, что через пару месяцев ты уезжаешь? Значит, всему этому уже определен срок завершения?

– Чему «всему этому»? Мы только-только начали встречаться! Неужели после пары свиданий я должна представлять свое будущее тебе на утверждение?

Она была права. Так чертовски абсолютно права… Но я сполз с дивана и начал собирать одежду.

– Пойду, пожалуй, в офис. К утру нужно закончить массу работы.

Она смотрела, как я брожу вокруг кровати, ища носки и белье и натягивая брюки.

– Польщена твоей реакцией. Хочу тебе сказать, я поступаю на природоохранные программы – именно этим всегда мечтала заниматься.

– Здорово. – Я натянул рубашку. – Следуешь своему призванию, да?

Она сухо пожала плечами:

– Да.

Когда я полностью оделся, она проводила меня до двери и отодвинула засов. В душе я не сомневался, что веду себя как полный идиот, но никак не мог справиться с наивным желанием схватить ее за руку и умолять не покидать меня, выбросить на свалку благородные стремления спасти мир от нефтяных пятен и лесных пожаров, а лучше съехаться со мной через полтора года, выйти за меня замуж через два года и начать рожать мне детей спустя три с половиной года.

– Знаешь, сегодняшний вечер… Не хочу форсировать события, но мне редко доводилось ощущать такую близость, полное совпадение с человеком. Я и не думала, что могу так увлечься…

Она поцеловала меня, страстно, сильно, так что, отстранившись, мы слегка задыхались.

Невесело улыбаясь, я сказал:

– Слушай, я знаю, что выгляжу жалким, но сегодня никак не могу остаться, извини…

Она положила палец на мои губы.

– Не принимай это слишком близко к сердцу. Поверь, всему виной трудный день и увольнение твоего друга. Позвони мне завтра, когда настроение исправится.

– Позвоню, обещаю…

Но дверь уже закрылась, и я услышал звук задвигаемого засова.

В офисе меня ожидал новый мейл.

От: БританскогоЧокнутого@theBank.com

Кому: Мне@theBank.com

Где вас носит?.. Я звонил несколько раз – вас явно нет на работе. Озадачен, поскольку последние изменения к расчетам должны быть готовы к девяти утра. Означает ли это, что вы уклоняетесь от исполнения служебных обязанностей? Если уже утро и вы только что явились в кабинет, можете начинать собирать вещи.

Говорят, последняя соломинка способна сломать спину верблюду. На нетвердых ногах я прошел по коридору, свернул в туалет – пустой, разумеется, в час-то ночи, распахнул одну из кабинок и опустился на унитаз, захлопнув дверь. Сидя на пару с зудящими лампами, серым линолеумом под кафель и рулоном однослойной туалетной бумаги, которая рвется, когда вы пытаетесь подтереть задницу, я чувствовал, как все события последней недели слились воедино и с силой врезали мне ниже пояса: Клайд, Британский Чокнутый, Юный Почтальон, Женщина с Шарфом…

Заплакать оказалось трудно: сперва у меня вырывались жалобные всхлипы, и лишь потом по щекам потекли слезы. Рыдать оказалось непривычно, неловко и как-то глупо – я никогда не был плаксой. Ей-богу, не помню, когда плакал в последний раз. Как же я очутился в такой ж…? Куда исчезла моя свободная воля?

Я отсюда не выйду, никогда и ни за что; им придется сначала выбить дверь. Три дня – официальный рекорд Банка, установленный аналитиком, засевшим в туалетной кабинке, – покажутся детской игрой по сравнению с тем, что сделаю я. Истерика была в самом разгаре, когда дверь туалета открылась и кто-то занял кабинку рядом с моей.

– Мямлик, это ты там? – раздался голос Пессимиста.

Я втянул забившую нос мокроту и постарался, чтобы голос не дрожал:

– Отвали! Дашь ты мне хоть посрать спокойно или нет?

Такого он от меня не ожидал.

– Да на здоровье! Спичку сжечь не забудь, когда закончишь. Не хочу упасть тут в обморок от запаха.

Глава 12

Февраль, март, апрель: перевернулись еще три страницы календаря Пессимиста с развеселыми паттайскими девчонками. Они тянулись так летаргически, чудовищно медленно, что даже лощеные тайские кошечки, казалось, устали от процесса и с облегчением вздыхали, когда приходила очередь следующей.

Еще девяносто дней долой с моего контракта. Тысяча четыреста сорок часов – так это выглядит весомее. Большую часть времени веки у меня были полуопущены, словно я наглотался транквилизаторов, а голова казалась бесплодной пустыней с непременным перекати-полем, упрыгивающим прочь. За десять месяцев в Банке я научился выполнять офисные обязанности аналитика без малейшего умственного напряжения – расчеты, модели сделок, копирование и брошюрование – и почти свыкся с дополнительной унизительной должностью мальчика для битья Британского Чокнутого. Приближающийся финиш меня чуть приободрил; теперь в голове нередко рождались нескромные фантазии об увольнении – с разными вкусами: «элегантное исчезновение» – как-нибудь вечером задержаться дольше всех, собрать вещи и оставить карту-пропуск на столе Волокиты; более заманчивый «ядерный взрыв» – выбежать в холл, угрожающе размахивая степлером, чтобы Полностью Некомпетентная Секретарша спряталась под стол, и разбить максимальное количество мониторов и факсовых аппаратов в процессе триумфального подконвойного шествия к лифтам; наконец, «размышления о бесконечности или отсутствии таковой», другими словами, прыжок из окна или под поезд метро. Чересчур выспренно, не спорю, но я начал понимать самоубийц, решивших – все, с меня хватит, и умывших руки от мерзостей нашего мрачного, беспросветного мира.

Кстати, об увольнениях: Юный Почтальон ушел, отработав положенные две недели. К этому времени все немного утряслось, и я обменялся с ним сдержанным рукопожатием над поздней чашкой кофе, хотя оба чувствовали, что это скорее формальность, чем проявление дружеской приязни. Вскоре он переехал в Чикаго и начал новую жизнь в качестве бренд-менеджера – компания как раз запускала в продажу «Свиффер»^[44] с двойной насадкой. Через непродолжительное время Юного Почтальона и Клайда заменили два Инструмента: Инструмент № 1 – копия Стара, но с невыносимо тяжелым запахом изо рта, Инструмент № 2 – тоже копия Стара, но с угревой сыпью в на редкость тяжелой форме.

Инструмент № 2 смотрел через мое плечо на монитор, а я показывал, как правильно вводить VLOOKUP^[45] в «Экселе». Роль экселевского гуру и непревзойденного знатока электронных таблиц досталась мне в связи с тем, что Стар свалился с воспалением легких и врачи категорически запретили ему работать хотя бы до конца недели, а Пессимист смылся пораньше – мириться с подругой после очередной крупной ссоры.

Сейчас восемь вечера, Инструменту № 2 предстоит пахать еще полных двенадцать часов, но, несмотря на неизбежность всенощного бдения за компом, он усердно записывает, что я говорю, не щадя ослепительно белых манжет крахмальной рубашки, изредка поправляя галстук, завязанный виндзорским узлом. Классический ансамбль новичка. Меня подмывало открыть Инструменту № 2 глаза на то, что подобные мелкие ухищрения на руководство не действуют, но я решил этого не делать. К некоторым открытиям аналитик должен прийти самостоятельно, да и тщетность усилий лучше переваривать в одиночестве.

Когда Инструмент № 2 закончил литанию^[46] вопросов, я потянулся за пальто.

У Инструмента № 2 вырвалось испуганное:

– Ой, куда же вы уходите?

– Выйду ненадолго.

Инструмент № 2 не смог это пережить: его взгляд панически заметался по кабинету.

– Но как же, мне же нужно сделать все эти расчеты к завтрашнему утру! Ведь Британский Чокнутый сказал, что расчеты потребуются ему с самого утра, и если у меня, ну, возникнут вопросы…

Интересно, я тоже был таким чмо, когда начинал здесь работать? Оглядываясь назад, признаю – пожалуй, даже худшим.

– Успокойся, – сказал я как можно спокойнее и увереннее. – Продолжай вводить данные, я через несколько часов вернусь и все проверю.

– Но, но… – задохнулся Инструмент № 2.

Жестоко было вот так его оставлять, но я уже на двадцать минут опаздывал на встречу с родственниками, а ехать предстояло через полгорода.

– Сделай что сможешь. Если возникнут вопросы, обращайся к Блудному Сыну. В конце концов, он теперь вице-президент.

– Но он… э-э-э… его же никогда не бывает…

Я надел пальто и вышел.

«Дом императорского дракона», большой ресторан в самом чреве Чайнатауна, постепенно пришел в упадок после четырех десятков лет существования: с потолка свешивались безвкусно-яркие бумажные фонарики, посетителям улыбались пластиковые пузатые Будды, расставленные вдоль стен, а возле входа красовался маленький пруд с тщедушными золотыми рыбками, которые едва шевелились в зеленой воде, словно словившие кайф или пьяные. Фирменное блюдо – жареный рис под названием «Семь сокровищ», – жалким комком лежавшее на тарелке, выглядело не более презентабельно, чем обстановка. Два сокровища я идентифицировал – волокна куриного жира и полужидкая морковь, но пришлось бы заказывать настоящее исследование, чтобы назвать пять других. В любом случае в «Дракон» каждые два месяца мы ходим не из-за еды: здесь впервые встретились мои в ту пору двадцатилетние родители, амур пустил стрелу прямо по-над тарелкой с жирным вон-тоном^[47], и с тех пор сие культовое место связано у предков с ностальгией по невозвратным временам.

Хотя «Дракон» оказался почти пуст, нас почему-то усадили рядом с шумной семейкой из разряда тех, что заставляют всерьез задуматься, стоит ли вообще обзаводиться потомством. Лепечущий младенец справа от меня, пожалуй, был лучшим из их выводка – он всего лишь расковырял фаршированное яйцо и вылил на скатерть сливовый соус, пока родители ругали двух отпрысков, сидевших напротив.

Я помешивал студенистый «горячий и кислый суп», морщась от начинающейся мигрени. Как только родители умудряются любить эту дыру и упоенно смотреть друг на друга, словно глупые втюрившиеся подростки? Наконец мама оторвалась от игры в гляделки и смущенно мне улыбнулась:

– Ты пойдешь на спектакль Анни в среду вечером? Мы уже купили на тебя билет.

Я поднял глаза от супа.

– А? Знаете, я никогда не планирую культпоходов во время рабочей недели.

Мама пожала плечами:

– Не понимаю, почему нельзя сказать в Банке, что ты уходишь на несколько часов. Ведь речь идет об Анни!

Анни – внучка моей троюродной тетки. Никак не возьму в толк, с какой целью мама это делает. Всякий раз, когда мы собираемся вместе, меня тянут то на пьесу, то обмывать чей-нибудь диплом, то навещать малолетнего родственника, порезвившегося в детском игровом комплексе и загремевшего в больницу со сломанной ногой. Неужели трудно смириться с очевидным – с понедельника до четверга я никуда не могу пойти, да и большинство уик-эндов под вопросом! Почему мама не хочет быть бастионом надежной поддержки, которая мне сейчас так нужна! Почему бы ей не окутать меня материнским теплом и не сунуть обратно в матку? Кроме шуток, я прошу родить меня обратно. Ничто не обеспокоит меня в мягком розовом коконе, кроме журчания телесных соков и приглушенного умиленного воркования родственников.

– Ты прекрасно знаешь почему. Нечего и спрашивать, – ввернул папа, шумно втягивая жареную лапшу чау-мейн. – Начальству он не прекословит. Никогда не пробовал и никогда не будет.

– Что ты хочешь этим сказать, черт побери?

Родители обменялись многозначительными взглядами.

– И вы туда же?

Девочка за соседним столом взвыла, когда братец принялся колотить ее по голове бутылкой соевого соуса «Киккоман».

– Значит, вы считаете меня бесхребетным?

– Что тебе сказать? – нахмурился отец. – Доказательства налицо.

– Но я же сижу здесь сейчас?

– А когда мы в последний раз тебя видели? Три недели назад?

– Пять недель, – поправила мама, ткнув ложкой в мою сторону. – Два часа в среду вечером – неужели мир от этого рухнет?

– Вижу, вы считаете, будто мне ничего не стоит отлучиться с работы, но все не так просто…

Отец насмешливо закивал:

– Боже упаси, чтобы ты отсутствовал за компьютером целых два часа. Армагеддон наступит! Рыночная экономика рухнет! Все разорятся! Валовой внутренний продукт исчезнет!

– Меньше дураков будут выбрасывать по пять баксов за чашку латте в «Старбаксе», – фыркнула мать.

Я ушам своим не верил. Вечером в понедельник сижу в ресторане, трачу ценнейшее время, предназначенное для натаскивания Инструментов, а надо мной издеваются и высмеивают за то, о чем мечтает любой родитель: чтобы чадо засучило рукава, устроилось на работу и перешло на самообеспечение. Вместо сочувствия, которого я жажду всем сердцем (о, эта сладкая, сладкая жалость), я получаю ничем не заслуженное презрение?!

Справа послышался оглушительный фаянсовый взрыв: мальчишка спихнул со стола тарелку с уткой му-шу. Младенец засмеялся и захлопал в ладоши, горе-родители сорвались со стульев. От поднявшейся суматохи моя головная боль достигла апогея, и, не имея сил дольше терпеть этот бардак, я рявкнул на весь зал:

– А не заткнуться ли вам всем, да побыстрее?

Получилось громче, чем я хотел. Значительно громче. Все замерли: родители за соседним столом, мои родители, официанты в дурацких широких поясах-шарфах и пиратских жилетках и младенец с соплей, висевшей из одной ноздри.

Все ожили, когда глава семейки Адамсов сжал кулаки:

– А ну, повтори!

– Он не хотел никого обидеть, – сказала моя мать с извиняющейся улыбкой и покрутила пальцем у виска. – Болезнь де ла Туретта, знаете ли.

– Спасибо, – буркнул я.

К нам тут же подсеменил китаец в белом смокинге – должно быть, один из тех, кто готовил рис неисчислимых сокровищ, и быстро заговорил:

– Не нужно проблем. Не нужно проблем. Пожалуйста, уходите!

Нас даже проводили до выхода, мимо пруда с обдолбанными рыбами. На улице я удивился, когда успела наступить весна – погода была слишком теплой для моей зимней куртки. Неловкое молчание нарушил отец, ошеломленно покачав головой:

– Двадцать три года, и так разговаривает с незнакомыми людьми! О чем ты думал, Бога ради?

У меня громко заурчало в животе. Не то чтобы от стыда, скорее, от обиды на бесславное окончание драгоценного часа свободы вне Банка, хотя не исключаю, что всему виной жареный рис.

– Ну, погорячился. Последние месяцы на работе сумасшедший дом…

– Опять работа, – поморщился отец, доставая из кармана сигару. – Ничего, кроме работы.

Прикурив, он продолжил:

– Ты слишком молод для жизни канцелярской крысы. Тебе нужно ходить по клубам, ресторанам, чаще развлекаться. Танцуй, пока молодой, понимаешь? Вот женишься – и захочешь поразвлечься, да не до того будет.

– Я знаю.

Мы подошли к машине родителей. Мама коротко поцеловала меня в щеку.

– Так ты придешь на спектакль?

– Я постараюсь, но там будет видно…

Садясь на пассажирское сиденье, мама нахмурилась:

– Знаешь что, не беспокойся. Дядя Боб говорил, что хочет пойти. Я передам ему твой билет.

– Мне просто нужно еще раз проверить…

Но она уже захлопнула дверцу машины и, нахмурившись, смотрела на меня из-за стекла.

Меня вызвали в кабинет Британского Чокнутого. Как всегда раздраженный, начальник помахал экселевской распечаткой.

– Это вы сводили расчеты?

– Да, – кивнул я. – Вместе с новыми сотрудниками.

– Ну что ж, отвратительно, – скривился он. – Я просмотрел навскидку и за десять секунд нашел массу несоответствий.

Нет, это уже какой-то «День сурка». Каждое утро начинается с нудного разговора об одном и том же. Я стою перед столом начальника, он отчитывает меня за мелкие недочеты, а я покорно обещаю исправиться на будущее.

– Смотрите, здесь эта цифра уменьшилась на две десятых, а здесь – на три! Такая халтура не пойдет.

Он пронзительно смотрел на меня через толстые линзы очков. Волосы на шее все еще вставали дыбом от его взгляда, но это была чисто физиологическая реакция: я успел слишком хорошо узнать Британского Чокнутого, чтобы ощущать прежнее отчаяние, и привычно произнес то, что босс ожидал услышать:

– Не понимаю, как я это пропустил. Виноват, обещаю больше не допускать ничего подобного.

Наши взгляды встретились, и мы одновременно вздохнули, словно близнецы Боббси^[48]. Момент единства душ. И сразу отвели глаза с взаимной неловкостью.

Босс кашлянул и сказал:

– Переделаете и через десять минут положите мне на стол.

– Конечно.

Он свел брови при мысли о неминуемом разочаровании – с меня станется принести расчеты пятью минутами позже назначенного срока.

– Вам все ясно?

– Да, все.

– Очень хорошо.

От: ЛулуХейфеншлифен@theBank.com

Кому: Всем сотрудникам

Напоминаю, в субботу Самая Холодная Рыба в Пруду приглашает всех на барбекю и партию в пул. Время: с часа дня до заката. Рекомендуемая форма одежды: свободная. Не стесняйтесь приводить с собой друга или подружку и не забудьте шорты! Схема проезда прилагается.

– Ты снова придешь с той азиатской шлюшкой, поросеночек? Ох и темперамент у нее, прости Господи… Ну ничего, мы не подпустим ее к бару с крепкими напитками.

– Нет, Лулу, я ее не приведу.

– Как это – не приведешь? – возмутилась Лулу.

– По-моему, одного раза хватит.

Сегодня Лулу Хейфеншлифен завернулась в белую простыню, дополнив наряд золотистыми шлепанцами и огромными серьгами-кольцами, немилосердно оттягивавшими мочки ушей.

Пессимист вернулся из копировальной и пришел в ужас.

– Лулу, что ты нацепила? В «Фалун гонг»^[49] записалась, что ли?

– Майн готт, ты никогда не видел тоги?

Пессимист недоверчиво приподнял бровь:

– Лулу, ты ходишь в тоге в финансовом учреждении?

– А что? – погрозила она пальцем. – Уверяю вас, поросятки, древние римляне отлично разбирались в том, что нужно носить.

– Еще они знали толк в разнузданных оргиях, – фыркнул Пессимист.

– Не будь пошлым, цыпленочек!

– Не веришь – не надо. Это исторический факт.

– М-м-м-м-м, – промурлыкала Женщина с Шарфом, когда я легонько провел пальцем по ее красиво очерченной скуле.

Было далеко за полночь, я только что пришел – такая практика сложилась у нас за несколько месяцев: если ее соседка была в отъезде, я заходил после работы или она приезжала ко мне. Начинали мы с короткого разговора:

– Ну что, как работа?

– Нормально, а у тебя?

– Ничего нового.

– Отсутствие новостей – хорошие новости.

– Да уж…

Затем вплотную занимались друг другом и засыпали. В шесть часов звонил будильник, один из нас сонно обещал встать и приготовить завтрак, но обоюдная любовь к кнопке будильника приводила к тому, что ближе к полвосьмому мы судорожно собирались и вылетали из дома.

Если поразмышлять, девяносто пять процентов нашего романа проходило в тумане одуряющей усталости. Не подумайте, что я жалуюсь и все такое.

– Куда ты смотришь? – зевнула она.

Я засмотрелся на ее профиль: мягкие линии лица контрастировали с резко очерченным волевым подбородком, длинные ресницы были густыми, как кисти для рисования.

– На тебя.

И нагнулся поцеловать ее веки. Мысль, что все это закончится через четыре, нет, пять месяцев, сводила с ума. Я слушал ее тихое дыхание, ровное, как метроном, когда она прошептала:

– Сегодня мне пришло уведомление о зачислении из Беркли.

Тесно прижавшись к Женщине с Шарфом, повторяя изгибы ее тела, я провел носом по ее шее сзади.

– Ну что ж, прекрасно! А разве ты хотела не в Колумбийский?

– Нет, в Беркли.

Она немного отстранилась. Я подвинулся ближе и погладил плечо, но она каменно напряглась от моего прикосновения. Черт знает что.

– Что происходит? Ты же должна прыгать от восторга!

Она перевернулась на другой бок, ко мне лицом, и положила руку под голову.

– Тебе что, все равно?

– Ты о чем?

Она закрыла глаза и сказала:

– В сентябре, уже в сентябре, я буду учиться на другом конце страны. Осталось пять месяцев. Это что, не важно?

Она уткнулась лицом в согнутую руку – волосы рассыпались по простыне черным шелком. Я подтянулся и сел, опираясь спиной на изголовье.

– Важно, конечно. Но я узнал об этом несколько месяцев назад, так что для меня это не сюрприз.

Она молчала, не поднимая головы. Ну что за фигня, я опять все испортил.

– Признаю, мне это не особенно нравится, но разве у меня есть выбор, кроме как принять твое решение? Ты нашла свою дорогу в жизни, сама сказала.

Она подняла голову и простонала:

– Но это же в Калифорнии!

– Да, не самая идеальная расстановка, – промямлил я, – но мы всегда сможем устроить свидание где-нибудь на полпути.

– С твоим-то графиком? Не смеши меня.

Я что-то начал уставать от наездов – что вообще происходит? Сначала родители взбрыкивают, поскольку мой рабочий график не стыкуется с каким-то дурацким спектаклем, теперь этот вздор. Сама решила со мной расстаться – я же ничего дурного не делал! Женщина с Шарфом продолжала:

– Да, я не совсем честна, но просто… не хочу, чтобы все произошло так быстро, понимаешь?

Она протянула руку и погладила мое колено, рисуя на коже круги кончиками пальцев.

– Не знаю, понял ли ты, все так странно, я пытаюсь сдерживаться последние месяцы, потому что аспирантура на носу, а ты останешься здесь на своей каторге, но ты мне очень небезразличен. Представь, что ты заглядываешь в будущее, когда жизнь уже устроена, прекрасный дом, большая семья, ну все, о чем мечтаешь… А потом возвращаешься в настоящее, в душе по-прежнему видишь те картинки, но, как нарочно, сталкиваешься с массой мелких препятствий, и чудесное видение исчезает…

Ну зачем она все это мне говорит? Мой голос дрогнул, выдавая охватившие меня чувства:

– Иногда с этим ничего нельзя поделать, правда? Так уж жизнь устроена.

Женщина с Шарфом покусывала нижнюю губу:

– Тогда почему тебе просто не…

Она вздохнула и закрыла глаза.

– Нет, этого я у тебя не попрошу.

И накрыла лицо простыней. Недосказанное клубилось в темноте, не давая заснуть.

Через несколько месяцев в первый раз сорвался один из Инструментов. Это случилось при возвращении из Самого Унылого «Донатса» в Городе, когда Инструмент № 2 споткнулся и выплеснул кофе на рубашку.

– Бли-и-и-ин! – заорал он, уронил пакет с пончиками и в панике принялся отчищать пятно.

– Расслабься, приятель, всего-то несколько капель, – сказал я.

Реакция Инструмента № 2 показалась мне неадекватной: кофе был чуть теплый, парень ни в коем случае не мог обвариться, в конце дня начальство давно разошлось по домам, и никто ничего не заметит. Я спокойно шел к Банку, но остановился, почувствовав, что иду один. Обернувшись, я увидел, что Инструмент № 2 застыл на месте и отрешенно разглядывает пятно на рубашке. Пришлось вернуться.

– Слушай, это обычный кофе. Пятно отойдет без проблем. Если очень беспокоишься, отдай в химчистку, и все дела.

Инструмент № 2 печально покачал головой:

– Лучше уже не будет, правда?

Через секунду до меня дошло, что он говорит не о рубашке. Из глаз Инструмента сочилась безбрежная подавленность и опустошенность, и я понял, что нужно срочно измыслить нечто ободряющее.