Текст книги "Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока"

Автор книги: Дэшилл Хэммет

Соавторы: Корнелл Вулрич,Чарльз Финни,Рон Гуларт,Эдмунд Криспин,Флора Флетчер,Уорнер Лоу,Джеффри Буш,Дарси Линдон Чампьон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Мне захотелось быть одним из них. Откуда-то из глубины души поднялось отчаянное желание оказаться там – на этом пляже, после завтрака, с этими людьми солнечным утром, – и я едва смог подавить его. Я посмотрел на человека за стойкой и с трудом улыбнулся.

– Это очень… любопытно.

– Да. – Он улыбнулся мне в ответ, потом недоверчиво покачал головой. – Некоторые из наших клиентов приходили в такой восторг, что буквально не могли больше говорить ни о чем другом. – Он засмеялся. – Начинали расспрашивать о ценах, о подробностях, обо всем на свете.

Я кивнул, показывая, что понимаю этих клиентов и согласен с ними.

– И, наверное, вдобавок к этому вы сочинили целую историю? – Я глянул на проспект, который держал в руках.

– О да. Что вы хотели бы узнать?

– Эти люди, – осторожно сказал я и дотронулся до иллюстрации с компанией на пляже. – Чем они занимаются?

– Работают, как и все. – Он достал из кармана трубку. – Живут и делают то, что им по душе. Кое-кто учится. Согласно тому, что мы придумали, – добавил он и улыбнулся, – там имеется замечательная библиотека. Одни из тамошних жителей фермеры, другие писатели, третьи заняты каким-нибудь ремеслом. У большинства есть дети, ну и… словом, они делают то, что им по-настоящему нравится.

– А если такого занятия вовсе нет?

Он покачал головой.

– Оно есть для каждого – то, что ему нравится по-настоящему. Просто здесь редко хватает времени на успешные поиски. – Он вынул кисет с табаком и, облокотившись на стойку, стал набивать трубку – его глаза вровень с моими, – серьезно глядя на меня. – Жизнь там простая и честная. Она немного похожа на жизнь первых поселенцев в этой стране, но без непосильного труда, от которого умирали молодыми. Там есть электричество. Есть стиральные машины, пылесосы, водопровод, современные душевые и современная медицина, очень хорошего уровня. Но нет радио, телевидения, телефонов и автомобилей. Расстояния там невелики, и люди живут и трудятся в небольших коммунах. Они сами обеспечивают себя почти всем необходимым. Каждый мужчина сам строит себе дом, а соседи ему помогают. Все сами выбирают себе развлечения, и их вполне хватает, но нет развлечений платных – ничего такого, что требовало бы покупки билетов. Они танцуют, играют в карты, женятся, крестят детей, отмечают дни рождения и устраивают праздники урожая. Там есть плавание и другие виды спорта. Есть дружеские беседы – долгие, с шутками и смехом. Люди часто ходят друг к другу в гости и едят за одним столом, и ни у кого не пропадает даром ни одного дня. Там нет никакого давления – ни экономического, ни социального, – и жизнь таит в себе мало угроз. Всех мужчин, женщин и ребят можно назвать счастливыми. – Он помедлил и улыбнулся. – Разумеется, я цитирую текст нашей шуточной брошюрки, – он кивнул на проспект.

– Разумеется, – пробормотал я и снова посмотрел в проспект, перевернув страницу.

«Дома в Колонии» – гласил новый заголовок; и действительно, на десятке иллюстраций были показаны изнутри те самые хижины, которые я видел на первой картинке, или очень на них похожие. Здесь были гостиные, кухни, кабинеты, внутренние дворики. Многие дома казались обставленными в раннеамериканском стиле, только это выглядело… натурально, что ли, как будто все эти кресла-качалки, шкафы и ковры были изготовлены самими жильцами, которые делали их неторопливо и с любовью. Кое-где обстановка была более современной; в интерьере одной из комнат ощущался явный восточный колорит.

Но все они обладали одной общей чертой, которая бросалась в глаза: рассматривая эти комнаты, вы понимали, что они являются домом,настоящим домом для тех, кто в них живет. На стене одной из гостиных, над камином, висело вышитое от руки изречение: «Нет ничего милее родного очага». И эта фраза не казалась шуткой, не выглядела неуместной или выуженной из далекого прошлого. Эти слова были реальными, они просто отражали действительный факт и истинное чувство.

– Кто вы? – Я оторвал взгляд от проспекта и посмотрел в глаза человеку за стойкой.

Он зажег спичку и не торопясь раскурил трубку, искоса посматривая на меня.

– Там написано, – сказал он наконец. – На последней странице. Мы – я имею в виду народ Верны, ее коренных жителей – такие же люди, как и вы. Так же, как и на вашей планете, на Верне много воздуха, солнца, земли и воды. И климат похожий. Поэтому и жизнь возникла там примерно так же, как здесь, только раньше; поэтому и мы похожи на вас. Есть небольшие анатомические отличия, но ничего существенного. Мы с удовольствием читаем ваших писателей: Джеймса Тербера, Джона Клейтона, Рабле, Аллена Марпла, Хемингуэя, Гриммов, Марка Твена, Алана Нельсона. Нам нравится ваш шоколад – у нас его нет – и многое из вашей музыки. Вам тоже понравилось бы многое из того, что есть у нас. Однако наш образ мыслей, а также главные цели и направления нашего исторического развития совсем не похожи на ваши. – Он улыбнулся и выпустил клуб дыма. – Ничего себе сказочка, а?

– Да уж конечно, – я знал, что это прозвучало резковато, но не сделал паузы, чтобы смягчить свои слова улыбкой; я не мог остановиться. – А где она, эта Верна?

– За много световых лет отсюда, если мерить по-вашему.

Меня вдруг охватило непонятное раздражение.

– Далековато. Стало быть, нелегко туда добраться?

Он поглядел на меня; затем повернулся к ближайшему окну.

– Подойдите сюда, – сказал он, и я обошел стойку, чтобы встать рядом с ним. – Вон там, слева, – он положил руку мне на плечо и показал в окно черенком трубки, – есть два жилых дома, выстроенных, так сказать, спиной к спине. Двери одного из них выходят на Пятую авеню, двери другого – на Шестую. Видите? В середине вон того квартала; отсюда как раз видны их крыши.

Я кивнул, и он продолжал:

– На пятнадцатом этаже одного из этих зданий живет супружеская пара. Их гостиная вплотную примыкает к задней стене дома. У них есть друзья на пятнадцатом этаже другого здания, чья гостиная примыкает вплотную к задней стене ихдома. Иначе говоря, эти семьи живут в двух шагах друг от друга, поскольку задние стены этих домов практически соприкасаются. – Он улыбнулся. – Но когда Робинсоны хотят навестить Брейденов, они направляются из гостиной к своей входной двери. Потом идут по длинному коридору к лифтам. Спускаются на четырнадцать этажей; потом, на улице, им приходится шагать до следующего квартала. А кварталы в этом районе большие; в плохую погоду Робинсоны даже берут такси. Они входят в другое здание, минуют вестибюль, поднимаются на четырнадцать этажей вверх, оставляют за собой коридор, звонят в звонок и наконец оказываются в гостиной своих друзей – то есть в двух шагах от своей собственной.

Седовласый снова повернулся к стойке, и я занял свое прежнее место перед ней.

– Поверьте мне на слово, – добавил он, – что способ, каким путешествуют Робинсоны, сродни космическим путешествиям, то есть обычному физическому преодолению огромных расстояний. – Он пожал плечами. – Но если бы им удалось проникнуть сквозь полуметровую стену, не причинив вреда ни себе, ни этой стене… Именно так мы и перемещаемся. Мы не пересекаем пространство; мы попросту избегаем его. – Он улыбнулся. – Одна нога здесь, а другая уже на Верне.

– И они попали туда так же? – тихо спросил я. – Те люди на картинке. Вы взяли их туда. – Он кивнул, и я спросил: – Почему?

Он снова пожал плечами.

– Если вы видите, что дом вашего соседа горит, разве вы не попытаетесь спасти людей? По крайней мере, тех, кого сможете?

– Да.

– Вот вам и ответ.

– Вы считаете, наше дело совсем дрянь – я имею в виду эту планету?

– А вы как считаете?

Я подумал о заголовках в утренней газете – в той, которую читал сегодня, и в тех, которые выходят каждое утро.

– Хорошего мало.

Он только кивнул и сказал:

– Мы не можем взять вас всех, не можем даже взять многих. Так что приходится отбирать.

– И давно вы этим занимаетесь?

– Давно. – Он улыбнулся. – Один из нас входил в правительство Линкольна. Но раньше мы были просто наблюдателями и лишь перед Первой мировой войной ясно поняли, куда все катится. Наше первое агентство было открыто в Мехико в тысяча девятьсот тринадцатом. Теперь у нас есть филиалы во всех крупных городах.

– Тысяча девятьсот тринадцатый, – пробормотал я, и что-то забрезжило у меня в памяти. – Мехико. Послушайте! Неужели…

– Да. – Он улыбнулся, угадав мой вопрос. – Амброз Бирс присоединился к нам в том самом году или годом позже. Он дожил до тысяча девятьсот тридцать первого и умер очень старым человеком, успев написать еще четыре книги – они у нас есть. – Он перелистнул страницу в проспекте и показал на одну из хижин на первой большой иллюстрации. – Вот это был его дом.

– А как насчет судьи Кратера?

– Кратера?

– Еще одно знаменитое исчезновение; он был судьей Нью-Йорка и бесследно пропал лет двадцать назад.

– Не знаю. Кажется, пару десятков лет назад мы действительно взяли какого-то судью из Нью-Йорка, но вот имени его я не помню.

Я наклонился над стойкой, приблизив свое лицо почти вплотную к его лицу, и кивнул.

– Мне нравится ваша выдумка, – сказал я. – Все это просто замечательно. – И очень тихо добавил: – А когда это перестанет быть выдумкой?

Несколько мгновений он изучал меня, потом ответил:

– Сейчас. Если хотите.

Вам придется решать на месте,предупредил меня тот пожилой собеседник из бара на Лексингтон-авеню, потому что другого шанса у вас не будет. Я знаю; я уже пробовал.И я стоял, задумавшись: были люди, которых мне не хотелось бы оставлять навсегда, и девушка, с которой я недавно познакомился, да и вообще, в этом мире я родился. Потом я подумал, как выйду из этой комнаты и снова отправлюсь на работу, а оттуда, вечером, домой. И наконец мои мысли вернулись к зеленой долине на иллюстрации и к маленькому песчаному пляжу на утреннем солнце.

– Я готов, – прошептал я, – если вы меня берете.

Он пристально поглядел на меня.

– Не ошибитесь, – резко сказал он. – Подумайте. Мы не хотим, чтобы кому-нибудь было там плохо, так что если у вас есть даже малейшие сомнения, мы предпочли бы…

– Я подумал, – сказал я.

После паузы седовласый выдвинул ящик под стойкой и достал оттуда маленький прямоугольник из желтого картона. По одной его стороне шла наискось светло-зеленая полоса; там же имелся какой-то текст. Это было похоже на железнодорожный билет куда-нибудь в Уайт-Плейнс. Я прочел: «Действителен при наличии даты. Пункт назначения – Верна (только в один конец). Передаче другому лицу не подлежит».

– Сколько с меня? – сказал я и полез за бумажником, гадая, заставят ли меня платить.

Он глянул на мою руку в кармане.

– Все, что у вас есть. Включая мелочь. – Он улыбнулся. – Вам это больше не понадобится, а мы употребим ваши деньги на расходы здесь. Счета за услуги, аренда и прочее.

– У меня мало денег.

– Это неважно. – Он извлек из-под стойки тяжелую машинку вроде тех, какие еще встречаются в железнодорожных кассах. – Однажды мы продали билет за три тысячи семьсот долларов. А другой, точно такой же, за шесть центов. – Он сунул билет в машинку, нажал рычаг, затем протянул билет мне. Теперь на его обороте стоял свежеотпечатанный фиолетовый прямоугольник, в котором, кроме даты, было написано: «Действителен в течение дня». Я положил на стойку две банкноты по пять долларов, один доллар и семнадцать центов. – Идите с этим билетом на станцию «Акме», – сказал седовласый и, опершись на стойку, начал объяснять мне, как туда попасть.

Станция «Акме» – это всего лишь крохотное помещеньице; возможно, вы видели ее на одной из узких улочек к западу от Бродвея. На ее окне не слишком четко написано: «Акме». Ее стены и потолок обиты листовым железом, покрытым несколькими слоями краски, как иногда бывает в старых зданиях. Обстановка здесь самая простая: обшарпанная деревянная стойка да несколько металлических стульев с сиденьями из искусственной кожи. В этом районе множество похожих контор: маленькие билетные кассы, диспетчерские автобусных маршрутов, агентства по найму. Если вы живете в Нью-Йорке, вы наверняка проходили по этой улице, но мимо станции «Акме» можно пройти тысячу раз и все же не заметить ее.

Придя туда, я увидел за стойкой человека без пиджака, с сигарой в зубах; он возился с какими-то бумагами. На стульях молча сидели четверо или пятеро посетителей. Когда я переступил порог, человек за стойкой поднял глаза на мое лицо, затем перевел их на мою руку; я показал ему билет, и он кивком пригласил меня сесть на последний незанятый стул.

Рядом со мной, сложив руки на сумочке, сидела девушка. Она была довольно симпатичная; мне почему-то подумалось, что она работает стенографисткой. Место напротив занимал молодой негр в рабочей одежде; его жена, сидящая рядом с ним, держала на коленях маленькую дочурку. Еще там был мужчина лет пятидесяти; отвернувшись от всех остальных, он смотрел в окно, на бредущих под дождем прохожих. Я обратил внимание на его дорогой костюм и шляпу; этого человека можно было принять за вице-президента крупного банка, и я попытался угадать, во сколько обошелся ему билет на Верну.

Прошло, должно быть, минут двадцать; агент за стойкой все еще изучал свои бумаги. Затем ко входу снаружи подкатил маленький помятый автобус, и я услышал, как заскрежетал его ручной тормоз. Автобус был совсем дряхлый – наверное, он сменил уже трех или четырех хозяев. Его выкрасили в красный и белый цвет прямо поверх старой краски; его крылья были бугристыми от бесчисленных выправлений, узор на покрышках почти совсем стерся. На его боку было написано красными буквами «Акме», за рулем сидел шофер в кожаной куртке и потертой кепке вроде тех, какие носят таксисты. По городу разъезжают сотни подобных автобусов с молчаливыми, усталыми водителями; никто не знает, откуда они едут и куда направляются.

Чтобы одолеть пробки и достичь южной окраины Манхэттена, маленькому автобусу потребовалось почти два часа, и все это время мы сидели тихо, погрузившись в собственные мысли и глядя в залитые дождем окна; девочка-негритянка спала. Сквозь покрытое каплями стекло я наблюдал за толпами промокших людей на остановках, смотрел, как они яростно барабанят в двери набитых до отказа автобусов, и видел напряженные, сердитые лица шоферов. На Четырнадцатой улице я заметил, как несущееся по дороге такси окатило грязной водой человека на тротуаре и его губы беззвучно искривились в проклятии. Когда наш автобус останавливался на красный свет, улицу перед нами запруживал живой поток: люди перебирались на другую сторону, обходя затормозившие машины. Я видел сотни лиц, и ни на одном из них не было улыбки.

Я задремал; потом мы очутились на блестящем черном шоссе, где-то на Лонг-Айленде, я снова заснул и проснулся уже в темноте от тряски: мы съехали с шоссе на ухабистую проселочную дорогу, и я мельком увидел впереди какую-то ферму с темными окнами. Потом автобус сбавил скорость, дернулся один раз и остановился. Опять скрежетнул ручной тормоз, и двигатель умолк; мы стояли перед большим строением, похожим на амбар.

Это и впрямь оказался амбар: водитель подошел к нему, с лязгом отодвинул в сторону тяжелую деревянную дверь на железных колесиках и придержал ее, пока мы проходили внутрь. Потом он отпустил ее, войдя вслед за нами, и дверь скользнула на место под собственной тяжестью. Воздух здесь был затхлый, сырой, стены неоштукатурены, пахло коровьим навозом; на убитом земляном полу стояла только некрашеная сосновая скамья, и водитель указал на нее лучом своего фонарика. «Садитесь, пожалуйста, – спокойно сказал он. – Приготовьте билеты». Затем он прошел вдоль нас, компостируя каждый билет, и я заметил в мечущемся свете фонарика, что пол под нашими ногами усыпан мелкими картонными кружочками, похожими на желтое конфетти, – очевидно, это были следы, оставленные прежними пассажирами. Потом водитель опять вернулся к двери, приоткрыл ее ровно настолько, чтобы протиснуться наружу, и мы на мгновение увидели его силуэт на фоне ночного неба. «Счастливо, – сказал он, – ждите здесь». Он отпустил дверь; она закрылась, отрезав от нас луч его фонарика, и вскоре мы услышали, как наш провожатый завел мотор и на малой скорости поехал прочь.

Теперь в амбаре царила тишина – слышно было только наше дыхание. Время шло, и через несколько минут я ощутил потребность перемолвиться словом с теми, кто сидит рядом. Но я не знал, что сказать, и почувствовал смущение и неловкость; я вдруг отчетливо осознал, что просто-напросто сижу в старом, заброшенном амбаре. Бежали секунды, и я беспокойно заерзал на месте; мне было холодно, и я чувствовал, что понемногу замерзаю. И вдруг я все понял – и мое лицо вспыхнуло от гнева и отчаянного стыда. Нас обманули! Воспользовались нашей доверчивостью, чтобы выманить у нас деньги с помощью своей нелепой басни, и оставили сидеть здесь, пока нам не надоест, пока мы, как и многие другие до нас, не придем в чувство и не отправимся искать дорогу домой. Теперь я досадовал на себя за свое легковерие, я просто не понимал, как все это могло случиться; и тогда я встал на ноги и пошел, спотыкаясь в темноте на неровном полу, смутно надеясь отыскать где-нибудь телефон и вызвать полицию. Большая амбарная дверь оказалась тяжелей, чем я думал, но я отодвинул ее, шагнул за порог и повернулся, чтобы позвать за собой остальных.

Вам, наверное, случалось обратить внимание на то, как много можно увидеть при короткой вспышке молнии – иногда в вашей памяти запечатлевается каждая деталь целой панорамы, и потом вы можете вспоминать и обдумывать увиденное во всех подробностях. Когда я повернулся к открытой двери, внутренность амбара вдруг озарилась. Во все широкие трещины на его стенах и потолке, во все его большие запыленные окна хлынул свет необычайно голубого, солнечного неба, и воздух, влившийся ко мне в легкие, когда я открыл рот, чтобы крикнуть, был слаще всего, что мне доводилось пробовать. Сквозь одно из пыльных окон амбара я мельком увидел поросший лесом склон, сбегающий в глубокую сказочную долину, а далеко внизу – крошечную реку, в которой отражалась небесная голубизна, и желтый кусочек залитого солнцем пляжа между двумя низкими крышами на берегу. Эта картина запечатлелась в моем сознании навеки; и тут тяжелая дверь скользнула на место, несмотря на мою отчаянную попытку удержать ее – мои ногти процарапали по влажному дереву, и я остался один в холодной дождливой ночи.

Чтобы снова открыть дверь, мне понадобилось секунды четыре-пять, не больше. Но я уже опоздал. В амбаре было темно и пусто. Здесь осталась лишь старая сосновая скамья да крошечная россыпь мелких картонных кружочков на полу, которые я увидел при свете зажженной спички. Но и раньше, пытаясь удержать дверь и царапая по ней ногтями, я уже понял, что внутри никого нет; и я знал, где они, – знал, что они идут, смеясь и ликуя, вниз по лесистому склону, к себе домой.

Я работаю в банке, но моя профессия мне не нравится; я езжу туда и обратно в подземке, ежедневно читаю газеты, знаю все новости. Я снимаю квартиру, и там, в ящике стола под стопкой носовых платков, лежит маленький прямоугольник из желтого картона. На нем написано: «Действителен при наличии даты, пункт назначения – Верна», а с другой стороны стоит число. Но этот день ушел далеко в прошлое, билет потерял силу – на нем рисунок из маленьких дырочек от компостера.

Конечно, я заходил в бюро путешествий «Акме» снова. В первый раз седоволосый хозяин подошел ко мне и положил передо мной две банкноты по пять долларов, один доллар и семнадцать центов мелочью. «Вы позабыли это на стойке, когда были у нас», – серьезно сказал он. Потом прямо посмотрел мне в глаза и твердо добавил: «Не знаю уж, почему». Потом пришли другие посетители, он повернулся к ним, и мне ничего не осталось, кроме как уйти.

Зайдите туда, как в обычное туристическое агентство, – вы обязательно отыщете его, они есть в любом городе! Задайте пару обычных вопросов – о поездке, которую вы планируете, об отпуске, о чем угодно. Потом намекните на Проспект, только не упоминайте о нем прямо. Дайте хозяину возможность оценить вас и сделать предложение самому. И если он его сделает, если вы им подходите,если вы способны поверить – тогда примите решение и крепко держитесь его! Потому что у вас никогда не будет другого шанса. Уж я-то знаю – я ведь пробовал. И снова пробовал. И снова.

Дэшил Хэммет
(Dashiel Hammet)
ОБГОРЕЛОЕ ЛИЦО
(Переводчик В. Голышев)

– Мы ждали их домой вчера, – закончил свой рассказ Альфред Банброк. – Но они не вернулись, и сегодня утром жена позвонила миссис Уолден. Миссис Уолден сказала, что их там не было… да их и не ждали там.

– Похоже на то, – заметил я, – что ваши дочери уехали по своей воле и пока не возвращаются по своей воле?

Банброк хмуро кивнул. Его упитанное лицо выглядело усталым и слегка обрюзгшим.

– Похоже, – согласился он. – Поэтому я и обратился за помощью к вашему агентству, а не к полиции.

– А раньше такие исчезновения случались?

– Нет. Если вы следите за журналами и газетами, вы, без сомнения, почувствовали, что нынешняя молодежь тяготеет к беспорядочной жизни. Мои дочери уезжают и приезжают когда им заблагорассудится. Должен сказать, мне не всегда известно, чем они занимаются, но где они, мы, как правило, знаем.

– Не представляете, что могло послужить причиной такого внезапного отъезда?

Он устало помотал головой.

– Какая-нибудь недавняя ссора?

– Нет… – Он тут же спохватился: – Да… но я не придал ей значения и даже не вспомнил бы о ней, если бы не ваш вопрос. Это было в четверг вечером, накануне их отъезда.

– А ссора из-за?..

– Из-за денег, разумеется. Никаких других разногласий у нас не бывает. Я выдаю дочерям достаточные средства – может быть, даже больше, чем следует. И строго не ограничиваю условленной суммой. Было несколько месяцев, когда они укладывались в нее. В четверг вечером они попросили такой добавки, какой двум девушкам и понадобиться не должно. Я сначала отказал, но в конце концов дал им деньги, хотя и несколько меньше. Не скажу, что мы поссорились в полном смысле слова, но отношения были не вполне дружелюбные.

– После этой размолвки они и сказали, что собираются на выходные к миссис Уолден, в Монтерей?

– Возможно. Затрудняюсь сказать. По-моему, я услышал об этом только на другое утро, но, может быть, жене они сказали раньше.

– И никаких других причин для бегства вы не знаете?

– Нет. И не думаю, что это связано с нашим спором из-за денег – вполне рядовым.

– А что думает их мать?

– Их мать умерла, – поправил меня Банброк. – Моя жена им мачеха. Она всего на два года старше Майры, старшей дочери. Она в таком же недоумении, как и я.

– Ваши дочери уживались с мачехой?

– Да! Да! Прекрасно уживались! Если в семье бывали разногласия, то обычно они втроем объединялись против меня.

– Ваши дочери уехали в пятницу к вечеру?

– В двенадцать дня или в начале первого. Они собирались ехать на машине.

– Автомобиля, конечно, так и нет?

– Естественно.

– Какой автомобиль?

– «Локомобиль», кабриолет. Черный.

– Можете дать мне его номер и номер мотора?

– Наверное.

Он повернулся в кресле к большому бюро, занимавшему четверть стены кабинета, порылся в ящике и через плечо сказал мне номера. Я записал их на обороте конверта.

– Передам в полицию, чтобы занесли в список угнанных машин, – сказал я. – Ваших дочерей упоминать при этом не обязательно. Хорошо, если полиция найдет машину. Это помогло бы нам найти ваших дочерей.

– Согласен – если можно обойтись без неприятной огласки. Как я сказал вам вначале, я хочу, чтобы об этом поменьше шумели, – покуда нет оснований думать, что девочкам причинен вред.

Я понимающе кивнул и встал.

– Я хочу поехать и поговорить с вашей женой. Она дома?

– Наверно, дома. Я позвоню ей, предупрежу о вашем приходе.

В большой белокаменной крепости на вершине холма в Си-Клиффе, откуда открывался вид и на залив, и на океан, я побеседовал с миссис Банброк. Это была высокая, темноволосая, склонная к полноте женщина лет двадцати двух, если не моложе.

Она не смогла сообщить мне ничего такого, о чем хотя бы не упомянул еемуж, но в деталях была точнее.

Я получил описание обеих девушек:

Майра – 20 лет; 1 м 73 см; 67 кг; живая, спортивная, с почти мужской повадкой; короткие каштановые волосы; карие глаза; ни смуглая, ни белокожая; лицо широкое, с большим подбородком и коротким носом; шрам над левым ухом, закрытый волосами; увлекается спортом и верховой ездой. Когда она уезжала, на ней было синее с зеленым шерстяное платье, маленькая синяя шляпка, черный котиковый жакет и черные туфли.

Рут – 18 лет; 1 м 63 см; 47 кг; глаза карие; короткие каштановые волосы; ни смуглая, ни белокожая; маленькое овальное лицо; тихая, застенчивая: привыкла полагаться на свою решительную сестру. Одета была в табачного цвета пальто с коричневым мехом, серое шелковое платье и коричневую широкополую шляпу.

Я получил по две фотографии каждой из девушек и еще один снимок Майры возле автомобиля. Я получил перечень вещей, взятых в дорогу, – обычные вещи, какие берут с собой, отправляясь в гости на выходные. И, что самое ценное, я обзавелся списком их друзей, родственников и знакомых – всех, кого знала миссис Банброк.

– До ссоры с мистером Банброком они не говорили о приглашении миссис Уолден? – спросил я, спрятав оба списка.

– По-моему, нет, – задумчиво ответила миссис Банброк. – Я вообще не связывала эти два события. Понимаете, это даже не ссора. В разговоре резкости не было – чтобы назвать его ссорой.

– Вы видели, как они уезжали?

– Конечно! Они уехали в пятницу, около половины первого. Перед отъездом мы расцеловались, как всегда, а в поведении их я не уловила совершенно ничего необычного.

– Не представляете себе, куда они могли поехать?

– Нет.

– И предположений никаких нет?

– Никаких. Среди тех, кого я назвала, есть друзья и родственники из других городов. Девушки могли поехать к кому-нибудь из них. Вы думаете, надо…

– Этим я займусь. А вы смогли бы выбрать из этих мест два-три таких, где скорее всего стоило бы искать девушек?

Но она и пробовать не хотела.

– Нет. Не могу, – решительно сказала она.

После этого разговора я вернулся в агентство и запустил его механизмы: договорился о том, чтобы оперативники из филиалов посетили иногородних в моем списке, сообщил о пропаже автомобиля в полицию, передал по одной фотографии девушек фотографу для размножения.

После этого я решил поговорить с людьми, которых мне назвала миссис Банброк. Первый визит я нанес некоей Констанс Дили в многоквартирном доме на Пост-стрит. Я повидал служанку. Служанка сказала, что мисс Дили нет в городе. Она не захотела сообщить, где ее хозяйка и когда вернется.

Оттуда я отправился на Ван-Несс-авеню и нашел в автосалоне Уэйна Ферриса, прилизанного молодого человека с хорошими манерами и в хорошем костюме, за которыми нельзя было разглядеть ничего больше – в частности, наличия мозга. Он очень хотел быть полезным и ничего не знал. Чтобы сказать мне это, ему понадобилось много времени. Приятный молодой человек.

Новая осечка: «Миссис Скотт в Гонолулу».

На Монтгомери-стрит, в конторе по торговле недвижимостью, я нашел следующего – еще одного прилизанного, модного молодого человека с хорошими манерами и в хорошем костюме. Звали его Реймонд Элвуд. Я бы счел его двоюродным братом Ферриса, самое дальнее, если бы не знал, что мир – особенно мир, где танцуют и собираются за чаем, полон таких молодых людей. Я ничего от него не узнал.

Затем еще несколько пустых номеров: «Нет в городе», «За покупками», «Не знаю, где вы сможете его найти».

До того как закончить трудовой день, я разыскал еще одну подругу девушек. Ее звали миссис Стюарт Корелл. Она жила на Президио-Террас, неподалеку от Банброков. Маленькая женщина, примерно тех же лет, что миссис Банброк. Пушистая блондиночка с такими большими-большими голубыми глазами, которые всегда смотрят искренне и честно, вне зависимости от того, что творится внутри.

– Я не видела ни Рут, ни Майры недели две или больше, – ответила она мне.

– А в тот раз – в последний раз, когда вы виделись, – они ничего не говорили об отъезде?

– Нет. – Глаза у нее были большие и простодушные. В верхней губе дергался маленький мускул.

– И вы не представляете себе, куда они могли поехать?

– Нет.

Ее пальцы скатывали кружевной платок в шарик.

– Никаких известий от них с тех пор не получали?

– Нет. – Прежде чем ответить, она облизала губы.

– Вы могли бы дать мне имена и адреса всех ваших знакомых, которые знакомы и с ними?

– Зачем?.. Там что?..

– Возможно, кто-нибудь из них видел девушек после вас, – объяснил я. – Или даже после пятницы.

Без особого энтузиазма она назвала мне десяток с лишним имен. Все уже значились в моем списке. Дважды она запнулась перед тем, как произнести имя, словно преодолевая неохоту. Она по-прежнему смотрела мне в глаза – своими большими голубыми. Пальцы уже не скатывали платок, а щипали юбку.

Я даже не притворялся, что верю ей. Но, не чувствуя под собой достаточно твердой почвы, прижать ее не мог. Я дал ей напоследок обещание – такое, в котором, если ей было бы угодно, она могла услышать угрозу.

– Большое спасибо, – сказал я. – Понимаю, что точно вспомнить не всегда удается. Если набреду на что-нибудь такое, что может освежить вашу память, я вернусь сюда и сообщу вам.

– Что?.. Да, пожалуйста! – сказала она.

Я вышел из дому и, пока был еще виден оттуда, оглянулся назад. В окне второго этажа кто-то задернул занавеску. Фонари на улице светили не очень ярко, и я не был уверен, что занавеска задернулась перед светловолосой головой.

Мои часы показывали половину десятого: для новых визитов к знакомым девушек поздновато. Я пошел домой, написал дневной отчет и лег спать, думая больше о миссис Корелл, чем о сестрах.

Кажется, ею стоило заняться.

Наутро в конторе меня ждали несколько телеграфных сообщений. Все – бесполезные. Поиски в других городах ничего не дали. Из Монтерея пришли более или менее определенные сведения – а на лучшее в сыскном деле рассчитывать не приходится, – что девушек в последнее время там не было и машина их не появлялась.

В середине дня я вышел на улицу, чтобы позавтракать, а затем продолжить вчерашний обход; уже продавались дневные газеты.

Я купил газету и положил за своим грейпфрутом.

Она испортила мне завтрак:

САМОУБИЙСТВО ЖЕНЫ БАНКИРА

Сегодня рано утром у себя в доме на Президио-Террас была найдена мертвой жена вице-президента трест-компании «Золотые ворота». Тело обнаружила в спальне служанка, и рядом с кроватью лежал пузырек, в котором, как предполагают, находился яд.

Муж покойной не мог объяснить причину самоубийства. По его словам, он не замечал, чтобы она была подавлена или…

В доме Корелла меня пустили к хозяину только после долгих уговоров. Это был высокий, стройный мужчина не старше тридцати пяти лет, с желтоватым нервным лицом и бегающими голубыми глазами.