Текст книги "Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока"

Автор книги: Дэшилл Хэммет

Соавторы: Корнелл Вулрич,Чарльз Финни,Рон Гуларт,Эдмунд Криспин,Флора Флетчер,Уорнер Лоу,Джеффри Буш,Дарси Линдон Чампьон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Рон Гуларт
(Ron Goulart)
БАБУЛЯ
(Переводчик П. Степанцов)

Сквозь шум грозы доносились старческие вопли, дребезжащий крик из чьего-то беззубого рта.

Рой Макальбин, молодой человек среднего роста и слегка располневший, достал из кармана пальто сигарету и оперся на перила веранды. Дождь лил, как из ведра, едва не попадая ему на спину.

– А это еще что, доктор Казуэлл?

– Я не доктор, мистер Макальбин, – ответил Казуэлл, худой мужчина средних лет, стоявший на коврике прямо перед дверью административного здания.

– Ладно, мистер Казуэлл, чего это старик вон в том домике так разоряется?

Не переставая тереть левой рукой стеклянную дверную ручку, Казуэлл нахмурился.

– Мистер Макальбин, я вполне могу понять, что как журналисту, пускай независимому, не связанному с каким бы то ни было конкретным изданием, вам свойственно любопытство. Но я не могу отвечать на все вопросы, какие только приходят вам в голову.

– Вы, наверное, и не психолог?

– Нет, лично я нет, но у нас в Пэксвилл-вудз имеются как квалифицированные врачи, так и соответствующий штат психологов.

– И еще у вас имеется один из самых известных художников-примитивистов Америки. – Макальбин пыхнул своей сигаретой с фильтром и отер пальцами влажные пухлые щеки. – Бабулей Гудволлер многие интересуются, мистер Казуэлл.

– Да, нам это известно, мистер Макальбин, – согласился Казуэлл. – Однако мне непонятно, почему вы говорите это с такой странной интонацией.

– Что ж, я вам объясню. Мне любопытно, почему это три месяца назад Бабуля Гудволлер перебралась из своей квартиры в Пэксвилл-виллидж сюда, к подножию холма. Мне хотелось бы знать, почему она сейчас помещается в Пэксвилл-вудз, в коттедже, куда никого не пускают. Я хотел бы взять у нее интервью.

– Да, я так и понял, как только вы представились, – ответил Казуэлл. Он перестал тереть дверную ручку и подошел к Макальбину. – Пэксвилл – чудесное место для престарелых. Там, вверх по склону, за перелеском, располагаются домики и жилые блоки, где наши старики – кто поодиночке, кто парами – проводят осень дней своих в покое и комфорте. А здесь, внизу, где расположена больница и коттеджи, у нас, как вы догадываетесь, зона для наименее здоровых пациентов. Мы даже устроили в нескольких бунгало отделение интенсивной терапии.

– Значит, Бабуле нездоровится?

– Бабуле уже девяносто лет. Она, как вы сами сказали, выдающаяся американская художница. Для нас было честью, когда почти пять лет назад она решила переселиться в наш только что появившийся пэксвилльский комплекс. Она очень стара, мистер Макальбин. Она нуждается в постоянном уходе. Она не в состоянии давать интервью.

– Но она все еще пишет?

– Да. Бабуля сохраняет творческий потенциал и по-прежнему весьма плодовита. Если зайдете в любой из художественных салонов в Пэксвилл-виллидж или в Бримстоунскую галерею, вы увидите там ее последние работы. Подлинники на холсте маслом для независимого журналиста, возможно, и дороговаты, но там вам вдобавок предложат сколько угодно поздравительных открыток и репродукций.

– Я уже осмотрел ее пэксвилльскую экспозицию, – сказал Макальбин. Старик в коричневом дощатом коттедже внизу умолк. Дождь шел по-прежнему, холодный и сильный. – А ее выставка в Маркусовской галерее в Нью-Йорке – это тоже новинки?

– Да, – ответил Казуэлл. – Своей известностью Бабуля во многом обязана открыткам компании «Маркус», поэтому она сама пожелала отдать туда свои лучшие работы. Ну, боюсь, я не могу уделить вам больше времени, мистер Макальбин. Спасибо, что так интересуетесь Бабулей. Я передам ей, что вы приходили, и, уверен, эта новость вызовет у нее печальную, светлую улыбку.

– Где она сейчас работает? У себя в коттедже? – спросил Макальбин. Он бросил окурок через перила на коротко подстриженную траву у порога.

– Иногда она действительно пишет в коттедже, – ответил Казуэлл. – К тому же у нее есть просторная мастерская в главном здании.

– Можно взглянуть?

– Это всего лишь большая комната, полная натянутых холстов, пропахшая краской и скипидаром.

– Вид творческой лаборатории художника помогает мне, – сказал Макальбин. – Я все-таки намерен написать о Бабуле Гудволлер и ее творчестве. Раз уж вы не пускаете меня к ней самой, то покажите хотя бы место, где она создает свои полотна.

Хмыкнув, Казуэлл сказал:

– Хорошо. Идите за мной. – Он спустился по ступенькам и добавил, нахмурившись: – И не бросайте больше окурки на землю, пожалуйста.

Через пятнадцать минут Макальбин покинул Пэксвилл. Под полупальто он уносил завернутые в перепачканную краской тряпку мастихин и чайную чашку, которые он прихватил в холодной студии, пока Казуэлл доставал для него альбом репродукций. Сунув руки в карманы, Макальбин шагал по мощеной дорожке к автостоянке. По десяти акрам Пэксвилла было разбросано десятка два-три коттеджей. Трава и кустики были аккуратно подстрижены, цветы уже начали увядать. Макальбин приехал сюда из Коннектикута по наитию.

– Я был прав, – сказал он сам себе. Потом сел в машину и поехал в город.

Сухие листья срывались и падали, стукаясь о стекла маленьких окон художественной галереи Бримстоуна. Макальбин сунул кулак в карман пальто и произвел языком тихий звук, похожий на шум листьев и ветра. «Нет-нет», – пробормотал он. Макальбин стоял в глубине большого выставочного зала, который он обходил, осматривая одно полотно Бабули Гудволлер за другим. Сейчас он разглядывал радостную сценку: девочки оседлали на летнем лугу пони; крошечные фигурки, напрягшиеся ноги грязно-коричневого пони. «Нет», – повторил Макальбин.

– Вы ошибаетесь, – мягко произнес за его спиной чей-то голос.

Макальбин обернулся и увидел очень привлекательную рыжеволосую девушку, на лице которой еще розовел легкий румянец от утреннего ветра за стенами галереи.

– Простите?

– У вас был скептический вид, и я захотела уверить вас, что у девочек бывают пони такого цвета. – Веснушки образовывали две расплывчатые дуги у нее под глазами. – У меня, например, такой был.

– Я вам верю, – ответил Макальбин. – У меня в детстве пони не было, зато был велосипед. Мой дядя раскрасил его точно в такой же цвет, что и у этой страшноватой лошадки.

– Кажется, вы не поклонник творчества Бабули.

– Верно. Если бы здесь полагались на людей с моими взглядами на искусство, весь этот ваш Бабулин бизнес давно бы развалился.

– Это вовсе не мой бизнес, – возразила девушка. – Я совладелица магазина подарков неподалеку от Пэксвилл-виллидж.

– Кстати, меня зовут Рой Макальбин. Независимый журналист. А вас?

– Нэн Хендри. – Она мягко улыбнулась. – Значит, вы приехали в этот уголок Коннектикута не ради наших знаменитых картин?

– Вообще-то, ради них. Но не для того, чтобы ими восхищаться.

Нэн провела левой рукой по щеке, прямо по дуге из веснушек.

– Что-то не понимаю.

– Послушайте, Нэн, – сказал Макальбин, – вы бы не отказались со мной поужинать?

– Это было бы неплохо. Вы имеете в виду сегодня?

Наполнив свой опустевший бокал, Макальбин поставил бутылку на клетчатую скатерть поближе к себе.

– Нравится мне эта маленькая гостиница и ее маленький ресторанчик, – сказал он Нэн. – Тут все пропитано почти что европейским духом. – В камине рядом с ними затрещали поленья, и он сделал паузу. – Хотя не стоило им тут подавать это нью-йоркское вино. Нет, хорошие вина в Америке делают только несколько малоизвестных производителей в Калифорнии.

– Вы, наверное, всюду бывали? – спросила девушка. – В Европе, и все Штаты объездили?

– Конечно. Одно из великих преимуществ независимой профессии – это возможность путешествовать. Только и надо брать в дорогу что фотоаппарат да смену белья плюс портативную пишущую машинку. Впрочем, и ее брать необязательно, потому что я умею стенографировать, а потом можно взять машинку напрокат или отослать репортаж телеграфом. Смотря для кого работаешь.

– И для кого сейчас?

– Пока ни для кого. Я действую сейчас без лишнего шума, пока не соберу достаточно материала. Тогда осчастливлю какой-нибудь иллюстрированный журнал или еженедельник. Продам им все разом и заплачу за квартиру.

– А чем именно вы сейчас занимаетесь? То есть я не хочу вынюхивать, как вы там работаете. И все-таки интересно.

Макальбин хлебнул вина.

– Это хорошо, Нэн. Знаете, столько девчонок встречаешь – что здесь, что за границей, – которым совершенно наплевать, чем ты занимаешься. Любые разговоры о работе нагоняют на них скуку. Не то чтобы они были такими уж домашними. Нет, просто дуры, и все тут. Когда мужчине исполняется тридцать лет – а именно это случилось со мной три недели назад, – ему, как считает общество, пора пустить корни. Тем не менее я не вижу никаких причин пускать корни, особенно с какой-нибудь дурой.

– Вы, очевидно, не женаты.

– Нет. Редкая женщина смогла бы приспособиться к моему кочевому образу жизни, – сказал Макальбин. – Я живу так уже шесть лет, почти семь, с тех пор как вернулся из армии. У меня есть одержимость – и я говорю это вам потому, что вы, по-моему, из тех исключительных девушек, которые могут понять, – я буквально одержим желанием докопаться до истины. Иногда истина для людей болезненна, а порой даже фатальна. Но это не должно останавливать. Истина – она вроде факела, и его огонь надо поддерживать.

– Да, это я понимаю, Рой. – Нэн дотронулась до щеки и улыбнулась. – Мало найдется таких храбрых мужчин, как вы. Прямо как мой отец.

Макальбин ухмыльнулся.

– В самом деле? Только не как мой. Правда, мне трудно судить. Родители мной особенно не интересовались. Я, можно сказать, сирота.

– Как жаль.

– Это всего лишь истина. Жалеть тут не о чем.

– Мне действительно интересно, чем вы занимаетесь, Рой, – сказала девушка. – Если хотите рассказать о вашем нынешнем деле, я буду рада послушать. Порой при такой работе, как у вас, бывает, я думаю, довольно одиноко.

– Ну, – начал Макальбин, – это не брачный скандал и не мафиозные дела. Это даже не политика. И все же, сдается мне, есть тут ниточка, за которую надо потянуть. Видите ли, был я пару недель назад в Сан-Франциско и видел выставку новых работ вашей Бабули Гудволлер. Я был во Фриско всего лишь проездом, даже знакомых своих там не собирался навещать. Они-то все еще думают, что я по ту сторону Тихого океана или что-то вроде этого. Как бы там ни было, Нэн, я разглядывал эти картины, и тут меня поразила одна вещь. Не понимаю, почему никто до сих пор не заметил. Возможно, потому, что Бабуля Гудволлер занимает в изобразительном искусстве Америки своеобразное место: не то чтобы настоящий живописец, но и не просто какая-то там коммерческая художница. Примитивистка – это да, но очень популярная. Очень богатая.

– И что вы заметили? – спросила Нэн, наклоняясь к нему.

– Эти картины – подделки, – ответил Макальбин.

Нэн выпрямилась и нахмурилась.

– Вы думаете, кто-то торгует фальшивыми картинами Бабули Гудволлер?

– Сначала я так и подумал. Тогда я осторожно, обиняками, расспросил работников галереи. Это очень солидное художественное заведение на Постстрит, и я выяснил, что картины они получают из Пэксвилла, штат Коннектикут, из художественной галереи городка для престарелых, в распоряжении которой уже несколько лет находится вся продукция Бабули.

– Но, Рой, – сказала милая девушка, – что бы это могло значить?

– Если я прав, – ответил он, – а я разбираюсь в живописи в достаточной степени, чтобы быть в этом уверенным, – это значит, что в Пэксвилле творятся странные вещи. Видите ли, Нэн, мне уже приходилось писать о подделке произведений искусства, хотя тогда речь шла о старых мастерах. Я убежден, что дюжина полотен, которые я видел во Фриско, фальшивки. Как и большинство тех, что выставлены в художественной галерее Бримстоуна, где мы с вами нынче утром и познакомились.

У Нэн перехватило дыхание.

– И что, по-вашему, за всем этим кроется, Рой?

– Возможно, всего лишь то, что Бабуля – ведь ей уже за девяносто – просто потеряла былую производительность и, чтобы выполнять все заказы, завела подручного. – Макальбин откинулся на спинку стула, и на его полном лице заиграли отблески огня. – Однако, Нэн, я приехал сюда потому, что мне пришла в голову другая версия.

– И в чем она заключается?

– Это пэксвилльское заведение – целиком частное. Я проверил. Еще я выяснил, что у Бабули Гудволлер нет близких родственников. А что, если старушку хватил удар, и она больше не может рисовать? – Макальбин провел краем бокала по подбородку. – Или предположим – самое интригующее, – что королева американского примитивизма взяла да и померла. В интересах тех, кто связан с Пэксвиллом, делать вид, будто она по-прежнему жива.

– Жуть какая, – промолвила девушка. – Зачем кому-то могло понадобиться выдавать Бабулю за живую, если она умерла?

– Пока Бабулины произведения исправно сходят с конвейера, в Пэксвилл исправно текут денежки. Казуэлл и парочка его приятелей заправляют фирмой, которая занимается сбытом работ Бабули. У них, знаете, лицензия на использование ее произведений для открыток и календарей.

– Да, и в моем подарочном магазине они есть. – Нэн положила свою изящную руку на стол. – Пожалуй, то, о чем вы говорите, не лишено правдоподобия. И все равно, просто не верится, что кто-то способен на такую мерзость. А что думают другие люди, с которыми вы обсуждали вашу версию?

– Я не особенно доверчив, – тихо сказал Макальбин. – Как правило.

– Что ж, очень лестно, что вы доверились мне. Жутковатая у вас гипотеза.

– Не просто гипотеза. Пару дней назад, когда я наведывался в Пэксвилл, я стянул там мастихин и чашку, которые якобы принадлежат Бабуле. Когда я здесь все закончу, я отошлю их в Вашингтон проверить на отпечатки – а отпечатки там есть.

– Ясно, – сказала Нэн. – И сколько вы еще здесь пробудете?

– Мне по-прежнему хочется осмотреть в Пэксвилле Бабулин коттедж, – ответил Макальбин. – А поскольку я стараюсь не исключать никаких возможностей, я даже попробую взглянуть на саму Бабулю.

– Не исключено, что я смогу вам помочь.

– Даже так?

Девушка снова нахмурилась.

– Я все обдумаю и дам вам знать, – сказала она.

– Я слишком долго говорил тут о своей персоне, – сказал Макальбин. – Ваша очередь, Нэн. Расскажите о себе.

Закусив губу, девушка посмотрела на свои ладони. Затем подняла голову и улыбнулась:

– Ну, хорошо, Рой…

Назавтра день выдался сухой и ясный. В десять утра Нэн позвонила Макальбину. Тот сидел на краешке кровати в номере гостиницы «Бримстоун» и делал заметки в одном из тех дешевеньких блокнотов, которыми так любил пользоваться.

– Думаю, я смогу вам помочь, – сказала девушка.

Макальбин машинально написал ее имя на полях блокнота.

– Но чем, Нэн? Я не хочу, чтобы вы впутывались в это пэксвилльское дело.

– То, что вы мне вчера рассказали, не дает мне покоя. Мне просто не по себе, как подумаю, что здесь такое творится, – ответила она. – Итак, вы сказали, что еще не вполне уверены. Думаю, вы должны удостовериться окончательно. Может быть, я помогу вам кое-что выяснить.

– Большое спасибо, Нэн. И все же дело рискованное…

– Только не ломайте из-за меня свои планы, Рой. Однако у меня есть идея.

– Давайте, я слушаю.

– Один мой знакомый работает в Пэксвилл-вудз, – сказала Нэн. – Что бы там по-вашему ни творилось, Бен – честный человек.

– Значит, Бен. И что же?

– Вы говорили, что хотите проникнуть туда, взглянуть на коттедж, где живет Бабуля.

– Именно так. Вы хотите сказать, этот ваш друг, честный Бен, может провести меня внутрь?

– Я могу его спросить. Хотела сначала убедиться, что вы не против.

Макальбин кивнул в телефонную трубку:

– Похоже, вариант неплохой.

– Я свяжусь с Беном и постараюсь что-нибудь устроить на сегодняшний вечер или на один из ближайших, – сказала Нэн, как всегда тихо и мягко. – Если не возражаете, я бы хотела сама вас подвезти.

– Не уверен, что для вас это будет безопасно.

– Рой, я хочу помочь. Пожалуйста.

Он снова кивнул.

– Хорошо, Нэн.

– Я перезвоню вам, как только что-нибудь выяснится.

– Спасибо, Нэн. Я вам очень признателен.

Она перезвонила меньше чем через два часа.

Вечером того же дня Макальбин стоял в сгущающихся сумерках и прислушивался. Повсюду царила холодная тишина. Он протянул руку и дотронулся до проволочной калитки в высокой, надежной ограде. Затем очень медленно повернул ручку. Калитка открылась, но ничего, похожего на вой сирены, он не услышал. Макальбин шумно вздохнул. Друг Нэн выполнил обещание. Макальбин проскользнул в калитку и закрыл ее за собой. Здесь был перелесок – вытянувшиеся, стылые деревья, хрусткие груды опавших листьев. Он медленно пошел вниз по склону, двигаясь как можно тише.

Через несколько минут он увидал огни нужных ему коттеджей. В этом секторе свет горел в трех домиках из шести. Не выходя из-под деревьев, Макальбин остановился и достал из кармана пальто нарисованный от руки план. Домик Бабули был третьим слева. Макальбин перевел взгляд с блокнотной странички на коттеджи. В том, где жила она, окна были освещены. Он убрал бумажку и достал миниатюрную фотокамеру.

Работников рядом с коттеджем видно не было. На всякий случай Макальбин подождал в тени деревьев. Затем, когда на окрестности стала медленно опускаться ночь, двинулся к цели. Дойдя до домика Бабули он, низко пригнувшись, обогнул угол под прикрытием окружавшей здание изгороди. И очень осторожно приблизился к освещенному окну.

Внутри по радио играла музыка прошлых лет. Качалось кресло-качалка. Макальбин приготовил камеру и подошел к окну. Вытянулся во весь рост и кое-как заглянул внутрь. Посреди обшитой сосной комнаты стоял мольберт. На мольберте – картина с крошечными фигурками людей, катающихся на санях. Макальбин увидел седую голову и спину в шерстяной шали. Слабая рука клала мазки грязно-коричневой краски на бока крошечной лошадки. Макальбин щелкнул камерой.

Рука отложила в сторону кисть, затем сняла седой парик. Казуэлл поднялся, отбросил шаль и направил пистолет прямо в окно.

Макальбин отпрянул и бросился бежать – в другом направлении, не той дорогой, что пришел.

Последние отблески дня угасли, зыбкая синяя темень затопила лес. Деревья становились все чернее. Со всех сторон Макальбина обступала безмолвная, зловещая ясность. Он с силой прижимал растопыренные ладони к своей мягкой груди, жадно хватал холодный воздух раскрытым ртом. Макальбин пытался дышать неслышно, но пока он медленно взбирался по лесистому склону, из груди его начал вырываться хриплый свист.

Макальбин прислушался к погоне, но ничего не услышал. Зыбкий, холодный туман затоплял пространство меж заострившихся, голых деревьев. Макальбин устремился дальше, вверх по склону. Листья хрустели, как ни осторожно он ступал; шум от его шагов эхом отдавался в подлеске. Макальбин снова остановился и стал напряженно слушать. Ни звука, не считая его собственного дыхания. Боль в груди проникала все выше, сжимая легкие. Он перевел дух и двинулся дальше.

Макальбин не мог уследить за деревьями. Ему казалось, что они перебегают с места на место. Он стал, вгляделся в темноту – и от изумления резко втянул в себя воздух. На верхушке холма кто-то неподвижно стоял и ждал; ждал терпеливо, темный и прямой, словно одно из этих мертвых деревьев. Макальбин был уверен, что там, наверху, по левую руку, стоит какой-то человек – вероятно, кто-то из здешних работников, крупный мужчина – и поджидает его. Макальбин упал на четвереньки и медленно пополз прочь от зловещей фигуры. Он прижимался к земле, обдирая ладони и холеные коленки о колючки и обломки отвалившихся сучков. Через несколько долгих минут он, озираясь, поднялся и тут же бросился наземь. На горизонте его поджидал еще кто-то – другой человек, со скрещенными на груди руками, ноги широко расставлены, силуэт размыт надвигающимся туманом, но он, несомненно, там был.

Макальбин пополз в другом направлении, еще тише, еще медленнее. Он старался делать все беззвучно, перемещаться и дышать, не привлекая внимания. Туман сгустился, надвигающаяся ночь становилась все промозглее. Макальбин взглянул на часы. Оказалось, что он пробыл в перелеске всего тринадцать минут. Он снова вздохнул и двинулся вперед.

Спустя целую вечность – а на самом деле еще минут одиннадцать – он вышел к границе леса и увидел перед собой, у дороги, небольшую расчищенную площадку, где Нэн поставила машину. Нэн была по-прежнему там: в тени колючих, утыканных хвоей ветвей виднелся ее автомобиль. Не задумываясь теперь о сигнализации, Макальбин кинулся к проволочной ограде, подпрыгнул, схватился и перелез через нее. Сирена молчала.

Макальбин приземлился и ринулся к машине. Распахнул дверцу и бросился на сиденье рядом с водительским.

– Быстрей отсюда, – сказал он и осекся.

За рулем сидел Казуэлл, все с тем же небольшим револьвером в руке. Другую руку он протянул к радио и выключил его.

– Хотел послушать прогноз погоды. Похоже, завтра может выпасть снег. Того и гляди пойдет, вам не кажется?

К Макальбину вернулась способность дышать.

– Где Нэн?

– Один из моих помощников отвез ее домой.

– Вам это просто так не сойдет, Казуэлл, – вы гнали меня, как какого-то дикого зверя, да еще похитили Нэн Хендри. Мы в Коннектикуте, в пригородной зоне, а не в каком-нибудь средневековом королевстве.

– Никто ее не похищал, она жива и здорова, – ответил Казуэлл. – Просто Нэн, знаете ли, с нами заодно, как и многие другие. Вы сами, мистер Макальбин, указывали на то, как много местных жителей обязаны Бабуле своими доходами. В общем и целом, старуха приносила нам около полутора миллионов в год. Когда она умерла – нынешней весной, – мы решили не обращать на это внимания. Сымитировать ее чудовищно упрощенный стиль весьма легко. Бабулины творения производит для нас один молодой художник, приятель Нэн. Вы первый, кто влез в наше маленькое дельце.

– Я совершил ошибку, доверившись Нэн, да?

– Никогда никому не доверяйтесь без необходимости, – отозвался Казуэлл. – Мне не особенно хотелось посвящать в Бабулино предприятие два с лишним десятка людей в Пэксвилле и по соседству. Однако сложный план нередко подразумевает большое число участников.

– Бабуле Гудволлер и так уже стукнуло бы девяносто лет. Сколько еще вы сможете скрывать ее смерть?

– Еще по меньшей мере лет пять, – ответил Казуэлл, – что принесет нам пять миллионов с лишком. А то и больше, если удастся парочка задуманных нами планов реализации товара. Тогда мы, пожалуй, позволим ей умереть. Если бы мы попытались подарить ей жизнь вечную, зародилась бы жадность, возникли бы подозрения. К счастью, у Бабули, как и у вас, нет близких родственников, никого, кто мог бы вмешаться. Она тоже была независимой, самостоятельной личностью.

– Не сказал бы, что у меня совсем нет связей. Что вы намерены делать?

– Мне знакомо ваше упрямое, а зачастую и необузданное стремление к истине, – сказал Казуэлл. – Отпустить вас? Нет, не выйдет. Вас нельзя подкупить, молчать вы ни за что не станете. Та чашка, которую вы украли, меня тоже очень беспокоит. На ней могли остаться мои отпечатки, а они кое-где занесены в дело. Нет, в настоящий момент отпустить вас не представляется возможным.

– Что вы себе позволяете? Думаете, вы можете убить меня, потому что я раскрыл ваши игры?

– Мы не собираемся убивать вас, мистер Макальбин, – сказал Казуэлл. – Мы оставим вас здесь, от греха подальше.

– И как вы думаете держать меня в доме престарелых?

– Очень просто.

Дверца за Макальбином распахнулась, кто-то зажал ему рот и выволок из машины.

В течение недели ему вырвали все зубы, обесцветили волосы, сморщили кожу, положили в бунгало с интенсивной терапией и напичкали сильнодействующими препаратами. Макальбину внушили, что он очень стар и болен, – и он еще очень долго этому верил.