Текст книги "Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока"

Автор книги: Дэшилл Хэммет

Соавторы: Корнелл Вулрич,Чарльз Финни,Рон Гуларт,Эдмунд Криспин,Флора Флетчер,Уорнер Лоу,Джеффри Буш,Дарси Линдон Чампьон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

ИСТОРИИ ДЛЯ ЛЮБОПЫТНЫХ

Многоуважаемый читатель!

С самого детства я был патологически любопытен. Что получится, если сбросить клетку с любимой маминой канарейкой с двенадцатого этажа? А что внутри у этого толстого веселого дяди, который всегда угощает меня конфетами? Жизнь и сейчас остается для меня полной тайн и загадок, но я так часто страдал от своей любознательности, что наконец решил сделать своим девизом пословицу «Не суй нож в чужие дела». Меня утешает лишь то, что я не одинок в своей тяге к неведомому. Болезненное любопытство было не чуждо даже самому Великому и Ужасному, что и доказывают отобранные им истории, попавшие в этот переплет. Если Вас тоже снедает жажда познания, читайте их на здоровье. Это безопасней, чем ради научного интереса прививать своим друзьям и соседям чуму или холеру, – ведь так можно ненароком заразиться и самому.

Полностью Ваш, Х.Х.

Д. Л. Чампьон
(D. L. Champion)
ДЕНЬ, КОГДА НИКТО НЕ УМЕР
(Переводчик В. Бабков)

Глава первая
АСПИРИНОВАЯ БЭБИ

Оллхоф простудился.

Я бы никогда не поверил, что хоть один микроб – пусть даже самого низкого происхождения и с самыми шаткими моральными устоями – может добровольно избрать своим приютом ворчливые пазухи Оллхофа. Однако несколько сот тысяч таких, очевидно, нашлись.

Его огромный нос, похожий на вороний клюв, напоминал цветом омара, которого варили в течение трех часов. Его губы высохли и потрескались, глаза слезились. До сих пор я не имел случая судить о его настроении по каким-либо внешним признакам, но мне это было и ни к чему. Даже в самом розовом расположении духа Оллхоф отнюдь не лучился бескорыстной любовью к человечеству. А уж теперь, когда у него текло из носу и слегка поднялась температура, мы с Баттерсли скорее согласились бы съесть пуд соли, чем находиться с ним в одной комнате.

Было начало десятого утра. Оллхоф тянул четвертую чашку кофе и ругался, что напиток безвкусный. Через грязное оконное стекло в комнату неохотно сочился тусклый серый свет зимнего дня.

В квартире Оллхофа, как обычно, царил дикий беспорядок. Пол давным-давно не подметали. Раковина была полна посуды. Взвод тараканов занял передовую позицию на краю открытого мусорного ведра, и к нему спешили многочисленные подкрепления. По северной стене лениво взбиралась груда нестираного белья, а через распахнутую дверь спальни была видна незастеленная кровать во всей своей ночлежной красе.

Оллхоф снова наполнил чашку. Затем чихнул, выбросив в воздух тысячу-другую микробов. Ругнулся и опорожнил чашку с ласкающим слух звуком – точно джип переехал болото. Тут появился Баттерсли.

Он был высокий и симпатичный, и полицейская форма очень ему шла. По дороге к своему столу он посмотрел на Оллхофа, и я прочел в его взгляде опаску. Оллхоф же не обратил на него ровно никакого внимания. Он попеременно отхлебывал кофе и чихал. Потом снова выругался и схватил платок. Погрузил туда свой нос, и его очередной чих прозвучал так, словно в комнате взорвалась бомба.

Баттерсли прочистил горло и осторожно сказал:

– Вам бы надо показаться врачу, сэр.

Оллхоф развернулся на своем вращающемся стуле и со стуком поставил чашку. Он сказал: «Врачу!» – таким тоном, будто это слово было непристойным. Затем сделал глубокий вдох – и понеслось.

– Из каждых десяти человек, которые к ним попадают, пятеро выздоровели бы и так. Троим уже не помочь. Остальным можно было бы оказать легкую поддержку. Но разве они когда-нибудь признаются в этом? Разве они когда-нибудь скажут тебе, что не могут поставить диагноз? Черта с два! Допустим, оперировать они кое-как умеют. Им иногда удается починить сломанную ногу или вырезать совершенно здоровый аппендикс так, чтобы пациент при этом не умер. Но вылечить простуду – ни в жизнь! Они и причины-то ее не знают. Хотя рецепт, разумеется, выпишут. А потом пришлют счет. Это единственное ремесло, где оплачиваются даже ошибки. Если ты отдашь концы, они отправят счет твоим наследникам. А если ничего не получат, то наложат арест на твой могильный камень. Пилюльщики паршивые! Ну нет, уж лучше я позову гаитянского вудуиста, чтобы он сжег куриное крылышко при полной луне. Денег он возьмет меньше, а результат будет точно такой же. Врачи! Да они еще хуже юристов. А что я думаю о юристах, вам известно!

Я поспешно уверил Оллхофа, что его мнение о юристах не составляет для нас никакой тайны. Он свирепо хрюкнул и снова взял чашку с кофе. Сунул туда нос и засосал очередную порцию.

Баттерсли моргнул. По его виду я догадался, что он хочет о чем-то спросить Оллхофа, а совет обратиться к врачу был задуман как смягчающее начало.

Затем Баттерсли встал и приблизился к столу Оллхофа с робостью мальчишки-подчиненного, который собирается просить своего раздражительного начальника о повышении.

– Инспектор, – неуверенно сказал он, – как вы посмотрели бы на то, чтобы заняться убийством, про которое еще ничего не знают в Отделе? Они даже не знают, что кого-то убили.

Оллхоф отставил чашку и поглядел на Баттерсли со сложным выражением на лице. Отдел по расследованию убийств не нравился ему примерно в той же мере, что и сам Баттерсли. Он с удовольствием посадил бы в лужу ребят, чья контора была на другой стороне улицы, но с еще большим удовольствием разочаровал бы своего младшего помощника. Поэтому он немного помедлил; однако вскоре полицейский в нем победил.

– И кого же убили?

– Я не знаю, сэр.

Оллхоф поднял брови.

– Ну, а где тело?

– М-м… честно говоря, я и этого точно не знаю, сэр.

– Тогда, – сказал Оллхоф, – кто убийца?

Баттерсли смущенно переступил с ноги на ногу и промолчал.

– Так ты и этого не знаешь! – заорал Оллхоф. – С чего ты, черт возьми, вообще взял, будто кто-то убит?

Баттерсли облизал пересохшие губы.

– Понимаете, сэр, дело вот в чем. Вчера вечером, в баре, я познакомился с девушкой. И она сказала мне, что одного человека убили, но полиция об этом еще не знает.

– И что ты после этого сделал?

– Ну… ничего, сэр.

Оллхоф воздел руки к небесам, словно призывая Божество в свидетели этого неслыханного идиотизма.

– О Господи, – сказал он. – Полисмен встречает в баре какую-то шлюху. Она говорит ему, что знает, где лежит труп. Тогда он ставит ей выпивку и идет домой. Ты что, каждый день беседуешь с бабами, у которых где-то припрятаны трупы?

Баттерсли залился румянцем. Он нервно прокашлялся и сказал:

– Если вы позволите мне объяснить, сэр…

– Позволю? – завопил Оллхоф. – Да я требую, чтоб ты объяснил!

– Эту девушку зовут Гарриет Мэнсфилд, – сказал Баттерсли. – Как я уже говорил, мы познакомились вчера вечером в баре. Она красивая и неглупая. По-моему, она не слишком строгих моральных правил, и у нее были неприятности с полицией. Она не особенно любит полицейских.

– Я тоже, – заметил Оллхоф, хотя вполне мог бы этого и не говорить.

– Она их боится. И не доверяет им. Но сейчас она еще больше боится убийцы.

– Черт подери, – крикнул Оллхоф, – какого убийцы?

– Точно не знаю. Но она его знает. И знает, что он кого-то убил. Теперь она боится, что он и ее убьет: слишком уж многое ей известно. Она хочет рассказать об этом убийстве полицейскому, которому можно доверять. Кому-нибудь, кто расследует это дело, доберется до убийцы и будет защищать ее, пока того не посадят в тюрьму, а потом защитит ее от его дружков.

– Она знает, что ты из полиции? – спросил Оллхоф.

Баттерсли покачал головой.

– Я был без формы. Но я сказал ей, что знаком с вами. Сказал, чтобы она пришла сюда утром. Сказал, что дальше вас ее имя не пойдет, что вы всегда ведете честную игру.

По правде говоря, мне довольно трудно было представить себе Оллхофа, ведущего честную игру. Однако сам Оллхоф при этих словах прямо расцвел, точно за всю его карьеру ему ни разу и в голову не пришло кого-нибудь надуть.

– Когда она появится? – спросил Оллхоф. И, словно в ответ на его вопрос, Гарриет Мэнсфилд переступила порог нашей комнаты.

Это оказалась высокая блондинка. Ей было не больше тридцати, но темные круги под голубыми глазами заметно старили ее, а в глубине их лежали тени, заставляющие предположить, что она знает об изнанке жизни гораздо больше, чем следовало бы знать любой женщине. И все-таки она была дьявольски привлекательна.

Сначала она посмотрела на Баттерсли, одетого в форму. Затем сказала ровным, лишенным всякого выражения голосом:

– Так, стало быть, ты коп? – Она повернулась к Оллхофу. – А вы инспектор. Что ж, по мне вы не очень-то похожи на Галахада, но я должна кому-то довериться.

Она села, вздохнула и открыла сумочку. Достала из ее черного зева пузырек с аспирином. И сказала Баттерсли:

– Сынок, дай-ка мне стакан воды, ладно?

Баттерсли принес ей воды. Она бросила в рот с полдюжины таблеток аспирина и запила их. Оллхоф прикончил свой кофе и подозрительно посмотрел на нее. Она ему явно не понравилась, но, поскольку благодаря ей возникала перспектива натянуть нос ребятам из Отдела убийств, он был готов слушать.

Она поставила наполовину пустой стакан на стол Оллхофа. Затем своим монотонным голосом продиктовала адрес на Гринич-Виллидж. Она сказала:

– Там, в мастерской на четвертом этаже, вы найдете труп человека. Мастерская – большая комната с одним окном, которое смотрит в глухую стену. Это окно заперто изнутри. На внутренней стороне двери есть деревянный брус – он служит запором. Сейчас он на месте. Все заперто изнутри, и малыш лежит там с пулей в голове.

Теперь Оллхоф явно заинтересовался. Да и я тоже, коли на то пошло.

– Вы знаете, кто его убил? – спросил Оллхоф.

Гарриет Мэнсфилд кивнула.

– Я знаю, кто, как и почему. Затем я и пришла сюда, чтобы все рассказать. Но сначала давайте заключим соглашение.

Оллхоф нетерпеливо кивнул.

– Понимаю. Я гарантирую, что с вами ничего не случится. Вы останетесь в стороне, если это вообще будет возможно. Во всяком случае, я позабочусь о том, чтобы убийца не причинил вам вреда. Этого довольно?

Девушка кивнула.

– Вполне. Итак, случилось вот что…

Она на мгновение прервала речь и снова достала из своей вместительной сумочки пузырек с аспирином. Она явно не могла жить без этих таблеток. Убирая пузырек обратно, она заодно достала из кошелька маленькую жестяную коробочку.

– Эй, сынок, – сказала она Баттерсли, – вот то, что я тебе обещала. Попробуй его. Оно творит чудеса.

Баттерсли встал. Его лицо запылало. Он подошел к девушке и взял коробочку из ее изящной руки. Оллхоф наблюдал за ним своим пронзительным взглядом.

– Что это такое? – спросил он.

– Ничего, – поспешно сказал Баттерсли, – так, ерунда.

– Ах, это, – промолвила Гарриет Мэнсфилд, вытряхивая на ладонь очередную порцию таблеток аспирина. – Это средство от мозолей на ногах. Мальчик жаловался мне на свои мозоли – болят, мол, так, что сил нет. Сказал, еле терпит. Я и достала ему. Это чудесная мазь.

Баттерсли сел на свой стул и закрыл глаза. Я задержал дыхание. Оллхоф с шумом втянул в себя воздух. Глаза его свирепо сузились. Он походил на кота, собирающегося прыгнуть на особенно лакомую мышку.

– Значит, – сказал он, – ему мешают его мозольки? Ай-яй-яй! Его маленькие розовые ножки болят! Ну-ну.

Гарриет Мэнсфилд, с таблетками в руке, удивленно уставилась на него. Я резко сказал:

– Оллхоф!

Чихал он на меня. Вместе со стулом он оттолкнулся от стола, демонстрируя пару культей там, где у остальных находятся бедра. Глаза его, пылающие яростью, были устремлены на Баттерсли. Он открыл рот, и словесный ураган наполнил комнату, точно дым разорвавшегося снаряда.

– Ах ты, поганый крысенок! Вонючий шелудивый пес! Ты еще жалуешься на мозоли! А я? Я что, жалуюсь? Ты оставил меня без ног, и у тебя еще хватает наглости ныть? Ну, ты и…

На этом цензурная часть словаря Оллхофа оказалась исчерпанной. Он стал поливать грязной бранью как самого Баттерсли, так и всех его предков вплоть до Адама. Гарриет Мэнсфилд глядела на него, изумленно моргая. Потом она встала и сказала:

– Эй, притормозите. С чего вы так напустились на бедного…

– Заткнись, шлюха! – рявкнул Оллхоф и без малейшей паузы снова переключился на Баттерсли.

Очевидно, Гарриет Мэнсфилд не в первый раз так осаживали. Она пожала плечами, села обратно на стул и набила рот аспирином. Потом допила из стакана воду, положила ногу на ногу и затихла.

Оллхоф продолжал орать. Благодаря долгому опыту я знал, что он не замолчит, пока совсем не выдохнется. Я отвернулся к окну и как можно плотней зажал уши.

Чтобы объяснить эту сумасшедшую раздражительность Оллхофа, нужно вернуться на несколько лет назад. Тогда он был многообещающим полицейским на двух здоровых ногах и с первоклассными мозгами. Баттерсли же только что поступил на службу и был еще совсем зеленым юнцом.

Однажды нам донесли, что двое убийц, за которыми охотился Оллхоф, отсиживаются в доме на Уэст-Энд авеню. Кроме того, нам сказали, что у них есть пулемет Томпсона, установленный на лестничной площадке напротив парадного входа. Баттерсли было поручено проникнуть в дом с черного хода и напасть на пулеметчика как раз в тот момент, когда Оллхоф во главе штурмового отряда ворвется в парадную дверь.

Баттерсли действительно пробрался в дом. Но тут его охватил вполне понятный охотничий азарт. Вместо того чтобы напасть на пулеметчика, он сразу же побежал по лестнице вверх, на крышу. А Оллхоф, вломившись в дверь в назначенную минуту, попал под ураганный пулеметный огонь. Около дюжины пуль угодили ему в ноги. Началась гангрена, и ради сохранения его жизни ноги пришлось отнять.

Конечно, государству не нужен был безногий инспектор полиции. Но комиссар, упрямый малый, не желал терять своего лучшего работника. С помощью разных уловок он устроил все так, чтобы Оллхоф продолжал получать свое прежнее жалованье и работал под эгидой его отделения – неофициально, конечно. Оллхоф переехал в эту грязную дыру напротив полицейского участка.

Он потребовал, чтобы Баттерсли отдали ему в качестве помощника. Комиссар, человек с поэтическими понятиями о справедливости, дал свое согласие. Меня прикрепили к ним как старого работника, привыкшего к Оллхофу и способного в случае чего разрядить атмосферу.

Я не сомневался в том, что вместе с ногами Оллхоф потерял и часть рассудка. Он люто ненавидел Баттерсли и не упускал случая помучить его. Много раз приходилось мне быть свидетелем сцен, подобных сегодняшней. Но я так и не смог привыкнуть к ним. Если бы не семья и не приближающаяся пенсия, я бы уже давным-давно уволился.

Наконец Оллхоф выдохся и умолк. Тяжело дыша, он потянулся за чашкой, налил в нее кофе и поднес к губам. Я оглянулся на нашу посетительницу, чтобы проверить, как подействовали на нее безумные вопли Оллхофа. Сначала я посмотрел на нее мельком, но потом пригляделся внимательнее.

Она осела на стуле. Лицо ее как-то странно блестело, а в уголке рта застыло крохотное пятнышко пены. Ее руки безвольно повисли вдоль спинки, а стройные ноги – одна на другой – показались мне обмякшими.

Я вскочил и пересек комнату. Подойдя к девушке, я попытался прощупать ее пульс, но мне это не удалось. Я отступил назад в полном изумлении и сказал:

– Господи Боже, Оллхоф!

Он поставил чашку и отозвался:

– В чем дело?

– Она мертва.

Глава вторая
УБИЙСТВО КАРЛИКА

Оллхоф нахмурился. Он грозно поглядел на меня, словно я убил девушку своими руками.

– Мертва? – рявкнул он. – Не может этого быть. Только не в моем кабинете! Кроме того, она собиралась рассказать мне об убийстве.

Ни один человек в мире, кроме Оллхофа, не мог бы отреагировать на случившееся с таким высокомерием. Никто не имеет права умирать в егокабинете. Никто не имеет права умирать, не дав ему показаний по делу об убийстве.

– Не стану вас переубеждать, – с иронией сказал я. – Но если вы хотите получить от нее какие-нибудь сведения, вам придется обратиться за помощью к священнику или медиуму. А можете перерезать глотку самому себе. Тогда вы встретитесь с ней в раю, и она вам все расскажет. После этого вернетесь на землю в виде призрака и будете стращать убийцу. Вы…

– Хватит! – заорал Оллхоф. – Оживите ее.

– Вы что, рехнулись? – закричал я, теряя терпение. – Говорю вам, она мертва! У нее, наверно, случился удар или что-нибудь в этом роде.

Оллхоф взялся за стул и соскользнул на пол. Он проковылял к девушке. Пощупал ей пульс и послушал сердце. Баттерсли на другом конце комнаты поигрывал жестяной коробочкой, которую дала ему Гарриет Мэнсфилд, и с любопытством наблюдал за шефом.

Оллхоф взял со стола пузырек с аспирином и поглядел в него. Потом вернулся к девушке и понюхал ее губы.

– Удар, как же, – сказал он. – Цианид.

– Среди таблеток с аспирином?

Оллхоф кивнул.

– Ну да. Кто-то подложил туда отравленную таблетку. Когда она съест ее, было только вопросом времени. И разумеется, это произошло здесь, как раз когда она собиралась рассказать мне об убийстве!

– Добрый старина Оллхоф, – пробурчал я. – Сердце его источает сострадание, как снежная вершина – весенние ручьи. Похоже, сам факт ее смерти вас ни капли не трогает.

Он проковылял обратно к своему стулу и взобрался на него. Лоб его избороздили морщины – он думал. Потом он схватил пузырек с аспирином и сунул его в ящик стола.

– Баттерсли, – приказал он, – позвони в морг. Пусть тело заморозят и пару-тройку дней не трогают. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы об этом пронюхали репортеры.

– Но так нельзя, – начал я. – А если у нее есть родственники? А если…

– Если бы да кабы, – сказал Оллхоф. – Нечего мне мозги полоскать. Делайте, что я говорю. Потом вы вместе отправитесь в Гринич-Виллидж по этому адресу и посмотрите, правда ли там лежит труп.

Я пожал плечами. Баттерсли позвонил в морг. Насколько я понял, Оллхоф просто хотел скрыть, что девушка была убита у него в кабинете. Он понимал, что в конторе напротив это станет отличным поводом для шуток. Гарриет Мэнсфилд пришла к нему искать защиты, потому что не доверяла обычным полицейским, и умерла у него на глазах. Что ж, я достаточно давно знал Оллхофа, чтобы не перечить ему в такой ситуации. Сейчас самой разумной тактикой было без звука исполнять его распоряжения.

Когда мы с Баттерсли спустились по шаткой лесенке, сели в автобус и поехали в Гринич-Виллидж, время уже близилось к полудню.

Сообщенный девушкой адрес привел нас в маленький кривой переулочек рядом с Макдугал-стрит. Тротуары здесь были грязные, вдоль обочины стояли мусорные баки. В переулке было холодно и пустынно.

Мы вошли в дом и поднялись на четвертый этаж. На верхней лестничной площадке была только одна дверь. Баттерсли громко постучал в нее костяшками пальцев. Никакого ответа. Он взялся за ручку. Та повернулась, но дверь не открылась.

Мы посмотрели друг на друга. При сложившихся обстоятельствах было вполне возможно, что нам действительномешал войти деревянный брус. Я кивнул Баттерсли. Он отступил на несколько шагов и, разбежавшись, ударил в дверь плечом. Она задрожала, но выдержала удар.

– Похоже, там и правда запор, – сказал Баттерсли. – И крепкий. Чуть плечо не разбил.

– Обожди здесь, – откликнулся я. – В конце квартала есть пожарный участок. Займу у них топор.

Я сходил в пожарный участок и через несколько минут вернулся с топором. Баттерсли три раза саданул им по двери. Она сломалась – но не открылась.

Деревянный брус, которым она была заложена посередине, оказался толщиной в добрых два дюйма. Мы проползли под ним в комнату. Мой нос сообщил мне о присутствии мертвеца прежде, чем это сделали глаза. В мастерской стоял невыносимый смрад. Свежий воздух сюда не поступал, и дышать было совершенно нечем.

В одном конце комнаты находился вделанный в стену огромный камин. Он был полон золы – очевидно, какое-то время назад в нем бушевало свирепое пламя.

Перед камином, на облысевшем коврике, лежал мертвец.

– Боже мой, – сказал Баттерсли, – да это ребенок! Кому, черт возьми, понадобилось убивать ребенка?

Я подошел ближе и стал на колени у разлагающегося тела. Это был не ребенок. Это был карлик, ростом не больше четырех футов. Его убили, решил я, уже несколько дней назад. То, как это было сделано, не составило бы загадки и для десятилетнего. В голове карлика зияла безобразная дыра от пули. Кровь запеклась у него на виске, расплылась пятном на коврике и образовала извилистый ручеек на полу.

Баттерсли окликнул меня, подойдя к окну:

– Эй, сержант, а окошко-то и впрямь закрыто! И дверь заложена, как обещали. Что скажете?

Я встал. Осмотрел окно. Все верно – оно было заперто на шпингалет, а напротив, как и говорила Гарриет Мэнсфилд, была глухая стена соседнего дома. Я пожал плечами и принялся за осмотр комнаты.

Я не нашел ничего особенного, кроме свечного сала. Электрического света в мастерской не было. Зато была, наверное, целая сотня свечей. Свечное сало было повсюду. Им были заляпаны стол и каминная доска, пол и стены. Я заметил сальные пятна даже на входной двери.

Баттерсли сидел за дряхлым столом и проверял бумаги из ящиков.

– Нашел что-нибудь? – спросил я.

– Ничего интересного. Похоже, этого малого зовут Роберт Дейнтли. Он совладелец антикварной лавки на Гринич авеню. Вот вроде и все.

Я вздохнул и перевел взгляд с бруса поперек двери на закрытое окно.

– Здорово, – сказал я. – С удовольствием выложу все это Оллхофу. Ты подожди здесь, а я схожу позвоню – узнаю, какие будут инструкции.

Я спустился вниз и нашел на углу аптеку. Оттуда я позвонил Оллхофу и передал ему скудные сведения, которые нам удалось собрать. Потом, следуя его распоряжению, сообщил об убийстве в Отдел. А потом вернулся в мастерскую.

– Сейчас прибудет полиция, – сказал я. – Участковый тут подежурит. А нас Оллхоф посылает в антикварную лавку, переговорить с компаньоном этого Дейнтли.

Баттерсли кивнул. Он сделал точно то же самое, что несколько минут назад сделал я: перевел взгляд с деревянного бруса поперек двери на оконный шпингалет.

– Послушайте, сержант, как, черт побери…

– Не ломай себе голову, – прервал его я. – Пусть Оллхоф помучается. Я уже не один год жду, когда его посадят в лужу. И, похоже, я этого дождался.

Мы спустились по лестнице и зашагали по Гринич авеню. Через десять минут мы вошли в полумрак антикварной лавки, на витрине которой была надпись: «Дейнтли и Граймс». Мне сразу же бросился в глаза пузатый охранник, сидящий на стуле, который вполне мог быть антикварным. Во всяком случае, жить этому стулу осталось недолго. Охранник встал, пытаясь разглядеть нас в полутьме, увидел нашу форму и успокоился.

– Эй, мистер Граймс, – позвал он. – Тут к вам пришли.

Мистер Граймс возник из темноты в конце магазинчика. Он очень смахивал на крота. За толстыми стеклами его очков моргали близорукие голубые глаза. Он был почти лыс. Движения его были суетливыми, а зубы – явно вставными. Мистер Граймс, подумал я, вряд ли отличается стойкостью перед лицом житейских бурь. Я надеялся, что смерть партнера не совсем выбьет его из колеи.

– Да? – сказал он высоким писклявым голосом. – Что вам угодно? Могу вас уверить, что к нам в магазин никто не проникал. Мы…

– А где мистер Дейнтли? – спросил я.

Граймс мигнул и стал похож на беспомощную перепуганную курицу.

– Я и сам хотел бы это знать, – признался он. – Он уже несколько дней не показывается. Просто понять не могу, в чем дело. Я ведь…

– Он мертв, – сказал я, пристально наблюдая за тем, какую реакцию вызовут у него мои слова. – Убит.

Граймс издал легкий вскрик и заломил руки.

– О нет, – произнес он. – Я несколько раз ходил к нему домой, стучал в дверь, но никто не отзывался.

– Потому что хозяин был мертв, – объяснил я. – Как вы думаете, кто мог его убить?

Граймс покачал головой.

– Понятия не имею. У него и врагов-то не было. Видит Бог, и денег тоже.

– А как насчет вашего магазина? – спросил я. – Выгодное дело?

Граймс пожал плечами.

– На двоих выручаем долларов по восемьдесят в неделю – максимум по сто. Можете посмотреть записи. Да нет, конечно, Дейнтли жил небогато. Не было никакого смысла его убивать.

Мы немного пошарили в лавке. Охранник сидел, уткнув нос в программу скачек, а Граймс, заметно потрясенный известием о судьбе компаньона, сидел в виндзорском кресле и промокал лоб кружевным платочком, похожим на дамский.

Вскоре мы покинули магазин и вернулись в квартиру Оллхофа. Когда мы вошли, наш начальник трубно сморкался. Отняв от лица платок, он сразу ухватился за чашку с кофе.

– Ну? – требовательно спросил он.

– Ничего, – ответил я. – Все, что сказала девушка, было правдой. Дверь заложена деревянным брусом. Окно заперто. Совершенно непонятно, как убийца мог оттуда выйти. Граймс, компаньон Дейнтли, – нервная старая баба. Я уверен, что он ни при чем.

– Мне плевать, в чем ты уверен, – сердито оборвал меня Оллхоф. – Ты мне факты давай. Выкладывай все подробности, которые тебе удалось удержать в своей дырявой голове. А ты, Баттерсли, слушай и поправляй. Ну, начали.

Он взял карандаш и занес его над блокнотом, а я приступил к рассказу. Пока я рассказывал, он сделал две-три записи. Когда я закончил, он хрюкнул и снова налил в чашку кофе.

Баттерсли встал из-за своего стола и, блестя глазами, подошел к Оллхофу.

– Инспектор, – произнес он, – у меня родилась гипотеза.

Оллхоф посмотрел на Баттерсли так, словно у того родилась лягушка.

– Послушайте, – сказал Баттерсли. – В антикварной лавке всякое может быть. Вдруг им попалось что-то по-настоящему ценное, что-нибудь, стоящее уйму денег? Допустим, Граймс застрелил своего партнера, чтобы стать единоличным обладателем этой вещи?

– Гениально, – отозвался Оллхоф. – Тебе бы в армейской разведке служить.

– Подождите минутку, – встрял я. – Может быть, это гениальней, чем вам кажется. Почему там сидит охранник? Разве стали бы они нанимать его, если бы там нечего было охранять?

– Я размышлял над этим фактом, – сказал Оллхоф, – но он интересует меня совсем с другой точки зрения. Вы заметили, из какого агентства этот охранник?

Я кивнул и назвал агентство.

– Позвоните туда. Узнайте, когда именно его наняли. Сдается мне, это случилось не вчера.

Я позвонил в агентство и, к своему удивлению, обнаружил, что Оллхоф прав: охранник приступил к своим обязанностям в лавке ровно три дня назад. Услышав об этом, Оллхоф кивнул с таким самодовольством, что я почувствовал себя уязвленным.

– Итак, – сказал я, – наверное, вы уже знаете, кто убил карлика, а еще почему и как он это сделал.

Он улыбнулся мне.

– Ты меня переоцениваешь, – произнес он с напускной скромностью. – Я не знаю, кто это сделал. И мотива тоже не знаю. Пока мне известно только, как это было сделано.

Я уставился на него.

– Вы что, можете объяснить заложенную дверь и запертое окно?

– Конечно, – сухо ответил Оллхоф, наполняя чашку. – Это же так просто.

На мгновение я напряг мозги, потом выдал единственное, что пришло мне в голову.

– По-вашему, убийца удрал через дымоход?

Оллхоф обнажил свои желтые зубы в невеселой ухмылке.

– Симмондс, – сказал он, – уж не копаете ли вы под Санта-Клауса?

На следующее утро мы с Баттерсли пришли вместе. Остановились на пороге и посмотрели на Оллхофа. Было девять часов утра. Очевидно, он не поглотил еще и пинты кофе. Однако он улыбался.

Мы с Баттерсли переглянулись. Затем осторожно вошли в комнату, ожидая подвоха. Оллхоф жизнерадостно сказал:

– Доброе утро.

– Вы что, выздоровели? – заботливо спросил я. – Или ночью умер ваш лучший друг?

– Ни то ни другое, – спокойно ответил Оллхоф. – Я доволен, потому что Отделу убийство карлика оказалось явно не по зубам. Они скомбинировали ваши с Баттерсли гипотезы.

– И к какому выводу пришли?

– Они решили, в согласии с твоей теорией о Санта-Клаусе, что убийца ушел через дымоход. И вдобавок – что это был Граймс, который отважился на убийство ради какой-то бесценной реликвии.

Тут его одолел припадок смеха, завершившийся чихом.

Что ж, я и впрямь не считал эту теорию такой уж глупой, но не стал возражать, чтобы не портить Оллхофу его радужного настроения.

– А еще что-нибудь они нашли? – спросил я.

– Да. По мнению эксперта, он умер дня четыре назад. Кроме того, они прочесали окрестности и нашли бар, куда заходили выпить Дейнтли с приятелем – предположительно как раз в день убийства.

– Кто этот приятель?

– Бармен его знает. Дейнтли он, правда, не знал. Но сказал, что тот, второй, был карлик. А первого зовут Страусс. Скоро он сюда явится.

Оллхоф занялся варкой очередной порции кофе. Я стал проглядывать краткие сводки, которые ежедневно поступали к нам из главного отделения, а Баттерсли, вздохнув от удовольствия, погрузился в книжку о сыщике Дике Трейси – порок, которого я никогда не понимал в профессиональном полицейском.

Около одиннадцати лестница снаружи заскрипела под чьими-то шагами. Потом в дверь постучали, и вошли двое мужчин.