Текст книги "Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока"

Автор книги: Дэшилл Хэммет

Соавторы: Корнелл Вулрич,Чарльз Финни,Рон Гуларт,Эдмунд Криспин,Флора Флетчер,Уорнер Лоу,Джеффри Буш,Дарси Линдон Чампьон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Когда они выехали к фонтану по длинной кривой аллее, она уже сворачивала свою подстилку и собирала бидоны.

– Марьюшка, – сказал он, наклонясь, – самую лучшую белую розу во всей Данубии – только одну. Ты приберегла ее для меня?

Беззубая старуха испуганно посмотрела на него и перекрестилась.

– Марьюшкой звали мою бабку, – пробормотала она, – а я Аннушка. – Потом выбрала прекрасную белую розу и дрожащей рукой протянула ему.

Звякнули о булыжник монеты, и дрожки покатили дальше.

Вскоре они покинули город и начали подниматься в холмы. Последние дома и последние мостовые остались позади. Фонари тоже – теперь путь им освещала только луна, топазово-желтая, огромная, как тележное колесо. Впереди замаячила развилка.

– Туда, – снова произнес он, указывая направо.

Кучер тревожно огляделся по сторонам.

– Эта дорога ведет мимо усадьбы Мораватов. Там мы ничего не найдем…

– Там мы найдем все, – мягко сказал Стивен Ботилье. Одной рукой он держал розу за стебель, другой бережно придерживал ее головку, чтобы лепестки не облетели от тряски.

Слева вынырнула десятифутовая каменная стена – она потянулась вдоль дороги, и конца ей было не видно. Верхушки деревьев за ней походили на плюмажи охраняющих ее воинов. В воздухе поплыл аромат роз, множества роз из какого-то тайного сада неподалеку.

– Владения Мораватов, – осторожно сообщил кучер, словно само упоминание этого имени было небезопасным.

Они миновали ворота – Стивен мельком заметил в глубине за ними большой приземистый дом, голубеющий в лунном свете. С той стороны ворот была сторожевая будка, и на стук колес оттуда выскочил часовой с карабином под мышкой. Вытянув шею, он подозрительным взглядом проводил их дрожки, накренившиеся на повороте в облаке пыли, голубой в лунных лучах.

Кучер стегал лошадь, стараясь развить максимальную скорость.

– Не гони! – крикнул Стивен. – Иначе пропустим место! Где-то здесь есть калитка, заросшая виноградом…

Кучер захныкал:

– Товарищ, не надо туда ходить – вы попадете в беду! И я тоже, если помогу вам в этом…

– На тебе за риск. – Стив бросил ему деньги. – А теперь остановись – она где-то рядом. Потом съедешь с дороги и будешь ждать вон под теми деревьями. А когда услышишь мой свист, вернешься и заберешь нас: я буду не один.

Он вылез из коляски и подождал, пока та скроется в густом лесном мраке неподалеку. Он слышал печальные, сокрушенные вздохи кучера. Вдали, на одной из городских колоколен, пробило полночь.

Он повернулся и медленно пошел вдоль обочины, бережно держа розу на сгибе локтя. На белой стене впереди было пятно зелени, на лунном свету казавшейся черной. Дойдя до него, он сунул в листву руку и принялся выстукивать стену за толстым слоем виноградных лоз. Вскоре глухие звуки сменились более отчетливыми – под его рукой был уже не камень, а дерево. Он разорвал плотную завесу, и дождь мелких листочков осыпал его, как черное конфетти; под укрытием обнаружилась низкая, узкая, очень старая на вид деревянная калитка. Он провел рукой по ее краю, словно нащупывая что-то. Небольшой грушевидный выступ подсказал ему, где находилась прежде замочная скважина.

Вдруг, точно вспомнив о чем-то важном, он присел на корточки у самой стены и начал копать сырую землю голыми руками. Затем поднял палку и стал помогать себе ею. Когда его рука ушла в почву по запястье, он вынул из ямы какой-то предмет, похожий на кость. Он стряхнул с него прилипшие комья – и предмет оказался большим ключом. Потом ему пришлось заняться очисткой скважины, забитой вековым мусором.

Наконец он вставил туда ключ, напрягся. Замок долго не хотел поддаваться. Потом что-то громко заскрипело, щелкнуло, и калитка выскочила из стены наружу, как будто ей вдруг стало тесно в своем проеме.

Стивен достал платок, аккуратно вытер перепачканные землей пальцы, поднял отложенную в сторону розу; затем нагнул голову и вошел внутрь, прикрыв за собой калитку. Там он зашагал по усыпанной чистым песком дорожке – одной среди целого множества других, – ни разу не замешкавшись на повороте или развилке. В глубине огромного частного парка распростер крылья хозяйский дом, похожий на низкую голубую скалу. В воздухе витал аромат роз, смешанный с более острым запахом сосен. Где-то поблизости, в невидимом пруду или бассейне, лениво плеснула хвостом рыба. Над его головой сияла одинокая звезда, которую он заметил с верхушки Башни Черепов. Он поднял к ней лицо, и его губы беззвучно шепнули: «Помоги мне».

Вдруг над чернильно-черными кустами замаячил низкий купол, голубой, как и дом, но гораздо ближе Он пошел туда, миновал проход в кустах и вскоре достиг небольшой открытой беседки, которая представляла собой просто круглую крышу на шести колоннах. Теперь он ступил в тень; лунный свет голубой лентой опоясывал всю сцену. На мраморной скамье в беседке кто-то сидел – абсолютно неподвижно, словно прислушиваясь к звуку его шагов. В темноте эту фигуру можно было принять за статую.

Он резко остановился и заговорил, тихо промолвил:

– Я не напугал тебя?

Фигура пошевелилась, с легким шелестом платья шагнула к нему, и девичий голос сказал на его родном, английском языке:

– Разве мог ты напугать меня, Стивен, ведь я так хорошо знаю твои шаги и жду тебя здесь вот уже полчаса! – Единственный намек на акцент слышался в том, как она произносила имя «Стивен» – у нее выходило «Стефен».

Он протянул ей розу, и обе ее руки встретились с его руками – получился как бы двойной узел с розой посередине. Он сказал:

– Это самая лучшая роза в Данубии – за пределами этих садов. У тебя их здесь тысячи, я знаю; но их я не могу тебе подарить.

– Но белых здесь нет. Они не растут у нас, не знаю почему. Крестьяне говорят, это из-за кровавого прошлого нашей семьи. Красные, розовые, желтые – но когда садовники пытаются посадить здесь белые, они вянут и умирают. Наверное, сама наша земля проклята.

– Поэтому я и хочу забрать тебя отсюда, хочу, чтобы ты уехала со мной.

Склонив голову к его плечу, точно от неодолимой усталости, она прошептала:

– Я так долго ждала…

– Там, под деревьями, нас ждет коляска, а в гавани – корабль. Поедешь со мной сегодня?

– Прямо сейчас – и даже не обернусь назад.

Они вышли из тени беседки бок о бок. Она быстро скользила рядом с ним по песчаной дорожке, словно язык бело-голубого пламени в лунном свете. Мелкий песок хрустел под их ногами – они не были призраками. Он слышал, как участилось от ходьбы ее дыхание, чувствовал, как скоро бьется в груди его собственное сердце. Чернильно-черные кусты надвинулись на них, поглотили; их плечи и головы заскользили поверху, как мотыльки.

Достигнув потайной калитки, он толкнул ее. И тут они замерли на месте, и девушка прижалась к нему, беззвучно захлебнувшись ужасом.

Там, за проемом в стене, стоял человек. Он был виден только по плечи и сначала показался им безголовым. Стив заметил расшитый тесьмой мундир, шпагу на перевязи – атрибуты военного. Руки незнакомца были сцеплены за спиной, и вся его поза говорила об ироническом ожидании. Он слегка покачивался, то приподнимаясь на носках своих начищенных до блеска сапог, то опускаясь обратно. Упала на землю восьмидюймовая местная сигарета с тлеющим кончиком; один сапог чуть сместился в сторону и раздавил ее. Плечи его нырнули вниз, и он шагнул внутрь, распрямился снова, по-прежнему держа руки за спиной, точно в знак насмешливого вопроса.

Она выдохнула: «Бэзил!» – что-то вроде этого. Лунный свет упал на надменное лицо с моноклем, и Стив узнал одного из тех, с кем столкнулся сегодня на узкой городской улочке.

За ними в саду раздался шорох, и от темной линии кустов отделились еще трое – видимо, они ждали там своей минуты. Они вышли не таясь, с самодовольным видом, будто гордые тем, что до сей поры их не замечали. В одном из них он узнал второго из обиженных им офицеров.

Стив с девушкой повернулись лицом к первому военному. Он незаметно снял ее руку со своей, отстранил от себя, чтобы ей не причинили вреда.

Мужчина у калитки приветствовал ее легким поклоном, щелчком сдвинутых вместе каблуков.

– Кто этот человек, Ирина? Ты знаешь, что я не стану марать свою перчатку о щеки безродного американского хама. Говори! Велеть ли мне слугам, чтобы они выпороли его, или дело будет улажено между джентльменами?

Стив ответил за нее.

– Мои предки были луизианскими грандами еще в ту пору, когда ваши, одетые в медвежьи шкуры, глодали корни деревьев. Я Стивен Ботилье из Нового Орлеана.

Военный вновь обратился к девушке.

– Извини, что подверг сомнению безупречность твоего вкуса, но я дорожу своим дворянским достоинством. А теперь – прошу нас простить. Ночной воздух в парке чересчур свеж.

Она ответила умоляющим голосом, столько же ему, сколько и Стиву:

– Я не уйду, пока не узнаю… что со мной будет. Решайте с этим скорее, джентльмены, не мучьте меня!

– Твое слово – приказ. – Он повернулся к Стиву. – Позвольте представиться, мистер Ботилье. Граф Бэзил Морават.

Стив склонил голову, точно актер, который много раз репетировал свою роль еще до того, как она была написана. Офицер поднял правую руку с зажатыми в ней перчатками, махнул ими перед лицом Стивена. Они едва задели его губы кончиками пальцев. Руки Стивена не шевельнулись, чтобы нанести ответный удар, как требовал того современный кодекс чести; кодекс более старый заставил его сдержаться и ответить лишь вторым легким кивком.

– Разумеется, причиной будет то, что вы столкнули меня сегодня в канаву, – Морават кинул беглый взгляд на неподвижную девушку, – и ничего больше.

– Меня не нужно учить сдержанности, – холодно отозвался Стивен.

Один из спутников Моравата выступил вперед.

– Могу я предложить себя к вам в секунданты? – и назвал имя.

– Назначаю вас своим, – сказал Морават офицеру, с которым гулял по городу.

Закурив, двое секундантов неспешно зашагали в сторону по песчаной дорожке. Стив с Мораватом, следуя правилам, повернулись друг к другу спиной, разошлись и встали поодаль. У стены осталась одна девушка; она склонила голову, словно в беззвучной молитве.

Теперь каждое их движение подчинялось жестким канонам, как в менуэте, как при игре в шахматы. Современный мир сказал бы: «Калитку никто не охраняет, экипаж еще ждет за стеной, а рядом только один человек; сбей его с ног и беги вместе с ней – не будь дураком». Но эхо старого мира в его сердце говорило: «Так, и только так должен вести себя джентльмен». И он не мог не послушаться его, как не мог бы взлететь в воздух. Законы прошлого были незыблемы – они жили у него в крови, и он не способен был пойти им наперекор. Он стоял, куря «Лаки-страйк», но не смея нарушить кодекс Средних веков.

Двое секундантов вернулись по другой тропинке. Они тоже разделились. Стив подошел к своему.

– Пистолеты, – сказал тот, – как только достаточно рассветет, в двадцати шагах от барьера. На утесе над морем, чуть дальше отсюда по этой дороге. Согласны?

– Неужели он стреляет лучше, чем фехтует? – Стив невесело усмехнулся.

– Отнюдь – ему это все равно. Просто мы решили, что от американца трудно ожидать хорошего владения шпагой.

– Спасибо за предусмотрительность, хотя в данном случае она была излишней. Итак, пистолеты.

Наступил предпоследний этап древней церемонии. Секунданты сошлись снова, известили друг друга о согласии противников, затем опять разделились. Морават, его секундант и третий офицер по очереди вышли через калитку – каждый из них поклонился молчащей, ослепленной слезами девушке. Стив слышал, как Морават сказал за стеной: «Если бы не грязь на склонах, я с удовольствием искупался бы до рассвета».

Он оценил его спокойствие. Оно не удивило его – он и сам чувствовал себя так же. Грядущий поединок следовало принимать как данное, как необходимую часть мужского существования. Его нельзя отклонить или избежать, но вместе с тем он вполне в порядке вещей. И потому, когда его собственный секундант, точно развлекающий гостя хозяин, предложил скоротать время за картами – они были у него с собой, – Стивен охотно согласился. Он не успеет, объяснил офицер, съездить в город и вернуться обратно до рассвета. А оставаться наедине с девушкой запрещено этикетом. Они оба не обращали на нее внимания, словно ее и не было в саду; они присели на корточки и принялись играть прямо на ровном песке дорожки. Стивен, в белом лондонском костюме и при часах со светящимся циферблатом, подумал: вот так жили раньше. И удивился, что чувствует себя в этой среде как дома.

Они встали, когда поверх стены забрезжила первая грязно-серая полоска.

– Ваш выигрыш, – произнес Стив, кивая на стопку монет на земле.

– Не везет в картах… – вежливо улыбнулся его секундант. Он вышел первым, и Стив на мгновение задержался около девушки. Она не шелохнулась ни разу за все это время. Теперь она подняла голову, глянула ему в лицо. Ее ладони легли на его грудь, чуть ниже плеч.

– Стивен, я так долго ждала. Не покидай меня.

Он знал, что она хочет сказать: пусть он сейчас идет на утес, но потом он должен вернуться.

– Для меня это тоже было долгим сроком, Ирина, так что не сомневайся: я обязательно вернусь.

Она держала его руку в своих, пока он проходил в калитку, затем нехотя отпустила ее.

Под деревьями было темно, поскольку луна давно зашла, а первые лучи дня еще не разогнали мрак. Точно извиняясь, его секундант промолвил:

– Это идеальное место. Вы сами поймете, когда увидите. Я и сам всегда улаживаю там дела чести.

Скоро на них пахнуло солоноватым морским ветерком, прохладным и острым, как лезвие ножа, затем деревья расступились, и впереди открылась длинная узкая площадка, поросшая травой; с другой ее стороны был обрыв футов в двести, а дальше – серая гладь океана. Далеко внизу, на рейде, он различил усеянное огоньками миндалевидное пятнышко – это был его корабль, которому предстояло отплыть в семь утра.

Остальные уже прибыли, захватив с собой врача с инструментами, перевязочными материалами и длинным плащом, а также необходимых свидетелей. Двое секундантов сошлись, открыли ящик с оружием, проверили его, кинули жребий. Даже здесь, на открытом месте, легкая дымка еще немного мешала видеть.

– Достаточно ли светло для вас в двадцати шагах, граф Морават?

– У меня прекрасное зрение.

– А для вас, мистер Ботилье?

– Белый мундир джентльмена виден издалека.

– В таком случае, откладывать не имеет смысла. Как получивший оскорбление, граф Морават стреляет первым. Встаньте сюда, пожалуйста, спиной к спине. По команде «вперед» каждый сделает двадцать шагов по прямой линии. Вы остановитесь. По команде «кругом» – повернетесь друг к другу лицом. По команде «огонь» вы, граф Морават, прицелитесь и выстрелите. По второй команде «огонь» будете стрелять вы, мистер Ботилье, – если ваш соперник промахнется. Прошу вас.

Стив чувствовал, как лопатки Моравата касаются его лопаток; противники были примерно одного роста. На темном фоне деревьев слева мелькнуло что-то белое; он глянул туда. Пришедшая за ними следом девушка прислонилась к стволу дерева; ее рука лежала на горле. Он отвел взгляд, как будто ничего не заметив.

– Вперед.

Их лопатки разомкнулись, и он медленно пошел прямо, считая шаги, сжав в поднятой руке пистолет. Трава под его ногами была скользкой от росы. Двадцать. Он поставил ноги вместе и остановился, чуть пристукнув каблуками.

– Кругом.

Он повернулся и взглянул через поляну на Моравата. Его белый мундир хорошо выделялся в сером тумане, скрадывающем очертания других предметов. «Если он не попадет мне в голову или грудь, – подумал Стивен, – я застрелю его наверняка».

– Огонь!

Он даже не заметил, как опустилась рука Моравата. Раздался треск, словно в лесу отломилась большая ветка, и что-то резко просвистело мимо его уха.

Прошло секунд пять. Морават не двигался, лишь распрямил спину – и это было все.

– Огонь!

Он подумал: «Мне не нужна его жизнь. Теперь, когда он промахнулся, все, что мне нужно, – там, под деревьями». Он направил пистолет вверх, спустил курок. Пламя с грохотом рванулось оттуда в серый купол над его головой.

Он бросил пистолет и пошел туда, где ждала она. Она шла ему навстречу – лицо сияет, руки протянуты вперед. Ее ладони скользнули вдоль его груди, коснулись лица, пряди волос, выбившейся под свежим ветерком.

– Ты вернулся, Стивен! Вернулся! Наконец-то я этого дождалась! Сколько радости ждет впереди – больше нас ничто не разлучит!

Когда они повернулись и пошли вместе, рука в руке, вдоль края утеса, он мельком глянул назад. Остальные уже ушли, исчезли. На траве, там, где он только что был, неподвижно лежал человек. Он разглядел белый лондонский костюм покроя 1949 года. На выброшенной в сторону руке блестел циферблат часов. Рядом, едва касаясь пальцев, лежало что-то смутно знакомое – тупорылый, неуклюжий современный револьвер. Далеко внизу двигалась в открытое море крохотная россыпь мерцающих огоньков; из трубы парохода вырвался белый клубочек дыма, затем до них донесся слабый гудок.

– Наша любовь была так сильна, Стивен, – прошептала она. – Разве что-нибудь могло положить ей конец?

Они повернулись и пошли оттуда вместе, рука в руке.

Джек Финни
(Jack Finney)
О ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ
(Переводчик В. Бабков)

Войдите туда, как в обычное бюро путешествий,сказал мне тот незнакомец в баре. Задайте пару обычных вопросов – о поездке, которую вы планируете, об отпуске, о чем угодно. Потом намекните на Проспект, только не упоминайте о нем прямо: ждите, когда хозяин заговорит сам. А если не заговорит, можете спокойно обо всем забыть. Если у вас получится. Потому что вы никогда не увидите этого Проспекта: вы им не подошли, и дело с концом. Если вы сами о нем спросите, хозяин просто посмотрит на вас так, точно не понимает, о чем речь.

Я повторял все это в уме, раз за разом, но в то, что кажется возможным вечером, за кружкой пива, трудно поверить в сырой дождливый день – и, отыскивая дом, номер которого сообщил мне незнакомец, я чувствовал себя дураком. Был полдень, я шел по Западной Сорок второй улице города Нью-Йорка, дул ветер, и моросил дождь; и я, как половина других прохожих, кутался в теплый плащ, придерживал рукой шляпу, склонив голову под косыми струями, и мир был реальным и тусклым, и это было безнадежно.

И все равно, крутилось у меня в мозгу, кто я такой, чтобы увидеть этот Проспект, даже если он существует? Имя? – повторил я про себя, словно мне уже задавали вопросы. Что ж – Чарли Юэлл, молодой служащий банка; если точнее, кассир. Я не люблю свою работу; я мало получаю и никогда не стану получать больше. Я прожил в Нью-Йорке больше трех лет, но так и не обзавелся настоящими друзьями. Да что там, о чем говорить – я хожу в кино чаще, чем мне хочется, слишком много читаю, и меня уже тошнит от одиноких ужинов в ресторанах. У меня средние способности, ничем не примечательная внешность и мысли. Ну как – гожусь я вам или нет?

Наконец я заметил его – старое, псевдомодернистское служебное здание, обветшалое, отставшее от века, не желающее признаться в этом и не способное этого скрыть. В Нью-Йорке таких полно, особенно к западу от Пятой.

Я толкнул стеклянную дверь в латунной раме и вошел в крохотный вестибюль с кафельным полом, недавно вымытым, но все равно неисправимо грязным. Выкрашенные зеленой краской стены были бугристыми там, где подновляли штукатурку. Оглядевшись, я увидел маленький список контор в хромированной рамочке: белые целлулоидные, легко заменяемые буквы на черном фетре. Тут было двадцать с лишком наименований; «Акме, бюро путешествий» стояло вторым в списке, между «А-1, копирование документов» и «Аякс, товары для фокусников». Я нажал кнопку рядом с решетчатой дверью лифта старого образца; где-то высоко в шахте прозвенел звонок. Последовала долгая пауза, затем толчок, и тяжелые цепи с лязгом поползли вниз, и я едва не повернулся и не ушел – мои надежды были безумием.

Но в конторе «Акме» все оказалось иначе, чем в вестибюле. Я потянул на себя дверь из рифленого стекла, ступил за порог и очутился в большой прямоугольной комнате, чистой и просторной, залитой ярким искусственным светом. У широкого двойного окна, за стойкой, говорил по телефону высокий серьезный человек с седыми волосами. Он поднял глаза, кивнул мне, приглашая войти, и я почувствовал, как у меня забилось сердце: я узнал этого человека по описанию. «Да, „Юнайтед эйрлайнз“, – говорил он в трубку, – рейс… – он заглянул в бумагу, лежащую под стеклом на стойке, – семьдесят три, регистрация за сорок минут до вылета».

Я уже стоял перед ним и ждал, опершись на стойку, озираясь вокруг; хозяин был, несомненно, тот самый, однако все прочее выглядело как в заурядном турагентстве: большие яркие плакаты на стенах, металлические подставки с брошюрами и проспектами, на стойке, под стеклом – отпечатанные расписания авиарейсов и поездов. Что с виду, то и по сути, подумал я и снова почувствовал себя дураком.

– Я могу вам помочь? – высокий седовласый мужчина за стойкой улыбнулся мне, кладя трубку, и я вдруг страшно занервничал.

– Да. – Я замешкался, расстегивая плащ. Потом снова посмотрел на него и произнес: – Я хочу… уехать отсюда. («Глупец, слишком рано! – сказал себе я. – Не гони!») – Я в тревоге следил за тем, какое впечатление произвели на него мои слова, но он и глазом не моргнул.

– Что ж, на свете много интересных мест, – вежливо сказал он. Потом вынул из-под стойки большой блестящий проспект и положил его на стекло, повернув нужной стороной ко мне. Крупные светло-зеленые буквы на нем гласили: «Добро пожаловать в Буэнос-Айрес – это другой мир!»

Я стал разглядывать брошюру, чтобы не показаться невежливым. Там был большой серебристый самолет, разворачивающийся над гаванью в ночи; луна отражалась в море, на заднем плане высились горы. Потом покачал головой; я боялся говорить, боялся сказать что-нибудь не то.

– Может, вам нужно местечко поспокойнее? – Он достал другой проспект: толстые старые древесные стволы, уходящие вверх, за пределы обложки, между ними косые лучи солнца – «Девственные леса штата Мэн, путешествие по Бостонской железной дороге». – Или вот, – он положил на стекло третий, – на Бермудах сейчас тоже неплохо. – На этом проспекте стояло: «Бермуды, Старый Свет в Новом».

Я решил рискнуть.

– Нет, – сказал я, покачав головой. – Я хочу уехать совсем. На новое место, чтобы поселиться и жить там. – Я поглядел прямо ему в глаза. – До конца жизни. – Тут нервы подвели меня, и я стал придумывать пути к отступлению.

Но он только дружелюбно улыбнулся и сказал:

– Пожалуй, мы сможем вам что-нибудь посоветовать. – Он подался вперед, опершись на стойку, сцепив вместе руки; его поза говорила, что я могу свободно располагать его временем. – Так чего вы ищете, чего вы хотите?

Я задержал дыхание, потом у меня вырвалось:

– Сбежать.

– От чего?

– Ну… – теперь я замешкался; прежде я никогда не пробовал облечь это в слова. – От Нью-Йорка, в первую очередь. И вообще от больших городов. От волнений. И страха. От того, что читаю в газетах. И от одиночества. – Я уже не мог остановиться, хотя и понимал, что говорю слишком много; слова сами сыпались наружу. – От невозможности делать то, чего мне по-настоящему хочется, и получать от работы удовольствие. От необходимости продавать свое время только ради того, чтобы прокормиться. От самой жизни – по крайней мере, в ее нынешнем виде. – Я прямо посмотрел на него и добавил: – От этого мира.

Теперь он пристально глядел на меня, изучая мое лицо и даже не притворяясь, будто занят чем-то другим, и я понял, что через мгновение он покачает головой и скажет: «Знаете, сэр, вы бы лучше сходили к врачу». Но он этого не сделал. Он продолжал смотреть, теперь уже на мой лоб. Он был крупным мужчиной, его седые волосы были чистыми и курчавыми, а морщинистое лицо – очень умным и добрым; он выглядел так, как должны выглядеть священники; так, как должны были бы выглядеть все отцы.

Потом он опустил свои глаза к моим и ниже; он изучил мой нос, рот, линию подбородка, и я внезапно почувствовал, что он без всякого труда узнал обо мне очень много, больше, чем знаю я сам. И вдруг он улыбнулся и поставил на стойку оба локтя, обхватив одной рукой другую, сжатую в кулак, и мягко массируя ее.

– Вам нравятся люди? Скажите правду, потому что, если вы солжете, я это пойму.

– Да. Хотя мне трудно расслабиться, трудно быть собой и заводить друзей.

Он серьезно кивнул, принимая это.

– То есть вы, в общем, человек приличный?

– Вроде бы да… так мне кажется. – Я пожал плечами.

– Почему?

Я криво улыбнулся – на такой вопрос трудно было ответить.

– Ну… во всяком случае, когда я делаю что-нибудь плохое, то потом жалею об этом.

Он усмехнулся и секунду-другую поразмыслил над моими словами. Потом на его лице появилась слабая улыбка, точно он собирался пошутить, но понимал, что шутка будет не слишком удачная.

– Знаете, – небрежно сказал он, – к нам иногда заходят люди примерно с такими же пожеланиями, как у вас. Так что, просто для забавы…

Я затаил дыхание. Меня предупреждали, что если мне повезет, он скажет именно это.

– …мы составили один проспектик. Даже напечатали его. Просто для собственного развлечения, понимаете. И для некоторых клиентов, вроде вас. Если вам интересно, можете его посмотреть. Но мы не хотели бы, чтобы об этом знали многие.

Я еле прошептал:

– Мне интересно.

Он порылся под стойкой, затем вынул большой тонкий проспект, такого же размера и формы, как и все прочие, и положил на стекло передо мной.

Я поглядел на него, придвинул поближе к себе кончиком пальца – мне было страшновато до него дотрагиваться. Обложка была темно-синяя, цвета ночного неба, а поверху шли белые буквы: «Посетите чудесную Верну!» Синюю обложку усеивали белые точечки – звезды, а в нижнем левом углу была планета, тот самый мир, наполовину закрытый облаками. Справа вверху, прямо под словом «Верна», сияла звезда побольше и поярче всех остальных; от нее расходились лучи, как от звезды на рождественской открытке. В самом низу обложки была еще одна надпись: «Волшебная Верна, где жизнь такова, какой она должнабыть». Рядом стояла маленькая стрелочка, приглашающая перевернуть страницу.

Я так и сделал, и внутри проспект оказался похожим на обычную рекламную брошюру: картинки и текст, только здесь речь шла не о Париже, Риме или Багамах, а о некоей «Верне». Качество печати было превосходным, особенно поражали фотографии. Вы когда-нибудь видели цветные объемные открытки? Тут было примерно то же самое, только лучше, гораздо лучше. На одном снимке была покрытая росой трава, и она действительно выглядела влажной. На другом был ствол дерева, точно выступающий из страницы, видный до мельчайших деталей, и странно было касаться его и чувствовать под рукой гладкую бумагу, а не шероховатую поверхность коры. Крохотные человеческие лица на третьем снимке, казалось, вот-вот заговорят: их губы были влажными и живыми, глаза блестели, кожа была совсем как настоящая; вы смотрели на них и удивлялись, почему они не двигаются и не разговаривают.

Я внимательно рассмотрел большую иллюстрацию, занимающую верхнюю часть целого разворота. Это был как бы вид с вершины холма: у ваших ног начинался спуск в долину, а там, вдали – снова подъем. Склоны обоих холмов были покрыты лесом, цвета были чудесными, очень естественными, – здесь высились тысячи великолепных зеленых деревьев, и вам сразу становилось ясно, что этот лес девственный, почти нетронутый. Далеко внизу, по дну долины, бежала речка, отражающая небесную голубизну; в иных местах, где поток разбивался о крупные валуны, белела пена, и вам снова казалось, что стоит вглядеться в изображение повнимательней, и вы увидите, как вода бежит и сверкает на солнце. На полянах у реки стояли крытые дранкой дома – одни из бревен, другие из кирпича или глины. Под иллюстрацией было всего одно слово: «Колония».

– Приятно полистать такую штучку, – сказал человек за стойкой, кивая на проспект в моих руках. – Оживляет рутину. Славный уголок, не правда ли?

Я молча кивнул и снова перевел глаза на картинку, потому что она говорила даже больше, чем было видно с первого взгляда. Не знаю, в чем тут был секрет, но при виде этой лесной долины вы начинали понимать, что примерно так выглядела когда-то еще не обжитая Америка. И вы понимали, что это лишь часть огромной страны, покрытой незагаженными, нетронутыми лесами, где чист каждый ручей; вы видели, какими были те жители Кентукки, Висконсина и старого Северо-Запада, последний из которых умер больше сотни лет назад. И вы чувствовали, что, если бы вам удалось вдохнуть этот воздух, он наполнил бы ваши легкие такой свежестью, какой на Земле не знают вот уже лет сто пятьдесят.

Под этой картинкой была другая, изображающая шесть-восемь человек на пляже: на берегу озера или, может быть, той самой реки в долине. У самой кромки воды возились двое ребятишек, а передний план был занят взрослыми, полукругом расположившимися на желтом песке: кто-то сидел, а кто-то встал на колени или опустился на корточки. Они вели беседу, несколько человек курили, и почти у всех были наполовину опорожненные чашки с кофе; ярко светило солнце, и вы понимали, что дело происходит утром, сразу после завтрака, когда воздух особенно свеж и ароматен. Люди улыбались, одна женщина говорила, остальные слушали. Один мужчина, сидевший на корточках, приподнялся, чтобы кинуть в воду камешек.

Вам становилось понятно вот что: они собрались на этом пляже минут на двадцать-тридцать, прежде чем пойти на работу, и вы знали, что они друзья и что они встречаются здесь каждый день. Вы знали – говорю вам, знали, – что все они любят свою работу, какой бы она ни была; что там их не торопят и не подгоняют. И еще… да, в общем, пожалуй, и все; вы просто знали, что каждый день после завтрака эти семьи проводят с полчаса за неспешными разговорами – здесь, на утреннем солнце, на этом прекрасном пляже.

Я никогда раньше не видел таких лиц, как у них. Однако на этой картинке были люди с самыми обыкновенными чертами – приятными, более или менее знакомого типа. Одни были помоложе, лет двадцати с лишним; другим было за тридцать; а одной паре я дал бы лет пятьдесят. Но на лицах молодых не было ни единой морщинки, и я подумал, что они родились здесь и что в этом месте никто не ведает ни тревог, ни страхов. У других, постарше, были морщины на лбу, складки у рта, но вы чувствовали, что их морщины больше не углубляются, что это зажившие и не причиняющие беспокойства шрамы. А лица пожилых выражали нечто вроде глубокого и постоянного облегчения. И ни на одном из этих лиц не было и намека на душевную смуту; эти люди были счастливы.Мало того – вы понимали, что они были счастливы и раньше, много-много дней подряд, и всегда будут счастливы, и знают это.