Текст книги "Шпион по призванию"

Автор книги: Деннис Уитли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

Глава 4
РОДЖЕР СТАНОВИТСЯ МУЖЧИНОЙ

Несколько секунд отец и сын оставались неподвижными, словно позируя в живой картине, потом адмирал, пробормотав проклятие, отпустил Роджера и, повернувшись, шагнул к двери. Распахнув ее, он уставился в теплый сумрак летней ночи.

На пороге стояла высокая бородатая фигура, и глаза адмирала, уже привыкшие к полутьме оранжереи, вскоре разглядели вязаную шапочку, шерстяную фуфайку, кожаные штаны и тяжелые матросские башмаки запоздалого визитера.

– Добрый вечер, капитан, – заговорил пришедший грубым голосом. – Я услыхал, что вы вернулись с войны, и подумал, что вам не помешает бочонок хорошей выпивки.

– Да! – воскликнул адмирал. – Я не сразу тебя узнал. Молодец, что вспомнил обо мне. Что ты нам принес – бренди или шнапс?

Контрабандист постучал башмаком по маленькому двухгаллонному бочонку, стоящему у его ног.

– Это французский коньяк – самый лучший, какой когда-либо поступал из Шаранты.

Контрабанда вина, спирта, кружев и духов из Франции широко распространилась в течение последних восьмидесяти лет. Когда лорд Метьюэн обложил товары из Франции дискриминационными пошлинами, англичане, возмутившись подобной несправедливостью, перешли к открытому нарушению закона и стали охотно покупать контрабандные грузы. За кражу овец человека могли повесить, а браконьеров наказывали с варварской жестокостью, но, несмотря на давление правительства, ни один суд не вынес бы обвинительный приговор контрабандисту, какими бы явными ни были против него улики.

К адмиралу вернулось обычное благодушие.

– Как идут дела? – спросил он. – По-прежнему повсюду ловушки или акцизные чиновники утратили бдительность?

Дэн Иззард покачал крупной головой, и золотые серьги сверкнули в тусклом свете.

– Во время войны было легче, капитан. Тогда таможенные суда трепетали перед военно-морским флотом, а теперь они снова распоясались и стараются нас придавить.

– Значит, война была хороша для бизнеса?

– Ага! Для таких, как мы, по обеим сторонам пролива войны не имеют значения. К тому же запрет открытой торговли здорово взвинтил цены. За последние пять лет мы недурно поживились, но после окончания войны приходится снова соблюдать осторожность.

Роджер хорошо знал Дэна, и хотя стоял за спиной отца, едва понимал суть разговора. Он чувствовал себя ужасно – оранжерея качалась у него перед глазами, словно это был люггер Дэна в открытом море.

Адмирал нагнулся и, повалив бочонок набок, вкатил внутрь.

– Спасибо, Дэн. Приходи в любое время, когда снова здесь будешь, и я с тобой расплачусь.

– Конечно, капитан, зайду, но не раньше чем денька через два. Доброй ночи.

Когда дверь закрылась, Роджер отскочил назад, опасаясь возобновления отцовской атаки. Он оказался прав, так как адмирал произнес с бешенством:

– А теперь, сэр, я разберусь с вами!

В этот момент Роджер пошатнулся, ухватился за деревянную подставку, на которой стояло несколько цветочных горшков, и содрогнулся от приступа рвоты.

Адмирал ошеломленно уставился на сына. Едва ли следовало колотить парня в таком состоянии. Отвернувшись, чтобы запереть дверь, он сердито пробормотал:

– Ладно, ступай в постель! Утром научу тебя хорошим манерам.

Прижимая ко рту платок, Роджер поплелся в свою комнату.

Сегодня он поднялся в начале пятого утра и лег на два часа позже обычного, так что ни бурная сцена, ни плачевное физическое состояние не могли долго удержать его ото сна. Прополоскав рот и умыв лицо холодной водой, Роджер разделся и плюхнулся на кровать. Десять минут спустя он уже крепко спал.

Следуя привычке, Роджер проснулся на рассвете и, если не считать небольшой тяжести в голове, не почувствовал последствий бурно проведенного вечера. Умывшись, одевшись, расчесав волосы и подвязав их на затылке, он вышел из комнаты и стал подниматься на крышу.

В этой сравнительно новой части дома крыша имела два треугольных карниза, вокруг которых шла освинцованная дорожка с парапетом, скрывающим карнизы от взглядов из сада внизу. В солнечный день крыша была лучшим местом отдыха для тех, кому нравится одиночество, а открывающийся оттуда вид можно было созерцать до бесконечности.

К северу, вверх по склону, виднелись сады и задние стены больших домов старого города, где всегда можно было наблюдать какую-либо деятельность. К западу тянулись леса, а к востоку, за двойным рядом лип, окаймлявших подъездную дорожку к дому, находилась маленькая гавань. Но самая захватывающая перспектива открывалась к югу, где за лугами и болотами, на которых весной можно было собрать бесчисленное множество яиц чаек, река Лим сворачивала в сторону Солента. За водным пространством шириной в три мили находился остров Уайт. Иногда он был виден так четко, что казалось, его можно коснуться, протянув руку. И молы Ярмута также были различимы невооруженным глазом. В другие дни высоты острова скрывались в тумане, так что виднелась лишь его поросшая деревьями прибрежная полоса, похожая на таинственные тропические джунгли.

Этим утром легкая дымка обещала еще один прекрасный день. Роджер видел Херст-Касл на пологом мысе, но мог лишь смутно различить башню Уорсли напротив него, на острове. Солент здесь был наиболее узок, и это место тысячелетиями служило зловещим путем вторжения в Англию. Веспасиан 2424
  Веспасиан Тит Флавий Сабин (9-79) – римский император с 69 г.


[Закрыть] пересек здесь пролив на галерах перед захватом Лимингтона и отправкой римских легионов в глубь Британии. Вплоть до эпохи королевы Елизаветы 2525
  Елизавета I Тюдор (1533-1603) – королева Англии с 1558 г.


[Закрыть] французы часто удерживали остров по нескольку месяцев, осуществляя отсюда набеги на прибрежные города к западу до самого Девона.

По этой причине Болдуин де Редверс, второй граф Девонский и феодальный властитель Лимингтона, счел маленький аванпост своих обширных владений слишком дорогим для защиты и в 1150 году даровал городу свободу, сделав его одним из первых вольных городов в Англии. Тем не менее последние два столетия, несмотря на частые тревожные периоды, горожане пребывали в безопасности за щитом королевского флота, и каждый день здесь напоминал о том, что могущество Британии зиждется на море. С берега часто были видны бриги и бригантины, фрегаты, шлюпы и большие трехпалубные корабли, отправляющиеся охранять британскую торговлю в дальних морях или привозящие богатства, которые служили предметом зависти всего мира.

Но сегодня Роджер даже не взглянул на барк, плывущий к берегу против легкого юго-западного ветра. Его воображение живо рисовало грядущий разговор с отцом. Он не сомневался, что напросился на жестокую порку, куда худшую, чем удары бамбуковой палкой, которых ему удалось избежать вчера вечером. Теперь, когда он повзрослел, отец наверняка возьмется за плеть и не станет жалеть ударов. С мыслью о порке он в конце концов свыкся, но что делать потом? Должен ли он отступить или продолжать настаивать на своем, рискуя подвергнуться дополнительному наказанию?

Роджер чувствовал себя безмерно одиноким и отчаянно желал обсудить с кем-нибудь свое затруднительное положение. Обращаться к матери было бесполезно, так как, несмотря на всю любовь к нему, она настолько обожала мужа, что считала правильным каждое его решение. Джек Бонд из Бакленда, лучший друг Роджера, еще не вернулся из Итона, а Дик Эдди из Пристлендса, как выяснилось вчера, слег с оспой. Конечно, Роджер знал многих других ребят, живущих по соседству, но не был с ними настолько близок, чтобы поделиться своей бедой.

Неожиданно ему на ум пришла мысль о Джорджине Тереби. Роджер ни за что на свете не обратился бы за сочувствием в критической ситуации к обычной девушке, но Джорджина ни в коей мере не являлась обычной девушкой. Тереби по весьма веской причине не имели авторитета в местном обществе, и Роджер был единственным соседом, посещавшим их дом. Впервые он повстречал Джорджину в лесу, катающуюся верхом в одиночестве, что само по себе было нетипичным для молодой девушки, но Тереби жили по собственным законам. Случайное знакомство вскоре переросло в теплую дружбу. Конечно, Роджер знал, что Джорджина – тщеславная и своевольная кокетка, но у полковника Тереби не было ни жены, ни других детей, и одинокое существование, отсутствие женского влияния привело к тому, что она обладала мальчишеской внешностью и повадками: прямотой и бесшабашной смелостью, а потому стала ему хорошим товарищем.

Роджер думал о Джорджине и все сильнее утверждался во мнении, что она поймет его и при ее-то сообразительности, возможно, даже подскажет выход из положения. Отец накануне не назначил часа беседы и вообще еще не встал с постели, следовательно, ничто не мешало Роджеру выйти, даже не сообщая слугам, куда он намерен отправиться. Поездка верхом к Тереби, по крайней мере, отсрочила бы тягостную встречу с родителями за завтраком. Роджер осторожно спустился с крыши, вышел к конюшням, оседлал свою кобылу и поскакал по аллее в сторону Хайклифа.

Семимильная поездка привела его к месту назначения. Хайклифом именовался район, где находился замок, в который лорд Бьют, бывший министр и наставник короля, удалился в преклонные годы. Принадлежащий Тереби Хайклиф-Мэнор был комфортабельным кирпичным домом с большими двойными окнами, глядящими на ухоженную лужайку и сады. Сам дом стоял отнюдь не на возвышенности, но его местоположение можно было определить за много миль в любом направлении благодаря нелепой, как считали местные жители, причуде полковника. Он увлекался новыми изобретениями и, чтобы проверить крепость железных перекладин в сравнении с деревянными балками в качестве каркаса здания, при помощи упомянутых железных перекладин воздвиг несколько лет назад неподалеку от дома башню высотой сто пятьдесят футов. Узкая и прямоугольная, она возвышалась среди чистого поля и служила отличным ориентиром для кораблей и жителей окрестных мест.

Когда Роджер вошел в холл, Тереби как раз спустился к завтраку и тут же пригласил визитера к столу. Полковник был худощавым мужчиной лет пятидесяти пяти, куда более походившим на ученого, чем на солдата, каковым был лишь в молодые годы, так как богатый отец купил ему чин подполковника. После смерти отца он быстро продал чин и провел несколько лет в путешествиях, посетив даже такие отдаленные страны, как Турция и Россия. По возвращении полковник страстно влюбился в первую красавицу графства и, к радости друзей и знакомых, женился на ней. Но счастье их продолжалось недолго. Однажды ночью упавшая свеча подожгла занавески кровати его несчастной жены, и она сгорела, прежде чем кто-либо успел прийти ей на помощь.

На несколько месяцев полковник закрылся в своем доме, отказавшись от всех утешений. Потом начали циркулировать скандальные слухи. Поговаривали, что полковник содержит в доме цыганку. При тогдашних весьма снисходительных требованиях морали никто из соседей не осудил бы его за желание утешиться с хорошенькой любовницей, хотя то, что он поселил ее в доме, куда всего восемнадцать месяцев назад привел молодую жену, сочли бы дурным тоном. Но когда через несколько месяцев полковник открыто объявил, что женился на цыганке, соседи не стали скрывать возмущения.

Полковника подвергли остракизму все его знакомые, а в довершение несчастий и вторая его жена умерла, рожая дочь. Правда, всеобщее осуждение не слишком беспокоило полковника, так как он был куда богаче большинства соседей, проводил значительную часть времени в Лондоне, а когда приезжал в свой сельский дом, то, не будучи склонен к охоте и спорту, вполне удовлетворялся возней в саду и пребыванием в своей великолепной библиотеке.

Если кто-то и страдал в результате упомянутых событий, так это его дочь. Когда Джорджина подросла, полковник не счел нужным возобновить ради нее отношения с соседями, которые хотя и жалели девочку, никогда не знавшую материнской любви, тем не менее считали, что не они должны сделать первый шаг. -

Впрочем, Джорджина не слишком тяготилась одиночеством. Она была достаточно проницательной, чтобы понимать: будь местное общество открыто для нее, ей пришлось бы мириться с опекой гувернантки, а также жеманными манерами и малоинтересными занятиями в компании сверстниц. Отец Джорджины был состоятельным и щедрым человеком, обладавшим отличным вкусом. Он заказывал для нее одежду в Лондоне, поэтому ее гардероб повергал в отчаяние местных красоток, и обеспечил ей образование, куда более разностороннее, чем у обычных девушек ее возраста, исключительно посредством долгих бесед и поощрения к чтению книг, имеющихся в домашней библиотеке.

Полковник едва успел приказать отвести в конюшню кобылу Роджера, когда сзади послышался радостный крик. Обернувшись, Роджер увидел сбегающую с лестницы Джорджину, свежую и хорошенькую, как алая роза с утренней росой на лепестках, и, держа в руке треуголку, галантно шаркнул ногой.

Семнадцатилетняя Джорджина – всего годом старше Роджера – для своего возраста была хорошо развита физически. Сомнительно, чтобы девушка обратила на него внимание при первой их встрече, если бы не инстинктивное стремление очаровывать каждое существо мужского пола, на которое она устремляла взгляд своих черных глаз, и нужда в компаньоне, который мог бы разделять с ней присущий юности энтузиазм. От матери-цыганки Джорджина унаследовала смуглую кожу, большие влажные глаза и полные алые губы; при этом она обладала великолепной фигурой и грациозной свободой движений, порожденной активным времяпрепровождением на открытом воздухе. Она скакала верхом, как женщина-кентавр, плавала, как дриада, и умела взбираться на деревья и проворством обезьяны.

Роджер не был влюблен в Джорджину, но чувства, которые она пробуждала в нем, были ближе к любви, чем все когда-либо им испытываемые. Он восхищался ее своеобразной красотой и временами ощущал неловкость, прикасаясь к ней, но она была слишком властной и взбалмошной, чтобы соответствовать рисовавшемуся ему в грезах образу светловолосой, голубоглазой феи, мечтательно откинувшейся на спинку дивана. Его привязанность к Джорджине скорее носила характер дружбы, слегка окрашенной романтическим желанием защитить ее от пренебрежения соседей.

Джорджина платила Роджеру столь же искренней дружбой и принимала его неловкие потуги на рыцарство с тайным весельем. При этом она полностью сознавала, что он являет собой зародыш мужчины, и, за отсутствием более зрелого материала для практики, с удовольствием наблюдала за его реакцией на свои новые туалеты, а иногда исподволь пыталась пробудить, очевидно, дремлющие в нем чувства.

Однако эти чувства были не такими уж и дремлющими, как предполагала Джорджина. Роджер почти полностью изучил теорию нежной страсти и воздерживался от применения ее на практике только в силу определенной разборчивости. В те легкомысленные дни никто бы не стал плохо думать о юноше, давшем волю пробудившимся желаниям, если только он не упражнялся на сестрах своих друзей, а деревенские девушки, как правило, считали за честь быть соблазненными молодым джентльменом. Роджер знал в Шерборне полдюжины ровесников, для которых наставницами в таинствах любви охотно стали горничные их матерей, а один юный хлыщ даже умудрился побывать в постели замужней кузины.

Но Роджер, носившийся во время прошлых каникул с идеей использовать для этих целей Полли и Нелл, решил подождать, покуда встретит девушку, чье очарование будет заключаться не только в пышных формах. Однако он понимал: думать о Джорджине подобным образом означало играть с огнем, и крайне редко позволял себе это, поместив ее в одну категорию с сестрами друзей.

Все же, направляясь за девушкой в столовую, Роджер не мог не отметить, насколько она похорошела с тех пор, как они виделись в прошлый раз, а задорные искорки в ее черных глазах заставили его внезапно ощутить греховный трепет.

Столовая была обставлена мебелью из североамериканского тюльпанового дерева, только начинавшего входить в моду. На одном серванте стояло полдюжины горячих блюд, а на другом – холодный окорок и хрустальные вазы с персиками, нектаринами, абрикосами и виноградом из теплиц полковника Тереби.

Полковник и Роджер щедро угощались, однако Джорджина, посмотрев на обилие яств, заявила с недовольной гримасой:

– Меня тошнит от одного вида пищи в столь ранний час. Я с удовольствием ограничилась бы хлебом и молоком.

Роджер изумленно посмотрел на нее, но полковник весело ему подмигнул:

– Смотри, Роджер, что сотворил с твоей подружкой один сезон в Лондоне. Знай мы заранее о твоем приезде, уверен, что она бы сделала себе прическу высотою в фут и высыпала бы на нее мешок пудры. Еще накануне у нее был отличный аппетит. – Повернувшись к дочери, он дружески шлепнул ее по заду: – Не валяй дурака, девочка, иначе к полудню проголодаешься. В Лондоне можешь сколько угодно притворяться, что питаешься воздухом, но в деревне избавь нас от этих причуд.

Джорджина рассмеялась:

– Ладно, дай мне пирога с лососем и яйцо, но без бекона – от сала меня тошнит, это чистая правда.

Роджер был поглощен собственными заботами и забыл, что Джорджина только что вернулась домой после первого лондонского сезона и теперь может считаться взрослой. Улыбнувшись, он спросил, как ей понравилось в Лондоне.

– Это было чудесно! – с энтузиазмом отозвалась она. – Балы, рауты, литературные вечера следовали друг за другом с невероятной быстротой. На протяжении десяти недель я ни разу не вставала до полудня и не ложилась раньше двух часов ночи.

– Удивительно, что ты не умерла от такого напряжения, но, должен заметить, выглядишь ничуть не хуже прежнего, – промолвил полковник. – А твою бедную тетю мне жаль. Я не взялся бы тебя сопровождать ни за какие деньги.

Джорджина пожала плечами:

– Ты заплатил ей пятьсот гиней за то, чтобы она выводила меня в свет, и оплатил расходы на участие в этом ее размазни дочери, так что ей не на что жаловаться.

– А гостиная королевы Шарлотты действительно настолько великолепна, как о ней говорят? – спросил Роджер.

– Потрясающее зрелище! Все джентльмены в парадных мундирах, а леди с диадемами и страусовыми перьями в волосах. Слышал бы ты, какой раздался гул, когда я сделала реверанс. Я чуть не умерла от радости.

Отец посмотрел на нее с нескрываемой гордостью:

– Да, ты определенно взяла город штурмом. Не многие девушки имеют такой успех в первый сезон.

– Значит, у тебя не было недостатка в кавалерах? – осведомился Роджер, чувствуя укол ревности.

– Еще бы! – рассмеялась Джорджина. – Мне сделали кучу предложений, в том числе три знатных молодых щеголя, но я сомневаюсь, что приму одно из них.

– Чем ты наслаждалась больше всего, помимо флирта? – усмехнувшись, спросил Роджер.

Черные глаза девушки сверкнули.

– Трудно сказать. Бал, который отец устроил для меня в нашем доме на Бедфорд-сквер, имел оглушительный успех. Потом был великолепный день на скачках, где я выиграла двадцать гиней. Мне понравилась вечеринка на воде у его светлости Куинсберри в Ричмонде и ночь, которую мы провели в масках в садах Воксхолла. Но, пожалуй, самое сильное впечатление, помимо моего дебюта, было видеть миссис Сиддонс в роли леди Макбет в королевском театре «Друри-Лейн».

Джорджина трещала без умолку добрых полчаса, ошеломляя Роджера описаниями неведомого ему блистательного мира, после чего ее отец оставил их вдвоем, удалившись повидать садовников.

– Ну, как мы проведем день? – спросила Джорджина после небольшой паузы. – Поедем верхом в лес, спустимся на пляж и искупаемся, дав повод соседям для скандальных сплетен, или возьмем закуски и отправимся в наше старое убежище в башне?

Роджер намеревался провести с ней только час и вернуться к разгневанному родителю, но чем больше он думал об этой перспективе, тем меньше она его прельщала. Повод для отцовского недовольства был настолько серьезен, что гнев не мог усилиться, что бы сын ни сделал. Семь бед – один ответ! Роджер решил провести с Джорджиной весь день, чего она, по-видимому, от него и ожидала.

Благодаря вчерашней поездке через лес, Роджер знал, что теперешнее несметное множество в нем мух способно испортить пикник. Жаркий день делал плавание более привлекательным, и его мало заботило то, что купание молодого человека и взрослой девушки сочли бы неподобающим, но башня сулила наилучшую возможность для долгого разговора наедине, поэтому Роджер проголосовал за нее.

Хотя они только закончили завтрак, Джорджина направилась в кухню запастись провиантом. Им предстояло подняться по трем сотням старых ступенек к маленькой комнатушке наверху башни, а это требовало немалых усилий, так что спускаться за пищей и подниматься вновь было бы глупой тратой времени и энергии.

Спустя четверть часа Джорджина вышла в сад, и, глядя на нее, идущую по лужайке с нагруженной корзиной, Роджер не мог не заметить, насколько соблазнительно она выглядит. Как обычно, – исключение делалось лишь для поездок верхом – ее одежда была куда откровеннее, чем та, что носили в деревне. Когда ветерок прижимал к ее телу широкую юбку из узорчатого индийского муслина, под тканью четко обрисовывались стройные ноги. Рукава свободного покроя открывали до локтей точеные смуглые руки, а двойное фишю из белой гофрированной кисеи подчеркивало очертания округлой груди.

Роджер взял у девушки корзину, и через десять минут они добрались до башни. Лишенная каких-либо украшений, она тянулась в небо, и увенчивающий ее маленький купол не был виден снизу. Джорджина первой вошла в узкую дверь, и молодые люди начали подъем.

Ступеньки были узкими, а воздух – нестерпимо затхлым, так как проникал он только через вентиляционные щели, расположенные через каждые двадцать футов и такие маленькие, что позволяли разглядеть лишь кусочек окружающей местности. Три раза Роджер и Джорджина останавливались, чтобы восстановить дыхание, пока наконец не добрались до верхней комнаты.

Маленькое квадратное помещение вмещало только парчовый диван, два стула и стол, однако из окон открывался вид, возможно не имеющий равных во всей Южной Англии. Внизу расстилались поля и луга, перемежающиеся лесами и вересковыми пустошами, которые сливались с небом в пурпурной дали. В направлении моря, словно на исполинской карте, просматривалась береговая линия от мыса Дерлстон возле Пула до мыса Святой Екатерины у южной оконечности острова Уайт, а далеко в море виднелись белые паруса кораблей.

Роджер и Джорджина знали, что башня вполне надежна, хотя при сильных порывах ветра ее верхушка, казалось, слегка покачивалась. Находясь так высоко над землей, они всегда испытывали чувство полного уединения. Так как полковник Тереби не принимал посетителей, никто, кроме них, в башню не приходил, но даже если бы туда явился кто-то посторонний, эхо шагов по каменным ступенькам предупредило бы о его приближении задолго до того, как он смог бы добраться до верхней комнаты. Таким образом, это было идеальным местом для двух юных заговорщиков, строящих планы и обменивающихся секретами.

Налюбовавшись захватывающим дух видом, они сели на диван.

– Ну, малыш, – заговорила Джорджина с превосходством старшего над младшим, – расскажи о себе. Ты хорошо вел себя в школе или заработал много розог?

– Я не малыш, – горячо запротестовал Роджер, – и не пытайся разыгрывать передо мной важную даму только потому, что побывала при дворе.

– О, Роджер! – рассмеялась Джорджина. – И дожив до ста лет, я не перестану дразнить тебя, причем уверена, что ты по-прежнему будешь на меня злиться. Но, нравится тебе или нет, выход в свет сделал меня женщиной.

– Нужно нечто большее, чтобы превратить девчонку в женщину, – фыркнул Роджер.

– Возможно, но себя ты тоже не можешь причислять к мужчинам.

– Смогу через несколько недель, если только…

Джорджина широко открыла глаза;

– Что ты имеешь в виду?

– О Боже! – вырвалось у Роджера. – Как бы я хотел остаться мальчиком и вернуться в Шерборн! – Внезапно он закрыл лицо руками.

– Роджер, дорогой! – Джорджина обняла друга за плечи и положила его голову себе на колени. – В чем дело? Расскажи мне. У нас ведь никогда не было и, надеюсь, не будет секретов друг от друга.

Чувствуя лбом мягкое бедро Джорджины, Роджер на миг позволил себе отвлечься от печальных мыслей.

– Конечно, расскажу, – пробормотал он. – Не бойся, я не собираюсь разреветься. Просто я напуган и сержусь на себя за это.

Джорджина отпустила голову Роджера, но, видя, как он взволнован, стиснула его руку, словно помогая собраться с силами, и скомандовала:

– Ну-ка, выкладывай все!

Роджер проглотил слезы, которых не смог добиться от него ни Ганстон, ни отец, и поначалу бессвязно, но постепенно все более и более последовательно стал рассказывать о событиях вчерашнего дня и о страшной судьбе, которая ему грозила.

Джорджина молча смотрела на Роджера, давая ему возможность облегчить душу, пока он не умолк.

– Это чудовищно, Роджер! – воскликнула она. – А ты не можешь обратиться к матери и попросить ее образумить твоего отца?

Роджер пожал плечами:

– Отец для матери больше, чем Бог. Она любит меня, но не станет вмешиваться, да и вступись она за меня, это ни к чему бы и не привело.

– А другие родственники?

– У меня их нет – разве что родственники со стороны матери, которых я никогда не видел. Мой отец, как и я, был единственным ребенком в семье.

– Но ты ведь не можешь подчиниться его воле?

– А что еще мне остается?

– Не знаю, дорогой, но у меня просто кровь кипит от такой несправедливости.

Почти час они обсуждали ситуацию, но так и не пришли ни к какому решению. Солнце поднялось высоко, его лучи падали на каменный купол башни, делая комнату душной и тесной. Поднявшись, Роджер открыл одно из окон и, сбросив куртку с длинными рукавами, повесил ее на спинку стула.

Воцарилось молчание. Ветер стих, и снизу не доносилось ни звука. Роджеру показалось, как часто бывало раньше, словно он находится в другом мире, никак не связанном с повседневной жизнью. Легко ощутить себя почти что Богом, находясь на высоте, откуда люди, работающие в полях, выглядели пигмеями. Время словно остановилось, и разговор, которого так страшился Роджер, казался по-прежнему отдаленным, несмотря на упорно поднимающееся к зениту солнце, которое спустя несколько часов так же упорно будет клониться к закату.

– Роджер! – внезапно заговорила Джорджина. – Тебе остается только одно – бежать.

– Что?! – Он изумленно уставился на девушку. – Бежать? Как? Куда?

– Романтичные юные болваны всегда бегут в море, – заявила она. – Так почему бы тебе не убежать от него?

– Но куда я могу бежать? – пролепетал Роджер.

Джорджина раздраженно тряхнула черными локонами:

– Мир велик, а ты силен и здоров. В летние месяцы мог бы пожить с цыганами в лесу или добраться до Лондона и найти там какую-нибудь работу.

– Нет, – мрачно покачал головой Роджер. – Ты предлагаешь чересчур крутые меры – такое лекарство может повредить почище болезни. Так я потеряю все – в том числе маленькие преимущества, которые дает мне происхождение и образование. Между тем я твердо решил добиться чего-нибудь достойного, и было бы величайшей глупостью потратить лучшие годы юности, зарабатывая гроши, как лудильщик.

– Я не предлагаю тебе убежать навсегда – достаточно месяца или двух, пока не исчезнет угроза. Возможно, твоему отцу дадут новый корабль и прикажут отправляться в плавание.

Роджер впервые серьезно задумался над предложением Джорджины, Он пересек узкую комнату и снова сел. рядом с ней.

– Это другое дело, – пробормотал он. – Но лес отпадает. Египтяне могли бы принять тебя, но не меня, решив, что я послан шпионить за ними.

– Тогда отправляйся в Лондон. До него менее сотни миль – ты мог бы дойти туда пешком за неделю.

– Да, но у меня там нет ни единого друга, нет даже знакомого.

– В прошлом месяце я бы назвала тебе кучу своих знакомых, но сейчас город пуст, как барабан, а все мои друзья вернулись в сельские дома. Но ты симпатичный парень, Роджер, и быстро найдешь людей, которые будут рады тебе помочь.

– Боюсь, ты веришь тому, чему хочешь верить, – уныло произнес Роджер. – Конечно, обеспеченные джентльмены легко заводят друзей, но ведь мне придется уйти с пустыми руками. Бедняки живут трудно, и выжить им порой удается за счет других. Я не знаю никакого ремесла и могу работать разве что писцом. Через неделю я буду голодать.

– Чепуха! – сердито бросила Джорджина. – Было бы желание. У тебя есть пара рук, которые можно использовать самыми разными способами.

Живое воображение Роджера снова заработало вовсю. Он никогда не был в Лондоне, но достаточно о нем знал, чтобы понимать, что позолоченный мир, в котором Джорджина резвилась несколько недель, весьма далек от того, в каком рискует оказаться молодой человек, не имеющий ни денег, ни покровителя. Старый Бен, слуга Бруков, родился в Лондоне и часто рассказывал Роджеру жуткие истории о долговых тюрьмах в Ньюгейте, Флите и Бедламе, где сумасшедших, которые бьются головами о стены и едят грязную солому, показывают каждому, кто заплатит сторожу шиллинг. По рассказам Бена Роджер хорошо представлял себе шумные и зловонные переулки, в которых шныряют проститутки и воры, поджидающие какого-нибудь сельского простака, чтобы обчистить его карманы.

– Нет, – подумав, сказал он, – у меня не хватит духу отправиться в Лондон.

– Тогда броди по деревням, – ядовито посоветовала Джорджина. – Сейчас разгар лета, и тебе не повредит сон под изгородями.

– Мне нужно не только спать, но и есть; не могу же я все время выклянчивать кусочки хлеба. Повторяю: я не владею ремеслом и к тому же не настолько силен, чтобы работать с утра до ночи. Будь у меня деньги, чтобы некоторое время обеспечивать себя едой, я, может быть, и рискнул, но у меня нет ни пенни.

– В этом я могу тебе помочь, – охотно вызвалась Джорджина. – Конечно, мой выигрыш на скачках ушел на тряпки, как и деньги, которые папа мне выделил на три месяца. Но у меня есть безделушки, которые потянут на солидную сумму, ты можешь взять их и продать в Уинчестере или Саутгемптоне.

– Я не могу взять твои драгоценности, – возразил Роджер.

– Не будь дураком! Я же не отдам тебе самое ценное, но в шкатулке, доставшейся мне от бабушки, полным-полно старых побрякушек, которые я не надену ни за что на свете. Тем не менее они золотые, и в городе за них можно получить неплохие деньги.

– Нет-нет, я не стану тебя грабить. Это часть твоего наследства, и драгоценности могут понадобиться тебе самой, если возникнут денежные затруднения.

– Чушь собачья! Будучи единственной наследницей отца, я не нуждаюсь в состоянии, а если бы нуждалась, то быстро получила бы его, благодаря лицу и фигуре. Я предлагаю тебе всего лишь жалкие безделушки, и ты должен взять их, Роджер. Это единственный способ спастись от кошмарной жизни на море.

Ее слова напомнили Роджеру о грозящей ему судьбе; но все же он продолжал колебаться. Пусть даже имея небольшой запас золота, бросить всех, кого он знал, изменить единственный образ жизни, который был ему понятен и доступен? Нет, это предприятие не казалось ему заманчивым. Неизвестное всегда страшит, и возможность оказаться выброшенным из мира безопасности и комфорта, знакомого ему с рождения, окунуться в жизнь, чреватую неведомыми трудностями, пугала его немногим меньше морской службы.