Текст книги "Угличское дело. Кинороман (СИ)"

Автор книги: Денис Блажиевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Неспроста, государь. Романовых посильнее привязать надо.

– К царице.

– Федор Никитич, молодец на всю Москву известный, а у царицы девок, что твой малинник. Самое место для нашего медведя.

– Ладно, коли так.

– Решать что-то надо, государь.

– Они мои родичи. Бедный Дмитрий...Как и не было. Ветер дунул и улетел.

– Если родичи, то и пострадать должны более всех.

– А царица? Ведь не опасна она совсем.

– Из Нагих самая опасная. Давно ей надо было постриг принять. Ей там спокойней будет. И нам.

– Так молода.

– Самое время запереть...И Углич.

– Что Углич?

– За Камень надо посадских поднимать.

– Весь город? Мыслимое ли это дело? Виноватых накажи, но весь город? Не дам. Не дам своего дозволу.

– Батюшка твой по-иному мыслил.

– Не могу. Тысячи мужиков, баб. Детей губить. За что?

– Чтобы держава крепче стояла. Чтобы никто и не думал шатать здание Третьего Рима.

– Что мне твой Третий Рим, когда о душе своей думать надо. Такой грех на себя брать. А ты? Разве ты не боишься?

– Мне за свою душу бояться нечего. Она в державе твоей растворена.

– Людей невинных губить?

– Так оно иногда выходит. Батюшка твой это хорошо понимал.

– Но я не батюшка. Мне мерзко и противно все что он делал.

– Мерзко, государь. Противно. Но ей-ей, лучше один Углич, чем вся Русь в огне междусобиц сгорит.

– Не знаю. Не знаю. Голова пылает. Ничего понять не могу. Спаси, спаси меня Борис.

ХХХ

К сестре правитель пошел не один. Разговор предстоял тяжелый и неуютный. Он взял с собой жену, надеясь на возможность убеждения, но зная сестру, готовился к натиску.

– Вдовоем? – спросила царица. – Что же такого страшного?

Начала Мария.

– Государь упирается. Не хочет принять сторону твоего брата.

– Что же ты советуешь, брат и правитель?

– Правитель и брат, царица.

– Углич поднять и за Камень отправить.– сказала Годунова.

– Не понимаю. Всех?

– До единого.

– И правильно государь запрещает...Нет, нет я Федора уговаривать не буду.

– О себе подумай, царица. О вашем с государем счастии.

– Что же.. – добавил Борис. – Тогда я уговаривать бояр не буду...Пусть другую царицу ищут, которая трону наследника даст.

Ирина победно рассмеялась

– Напужал...Может я этого и желаю, да только мужа жалко. Да и что вы без меня?

– Не говори так, царица. – предупредила Мария.

– Пусть. – остановил жену Борис.

– Разве не нашей милостью ты у власти, Борис?

Внезапно Годунов схватил сестру за шею. Притянул к себе

– Молчать! Молчать! Если бы не я...Давно бы вас, с твоим блаженным...Как крыс. Забыла, забыла Бельского мятеж? Кто тебя спас?

Царица вырвалась.

– Себя. Себя ты спас.

– Верно, верно. Только кроме себя, я и тебя берегу, дуру царственную. Меня не будет, вы и дня не протянете.

– Тебе то это зачем? Столько людей терзать?

– Незачем. Поэтому и терзаю. Разумеешь?

– Поговори с царем, царица. Он себя показать должен. Так чтобы другие навсегда запомнили, как восставать против трона.

ХХХ

В лесу недалеко от московского шляха приставы Пеха ждали сибирское посольство. Сидели вокруг костра и жарили весенние грибы на палках. Маркел рассказывал.

– Я когда за Камень ходил у зырян пожил. Ух, они мухоморят знатно. С утра до ночи отвар этот пьют.

– Неужто сам пробовал?

–Таить не буду. Оскотинился однажды. А что? Обещал шаман, поп местный, лепоту увижу невыразимую.

– Увидел?

– И говорить нечего. Всю ночь пропужался...Медведи какие-то лысые, будто в бане. Ёлки ходячие и муравей огроменный в плечо все толкает: "Люб я тебе иль нет, Маркелко? Бусики даришь, а под венец не зовешь. Тьфу! А ведь всего то девок голых заказывал...

Раздался треск . С дерева вместе с ветками и листьями ссыпался дозорный.

– Кажись едут.

Конец 11 части.

Часть 12.

И снова дорога. Из Углича выбрались по утру, а к полудню уже вовсю встало совсем летнее солнце. В высоком бездонном небе тонкими мягкими струнами дрожали голоса жаворонков. После пригородных полей начался лес. Густой синий и совсем нестрашный. Узкая, но хорошо наезженная дорога, была составлена из десятков петель, и непонятно было, что ожидало путника за очередным поворотом. Каракут держался рядом с Рыбкой. Тот качался между горбами верблюдицы Васьки, покуривая короткую люльку. Гомонили о том о сем. Привычные дорожные разговоры.

– А что про кречета скажешь? – спрашивал Рыбка.

– Что было то и скажу.

– Бесценная птица, как бы нам за нее...

– Правителя была птица, за правителя и пострадала...

– И смерть недостойная....Как какая-нибудь тетка курячья.

– Как разница как помирать.

– Не скажи с саблей в поле...Ото дило.

И почувствовал казак угрозу. Не умом или душой, а всей своей прошлой жизнью. Толкнул Каракута и предательская стрела, пролетев между ними, вонзилось в дерево. Вслед за стрелами из-за поворота выскочили всадники, и тут же вскипела короткая яростная схватка. Широкий массивный крест Рыбки принял на себя тяжелую сулицу. Каракут, едва достав из седельной сумы, без замаха, от седла, метнул нож царевича Дмитрия в самого близкого к нему всадника. Нож пробил грудь и разбойник повалился с коня.

– Стой! Рыбка, мой! – закричал Каракут. Он спрыгнул с коня, вытащил из ножен шашку.

Федор встал за спиной Рыбки и тихо спокойно сказал.

– Мой. Мой.

Рыбка ощерился, но в сторону отступил. Каракут пошел на пешего Николку.

– Жаль что не хозяин твой. – вслед за этими словами Каракут нанес первый удар. Защищался Николка здорово, головы не терял, но под напором Каракута отступал, пока не споткнулся о мертвое тело своего бойца. Каракут выбил саблю из рук Николки. Тот беспомощно озирался, а Каракут наклонился, чтобы вернуть ему оружие. Николка вытащил нож из груди мертвого пристава и воткнул его в бок Каракута. Но ничего больше сделать не успел. Упокоил его Рыбка выстрелом из пистоли. Круглая тяжелая пуля раздробила Николке череп.

– Ты как? – Рыбка осматривал окровавленный бок.

– Ничего. – морщился Каракут. – Царапнул.

– Царапнул. Говорил, кольчугу поддень.

– Чего теперь... Вот, Пех. Не напьется никак, клоп государев.

ХХХ

Афанасий Нагой отодвинул от себя тарелку с жареным мясом. Сказал купцу Воронину.

– Кусок не лезет. Когда придет?

– Обещался быть, значит будет.

– Что на Москве говорят?

– Разное. Вчера одна жинка дворянская сказывала, что Нагие царевича подменили.

– И что?

– Ничего. Сам спрашивал: что говорят? То и говорят.

– Боишься? Все боятся. Будто чумные, будто нет нас. – бормотал Афанасий, а когда поднял глаза, увидел перед собой Субботу.

Говорил Суббота.

– А правитель с Думой. Как скоморох на гуслях, что хочет то сыграет.

– Нам чего ждать?

– Врать нужды нет. По монастырям пойдете.

– А патриарх, царь?

– Если бы вы еще заедино держались. На своем стояли. А что теперь сделаешь, когда царица, почитай, на вас навет написала.

– Лжешь! Лжешь! Романовский прихвостень.

Суббота даже не улыбнулся, сказал спокойно.

– Еще раз такое скажешь, башку снесу, падаль.

А вот Афанасий рассмеялся

– А ты не боишься, что мы тебя с собой утянем, драгоценный друг?

– Так если так, тогда плаха. И вам и мне. Жизни точно не будет Ни такой ни этакой. Да и кто вам поверит. Даже я теперь не верю, что с вами когда-то дело имел, драгоценный друг.

ХХХ

Борис Годунов смотрел на Каракута с любопытством. Федор был бледен, но старался держаться прямо и смотреть смело.

– И как тебя теперь звать? – спросил правитель.

– Каракут.

– Каракут.

– Черный камень.

– Черный камень.

– Казаки покрестили. А мне все равно...Все лучше прежнего. Солнце не застит и дышать легко.

– Черный камень. Что же. Расскажи мне, черный камень, как ты жив остался? На Пеха не похоже. Он точно бьет, архангел Михаил.

– Не добил...Меня Суббота Зотов подобрал. Выходил.

– Зачем же?

–На случай....Не случился случай. Ты Бельского и Мстиславского одолел, вот я ему и без надобности оказался. Он меня в Крым запродал.

– Узнаю Субботу. Своего не упустит...

– Не упустит. Думал так и так подохну, все же незадарма старался. В Крыму на турецкую галеру каторгой называемую посадили.

– Меня небось поминал?

– Какое там. Тело чернеет, а душа светлеет. Позабыл я тебя совсем.

– Ой ли.

– Даже когда сахбан-надсмотрщик спину кошкой драл, а потом раны солью набивал. Что же. Выл я, скулил. От голоду беспамятел, но не в тебе видел причину своих бед.

–Тогда в чем же?

– Разве виноват ты в том, что царь Иван до жинок охоч был. А детишек, кои у него на стороне появлялись, как котят слепых топили. А меня мать уберегла...Спасла...Никто не знал, пока царь Иван не умер. А мать моя стала говорить, что есть другой Федор царевич, куда как для царской доли приспособленный. И если бы царь Иван знал...

– А он не знал.

– Куда ему до тебя. Он царь Всея Руси. Грехов своих пленник, а ты своих повелитель. Зачем тебе второй Федор да и Дмитрий незачем.

– Тебя послушать, так у меня дьявол на побегушках. Не я Дмитрия. Падучая его в могилу свела.

– Не ты. – согласился Каракут. – А все ж таки ты.

– Вот как. Что же. Тогда поведай как такое могло быть.

ХХХ

Борис Годунов смотрел как медленно и согнувшись шел по двору Каракут. Пех спросил.

– Отпустишь его, правитель?

– Он не страшен. Байстрюк царя Ивана Федор Кашинский вот тот страшен был. А казак Федор Каракут...А он знает, что ты там был?

– Жильцы...Пожалел.

– Не жалей больше...Тебя никто жалеть не будет.

Пех медленно склоняет голову перед правителем.

ХХХ

В Грановитой Палате зачитывал Василий Шуйский приговор великого посольства.

– По злому наущению Нагих и поддавшись искушению дьявольскому, Углич восстал на государя. Разбил его казну и людей служивых побил. За то достоин самого сурового наказания.

– Что предлагаешь, князь Василий? – спросил правитель.

– Не мне государю советовать. Пусть за меня дела его славных предков скажут. Когда новгородцы, договоры и клятвы нарушив, поднялись против законной власти, государь наш Иван 3 Великий всех новгородцев во внутренние области переселил, а на их место людей московских водворил. Тем самым навсегда даже мысль о былом новгородском своеволии изжив.

– Что Дума скажет? – спросил царь Федор

Зазвучали голоса.

– Правильно.

– Покарать.

– Перебрать угличских людишек.

Федор Никитияч решил подняться.

– Куда ты, Федор Никитич.

– Пусти, Суббота. Дозволь,государь?

– Говори, Федор Никитич.

– Что ж мы, лучшие люди, как овцы блеем единогласно. Другой голос тоже нужен.

Правитель понимающе усмехнулся.

– Слушаем другой голос.

– Наказать примерно нужно, но весь город мучить? Хорошего посадского мастерового из шапки не вытрясешь. Это еще поискать нужно.

– Прав, Федор Никитич. И я так мыслю. Наказывать так надо, чтобы прибыток были или в крайнем случае кой-кому наука. А головы бессмысленно рубить? Разве мы этого не видели? Не страдали? К чему привело? А здесь прибыток прямой. У нас Сибирь пуста земля. Жизнь там тяжела. И двумя калачами не заманишь. Так что так. Или людей спасать, или от Сибири отказаться. Тем более что и в за правду винные они перед государем.

Правитель сел, а царь Федор с надеждой посмотрел на патриарха.

– Что, владыко, скажешь? Рассуди справедливо. Сбрось груз с души.

Патриарх сбросил груз с души. Со своей.

– Здесь твое государь дело, а мы лишь слуги верные. Сполним, что приговоришь.

С надеждой посмотрел царь на правителя.

– Правитель?

Правитель поднялся.

– Твоего решения ждем, государь.

Государь поежился. Взгляд мотался из стороны в сторону. Все молчали. Суббота шепнул Федору.

– Учись, Федор Никитич. Вот игра так игра, не то что твоя зернь.

Наконец царь Федор тихо произнес.

– Быть посему. Как лучшие люди приговорили. Нагих, что против нас злоумышляли сослать, Углич мятежный город отправить на новые земли.

Произнеся это, он бессильно упал в свое золотое кресло.

ХХХ

Стрелецкий голова выполнял приговор Москвы. Обходил строй стрельцов среди которых и Торопка. Говорил уверенно.

– Скарба пусть сколь хотят берут. А дома разбирать не давать.

– Кому оставляем?

– Кому надо тому и оставляем.

Кто-то знающий крикнул.

– Из Торопца и Кашина народ пригонят.

– А если не пойдут? – спросил кто-то.

Голова не смутился.

– В кандалы и ошейники. Вон лежат..Но струмент катский беречь. Добро государево.

ХХХ

В гостевой келье патриаршего дворца Пех уговаривал царицу Марию.

– Правитель обещал.

– Но не сделал. А я сделала. Братьев предала. Ради тебя.

– И себя не забыла...

– Должна была?

– Нет.

– И что же взамен? Постриг.

– Не будет пострига.

– А что будет?

Пех обнял царицу.

– Поместье будет. Вечера будут. Дети будут. Все будет...А больше ничего не будет. Мало?

– Хватит...Тебя одного. А больше ничего не надо.

ХХХ

Перед колокольней в Угличе собрался народ. Стрелецкий голова руководил, кричал вверх людям на колокольне.

– Скидывай и все.

– А ты вешал? – зло спросил один из Колобовых.

– Колокол-то чем провинился.

– Не разговаривать. Виноват тем, что на бунт звал. За это к ссылке приговорен и языка иссечению. А много говорить будете и вам языки обрежем.

– Зарежешься резать.

А юноша Колобов отчаянно машет рукой.

– Э-э-эх. Так и так снимут. Погоди. – закричал он вверх. – Сейчас подсоблю.

На колокольне он привязал веревку и махнул мужикам внизу. Колокол начали снимать очень осторожно. Как свой, потому что свой. Колокол положили на бок. Голова отрезал язык и поднял вверх и показал торжественно. Обнес по кругу.

– Показал? – спросил юноша.

– Показал – ответил глупый голова.

– Дальше что делать будешь?

– Приказу дальше не было

– Так давай сюда.

– Чего это?

– Того это. Мы его назад привесим.

– Его еще кнутом бить велено.

– Сами и побьем. По-свойски.

ХХХ

Пех въехал на двор. Бросил поводья ближнему холопу. Взбежал по узкой крытой лестнице и без предупреждения открыл дверь.

– Ты? – Шуйский был озадачен.

– Что же ты? Сам вызвал и удивляешься? Я за своим пришел.

Василий выложил на стол несколько мешочков набитых монетами.

– Пусть и не до конца исполнил, но как сговаривались.

Пех сгреб мешочки.

– Что правитель? Ничего не подозревает?

– Нет...Даже правителю сложно поверить, что ты с убийцей своего брата спелся.

– Жить ведь как-то надо.

– Тут мы друг друга совсем понимаем, князь...Одно в тумане.

– Что же?

– Тебе то зачем мертвый царевич?

– Не так, Пех. Это раньше он мертвый был, теперь живее всех живых.

– Как это?

– Теперь ему только дай в возраст войти. Заматереть. Вот тогда он мне во всем поможет, а я ему.

Пех сказал.

– Пойду я, князь. Ты не забывай, если что...

– Пех.

– Пех обернулся.

– А ты думаешь, я забыл?

Пех среагировал мгновенно. Бросил кошели с золотом, схватился за саблю. Но слишком много темных фигур ворвалось в комнату и у каждой в руках маленький самострел. Пех упал на пол, во многих местах пробитый острыми болтами. Шуйский подошел и плюнул теперь не страшному Пеху в лицо.

ХХХ

Царицу Мария. Из кельи патриаршего дворца ее выпустили всего один раз. Проводить братьев и их семьи, не надеясь больше встретиться. Знала, что их отсылают в глухие дальние монастыри, но для себя ожидала другой участи. Она верила Пеху. Он сделает все возможное. Вместо пострига и тесной холодной кельи уютное потерявшееся в просторах поместье где-нибудь пусть и под Ярославлем. А главное жизнь, жизнь, а не смерть. В разных одеждах, но смерть. С сыном. Без сына...Царица подошла к окну. Во двор въезжали царские приставы в черных одеждах. «Решится! Сейчас все решится!» Царица взглянула в зеркало. Несколько раз сменила позу, но когда дверь открылась, радости на ее лице не было.

– Правитель. Князь Василий!

ХХХ

Вдоль Волги тянулись повозки. Шли мужики, бегали ребятишки. По бокам редкая цепь провожатых стрельцов. Каракут и Рыбка ехали вдоль повозок. Их сопровождал Торопка.

– Неужто всех подняли? – спросил Рыбка.

– Всех.– ответил Торопка. – Гляди, даже колокол.

Мимо проехал колокол укрытый рогожей вместе с попом Огурцом.

Здрав будь, батюшка Огурец. Не страшно?

– Чего же. Я за Камнем не раз бывал. За людей вот...

– Ничего...-улыбнулся Рыбка. – Зато Сибирь вам спасибо скажет. На вольную жизнь идете.

– Разве можно подневольно на волю тянуть? – спросил поп Огурец.

– А по другому и не будет никогда. – уверенно ответил Рыбка. – Людская скотинка тяжела на подъём.

Каракут поравнялся с телегами Колобовых.

– Вот казак.

– Кажись хворый? – спросил дед

– А мы твоего совета послушались.

– Какого совета? – спросил Каракут.

– Тимох? – довольно воскликнул дед.

Тимоха спрыгнул с телеги, откинул рогожу. Каракут увидел целую кучу здорово сделанных трещоток с серебряными лодочками.

– А? – довольно сказал юноша. – Как.

Мужик сразу за главное ухватился.

– Мы через Нижний пойдем. Ты нам сейчас казак скажи, какой купец там трещотками торгует?

– Я сам у вас куплю.

Мужики заулыбались. Таких не проведешь.

– Вот лиса.

– Сам выгоду ищет.

– Скока дашь?

– Дам. Хорошо дам.

Рыбка подъехал к Даше. Она сидела рядом с Макеевной.

– А Устинья где?

–От, черкас. Как глаз распалился. И не думай святую нашу лапать.

Даша открыла короб. В темноте увидел Рыбка глазаУстиньи

– Совсем ты сдал, Каракут. – сказал Торопка. Он видел покрытые красными пятнами руки Федора.

– Лихоманка у меня. Это пройдет. Ты то как?

– Я то. Сам себя охраняю.

– И не жалко дом покидать?

– Да рази ж я его покинул? Вот он мой дом. – Торопка показал на Дашу и благословленную матушку. – А тебе не жалко?

– Чего?

– Не знаю. Чего-нибудь?

– Нет Торопка. Нечего мне жалеть.

ХХХ

Ночью подошли к волжской переправе. Встали, разложили костры и подковой выстроили повозки. Бесконечная степь дышала опасностью. Как ни крепился Каракут, а последние версты пришлось ему ехать в скрипучем и каменном возке. Совсем ему стало плохо. Плохо слушались руки и ноги, а пульсирующий жар сменился лихорадочным мелким как осенняя водная рябь ознобом. Федора положили рядом с пылающим костром. Его развел Рыбка. Каракута укрыли овчинным тулупом, и Устинья поила его горячим питьем. Но лучше не становилось. Каракут смотрел в черное стеклянное небо с рассыпанными по круглой поверхности звездными пузырьками. И думал, и ждал.

– Бисова страхолюдина. – услышал Каракут. Рядом разлегся Рыбка. Покусывал свою курносую люльку, пускал в неизвестность облака пахучего дыма.

– Всегда за спиной и дышит, как падлюка, дышит.

– Ты про небо?

– Небо?! Говорю же, бисова страхолюдина.

– Когда переправа?

– Утром.

– Сотник тот самый?

– Жила.

– Совсем я плох, Рыбка.

– Плохо про себя думаешь. Другим голову набивай.

– Не могу.

– Не хочешь. С царевичем разобрался?

– Запутался больше.

– Есть виноватый?

– Есть. И нету.

– А так бывает?

–Чего не бывает...Лекарь Эстерхази снадобьем опаивал, тело больное ослаблял. Андрюха Молчанов, чем его царевич обидел, не знаю, трещотку соорудил и Тимохе Колобову отдал. Знал помяс чем падучую вызвать. Не тогда так после. Ходила за царевичем смерть. Было бы после, если бы не Пех.

– Пех.

– Он. Сам ли или по чьему наущению. На двор прибежал и добил. Нож потравил и к ране приложил.

– Откуда про нож знаешь?

Каракут попытался улыбнуться Рыбке. Получилось с трудом, но, прах его побери, получилось!

– На меня посмотри. Чего здесь еще знать.

Каракут достал нож с треугольным светлым клинком.

– Одного не пойму. – сказал Каракут. – Почему мать матерью быть отказалась?

ХХХ

В Грановитой палате двое. Правитель и князь Шуйский сидели рядом перед пустым Золотым троном. Усталые. Поработали тяжело и, право, заслужили отдых.

– В Москве кричат, что Годунов Дмитрия убил. Посады жгут. Романовские люди...

– Пускай. Я им прощаю.

– Прощаешь!

– Будет тебе, князь Василий...Простил же я тебе Пеха.

Правитель взял с золоченого блюда засахаренную грушу и угостил князя Василия.

– Пускай. – добавил правитель. – Народу нужна потеха и пусть горят посады, а не Кремль. К тому же на романовской земле.

– Суббота! – восхитился Шуйский. – Никогда своего не упустит.

– Не упустит. – согласился Годунов. – И новые дома продаст втридорога.

– Он бы о государе так пёкся как о своем.

– Не дай Бог. – правитель устало поднялся, а вслед за ним быстро встал Шуйский.

– Это наша забота, князь Василий. Твоя и моя.

– Правитель.

– Ну, ну...– Годунов не позволил Шуйскому согнуться в глубоком поклоне. Обнял крепко-крепко, а князь Шуйский не успел избавиться от надкусанной груши.

– Все легче, когда одной веревочкой связаны. – сказал правитель, когда наконец разомкнул объятия.

– Истинно так. Истинно так.

Избавившись от груши, Шуйский достал из широкого рукава склянку. Ту самую, которую ему отдал Пёх. Правитель взял склянку и посмотрел на свет. Не произнеся ни слова, правитель спрятал склянку в своих одеждах. Повернулся к трону.

– Государь тебя чином окольничьего жалует, князь Василий. Теперь спокойно должны зажить. Без волнений.

Шуйский промолчал и все ж ухитрился, согнулся в нижайшем поклоне перед пустым троном.

ХХХ

Как прояснилось на востоке, начали грузиться. Стрелецкий сотник взобрался на паром, по холодку вжал голову в плечи, и ругался, когда пёрли без очереди.

– Стой! – сотник остановил худого саврасого мерина, тащившего за собой гремящую повозку.

– Ты? – удивился сотник.

– Я. – откликнулся Рыбка. Он держал мерина за повод.

– Так скоро? Не по нраву Москва пришлась?

– Людей много, а как в лесу.

– Что ж товарища не уберег?

Сотник увидел Каракута. Федор был укрыт овчинным тулупом. Глаза были закрыты и лицо не подвижно. И так все было печально, что сотник аж крякнул от досады.

– А ведь богатырь был. Как вы ногайцев моих пощелкали...Песня.

Рыбка кивнул головой и тронул повод.

– Куда ж ты его везешь? – спросил сотник. – Он уже холодный совсем.

– К солнцу. – ответил Рыбка. – Оно отогреет.

За медленной серо-зеленой Волгой встало теплое красное полукружье. В нем была жизнь и надежда. И они шли туда...

КОНЕЦ.

-

-

– 

-

-

–

-

-