Текст книги "Угличское дело. Кинороман (СИ)"

Автор книги: Денис Блажиевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Пришли. Спасибо, кудлатик, что от лихих людей защитил. А теперь иди, иди. Тебя туда нельзя.

Барабан вернулся к Торопке. Вместе они наблюдали за тем, как Даша зашла в дом попа Огурца.

– Ты задавайся да не очень – выговорил Торопка псу. – Она меня еще в кафтане малиновом, что мамка к Пасхе сготовила, не видела. Вот я ей в кафтане покажусь, тогда посмотрим кто кого!

ХХХ

Митрополит Геласий в отличии от патриарха мирскому чужд не был. Любил красивые рясы дорогого сукна, хорошо со вкусом поесть и иногда в скоромные дни завивал и смазывал свою короткую бородку душистым левантийским маслом. От справедливой анафемы и проклятий истинно русского бога Геласия спасало только то, что по его словам этого не чуждались и в Константинополе, истинном, хотя и обесчещенном приюте православной веры. В конце 16 столетия русский суровый бог еще склонялся перед былым величием Византии. Но оно постепенно выдыхалось и не поспевало за мерной все преодолевающей поступью молодой своей нравственностью силы. Так и митрополит Геласий, не смотря на то что был совсем еще не стар едва поспевал за патриархом Иовом. Они прогуливались по Воробьевым горам. Вернее прогуливался патриарх а митрополит Геласий страдал, задыхался от одышки, потел нездоровым ленивым потом и опирался на драгоценный посох, вывезенный из святой земли. Патриарх говорил.

– Делать все нужно тонко, Геласий. Всего два года минуло как получили мы патриаршество. Что царь? Один, другой. Но если церковь рухнет, вот тогда Русь растворится во времени, как будто и не было ничего. Что теперь Константинополь, Что Византия? Седая пыль на толстых книгах. И будут ли еще эти книги.

– Что же церковь, отче? Или мы в этом деле...

Патриарх даже остановился....Подождал пока к нему подойдет толстенький Геласий.

– Что ты. Что ты, Геласий. О другом с тобой хочу говорить. Нагие пишут, что царевич от лихих людей смерть принял. Когда выяснится, что это не так. Нам нужно свое слово сказать. Народ...– они добрались до вершины и теперь через излучину реки смотрели на панораму еще далекой Москвы. Патриарх продолжил. – Злым и нечестным людям это хорошо ведомо. И при жизни Дмитрий был для всех недовольных парсуной, а уж после смерти, кто помешает из него настоящего царя вылепить.

– Не могу уловить, отче. О чем речешь ты.

Патриарх вздохнул.

– Хорошо, Геласий. У церкви нет суждения в этом деле. Пусть так будет, как князь Василий Шуйский приговорит.

– А если иначе выяснится?

– Ты меня слышишь, Геласий? Церковь поддержит то, что князь Шуйский приговорит.

ХХХ

Торопка вертелся перед печкой в роскошном малиновом кафтане. На все это Барабан взирал меланхолично, забравшись под толстую дубовую лавку. И так Торопка замечтался, что выпустил из внимания тот момент, когда раньше времени домой возвернулась его богоспасаемая матушка.

– Куда это, Бова Королевич собрался? – заблажила она прямо с порога.

– Пойду пройдусь, матушка. Кафтан вот выгуляю. Что ему в сундуке киснуть.

– С чего бы это вдруг? Вокруг такое деется, а он гулять собрался. Я вот на рынке была. Поросенок трухлявый -семь копеек. Куда ж это? Точно тебе говорю. Не простят Угличу московского дьяка.

– Скажете матушка. Мы то здесь причем. Это князь наши выделали, пусть теперь ответ держат.

– Причем? Им что? А спины наши ломаться будут. Не пущу. Тати Нагих по городу шныряют, в раз разденут вместе с кожей.

– Я недалече...К Терентию Кузьмину.

– Неужто за ум взялся? Дай-ка я на тебя посмотрю...Ну чистый прынц. Как взглянет на тебя Евлампия Терентьевна и обомлеет вся от любви.

– Так я пошел?

– Ты еще здесь стоишь? Невеста там иссохлась вся у окошка сидючи. Терентию мой поклон передавай и лахмана своего блохастого забирай.

– Да где? Нет его здесь.

Макеевна не слушала.

– Выходи, Барабан. Что я не знаю, где прячешься.

Виновато Барабан выполз из-под лавки.

–Чтобы в последний раз, Торопка, я твоего барбоса дома видела.

– Да я даже не видел, как он в избу проскользнул.

– Будете вы мне сказки баять, баюны.

ХХХ

В домике попа Огурца за столом сидели Дарья и Устинья. Даша пересказывала, что у них в дому без Устиньи делалось.

– Микитка с Данилкой кожный день тебя вспоминают. Где мамка? Ножиков деревяных тебе наделали. Говорят мамка вернется ей подарим, а она на за это пряников медовых испечет.

У Устиньи глаза стали влажные.

–Все время видеть их хочется. Иногда думаю, ночью прокрадусь, чтобы посмотреть на них.

– Не надо, матушка. Сама знаешь. Они, малые, вокруг растрезвонят.

– Знаю, знаю...Быстрей б уж, козаки свои дела делали. С ними пойдем. Какая ты, доченька. Прозрачная вся. Ты же не ешь совсем?

– Мама.

– Погоди. Я вот мужикам щи сготовила. Рыбка вчера полбарана приволок. До чего домовитый мужик. Погоди, погоди я сейчас.

Быстро Устинья достала из печки обливной горшок с дымящимися щами. Поставила на стол и положила рядом деревянную ложку.

– Забыла совсем. У меня еще узвар грушевый. Рыбка сготовил.

– Вот это козак. Прямо золотой для жонки.

– Нет у него жонки.

– Да что же он монах?

– Это уж нет Глазами стреляет и пыхтит...Сейчас узвар принесу.

Устинья вышла и без всякой девичьей застенчивости взялась Дарья за щи. Жадно, как мужик на сенокосе. Так, с ложкой у рта, и застал ее Торопка. Он вошел смело без стука в своем легендарном малиновом кафтане.

– Здравствуйте, хозяева.

И в тоже мгновение с другой стороны в горницу вошла Устинья. От неожиданности она вскрикнула и выплеснула грушевый узвар прямо на кафтан юного стрельца.

ХХХ

Макеевна ставила пироги. Сегодня и начинка была что надо: квашенная капуста со свежей свиной мякотью и тесто удалось. Хорошо взошло. И все так ладно складывалось, что обязательно должно было что-то подчернить этакую благость. И точно. Не успела Макеевна сопроводить первую партию в хорошо, березовыми дровами, настоенную печку как явилось. И не запылилось. Русин Раков явился.

– Мир этому дому, не пойдем к другому. Что, Макеевна, пироги ставишь?

– Здорово, староста. Торопку порадую на последние грошики. Что же это у тебя деется, староста. Али не видишь? Поросенок трухлявый – 7 копеек. Али свету конец приходит?

– Свету не знаю. За весь свет не ответчик. А нашему Угличу точно последние времена приближаются.

Русин Раков присел на лавку, рядом пристроилась Макеевна.

– Да не томи ты, черт? Зачем пожаловал?

– Приказано дома определить для постоя московского посольства. У тебя, значит, десяток стрельцов разместим.

– Ты что, Русин? Мыслимое ли дело. К честной вдове разбойников, охальников подводить?

– Не разбойников? Стрельцов государевых. Сын твой кто? Разбойник?

– Нет моего дозволу. А мы где с Торопкой жить станем? С Барабаном в будке?

– У тебя поварня воон какая. А ночки теперь воон какие теплые. Сам бы жил.

– Вот и живи.

– Ты Макеевна не рычи. Дело это решенное.

– Не решенное. К Пантюхиным небось не пошел. А у них изба не чета моей.

– И к Пантюхиным пойдем. Что делать, если целое войско к нам пожалует. Пойми, Макеевна...Вот никак не открутится..

– Эх, Русин,Русин. Сколь я хозяйке твоей Акулине яичек перетаскала, да масла, да сыру сычужного....Черт с тобой, крапивное семя.

– Не ругайся..Не ругайся, Макеевна.

Макеевна роется в сундучке.

– На вот.

– Что это?

– А то не видишь? Хвост лисий. Акулине твоей от меня подарок.

– Посмотреть еще надо. Чей это хвост.

– Посмотришь, когда дело сделаешь.

Огненно-белый хвост произвел заметное колебание в системе мироустройства отдельно взятого губного старосты.

– Ладно, Макеевна. Подсоблю тебе, честной вдове. Не будет тебе стрельцов.

– Вот это другой разговор, губной староста.

– Я к тебе писарчуков приказных определю.

– Ах, ты!

Макеевна хлестанула Ракова приснопамятным лисьим хвостом.

– Что ты! Что ты! Себе хотел их оставить. Они народ гиблый. Тихонючий....Да хватит тебе мамайничать. Согласна иль нет?

Макеевна бросила лисий хвост на колени Ракову.

– Чтоб тебя через два угла на третий.

ХХХ

Федор Никитич Романов помедлил на пороге и на цыпочках, чтоб и половица не скрипнула, прошел мимо спящего Субботы к заветному сундучку под иконами в красном углу. И только отбросил он крышку и только увидел туго набитые мешочки, как почувствовал прямо у шеи обоюдоострый кинжал, а вслед за ним и жесткий голос своего дядьки.

– Учи тебя не учи. Как медведь топотун. За Можаем слышно.

Федор Никитич развернулся, зло прошелся по горнице.

– Ничего себе...– говорил как бы себе, но, конечно, для Субботы. – Думный боярин. Царю ближайший родственник.А у себя в дому ничего и сделать не могу.

Зотов спрятал кинжал и сел на разобранную постель.

– Мне твой батюшка...

– Батюшка мертв давно. Я теперь семьи глава и за все в ответе. Я ответчик.

– А деньги тебе зачем, ответчик? На баб ссадить снова?

– Не твое дело. Ты кто? Дворянишко худой. Мне смеешь...Смотри, Суббота. Одно мое слово и под кнуты пойдешь. Научишься свое место знать.

Суббота как-будто смирился. Встал и смиренно потупил голову.

– Прости, Федор Никитич. И в правду...Как будто места своего не знаю. Прости, Христа Ради...

Федор смягчился.

– Смотри Суббота, чтобы в последний раз.

–Ага. -соглашался Суббота. – В последний раз.

И тут же ударил Федора Никитича в грудь. Романов полетел в стену. Через мгновение поднялся и схватился с Субботой. Однако, старик был не плох. Совсем не плох. Но и Федор Никитич уступать не собирался.

– Старый ты, черт. Холоп дрянной. – ругался Романов.

– Дам я тебе холопа. Соплежуй жухлый.

Дрались в запертой горнице, а входная дверь с другой стороны вся была облеплена дворовыми. Слушали чем дело закончиться.

Обессилев, Романов и Суббота сидели на постели. Федор чуть не плакал.

– Дай, Суббота.

– Знать теперь будешь. С кем в зернь играть.

– Он князь грузинский. Кочемой Абалханович.

– Князь грузинский, что ярыжка пинский. Таких князей на Тишинке на пятак дюжина.

– Дай, Суббота. Неужто честь Романовых не дорога?

– Это мне то? Ради нее одной и живу. И тебе пропасть не дам, Федор Никитич. Как бы ты не старался.

– Так а мне чего делать?

– Ко мне этого ярыжку направь. Я ему все сполна взвешу.

– Суббота...

– Пока не увижу, что повзрослел. Что можно тебе без боязни все передать...Федор Никитич, ты для больших дел рожден, а не для того, чтобы отцовское добро в зернь всяким прощелыгам просаживать.

ХХХ

Посольство провожали со всей возможной пышностью. От Успенского собора в присутствии царя и патриарха растянулся поезд из кибиток, телег и аглицкой кареты. В ней путешествовал митрополит Геласий. Все было готово, и князь Шуйский получал последние наставления от царя.

– Правды от тебя жду. – говорил царь. – Не утешения, но правды.

– Все сделаю, государь.

– Хорошо.

Царь Федор поцеловал князя Василия и передал ему глиняную свистульку.

– Царевичу положишь. Для него делал и сам хотел передать. Да вот не вышло.

Шуйский принял игрушку, а царь убрал с лица выступившие слезы.

Шуйский подошел к патриарху.

– Благослови, владыко.

Патриарх коротко перекрестил князя.

– Митрополит Геласий тебе верным подручным будет. За тебя и за него молимся.

Шуйский повернулся к Годунову.

– Правитель.

– Все что надобно уже сказано. В добрый путь, князь.

ХХХ

На выезде из Москвы, оставаясь незамеченными, Суббота и Федор Никитич наблюдали, как змеится караван посольства по старой казанской дороге.

– Как на войну, ей-богу. – воскликнул Федор Никитич.

– Кто его знает как оно там все обернется.

Когда в пыли растаяла последняя телега, Суббота добавил.

– Что ж. И наше время пришло.

Он свистнул по-татарски. Из-за деревьев показалось несколько всадников.

– Зачем только едешь? -спросил Федор Никитич.

– Дело есть.

– Челомкаться будем?– улыбнулся Романов.

– Это с девками своими проворачивай. Дай бог, на пару дней всего. Власьевну слушай, там по дому...На вино не налегай.

– Суббота. Ты мне может еще и про утирки скажешь?

– Вот ты, Федор Никитич голова. Чуть не забыл. Я Прохору Косому наказал, чтобы каждое утро. И это...

– Что?

–Ничего...За мной, молодцы.

Маленький отряд сорвался с места и Федор Никитич остался один.

ХХХ

Ворота были ладные, крепкие с железной круглой скобой.

– Хозяева? Есть кто? – постучал скобой в ворота Каракут.

Из ворот высунулась вихрастая голова и Каракут увидел того самого парня, который давеча бросался с топором на Рыбку.

– Вот так встреча. – удивился Каракут. -Колобовы здесь живут?

– Чего драться пришел? А мы только одно стуло из Брусенной избы потянули.

– Тимоху зови.

– Да скажи зачем?

– Драться не буду. Для другого.

Во дворе Каракута кроме парня ждали его дед и отец.

– Тебе чего, мил человек?– спросил старик.

– Тимоха Колобов мне нужен.

– Ну я Тимоха Колобов. – сказал старик.

– И я – добавил мужик.

– И ты? – спросил Федор у парня.

– Не...Я Барсук по-уличному. А поп Мафусаилом окрестил.

– А малого Тимохи у вас не сыщется?

– Ты что думаешь у нас тут Тимохамёт волшебный спрятан? – издевался старик.

– А малого тебе...Есть какой-никакой. Тимох!

Из избы вышел мальчик с куском хлеба в руке.

– Ты жилец дворовый? – спросил Каракут.

– Ну я.

– Ты то мне и нужен. – улыбнулся ему Каракут.

Конец 6 части.

Часть 7.

На сваленных в кучу бревнах собрался весь клан славных Колобовых. Выше всех дед, отец посередине, а юноша почти у самой земли. Тимохе младшему места и вовсе не досталось. Стоял перед Каракутом.

– Чего молчишь, казак? Хотел Тимоху вот тебе Тимоха. – сказал дед.

Каракут начал расспрашивать.

– Вы что с царевичем во дворе делали, Тимох?

Тимох обернулся назад за дозволом.

– Деда?

– Давай, Тимох. Вины твоей ни в чем нету.

– Ну? – насупил брови малой.

– Во что играли-то? – мягко спросил Каракут.

– Так в горелки поначалу.

– С царевичем?

– Куда ему. Хворый он. Пробежит чутка и дышит как деда на бабке.

Раздался веселый жеребячий смех юноши. Его прервал звучный, крепкий отцовский подзатыльник.

– Я те дам. – погрозил мужик.

– Это я те дам. – дед отвесил мужику точно такой же подзатыльник.

– За что, бать?

– За то, что они у тебя над дедом родным смеются. Как годуешь?

Каракут снова спросил.

– Значит в горелки?

– В горелки...– согласился Тимоха. – У меня трещотка была. Ух, знатная трещотка. Так мальцы за мной бегали, чтобы вроде отобрать.

– Отобрали?

– Куда им? А потом царевич прибежал. С мамкой и нянькой. И мы в ножички играть затеяли.

– Кто ж предложил-то?

– А дёжка какой-то.

– Какой такой дёжка?

– А мимо проходил. Видит, что у царевича ножик и говорит: такой ножик, нечего ему на поясе делать.

– Что это за дежка? – допытывался Каракут.

Отец объяснил.

– Это у нас так мужиков называют, которых во дворец берут на работы. Голь перекатная об одну одёжку.

– Но мы не такие. – сказал дед – Нас Колобовых на Угличе всякий знает.

– А кто не знает, тот в Угличе не бывал. – влез юноша.

– В ножички играли? – задумался Каракут. – В землю что ли?

– Не. В тычку.

– В круг садили?

– А то куда же..

Каракут достал нож. Нарисовал маленький круг на земле. Размером с рублевик. Потом с невероятной быстротой и точностью засадил ножик в круг от бедра, локтя, плеча и лба.

– Так было?

От изумления Тимоха только выговорил.

– Ну, пожалуй, круг поболе был.

– Да. Справный казак. – добавил дед.

Юноша возразил.

– Справный? Тут в ножике все дело. У него напруга по всему лёзу идет.

– Попробуешь? – протянул нож Каракут.

– Не...– смутился юноша. – Сегодня никак...С утра хвораю. Молока ледяного потянул.

– Молока...Тетеха. – укорил отец.

– Осип Волохов так могет. – сказал младший Тимоха. – Мог.

– Волохов? А он что?– заинтересовался Каракут.

– Так подходил к нам...Тоже ловко сажал...У царевича глаза разгорелись.

– А Волохов?

– Ушел.

– Значит, не было его, когда на царевича хворь напала?

– Я не видел...Там суматоха началась...

– Так. А царевич?

– Взял ножик.

– Попал?

– Куда ему.

– Вижу, любил ты царевича?

– По службе любил...А так...Больно дрался много...И не ответишь как следует...Служба.

Дед не преминул похвастаться.

– Тимоха у нас большим человеком будет. Пока подгорчичником ходит, а старый Прокоп уйдет, так и горчичником станет. Степан обещал.

– Большой человек. – бросил Каракут. – Всю жизнь на стол горчицу ставить.

– Это смотря на чей стол.

– Всю жизнь холопствовать.

– Не понимает казак. – сказал отец.

– Красоту порядка не чует. – сказал дед.

– Воля любого порядка дороже.

– Воля...А хлеб ростить кто будет? Горшки лепить. Железки, которыми ты вольный человек, с головы до ног увешан...Коли все вольные порядка нет. Порядка нет и жизни нет. Разор и смятенье.

– Дальше рассказывать? – заскучал Тимоха.

– Говори.

– Царевич ножик бросал. Ни разу не получилось. Разозлился. От солнца закрывался. Попробовал от шеи стрельнуть и тут его затрясло. Упал на землю и давай биться...Мы кровь увидели, и давай орать. Тут все сбегаться начали.

– А ножик он так к шее приставил? – показал Каракут.

– Кажись так. А как иначе?

ХХХ

Торопку привязали к лавке. Позорно, в одном исподнем. Чудесный кафтан Устинья разложила на столе и щедро посыпала его солью. Говорила, как ни в чем не бывало.

– Узвар грушевый вязок, а соль все одно вытянет. Макеевна и не заметит.

Торопка укорил Огурца.

– Что ж это, батюшка Огурец. Как это? Сами же со мной. За ноги пособлю.

– Не ведал я, Торопка.

Даша объяснила.

– Казаки матушку чудесным зельем опоили. Будто она умерла, а на самом деле заснула крепко-крепко. А потом проснулась?

– А руки зачем связали?

– Это ты к чему надобно подобрался. – одобрил Рыбка.

– Не скажу. – замотал головой Торопка. – Да и кто мне поверит?

– А матушка? Матушка у тебя жинка нетерпимая к сплетням. Не терпит она когда сплетня мимо нее пролетает.

– Сказал же...Не скажу. Батюшка Огурец?

– Охо-хо, грехи наши тяжкие. – вздохнул Огурец и начал развязывать Торопку.

ХХХ

С трудом митрополит Геласий выбрался из аглицкой кареты. Огляделся. Посольство остановилось прямо в лесу. Подбежал служка. Митрополит зло отмахнулся.

– Куда идти?

– Здесь недалече. – поклонился служка. -На полянке ждут.

– Посох дай.

– Пасхальный?

– Совсем сдурел. Простака давай.

Опираясь на крепкий и без всяких изысков посох, Геласий вышел на поляну. Там его ждали Шуйский и Вылузгин.

– Чего это ты, князь, надумал? – спросил Геласий. – Вон он Углич...Там бы и собрались.

– Обговорить кое-что надо, владыко.

– Так говори. Чего томишь, князь. – сказал Вылузгин.

– Что же. Тогда так. Как в Угличе окажемся, Нагие на нас по одиночке набросятся.

– И зачем это? – спросил Геласий.

– Затем что им терять нечего. Совсем у них край.

– Да про что ты, князь? – не понимал Вылузгин.

– Ладно. По-другому зайду. Мы здесь люди свои и скрывать нам нечего. Иногда долговременная польза совсем не видна, когда она за горами из сегодняшней алчности. Так сказано в писании.

– Что сказано?

– Там што хошь сказано. Тебе ли не знать, отче.

– Чего темнишь, князь? Говори напрямую.

– Напрямую. Так напрямую. Когда Нагие вам подарки начнут совать.

– Что ты, князь. – возмутился Вылузгин.

– Я князь, ты дьяк. Нам ли не знать как все устроено. Вы посулы Нагих берите. Течение жизни не задерживайте. Что хотите то и обещайте, но все будет так как я скажу.

– Не справедливо. – сказал Вылузгин.

– Не справедливо. – согласился митрополит. – И греховно, словно, во втором послании к коринфиням побывал. Значит к истине приобщился.

ХХХ

Торопка в старой рясе попа Огурца, вместе с Дашей шел по улице. Сбоку бежал Барабан.

– А за кафтаном завтра приходи.– говорила Даша.-Матушка сделает как новый будет.

– А ты?

– Что я?

– А ты завтра будешь?

– А тебе зачем?

– Да так. Незачем. Так будешь?

– Буду. А ты, кудлатик, будешь?

Торопка зло сказал с ревностью.

– И никакой он не кудлатик. Барабаном его кличут.

– Барабашка. Барабан. – гладила Дарья собаку.

– Блохастый он и слюни пущает.

– А у тебя кафтан малиновый и что? – рассмеялась Даша.

– Вот. Вот. – не понял шутки Торопка.

Они остановились.

– Дворами тебе надо. – сказала Даша. – Увидят в рясе, засмеют.

– Так я пойду?

– Иди. До свидания, Барабан.

– И что в тебе такого? – удивлялся Торопка, когда они вместе с Барабаном пробирались дворами домой. – Ни рожи ни кожи и воздух портишь не по расписанию. Э-э-эх, что за жизня непутевая.

ХХХ

У церкви попа Огурца Каракут встретил Дашу.

– Торопка не от нас топал?– спросил Каракут

– От нас.

– Устинью встретил?

– Не уследили. Не званным явился.

– Что же? Когда-нибудь так все равно бы и случилось. Век таить не смогли бы. А Торопка ничего... Он парень хороший. От него беды не будет.

– Когда уже в Сибирь пойдем, Каракут?

– Скоро В Москву с Рыбкой съездим. Казну сдадим и назадпойдем.

– Скорей бы. Тяжко стало в Угличе. Как перед грозой.

–А ты, Дарья, не бойся.

– А я и не боюсь. С вами не страшно. С тобой не страшно.

И так она посмотрела на Каракута, что Федор не выдержал.

–Ох, девка. Глазами до сердца прожигаешь. А ведь напрасно ты это.

– Это почему же.

Каракут ударил пальцами по левой стороне груди.

– Нет там ничего кроме камня острого. Давно уже ничего нет.

ХХХ

Поезд посольства втянулся в горловины узких улиц Углича. На улицы высыпали жители и мальчишки сидели на заборах. Но все сидели тихо и молчание предгрозовое захватило всех. Переговаривались между собой так, чтобы не слышали посторонние уши или шептали себе под нос, как Русин Раков.

– Эка их навалило. Неспроста. Неспроста. Кланяйтесь, кланяйтесь угличане. Шапки ломать не ленитесь. Может пронесет.

Мимо проехали царские приставы и впереди всех Пех. Он Русина Ракова не видел, а вот староста на него смотрел во все глаза. И взгляд у старосты был глубоким и вспоминающим...

ХХХ

На красном крыльце собрался весь клан Нагих. Ждали. Смотрели на маленькие фигурки махальщиков. Те сидели на каменной невысокой стене. Наконец один из махальщиков обернулся.

– Кажись, едут!

Все зашевелились. Тобин Эстерхази протянул царице пузырек.

– По капельке, матушка, не больше.

Царица открыла пузырек, через мгновение ее глаза стали влажными от тонких прозрачных слез. Вначале в открытых воротах появилась рейтарская рота. Ушла влево. Потом черные всадники Пеха, до краев заполняя весь двор.

– Круль польский на Псков идет. – осклабился Афанасий Нагой.

– Наше дело, братец, поважней чем круль польский. – ответил ему Михаил.

Шуйский и Вылузгин выбрались из своих возков и стояли посреди двора. Ждали когда толстобрюхая карета митрополита проберется через ворота. Геласий, опираясь на служек, выбрался на улицу и посольство пошло к красному крыльцу. Василий Шуйский остановился перед царицей. Выбрался из нужной, но затянувшейся паузы и склонил свою голову.

– Не думал, царица, что в таком горе нам свидеться придется. Царь, патриарх и Дума приговорили нам на месте рассудить, что с царственным отроком свершилась. Кто виноват в том, что пресекается род царя Ивана.

Царица ответила соответственно.

– Лишь справедливости от вас требую и суда божьего над виновными.

– За тем и приехали. Этого одного и желаем. – в тон ей сказал митрополит Геласий.

ХХХ

Макеевна, словно, приклеилась к подслеповатому окошку. Наблюдала, потом встрепенулась, и лишний раз махнула тряпкой по чистому столу. Из сеней она услышала голос Русина Ракова.

– Макеевна. Дома?

– Дома. Дома.

Вошел староста, а вслед за ним богато одетый молодой дьяк. Фанфоронистый, пусть и пятивековой свежести, но все же москвич.

– Как это вы проскочили. Барабан и не лаял вовсе.

– А он у тебя лает совсем? Задумчивый Барбос.

– Когда надо не заткнешь. – отмахнулась Макеевна.

– Гость вот к тебе. На постой. Дьяк Разрядного Приказа.

Дьяк важно склонил голову.

– Акундин Степанов сын Корявкин....Позвольте? А где же здесь спать.

– Как где...Да вот..– Русин Раков хлопнул по твердой лавке. – Лавка какая мягкая.

– И постели нет. – тянул свое дьяк.

Макеевна начала заводиться.

– Будет тебе постеля...Чурбанов во дворе валом. Один под голову, вторым накроешься.

– Макеевна! – погрозил Раков пальцем.

– А что...Я ничего...С дороги гость....Может кашки-малашки? Скажи, староста, какая у меня кашка?

– Ох и знатная. Густая да сытная.

– На маслице козлином да зерне воробьином.

– Макеевна! Чтоб тебя.

Дьяк был спокоен и пока на иголки Макеевны не поддавался.

– Ничего, староста. Я привык. По нашему царству-государству много где бывал. Москву с собой не запрячешь, приходится с грубостью и невежеством жить.

Акундин осторожно колупнул стены, обитые рогожей.

– А клопов тут, наверное, клопов...Как у жида денег.

– Это у меня-то? У честной вдовы?

– Не буду я тут жить, староста. Грязно, хамовато и не по чину.

– Что? Мной брезговать? Не пущу, не пущу тебя, хлыщ московский. Ты мою заботу на всю жизнь запомнишь. На всю Москву будешь потом звенеть как тебя честная вдова Макеевна в Угличе встречала.

– Вот и ладно. – быстро согласился Раков. -А я дальше побёг.

Он осторожно обошел ухват, который выставила Макеевна против привередливого дьяка.

ХХХ

А ласкались и миловались царь Федор и царица Ирина как дети малые только-только друг друга познавшие. Хотя и 10 лет были связаны между собой.

– А вот еще про чертей зеленых...– говорил царь Федор.– Анчутка баюн сказывал. Был когда-то Любомир воин.

– Прямо Любомир?

– Царица.

– Молчу, молчу. Сказывай дальше, государь

– Так значит, Любомир. Пошел он в страну Горстию.

– Зачем?

– Зачем? Не помню. А пошел и встретил этих чертей зеленых. А они ему и говорят... Там еще горшок был с золотом...А он их всех порубил....Чего смеешься?

– Горшок?...Далеко тебе государь до Анчутки баюна.

– Правда, правда, Иринушка...

– Чего загрустил, государь?

– Так мне царевича жалко.

– И мне...Да что ж поделаешь, коли бог так управил.

– Если бы бог. Сомневаюсь, что небесный это промысел. Разве может быть бог жестоким? Люди черные могли это свершить.

– Посольство возвернется все представит как оно там было.

– Ой ли...

–Что ты, государь? Или знаешь чего?

– Да так...Но тебе скажу. У меня в Угличе и свои глаза есть. Должен я знать как там на самом деле и если...

– Что?

– Ничего..Так.

– Ты свет мой. Ближе и нет никого,, и не будет. Поэтому не таись. Я брата защищать не буду.

– А я винить запросто так...А твои слова запомню, любушка.

– Так как же сказка про зеленых чертей.

– Что ты? Что ты? Милая.

Федор обнял Ирину и прижал к себе.

– Какие же мы слабые с тобой. -сказала Ирина. – Кружат вокруг нас, вьюжат, а мы ничего и поделать не можем.

– А и не надо. Ничего они не выкружат, потому что люблю я тебя, а ты меня.

– Больше жизни, государь. Себя больше.

ХХХ

Годунов и Федор Никитич сидели за шахматной партией. Годунов своей пешкой снял романовскую ладью. Федор Никитич улыбнулся и выпил из кубка дорогого вина.

– А правду говорят, что царь Иван умер, когда за шахматами с тобой сидел. – спросил Романов.

– То Бельский был. А ты от кого такое слышал?

– Люди говорят.

– Люди говорят, что на полуночи псьеглавцы живут, а Годунов к царевичу Дмитрию убийц подослал. Ты в это веришь?

– В псьеглавцев? – спросил невинно Романов.

Годунов рассмеялся.

– Жениться тебе надо, Федор Никитич.

– Да я не прочь. Невеста была б хороша.

– Есть у меня для тебя невеста. Куда как хороша. Как раз по тебе.

– Посмотреть бы.

– Посмотреть? Зачем же дело стало. Коли не боишься?

– Я? Куда ехать? К Мстиславским? У них, говорят, младшая, что каравай.

– К Мстиславским? Нет. Это совсем недалече. Пойдем, коли не шутишь.

Через какое-то время они оказались в темном переходе. Здесь Годунов отобрал у слуги длинную толстую свечу.

– Далее сами. Пойдем Федор Никитич.

Они прошли несколько поворотов, а потом Годунов остановился, воткнул свечу в подсвечник.

– Гляди, Федор Никитич. Как тебе невеста.

Романов наклонился и посмотрел в потайное окошко. Он увидел залитую золотым свечным светом комнату. Увидел как появились дворовые молодки, а потом... Романов изумленно посмотрел на Годунова.

– Гляди, гляди Федор Никитич.

Когда они вернулись , Федор Никитич долго не мог прийти в себя.

– Хороша невеста? – спрашивал Годунов.

– Хороша то хороша. Да вот закавыка. Замужем.

– Ждать недолго, Федор Никитич. Мужик ее не ладный совсем...Да и за такую награду можно и годик и два потерпеть.

– Да тут и десяток не велика плата. Одного не пойму. Твой где здесь интерес, правитель?

– Если скажу, что за царство радею? Не поверишь. Посмеешься втуне.

– Что ты, правитель.

– Что же...И за себя, конечно, и за жену и за деток. Но вот что оно получается, Федор Никитич, я не только про это думать должен, но и так устроить. Чтобы государство не потерпело.

– Но и ты?

– И я. Что же скрывать...А теперь ты мне скажи что об этом всем думаешь?

–Думаю...Вспоминаю как мужа царицы называют?

– Ну так, царь...Как же....Или все подвох ищешь?

– Ищу.

– А нет его...Как на ладони. Теперь, когда Дмитрия нет, царь Федор один остался, Значит, хиреет, к концу приходит потомство Калиты. Когда за разбором встанет. Кого перебирать на нового царя. Шуйские Рюриковичи, а Романовы? Ты прости, Федор Никитич, если бы не Анастасия Романова, быть бы вам таким же родом как вот, допустим, Годуновы.

– Не ровняй, правитель. Прародитель наш Кобыла в Москве при Симеоне Гордом появился, а вы всегда в Костроме сидели. Огурцы солили да капусту квасили.

– Кобыла не Кобыла, а если ты мужем царицы Ирины станешь, здесь Шуйским точно делать нечего. Так что согласен?

– Змей. Окрутил совсем. Согласен.

– Теперь твой ход, Федор Никитич.

– Какой?

– Холопов своих с улиц убирай. Пусть перестанут меня убийцей величать и народ в смущение вводить.

ХХХ

Каракут проснулся внезапно. Прислушался. Нет, все точно. С окна сняли бычий пузырь, и слышно было отчетливо. Каракут поднялся, прихватил с собой шашку и попытался осторожно пройти мимо спящего Рыбки. Не вышло. Потянул его за штанину козак.

– До ветру я – шикнул Каракут.

– А шило зачем?

Каракут недоуменно повертел в руке шашку.

– Мало ли...

– А это что? – прислушался Рыбка. – Никак дрозд?

– Какой тут дрозд. Скажешь...

Каракут вышел из дому, приоткрыл ворота и скользнул на темную пустую улицу. Увидел смутные фигуры всадников. Один из них подъехал совсем близко, наклонился.

– Узнал? -

– Узнал. -согласился Каракут. – Такого дрозда ни с кем не спутаешь, Суббота Зотов.

Конец 7 части.

Часть 8.

В окружении молчаливых всадников Каракут и Суббота шли по утреннему Угличу. Зотов вел за собой своего вороного с гладкими боками жеребца.

– За это время, видать, весь мир повидал. – спрашивал Суббота.

– Тебе за то, спасибо, поклон низкий до земли. Продал ты меня Али Беку в райский Крым, вот какой я счастливый. А то сидел бы себе сиднем в Москве. Ревел от скуки.

– До сих пор на меня горишь? А у тебя тогда выбор невелик был.

– Выбор за меня другие сделали...А сейчас. Что же. Спасибо, Суббота. За то, что на турецких галерах полбу жрал пополам с кнутом. В Венеции от меркурия жидкого задыхался в Арсенале.

– Ума-то поднабрался?

– Это да. Через край.

– А за Камнем тебе чего? Как мне воевода Трубецкой отписал, что тебя встретил. Признаться не поверил поначалу. Никак не ожидал встретить такой призрак из прошлого.