Текст книги "Угличское дело. Кинороман (СИ)"

Автор книги: Денис Блажиевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Чего это?

– А чтоб им жизнь не медовой была.

– Торопка...Торопка... Ты гляди как матерю твою законную Афанаил Чубатый склоняет.

Торопка сделал вид, что не услышал. Он поспешил дальше. Казаки быстро забросали могилу, воткнули в изголовье деревянный крест и ушли, закинув заступы на плечи. Макеевна сидела и рассказывала новенькому рыжему холмику.

– Прощай, Устиньюшка...Черное ты дело сделала...– Макеевна воровато оглянулась.– Прости меня, Боже...Но как есть правильное. Нельзя было твоему Дорофею жить. Нельзя. Пусть там адские мыши сердце ему изгрызут. А тебе всего хорошего. Светлая ты была бабочка. Светлая. Но за шитье свое не по совести брала...А соседка твоя Кулина Гусиная Ножка...

– Матушка! – Торопка кричал ей через все кладбище. Макеевна торопливо перекрестилась. Погладила влажную землю и забрала с собой горшок с кутьей.

ХХХ

Ефима Пеха взяли в услужение в Александрову Слободу, что возле Владимира, когда ему и 10 лет не было. Вначале был в ответе за все у дворцового плотника. Жрать почти не давали, били безо всякой причины, зато наловчился всякие штуки из дерева выделывать. Может, самое лучшее для него тогда время было. Шкатулки, как у заезжих фрязин, подсмотренные резал. Избы ставил, части гарматные. Шпынек особый выдумал для крепления венцов. До сих пор, наверное, осталось в слободе от него что-то, кроме злой памяти. Подхватил его плотника Васька Грязной. Пеху тогда под 16 было. От топорной искусной работы вымахал он крепким. Сильнее его в дворне никого не было. Именно такие люди были нужны царю Ивану, когда он опричнину затеял. В отряде Грязного ходил Пех на Тверь и Новгород. Жег, крушил и сажал под лед всех без разбору на кого царская милость указывала. Василий Грязной, из дворянства нижайшего взлетевший, говорил Пеху:

– Вольнее нас Ефимка на Руси теперь никого нет. Холоп, боярин, татарин, православный... Нам все едино. На кого царь укажет того Бог приговорит. Руби, Ефимка!

Что же...Оттяпал благодетелю своему Василию Грязному буйну голову Пех. Как впрочем и многим другим, чтобы своя крепче держалась. Это Пех крепко усвоил. По тонкой доске сомнений не ходил. После смерти царя Ивана Васильевича его Борис Годунов приметил. Притулился Пех к тому, кому нужно вовремя государственного ненастья. Борис был почти такой же как и он. Так думал Пех. Разницы между ними – Борис из Костромы и дворянин, а Пех из Александровой слободы и тоже дворянин. Без титулов и предков. Без отца и матери. А еще... Может самое важное. Видел Пех, когда стоял на страже в Кремле, как Грозный убивал своего сына Ивана. Сколько их там было. Стрельцы, дворовые, самые ближние. Никто не вступился. Стояли как соляные столбы. И Пех стоял, перед собой смотрел. Борис встал между отцом и сыном. Рискнул против начертанного пойти. Таким был сегодняшний правитель. Борис сделал его царским приставом и Пех повез боярскую Москву в опалы да казни. Дело свое Пех делал исправно. Все об этом знали. И боялись, когда по московской торожистой улице ехал негромким шагом его отряд. Все как один, без опричного грохота, без вонючих собачьих голов и куцых метел. В темных кафтанах, на гнедых лошадях, в едином морозном молчании, от которого цепенела живая христианская душа. У высоких ворот подворья Шуйских отряд Пеха остановился. Стучать в ворота не стали. Все знали, что они здесь. Должны были знать. Или всю жизнь Пех зря хлеб ел. Наконец, створка ворот пошла со скрипом вперед. На улицу высунулась рыжая круглая голова с наетыми щеками и осоловелыми от дворового ленивого житья глазами.

– Отворять что ли? – спросила голова.

– Не знаю. – сказал Пех. -Не я здесь господин.

– Ага. – голова коротко сглотнула и спряталась. Через мгновение ворота растворились, и отряд въехал на двор. Василий Шуйский встречал Пеха самолично. Сошел с крыльца, стоял в подмерзающей весенней грязи. Пех остановился перед князем, когда оказался на земле, поклонился.

– От правителя...К тебе, княже.

Шуйский ворочал из стороны в сторону свое луковичное лицо.

– Ко мне или за мной?

После неудавшегося заговора самых ближних, когда царю хотели дать новую царицу из Мстиславских, Пех развозил Шуйских по дальним северным монастырям. Правитель не казнил. Хотел быть милостивым, но Пех знал как оно было на самом деле. Не мог Годунов великих людей как татей на Лобном месте, не было у него такого права. И князя Василия Пех отвозил и славного воеводу Андрея Петровича Шуйского – победителя поляков. Не взял Стефан Баторий Пскова, не позволил Андрей Петрович. Вот кто был Шуйским нужен, вот кто должен был стоять во главе потомства Александра Невского, а не этот...Щуплый, гнусавый хитрован. Пех посмотрел по сторонам. Так и есть.

– Я вижу дорог тебе я, княже? Всех собрал меня встречать?

Шуйский улыбнулся.

– Такую честь нам правитель оказал. Сам Пех пожаловал.

Совсем недавно привез Пех князя в Москву. Государь простил опалу. Правитель к себе приблизил. Вместе с ним ходил Шуйский на шведского короля. Что же не так то?

– Собирайся, княже.

Василий облизал нитяные пересохшие губы.

– Так вот значит..

– Значит так. – ответил Пех.

Шапка князя Василия из гладкого соболиного меха в ковшике из длинных белых пальцев поползла вниз.

– А ведь я знаю, Пех. – вдруг сказал он.

– И хорошо. -согласился легко Пех.

– Про князя Андрея. Это же ты.

– Я. Перед тобой мне совсем нечего таится. В мыльню дверь подперли, обложили мокрым сеном и подожгли. А всем сказали, что он по несчастью угорел. Собирайся, князь.

Пех ждал. Князь Василий приготовился. В тенях деревянных стен притаились вооруженные холопы. Всего один знак и они посекут Пеха и его приставов острыми болтами самострелов. Князю выбирать.

– Держи, князь. – Пех протянул Шуйскому обсахаренную грушу на серебряном мелком блюде. Он достал их из седельной сумы. – Из Коломенского. Государь велел тебе кланяться.

Пех позволил князю взять с собой двух сопровождающих. Приставы окружили их и так они проехали по вечерним пустым улицам прямо в Кремль. Князь Василий знал, что случилось днем, но не знал, что случится с ним. Митяя раздели и бросили остывать перед окошками-щелочками Большого Наряда. Труп Митяя отделял Годунова и его свиту от князя Василия. Он стоял с непокрытой головой. Чернеющее небо понемногу съедало окружавших его черные фигуры приставов.

Правитель спросил.

– Признаешь?

Шуйский оглядел Митяя.

– Митяй это. Брата Петра боевой холоп...Вроде в тати ушел.

Семен Годунов, младший брат правителя, спросил ехидно.

– Вроде...Слышали... Он государя убить хотел. Разве не знал?

– Откуда. Не видел его давно. Паскуда!

Шуйский ударил ногой мертвого Митяя.

Лупп-Колычев вступил.

– Вот оно как. Хорошо говоришь. Прямо верить хочется.

– И правильно хочется. – истерично воскликнул Шуйский. – Что же вы думаете? Если бы я такое умыслил...Подумать страшно... Что такое умыслил. Разве поступил бы так?

Неожиданно его поддержал Семен Годунов.

– И то правда. Князь Василий характеру извилистого. А тут как обухом, напрямки дело делали.

Шуйский почувствовал поддержку и загорячился.

– Да и за что мне на государя измышлять? Я Государю...Как пес цепной.

По лицу Шуйского потекли незлые, обидные и колючие слезы. Он повалился на колени перед правителем и мертвым Митяем.

– Тогда здесь бейте. Коли все решили.

Годунов негромко приказал.

– Пех.

Плечи Василия Шуйского содрогались, лицо окаменело. Сзади через молчаливые и неподвижные фигуры шел Пех. По пути он снял нагайку с запястья, перехватил так, словно изготовился набросить ее на чью-то шею. Пех остановился, ждал приказа, покручивал нагайку. Сгоняя морок, Борис Годунов оживился.

– Подними князя, Пех. Негоже Рюриковичу в грязи валятся.

ХХХ

Правитель вытащил пробку из склянки с желтой густой жидкостью. Отлил немного и выпил, поморщившись.

– Что железо грызть, что с князем Василием говорить. Брюхо слабит. Слушай, Пех....Я по разрядам смотрел. У тебя деревенька есть под Дмитровым?

Пех стоял рядом с правителем в особой крохотной комнате с толстыми слепыми стенами в самом запутанном углу царского дворца. Здесь правитель разговаривал о самом главном с самыми нужными людьми. Сюда позвал Пеха Годунов после того как публично унизил Шуйского, заставив пасть на колени перед мертвым Митяем.

–Песок да с десяток крестьян. В разоре земля лежит, правитель. – ответил Пех.

– Алтуфьево тебе хочу дать. – сказал Годунов. – Там панцирники сидят. Богатое село. Возьмешься?

Пех без слов поклонился.

– Хорошо...– удовлетворенно сказал правитель. – Прежде в Углич тебе съездить надо. Нет не Шуйского это дело...Грубо и тупо...Думю, Нагие чудят. Так что в Углич тебе непременно нужно. Пришло время.

Конец 3 части.

Часть 4.

Осип Волохов зашел на двор дворца Нагих со стороны хлебного амбара. Там у распахнутых черных ворот орал Русин Раков. Подгонял своим козлиным тенорком мужиков-дежек, таскавших пыльные мешки с мукой. Одним из дежек, самым усердным и безгласым, был переодетый Пех. Раков заметил Осипа и переметнулся на него.

– Осип! Что дьяк твой? Все недоимки склевал?

Осип торжественно поклонился.

– Твоими молитвами, губной староста. Завтра поезд в Москву пойдет.

Раков скривился.

– Обобрали Углич, крапивное семя.

Тут встрял Пех. Если бы знал такое слово, сказал бы: аутентично.

– Им что? Черного человека жаль?

Кто-то из мужиков поддержал мгновенно.

– До поры терпим. Время придет и все и всех по делам разложим.

– И на Дон махнем. – добавил Пех.

Осип оправдывался.

– Я что...Что велят то и делаю.

Раков спросил.

–К матери идешь?

Осип кивнул.

– Скажи, зайду к ней. Ульяна моя велела...Куды прешь!

Окрик Ракова остановил Пеха. Тот с мешком заворачивал не в амбар, а в сторону дворца.

– Полюбопытствовать, господине. Как оно там цари живут.

– Сюда иди, прямокрив. На мешки любопытствуй. Неча выше земли глядеть.

ХХХ

Между амбарным двором и каменным дворцом – глухой высокий тын. Не проберешься, если входа не знаешь. Осип знал. Открыл калитку и увидел перед

собой Тимоху Колобова – ближнего мальчишку.

– Тимох? Что у вас? Тихо.

– Тихо. Царица с царевичем в церкви. Возвращаться скоро будут.

– А это что у тебя за диковинка? – спросил Осип.

Тимоха показал. На свежем упругом ветру он держал на палочке крутящееся колесико с берестяными лодочками. Колесико весело шелестело, мельтешило на солнце.

– Здорово?

– Здорово. Мамку позовешь? Здесь ждать буду.

– Две копейки.

– А по шейке. – грозно посулил Осип. Он отобрал у Тимохи колесико.

– Отдай.

– Мамку позовешь, тогда и получишь.

ХХХ

Волохов с сыном сели у стены в прохладной влажной тени. На коленях дебелая Волохова держала развязанный узелок с печеньем из дворцовой кухни. Осип жевал медовые петушки и слушал слезливые жалобы.

– Кричит все. Дерется. За царевичем не доглядаете. А я что не знаю, откуда что берется?...Злится, что царица Ирина меня послала для догляду.

– Я, матушка, думаю. Через царевича действовать надо. Чтобы он матушку свою разжалобил. Ножик мой он носит с собой?

– Не расстается.

– Вот-вот.

Подбежал Тимоха с колесиком. С загадочным видом встал в отдалении.

– Что? – с набитым ртом спросил Осип.

– Пряник. Никогда таких не едал.

– Еще чего?

– На Тимох. – Волохова протянула мальчику пряник. Тимоха цапнул пряник.

–Чего у царевича не попросишь? – спросил Осип.

– Просил.

– Ну?

– Ух и сладкий...Я, конечно, согласный, что лупит, ежели он царевич. Лупить лупи так и угости потом. А то что ж так насухую. Совсем злюче получается.

– Чего приперся то.

Тимоха проглотил пряник в мгновение ока, с сожалением посмотрел на развязанный узелок и сказал.

– Из церкви вышли, скоро через двор пойдут.

Волохова сразу засуетилась.

– Опять бежать надо. С крыльца встречать...А ты иди. Иди, сыночка. Что-то будет, если царица заприметит.

Волохова, причитая и охая, бежала к крыльцу. Рядом подпрыгивал Тимоха. Осип сжал кулаки, со злостью взбил сапогом землю. Подхватил узелок и скрылся в калитке.

ХХХ

Царевич Дмитрий увязался за матерью. Шел за ней по узким горбатым коридорам.

–Матушка!

– Дмитрий.

– Ты обещала?

– Ты уже взрослый, Дмитрий. Пора перестать царем слыть...

Мимо склонившегося Степана Мария вошла в свою комнату и царевич вслед за ней.

– Говорю же, хватит. – прикрикнула царица.– Делай, что велено.

– Не буду. – топнул ногой царевич. -Я хочу, а значит так тому и быть.

Ответом была сильная пощечина. На глазах у мальчика закипели колючие слезы, но он не позволил себе расплакаться. Напротив, царевич выхватил из-за пояса нож со светлым треугольным клинком.

– Не смеешь! Ты! Зарублю!

Царица рассмеялась. Легко обезоружила сына и выбросила его из комнаты.

–Степан! – закричала она. – К лекарю царевича.

Степан сзади подхватил царевича и поволок его по коридору. Царица захлопнула дверь.

– Знакомая злоба. -услышала царица и в испуге отшатнулась. – Ты? Как?

– В Волохову переоделся. – Пех подошел к царице, и она сама обняла его, прижалась крепко-крепко.

– Степан твой, дежке наказал морковку в кухню отнести, а дежка подумал. "Дай, по дороге к царице забегу. Столько не виделись" Что ты, любушка?

– Устала. Одним тобой держусь.

– А сын?

– Сам видел. А что дальше будет? Иногда думаю...

– Что?

– Ничего. Правитель послал?

– Он. Проведать, чего тут Нагие чудят.

–Он не знает?

– Если бы знал, такое устроил бы.

– Столько лет милуемся, и не знает?

– Да и пусть...Может скоро совсем вместе будем.

– Как?...Не обманывай. Все бы бросила и за тобой ушла.

–Расскажу, расскажу, милушка. Дай срок.

ХХХ

Золотую палату сладили в московском дворце всего пару лет назад, но слава о ней разошлась далеко, шагнула в сопредельные страны и предальние Кабарду и Персию. Светлая, просторная, с высоким пещерным сводом и окнами из стекольной разноцветной мозаики. Ее расписывали свои русские мастера. Никогда не бывали они в Константинополе, не видели той первой Золотой палаты, где жены императоров ромейских принимали послов и вершили государственные дела наравне со своими мужьями, а в иное время и со всем без них. Хотели повторить былое величие, но, как и положено, настоящим неофитам-самозванцам перестарались на всю ивановскую. Кого только не было на румяных ярких стенах. Журавли с тигриными хвостами, африканские (они же рязанские) цапли с головами драконов. Квадратные деревянные колонны были оплетены зелено-золотыми стеблями мифических растений и цветами из лепестков похожих на распущенные петушиные хвосты. В глубине вокруг золотого кресла были начертаны сцены из жизни византийской императрицы Ирины. У ромеев, изображенных на стенах были совиные глаза и преострые греческие (как их понимали в Городце на Волге) носы. Уберегся пока от этого безбашенного византийства один единый потолок, но уже были подведены дощатые леса. На самом верху лежали на спинах русоголовые мужики потные от удовольствия и заботы. Они малевали никогда не ведомый им мир, а значит известный до самой последней черточки. Сейчас они домалевывали яростную голову сатанинского змея, искусившего праматерь Еву. И таким ужасным выходил этот библейский зверь, что царица Ирина коротко вскрикнула.

–Страшный какой.

– Нелепый. – ответила Мария Годунова.

Она и Ирина наблюдали за работой мастеров через решетчатые узкие окна.

– Зачем же страхолюдина такая?

– Приказ правителя.

– Неужели и до этого брату есть дело?

– До всего, что царскую власть укрепляет.

– Серьезно? – рассмеялась царица. – Малеванный змей на потолке, боярыня.

– И малеваный змей....и лекарь волошанский из ляшского посольства. Борис его за 70 рублев купил. Пол Костромы не жалеючи.

В слуховой комнате Мария взяла с многоугольного коротконого столика кубок с вином. Здесь было можно, никто не увидит. Мария попробовала вино и зажмурилась от удовольствия.

– Сладкое. Хочешь, царица?

– За этим звала? – спросила Ирина.

– Что ты, царица? ...И за этим тоже, но не только.

Марина смотрела на родной округлый подбородок, но все остальное... Мария не любила сноху, но подбородок...Она начала кропотливо втолковывать, то о чем сговорились с Борисом.

– Лекарь знает свое дело. Турский салтан...Мало что у него тумен жен, а наследника не было Баб-Ага сготовил зелье.

– Кто?

– Говорю же Баб Ага. Лекарь.

– Нет, сестрица...Сколько уже их было...Прелесть все это. Ведовство и волхование. Молитвой и покаянием действовать надо.

–15 лет как действуете.

Царица Ирина гладила пальцами высокий чистый лоб. Ласкала потаенную мысль.

– Думаю иногда...Пусть со мной также поступят. Как князь Василий с Соломонией Сабуровой. В монастырь горемыку бездетную, а сам на Глинской женился.

– И что получилось?

Мария подлила вина в кубок.

– Царь Иван Васильевич получился...Или ты не видишь божий промысел?

– Вижу. – поспешила согласиться Мария и наконец решилась. Протолкнула вперед то, что давно сказать хотелось. Не прямо, но чтобы понять, было достаточно.

– Если бы не Овчина-Оболенский стольник может и не осилил бы князь великий Василий.

– Мария! Что говоришь такое? Страшно!

–Страшно? Не то страшно. Не страшно говорить, страшно не делать.

Мария выстрелила.

– Надо помочь государю, если истинно его любишь, царица. Сама видишь, по какой тонкой досочке все ходим. Едва-едва вчера от страшного убереглись, а что может получится завтра?

– Нет...И слушать не хочу...Догадываюсь чего вы с братцем хотите.

– Добра тебе хотим...Государю нашему пособить. Как его только не кличут немцы и злые люди. Пономарь. Юродивый, а за тебя как бился. Отцу перечил. Когда бояре затеяли Мстиславскую ему просватать... Вместо тебя.....Где только сил взял так за тебя сражался. Не по-царски поступил, но по любви.

– А я? Что же ты от меня хочешь? Чтобы я по любви?

– Вот еще...На такое мало кто горазд. Чтобы так делать, нужно и жить так. Я тебя о другом прошу. По-царски поступить.

– Может вы мне с Борисом и Овчину Телепнева подыскали?

– За этим дело не станет. Красавцев молодых жуй-жуй, не прожуешь.

– Нет, Мария. Грех это. Грех большой.

– Не мне тебя неволить, царица. Но подумай. Как не крепко мы держимся. Если промедлить Углич рванет и вырвет.

Мария отставила кубок с вином и добавила горько.

– Переспеешь ты скоро, Ирина...Тогда точно монастырь.

–Федор не позволит.

– Федор Иванович не позволит. – согласилась Мария. – Но царь Федор Иванович приговорить может. Понимай теперь, как оно выйти может...

ХХХ

Во дворце Нагих пытались обедать. За столом сидели царица Мария, лекарь Тобин Эстерхази. Лекарь ждал приговора царицы. А Мария вертела в руках тяжелую плоскую тарелю. На конце стола маялся, нервно греб руками толстую парчовую скатерть, царевич Дмитрий.

– Пусти, матушка.

– Не ел ничего вовсе...Такая служба сегодня была....Вам, конечно, служителям Лютера Люцифера не понять, что значит истинная вера. Говорят, в сараях молитесь?

– Чтобы мирское не застило, царица. – отвечал лекарь.

– Матушка...

Царица делала вид, что не слышит.

– А новый батюшка...Да чего кудряв и громогласен, отец Паисий...Куда нашему Огурцу...Паисий в Царьграде бывал. Надо позвать его вечером. Пусть расскажет.

Стоявший у поставца Степан спрятал улыбку после слов царицы.

– Матушка...

– Ведь неугомонный совсем. Два дня всего как пластом лежал... Что скажешь пан лекарь?

Тобин прокашлялся.

– Если царица позволит, то можно и погулять немного...

Царица медлила не долго.

– Волохова!

Дебелая мамка выскочила из-за стола.

– Все щеки набиваешь, не слышишь.

– Поклепы наводишь,царица.

– Замолкни! С царевича глаз не спускать.

Волохова охая и громко дыша побежала за царевичем.

– Погоди, царевич. Постой...Дитятко неугомонное.

ХХХ

– Степан! – наконец крикнула царица.

Степан сорвался от поставца и подбежал к царице.

– Сколь разговаривала? Какие тарели на стол ставить? Сухим рушником чищенные. В царском дому живете, а не в боярском сарае...Менять сейчас же.

Степан перехватил тарелю. Побежал вдоль стола, бросил тарелю на руки стольнику, который стоял у выхода на черную лестницу. Стольник поклонился, исчез за дверью.

– Юрка! Юрка! – заорал стольник. Лестница заскрипела. Наверх спешил нескладный холоп.

– Заменить. Чистую давай. – стольник ударил тарелей в грудь холопа.

– Ага. – холоп с тарелей побежал вниз и тоже орал на ходу.

– Минка! Гринька! Хряки ленивые!

Сойдя с лестницы, холоп остановился. Проорался немного. Прислушался и мелко перекрестился. Вытер тарелю рукавом своей грязной рубахи. Стольник открыл дверь, и Степан принял у него тарелю. В нижайшем поклоне донес ее до стола и поставил перед царицей. Тщательно все осмотрев , Мария заявила лекарю.

– А иначе никак. Все сама и сама. Никто не пошевелится.

Голодное брюхо лекаря, гнало в голову многосложные комплименты.

– Достоинства вашей милости широко известны и в Москве не забыты.

– В Москве...Я уж и позабыла как оно там в Москве...Иногда думаю, что только снилась она мне эта Москва.

– Вернетесь. – Эстерхази наслаждался верченой бараниной. Пока только глазами, а не при помощи вилки.

– Вся Москва выйдет вас встречать. Коленопреклоненная.

– Вашими бы словами...Степан.

Царица бросила на тарелю кусок печеного мяса и печеных овощей.

– Милость нашу для достопочтенного лекаря.

Степан подхватил царицын дар и потащил его лекарю.

Тобин Эстерхази скромничал и выдавал толстые комплименты.

– Мне и кусочка было бы довольно, ясновельможная. Московские кушанья есть, словно, кирпичи в животе класть.

Однако, слово и дело у лекаря разошлись совсем в разные стороны. На еду он набросился с превеликой охотой. Степан стоял у поставца и размечал опытным глазом, что останется от обеда и ругал про себя здоровый аппетит немецкого лекаря. Себе он наметил рассыпчатую кулебяку. Заранее он поставил ее с самого края и прикрыл от неосторожных глаз горщком со сладкой кашей.. Степан заскучал и стал смотреть в окно. Во дворе царевич бегал с дворовыми мальчишками. У Тимохи Колобова в руках крутилось колесико-трещотка. На лавке у крыльца сидели Волохова с нянькой. Пустой двор веселило яичное круглое солнце. Царевич вытащил нож с треугольным светлым клинком. Мальчишки собрались вокруг ножика. Тимоха покачал колесиком, царевич радостно кивнул головой. Прутиком, на котором крепилось колесико, Тимоха очертил круг на плотной земле. Стали играть в ножички. Первым начал царевич. Простенькая игра. Надо в круг ножичком нацелить. Да не просто, а со штуками. Сначала ставить клинок на палец и стрелять в круг, потом от пятки, колена, плеча, подбородка, носа, лба. Снизу вверх, а потом сверху вниз. Степан отвернулся от окна. Все равно Тимоха выиграет. Он самый ловкий. А победит, конечно, царевич. Так уж бог постановил. Огорчительно. И еще одно огорчение добавилось. Лекарь – проныра толстобрюхая, добрался таки до матушки, черт ее возьми, кулебяки. И так сладко жрал скотина чужеземная, что у Степана слюнки во рту вскипели. Но смирился Степан. Чего теперь. Раз бог постановил так и бог с ним. И только Степан решил не расстраиваться особо, что вышло не по его хотению, как все раз и навсегда переменилось....

ХХХ

Поп Огурец сидел на краю стола под старыми деревьями. Вздыхал, громко прочищал нос и утирался длинным узким цветным платком.

– Что это, батюшка. -жена Битяговского суетилась рядом, готовилась к обеду. – Никак завел себе кого?

– Что?

Жена Битяговского показала глазами.

– Платок-то.

Поп Огурец отшвырнул платок, словно это был подарок самого дьявола..

– Сомненья меня, матушка, одолевают. Все ли правильно сделал.

Битяговская присела рядом. Поняла платок.

– Что такое?

– Вроде по совести поступил, а вроде и против законов Божеских.

– Да как же такое возможно.

Поп Огурец взмахнул руками. К столу быстро и деловито приближался дьяк. Поцеловался с Огурцом. Сел.

–Мне, матушка, давай что-нибудь чтобы по-быстрому. .

– Спешишь куда?

– Завтра поезд в Москву идет...А ты чего, батя, такой смурной?

– Мучается, батюшка. – вставила жена.

– Чем же?

– У него совесть и законы божьи не сходятся.

Битяговский ел быстро.

– Это все поповские воздуси. Вершины горние. По мне совесть и есть божий закон...Чего тут...Хороший медок.

– Трофимов гость псковский поднес. – похвасталась жена.

– Что это? Никак колокол. -прислушался дьяк.

Набат набирал силу. Звучал все громче и громче.

– Пожар что ли? – Битяговский полез из-за стола.

– Погоди. Не доел совсем.

Дьяк не слушал.

– Как будто соборный. – удивился Огурец.

– Погоди. Дай хоть с собой соберу.

– Потом, потом. Ты со мной, бать?

Огурец с готовностью поднялся. Битговский бросил жене.

– Медок прибереги, матушка.

ХХХ

Степан, позабыв об условностях, закричал с ужасом:

– Царица! Там...там.

Он показывал рукой в открытое окно на задний двор, где на желтом песке в окружении испуганных мальчишек, корчился в затяжной судороге ее сын. Царица поспешила вниз, за ней вытягивал свои толстые ноги из болота мозаичного пола лекарь с забытой во рту бараньей косточкой. Царица останавливается перед сияющим белым уличным светом проемом двери, как будто ей и не интересно, что там за этой световой стеной, но она все-таки сделала усилие. Выбежала во двор и на мгновение закрыла рукой глаза от слепящего солнца. Потом увидела ужасную картину. На коленях мамки Качаловой лежал бледный царевич. Из его тонкого и хрупкого горла текла кровь. Еще до конца не осознав, что произошло, царица обвела глазами двор. Увидела перепуганных мальчишек, сбившихся в стаю, увидела лекаря, который склонился над царевичем, увидела Волохову. Увидела Пеха. Одетый дежкой, он тоял в отдалении и смотрел на царицу. Тогда она нашла виновного. С яростным криком набросилась она на несчастную женщину. Била смертным боем. Волохова упала на землю, глухо застонала, прикрыв голову руками. Пёх успел уйти со двора.

ХХХ

Ударил набат и в открытые ворота дворца Нагих начал стекаться растревоженный народ. Переодетый Пех шел наперекор и мимо бегущих в сторону дворца. Увидел Битяговского . Дьяк спешил вперед, расталкивая недоуменный народ. Пех отступил в сторону, пропуская дьяка. Съюродствовал.

– Не ходи туда, дьяк. Забирай жену да лети ласточкой.

– А ты кто таков?

– Так. Человек посадский. Нетронька Туданеходяшев. По медной части.

– Иди себе Нетронька. По медной части.

ХХХ

Вместе с толпой зашел Битяговский на двор. Увидел царевича на руках голосящей мамки и лекаря .Увидел несчастную Волохову и царицу, и молчаливый народ подковой окруживший эту трагическую сцену.

– Что остолбенели? Царевича вверх несите. Лекарь? Да что с тобой? – он ударил Тобина Эстерхази в спину. Потом взялся за царицу. Схватил ее за поднятую вверх руку.

– Царица. Негоже так. Негоже.

– Пусти, пусти – кричала царица. Она отскочила от дьяка. Волосы расстрепались. Глаза невидящие.

– А-а-а. Ты. Ты! Дьяк!...Убийца! Он, он царевича убил!

– Да ты что такое говоришь, царица! – Битяговский шагнул вперед, но тут же остановился. Увидел в руках царицы выставленный вперед окровавленный нож с треугольным лезвием.

– Не подходи! Спасите люди православные. Он, он государя вашего ...Он.

Битяговский перехватил ее руку, отобрал нож. Зло плюнул, увидел Степана,

– Тащи ее. С ума сошла. Пусть лекарь ей всыпет чего доброго.

Заметил Митьку в молчаливой еще неопределившейся толпе.

– Митька! Митька! Пономаря этого успокой, а потом в Брусеную избу .

Битяговский шел через двор. Люди все прибывавшие и прибывавшие , уступали ему место, а он шел через них, совсем забыв об окровавленном ноже в своей руке. Думал, что делать дальше. У церкви с грохочущим колоколом его перехватили Митька Качалов и Осип Волохов.

– Федор Тимофеев...Там Нагие скачут...Спасаться надо...

– Что? Охолонись Митяй. – отрезал дьяк

Тем временем Волохов судорожно сглатывал.

– Я был...Это....Это...

– Что? Да не молчи.

Испуганный Волохов показал на нож в руке дьяка.

– Нож это...Тот самый ножик.

Битяговский отбросил нож сторону.

Митька Качалов вставил.

– Нагие вот-вот у дворца будут. Баламутить начнут. Отсидеться надо, Федор Тимофеев. Потом со стрельцами вернемся.

ХХХ

На двор угличского дворца ворвались несколько разгоряченных всадников. Впереди Михаил Нагой. Пробившись через толпу, Михаил не спешился. Замочил копыта коня детской кровью..

– Смотрите! Смотрите! – завертелся кругом Михаил Нагой. – На царскую кровь невиннопролитую...Прокляты будете. Весь город проклят, если без мщения такое оставите.

Из толпы загудели и холопы Нагих подхватили.

– Говори,князь. На кого кажешь?

– А то не знаете? Годунов убийц подослал. Боялся, что не усидит, когда царевич в возраст войдет.

– Верно! Верно! Видали тут Битяговского. А у него нож в руке. – выскочил откуда-то грязный оборванный хилый мужичонка.

Михаил Нагой совсем сошел на визг.

– Так чего ждешь народ православный?...Али ослеп? На кого нам положиться?...Кто за царевича отомстит, если не люди верные.

– Правильно! Правильно говорит! Кто если не народ за правду встанет?

– К Брусенной избе! Там убийц схватим. – Михаил Нагой увлек за собой начинавшую грозоветь толпу. В это время тело царевича заносили во дворец.

ХХХ

– На дороге к Брусенной избе стрелецкий голова выставил своих стрельцов. Сколько нашел. Сколько осталось.

– Строй держать. – уговаривал голова. -Как скажу. Фитили палить. Враз эту бузу посадскую раскатаем...Боишься? – спросил голова. Торопка потянулся вверх и лихо ответил.

– Есть немножко.

Голова, кутая собственный страх, выговорил юному стрельцу.

– Ты кто есть?...Стрелец царский. А значит....Вот оно так...Как оно...

– Идут! Идут! – к нестройной цепи подбежал дозорный боец. В устье дороги, ведущей к торгу, появилось серое тело грозной толпы. Шли посадские мужики с топорами и палками.

– Пали! – заорал голова. Торопка засуетился. Присел, неловко держал пищаль между коленями, тесал кремень о кресало. Даже фитили не догадались сготовить заранее. И вдруг где-то далеко-далеко услышал как голова спокойно сказал.

– Айда по домам...Неча здесь...

Торопка почти сразу поднял голову. Посмотреть что случилось. Увидел, что на дороге остался один. Стрельцы разбегались в стороны. Голова на бегу крикнул что-то вроде пали или вали. Но Торопка остался. Дрожащими пальцами поднес горящий фитиль к зарядной полке. Из приближающейся толпы Торопке кричали. Торопка поднес пищаль к плечу. Огромная рука сверху накрыла пищаль, вырвала горящий фитиль. Торопка взлетел вверх и переместился на уличную обочину. Рыбка похлопал его по плечу.

– Дюже смелый казак.

– Какой там.– ответил Торопка. – Так спужался.

– А по-твоему откуда смелость берется? – спросил Каракут. Он держал пищаль Торопки. – Из страха. Больше и неоткуда.

– Ну-ка, хлопец. – Рыбка закрыл Торопку своим квадратным телом. Прижал к забору. Мимо шла толпа. Рыбка весело крикнул.

– Куда валишь, народ?

– Царевича Битяговский убил.

– Брусенную избу палить – орали пьяные радостные глотки.

– Давай с нами.. Может и достанется чего коли останется.

– Беги домой, Торопка. – Каракут возвратил стрельцу пищаль.