Текст книги "Угличское дело. Кинороман (СИ)"

Автор книги: Денис Блажиевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– А вы?

– А мы полюбопытствуем. – Рыбка вышел на дорогу. – Не каждый день в Московском царстве кто-то мимо царя царствует.

ХХХ

На дворе Брусенной избы всегда деятельной и суетливой одиноко. Кроме Битяговского и Мишки Качалова никого. Звонил заполошный колокол. Громко без перерыва. Дьяк и Мишка подтянули веревками ржавую пушку на деревянный лафет, развернули ее дулом на закрытые ворота.

– Порох где, Митька? – крикнул дьяк.

Митька Качалов волок в подоле своей бескрайней рубахи каменное ядро, высоко задирал цыплячьи ноги.

– А Волохов Осип убег. – сообщил он дьяку.

– Убег? И слава богу...Митька? Обещался же пушку чистить?

– Че ее чистить. Она Мамая старше и моей рубахи.

Запертые ворота поддались вперед. Через колокольный звон стали слышны человеческие разъяренные голоса. Битяговский положил руку на плечо Митьке.

– Все, Митя. Все...Давай отседова. Успеешь до лошадей добежать.

Митька выронил ядро. Потер потный лоб.

– Куды ж я побегу, Федор Иваныч. Вместе кашу варили, вместе и есть будем.

– Митя. Митя. Не время сейчас богатырствовать.

Митька шмыгнул носом.

– Кто ж его знает, когда оно время-то. Пойдем, Федор Иваныч. Отобьемся. Мы же государевы люди. Кто на нас руку подымет?

Митька и дьяк заперли тяжелым запором двери Брусенной избы. По двору растекалось черное грозовое облако толпы. Внутри нее на лошади крутился Михаил Нагой. Распоряжался.

– Плот ломайте. Огонь несите!

Разломали плот. Выбили искры из кресал и кремней. Зажгли подготовленные кем-то факелы. В Брусенной избе Битяговский и Качалов спешно вооружались. Открыли оружейную камору. Там на полу в кучу были свалены проржавевшие мечи, трухлявые сулицы времен воеводы Бренка и битвы на реке Пьяни.

– Твою же мать. – выругался Битяговский. – Приговорил Бог. От нагаев диких, татарвы уберегся. А тут на родной земле...Обидно.

Митька втискивал себя в рассыпающуюся кольчугу. Не успел. Дверь вынесли той самой пушкой, что стояла во дворе. Толпа заполнила Брусенную избу, обтекая Битяговского и Митьку. Рассталкивая людей грудью лошади, в Брусенную избу въехал Михаил Нагой.

– Что творишь, князь? – Битяговский.

– Ты! Ты царевича убил. – Нагой тыкал в сторону дьяка нагайкой.

– Народ беспамятный пожалей. Когда из Москвы наряд придет, им расплачиваться...Ни тебе...

Михаил Нагой заорал, пытаясь заглушить трезвые слова дьяка.

– Что слушаете? Он с Волоховым господина вашего убил. Как куренка взрезал. Бей! Бей их!

Все началось и закончилось мгновенно. Битяговский и Митька отбивались, как могли, но совсем скоро они захлебнулись в толпе. Пропали без остатка. Нагой прорывался через затылки и спины, колотил эфесом сабли.

– Расступись! Расступись! Дай полюбопытствовать.

С трудом протиснулся к распростертым телам. Пронзил каждого по очереди саблей. В глазах его плескалась пьяная удаль.

– Что? Что? Жги да неси! Коли дело такое.

Шатаясь, выбрался Михаил Нагой из Брусенной избы. Увидел брата Афанасия. Рядом с ним несколько верховых холопов. К их лошадям было привязано истерзанное тело Волохова.

– Где нашли? – спросил Михаил.

– Недалече убег. – похвастался толстоносый холоп. – Сулицей его поймал. Крякнул только.

– Хорош! Вали его в избу. К дьяку. Афоня, помяса нужно сыскать. Здесь где-то дьяк его держал.

ХХХ

Нагие пошли по двору, искали помяса. Грабеж разгорался. Добрые угличане разносили царево имущество основательно, домовито. Гребли без остатка. Явились на двор подводы. На них переваливали мешки, сундуки, все что хоть какой-то представляло интерес. Афанасий сбил замок с одного из сараев и на него изнутри выпала собака. Черная, худая, с белыми подпалинами и очень злая. Без особого лая вцепилась Афанасию в ногу. Афанасий заорал от боли, пытаясь сбросить с себя собаку. Михаил вошел в теплый и вонючий амбар.

– Андрюх? – позвал негромко. – Андрюх?

Услышал шевеление в углу, пошел туда, разбрасывая в стороны корзины, туеса и гулкие бочки. Сбоку появилась тень. Она бросилась на Михаила. Худой бледной рукой обвила Михаилу шею, а другая быстро шарила в поясе, пыталась добраться до ножа. Михаил легко сбросил тень на землю. Двинул ногой хорошенько в бок. Тень заскулила.

– Что тут! – Афанасий быстро шел к брату. В руке держал окровавленный кинжал.

– Помяса нашел. – ответил Михаил. Прямо на земле перед ними дрожал от страха Андрюха Молчанов, беглый помяс.

ХХХ

Разгром Брусенной избы продолжался. Жгли, несли, ломали. Несколько посадских рассматривали сундук, окрученный толстыми цепями. Мужиков было трое. Уловимо похожие друг на друга. Старик, мужик в зрелых годах и парень лет 20. Старик рассматривал ермаковскую казну и рассуждал.

– Что скажу, ребята. Пуда два пороху тут надобно.

Мужик возразил.

– Я так думаю, и тремя не обойдемся.

– Где же его взять? Порох-то? – спросил парень.

– Это негде. – согласился старик. – Но вот если бы было так два как раз хватило.

Мужик подхватил.

– Взять-то, конечно, негде. Но вот если бы было то три в самый раз.

– Да я его топором возьму.

Парень двинул топором по сундуку и удивительно легко сбил дужку замка. Мужики запустили руки внутрь сундука. Стали перебирать бесценные шкурки.

– Давайте, ребята. Темка тащи мешки. – дед аж трясся от жадности.

Темку на пороге остановили Каракут и Рыбка.

– Побачили? – спросил Рыбка. – Ну то ховай назад.

– А ты кто? – парнишка смело постукивал обушком топора по раскрытой ладони. – Деда, бать.

Каракут разъяснил.

–Это казна царская.

Мужик посмотрел на деда.

– Чем докажешь...Может дьяк для себя прятал?

– Ездеца видел? Царская печать.

Мужик был русским мужиком. Неуловимым. Дави его не дави.

– Так мы так...Только поглядеть.

– Закрывай крышку. – Рыбка прошел вперед. Темка оказался у него за спиной и вопросительно бросил.

– Дед?

– Что, дед...С бочкой этой справишься....Так далее мы с батькой пособим. А нет...Таки да. Видим печать царскую...Не замай.

Рыбка ожидать не стал, пока парень дурковать начнет и топориком замашет. В сумке на поясе у него торбочка была со жгучим перцем. Хватанул щепотку и швырнул парню в глаза. Тот выронил топор, стал тереть глаза и ругаться. Дед всплеснул руками и вздохнул обиженно.

– Что ж тут скажешь? Ничего не скажешь. Прямо просветление какое-то. Хватай, Ефремка, чадунюшку.

Отец и дед подхватили парня и выволокли его прочь. На их место уже спешили другие. Пришлось Рыбке подранить нескольких, пока Каракут сгружал мягкую рухлядь в кожаные мешки. Задами вышли, обвешанные мешками на кривую улицу перед Незрячими воротами. Оттуда был прямой путь из города. По тихой улице они пошли туда, где между сторожевыми башнями крутилось полуденное солнце.

Конец 4 части.

Часть 5.

Вечером того страшного дня Нагие собрались за столом с неубранным обедом. Михаил мучился хмельной головной болью. Запивал ее вином из серебряного мрачного кубка. Афанасий нервно сглаживал пальцами край стола. На удивление царица Мария была спокойна и, может быть, равнодушна. Ни слезинки, но и ни кровинки в покойном белом лице. Михаил, наконец, оставил кубок и начал.

– А что делать, то и делать. В Москву писать.

Афанасий криво усмехнулся.

– Что писать? Как государевых людей порубили?

– Правду, братец. Как Волохова во дворе видели. Как Битяговский с ножиком шел. Много кто его видал.

– Много кто видал, что он с земли его подобрал, когда на дворе появился. Мыслю, не простит Борис погрома, если не докажем, что Битяговского это дело.

– Не веришь? – посмотрел на брата Михаил. Увидел в глазах сомнение.

– Жильцы, что с ним игрались...Говорят, что падучая опять на него напала.

– Мыслимое ли это дело. Падучая зарезать не может. – в гневе Михаил сбросил со стола кубок. По полу растеклась вишневая клякса. После этого зазвучал решительный и собранный голос Марии.

– Тихо...Что бабы. На Москву писать надобно. Но не правителю, а царю и патриарху. Пусть они первыми узнают.

– Да что писать-то будем? – не понимал Афанасий.

– Правду.

– Какую правду? Их тут всего на первый взгляд уже две.

Царица Мария сказала.

– Ту которая нас от пострига или казни спасет. Сын мой мертв. Сын. Все на нем счастье семьи держалось. За него страдания принимала. Теперь пусто все...Пусто..

– Не пусто, сестра... Семья осталась. Ее спасать надо. Вьюнами виться.

– Зачем? Чего ради?

Михаил посмотрел на Афанасия.

– Чтобы под копытами не лежать во прахе.

ХХХ

Ночь. Дорога из Углича в Москву. Узкая и петляющая в темно-синих берегах русского леса. Настороженно прислушивался Пех. Пытался различить в колеблющейся тишине нужные ему звуки. Наконец услышал. Натянул тонкую цепь, привязанную к дереву на противоположной стороне дороги. Когда из-за крутого поворота выскочил всадник, Пех стоял к нему спиной. Сначала услышал жалобное ржание, удар и выматывающий плач раненого животного. Пех вышел на дорогу. Подошел к темному телу гонца. Его шея была неестественно вывернута. Пех обрезал лямку походной сумки. Вытащил оттуда свиток. Положил за пазуху. Прежде чем удалиться, дорезал несчастную раненую лошадь.

ХХХ

У Фроловских ворот московского кремля Пех оказался на самом краю еще заспанного, закутавшегося в серое одеяло из холодных облаков, ленивого утра. Дорогу ему преградила рогатка и несколько стрельцов.

– Открывай. К правителю. Срочное донесение. – приказал Пех.

Один из стрельцов замотал непокрытой кудлатой башкой.

– Не можно. Через Портомойную башню теперь вход с первой до третьей стражи.

Пех развернулся и поскакал вдоль зубчатой кремлевской стены. У Портомойной башни его ждали та же рогатка и почти такой же стрелец.

– Снимай рогатку.

Стрелец покачал головой.

– С третьей до первой стражи через Фроловскую башню. Здесь нельзя.

– Снимай живей! Засеку.

– Приказ правителя. – заскучал стрелец.

– Я тебя живей засеку. Снимай, кому говорю.

– Расчепушился, пристав. А у мне все одно. Голова одна. Не пущу. Секи.

С проклятьем Пех развернулся, а стрелец бросил вслед.

– Нет чтоб по-людски...Что ж я не пустил бы....А то засеку. Вот тебе.

Стрелец сложил увесистую тяжелую дулю.

– Приказ есть так сполняй, коли по людски не хочешь.

ХХХ

Правитель как будто и не спал вовсе. Принял Пеха в потайной комнате в полном облачении. Пока читал добытый свиток, лицо его мрачнело. Наконец поднял глаза на Пеха.

– Читал?

Пех с трудом, но сделал удивленное лицо.

– Послание царю и патриарху?

– Чего же мне тогда привез?...-спросил на лету Годунов, а продумав, добавил.– За Битяговского..

Правитель зло щелкнул пальцами.

– Один дьяк больше стоил чем все эти золоченые блохи из рода Гедимина. Ты был там?

Пех склонил голову. Правитель подошел ближе, посмотрел пристально в глаза черного пристава.

– Чего же ты? Рассказывай. Рассказывай.

ХХХ

После разговора с Пехом, правитель пошел советоваться с женой. Мария напряженно читала грамоту из Углича. Наконец опустила руку вниз.

– Беда какая, Борис.

– Делать что теперь.

– На нас все думать будут.

– Не верю я, что Битяговский сам без дозволу такое дело умыслил.

– А был дозвол?

Борис долго смотрел на жену.

– Нет. Не было.

– Тогда к царю идти надо.

– Сейчас?

– Прямо сейчас. Пока кто другой не донес. И не так как надо. А с Ириной что? Теперь, когда Дмитрий мертв?

–Что поменялось? Царь умрет и тогда опять голова с плеч....Нет здесь ничего не прекращаем. А Нагих...Нагих за дьяка в пыль растереть.

– Но сам ничего не делай. Знать не знаешь, как это получилось. На Нагих все вали. Что бунт затеяли.

– Думу созывать надо. Патриарха.

– Как Дума приговорит, так пусть и будет...Если бояться нечего???

Мария снова внимательно посмотрела на мужа. Он взгляд выдержал.

– Нечего нам бояться...И некого...

ХХХ

Не смотря на неустойчивую погоду, царь перебрался в летний деревянный терем. Пришлось правителю бежать, небрежно накинув на плечи летнюю тонкую шубу, через колодезный прямоугольник двора. Не до пышности теперь было. Хорошо что про сапоги вспомнил, а то и бежать бы пришлось в турских с загнутых носками туфлях. К царю прошел, не останавливаясь, сел на краешек царской постели. Она была широкая и невеликая фигурка царя скомкалась где-то в самом углу. Борис ждал, не торопился будить государя. Присматривался. В лампадном свете мягко блестели драгоценные оклады икон на темных обитых атласом стенах. На толстой деревянной ноге раскрыта книга с богатыми разноцветными миниатюрами. Годунов поднял с пола деревянную лошадку об одной ноге. Не закончил еще царь мастерить. Борис положил лошадку на место и осторожно тронул государя за плечо.

– Государь. Государь.

Федор вздрогнул. Рука нырнула под подушку, но вот он узнал Бориса.

– Борис? Ты?

В руке царя крохотный итальянский стилет. Не смог скрыть усмешку Годунов.

– Великая важность, государь. Из Углича гонец.

– Что? Дмитрий? Убили?

– Смерть принял царевич.

Бессильно опустился Федор на подушки.

– Проклятый род. Проклятый я...

ХХХ

Птичий двор Патриаршьего дворца. Похожая на клюку, сутулая высокая и черная фигура патриарха в окружении желтого пушистого озерца из говорливых нежных цыплят. Патриарх бросает вниз хлебные крошки. Наблюдает, как топчут друг друга цыплята, пытаясь дорваться до сладкого куска. Борис смиренно ждет, когда патриарх закончит, тогда коротко целует пасторскую руку.

– Слышал, владыко?

– Вся Москва гудит...Бедное дитя. Не за свои грехи...

– Думу собираем. Тебя зовем. Слово верное хотим услышать.

Патриарх отвечал и больше своим собственным мыслям.

– Нельзя в такой скорбный час державу качать. Слышишь, Борис?

– Так же думаю, владыка. Но я к тебе с другой опасностью. С царем беда.

– Что так?

–В монастырь собрался, наш государь надежа. Нужно его от этого желания отвадить. В такое время о другом думать. Кому как не тебе, владыка, ворота в град небесный запереть.

ХХХ

В царской спальне тихо. Царь Федор сжался на лавке у стены. Напротив патриарх на низкой скамеечке. Чертит на полу из ценного дерева фигуры тяжелым патриаршим посохом.

– Экую тебе красоту влахи сработали. – начал патриарх.

– Это наши владимирские пачкули. – отозвался Федор.

– Гляди-тко. Ай да, курносые. Вот тебе и лапти...Когда выучились? Да...

– Не могу, владыка. – зашептал горячо царь. – Кровь одна...Всюду кровь...Худой я царь...Правду, батюшка, говорил.

Патриарх встал и подошел ближе.

– Будто ты сейчас вот на перекрестке стоишь. А когда в Успенском соборе на тебя брамы и шапку золотую одевали, ты разве не знал, на что идешь? Разве не знал?...Если и хотел от земной жизни убежать тогда и надо было спасаться, когда в начале пути был...Теперь нет твоей воли свернуть. Одна воля. Дойти до конца.

– Дмитрия убили.

– Неизвестно еще что там случилось. Разведать надо, что там на самом деле было. И было ли?

– Это пусть правитель делает. Никто и не заметит, если я в Донской тихо уйду. Рыболовье там, вечера тихие.

– Рыболовье и впрямь в Донском завидущее. А в остатнем ты не прав, царь Федор. Как отец духовный тебе говорю...Ты один остался из рода царей московских. Разве царь тот, кто приказами да послами ведает? Царь тот, кого Бог на это направил. Ты природный царь. На тебе Московское царство держится. Уйдешь и в смуту народ свой ввергнешь. Это самый тяжкий грех. Подумай, сколь людей страдать заставишь.

– Слаб я. Слаб.

– Не важно. Сильный или слабый. Иной слабый дольше самого сильного живет. Погляди на иконы наши. Разве знаем мы, как, взаправду, как Никола Угодник выглядел. Тощий был или жирный. С носом важным или пуговкой. Что его пугало. Зубная резь или ветры смрадные? Кто теперь разберет. Где та правда. Но вот икона. Вот Никола. И верим, что Никола...Потому как не важно что да как. Важно где и когда. Ты знак царь Федор. Знак божьей милости над державой московской. Без тебя она в глади мор обрушится. Этого хочешь? Этого?

Патриарх отставил в сторону посох и прижал к себе рыдающего царя. Гладил худые вздрагивающие плечи.

ХХХ

Русин Раков на телеге покрытой рогожей въехал в ворота подворья Михаила Нагого. Русин Раков спрыгнул с телеги. Поклонился Михаилу Нагому.

– Показывай, что привез.

– Что нашли, то привез. – ответствовал Раков.

Он сбросил рогожу. На дне телеги лежали несколько ржавых сабель, ножей и копейных наконечников.

– Все что ли? А в Брусенной избе?

– Скажешь, князь. Сколь народу там побывало...Как по бревнышку не растащили. Что смог то насобирал.

Раков важно поднял ржавую загогулину.

– Вот...На Молодях дед взял.

– Курицу достал?

– Петуха...Ладный петух. На весь Углич топотун. За копеечку его сдаю. Никто не жаловался.

– Давай топтуна.

Раков с сожалением передал Нагому живой шевелящийся мешок.

– Огоньком кличут.

Петух и в прямь был роскошный. Хвост аж в глазах больно. Михаил Нагой мигом положил петуха на обод тележного колеса и начисто срубил голову с красным задорным гребнем. Струящейся кровью Михаил окропил оружие в телеге и отбросил в сторону безголовую тушку. Спросил у Ракова.

– Знаешь, куда Битяговского с другими татями определили?

– В ров у Троицких. Кто не знает.

– Там оружье сбросишь. И смотри, чтобы никому.

Когда телега вывернула с подворья Русин Раков зло стучал кулаком .

–Огонька ни за что ни про что. Дура баба. Говорил Бестолковку давай...дура, дура.

ХХХ

В Грановитой палате пока пусто. Василий Шуйский один в торжественной зале. Стоит перед пустым золотым троном. Какое то время Годунов наблюдал за ним сквозь решетчатые окна верхней галереи, а потом спустился вниз и тихо подошел сзади.

– А стул этот золотой, когда Ивана Васильевича царем нарекали, в казне архимандрита остяцкого нашли. Такое время было князь. У царя всея Руси своего подходящего седалища не нашлось... Как б нам постараться да в то время вновь не окунуться с головой.

– И я так думаю, правитель. Царь Думу собирает.

– Будет Дума. А я тебя раньше вызвал. Обсудить надо многое.

Василий Шуйский ждал пока правитель начнет. А тот молчал, словно раздумывал можно ли довериться, наконец решился.

– Горе великое случилось, князь. Из Углича гонец был. Царевич Дмитрий мертв.

Помолчали. Думал Шуйский как себя далее вести. Почувствовал, что лицемерную скорбь разыгрывать с этим человеком выгоды никакой не было.

– Чего молчишь, князь?

– Думаю.

– Это дело. Дело, князь. Вижу, что и слезинки не скопил.

– Копить другое надобно.. Младенца невинного жаль. Собой за других ответил. Другие пусть по нему и плачут. А нам государевым мужам думать надо, как урона царству не допустить.

– Моя мысль такая. Нагие царевых людей побили и за это ответить должны.

– Пусть отвечают.

– А нам скрывать нечего. – добавил Годунов. – Пусть все видят, что нет нашей в том вины. Царевич черной болезнью мучился. Так она его и сожгла в конце концов. Дума приговорит, чтобы в Углич ехать. На месте разыскать что случилось.

– В Думе разные люди. Мстиславские, Романовы. Им дай повод сразу вцепятся.

– А ничего они не сделают. Только возрадуются, когда узнают, что главой всего дела враг мой будет.

– Это кто ж такой? – спросил Шуйский.

– Ты. Кто ж еще, князь Василий.

– Вот так так. Зачем обижаешь. Знаешь же, что верой и правдой тебе и государю.

– Знаю. А они в том сомневаются. Я на тебя опалу наложил. А сейчас по дворам боярским молва катится, что Годунов царевича упокоил. Избавился от опасного соперника. Мне скрывать нечего. В этом деле я чист и безвинен перед Богом и Государем.

– Если ты меня огласишь, скажут, что мы с тобой спелись. – сказал Шуйский.

– А я тебя предлагать не буду, я посольство предложу, а уж кто в него войдет не мне решать. Пусть мысль о том, чтобы ты главным был, в их головах сама поселится. А ты им в этом поможешь. Пока бояре да дьяки собираются. Походи, меня поругай. Пусть уверятся, что ты мне враг истинный. Пусть свою мнимую силу почувствуют. Это полезно. Они верить будут, что ты правильно сделаешь и не в мою сторону рассудишь. А ты ведь все правильно сделаешь, князь?

– Не сомневайся, правитель.

ХХХ

В Грановитой палате не продохнуть. Весь цвет московской знати собрался, чтобы выслушать о случившемся в Угличе.

– И руку в том Михаил Нагой с братьями и царица Мария приложили.

Дьяк Вылузгин свернул свиток и поклонился царю, сидящему на золотом троне. На лавках, где сидели бояре и думные дьяки поднялся неясный, глухой но набирающий силу ропот. Через него пробивается тонкий фальцет царя.

– Я созвал, чтобы вместе общим советом решить как с бедой великой справиться. Брат мой Дмитрий мертв и я не уберег его.

Тут царя прервал один из дальних бояр. Маленький и вертлявый он кричал, надрывался. Говорил то, про что многие думали.

– Нет! Нет твоей вины, государь. Правитель за все в ответе.

В его поддержку раздались и другие голоса.

– Верно.

– Годунов дьяка этого направил.

– Годунов и убил.

Годунов сидел неподвижно, а царь мелко хватал ртом воздух. Правитель смотрел на патриарха. Наконец тот поднялся и силой ударил посохом об пол.

– Божьим приговором и дозволом царским приставлены вы – лучшие люди вершить суд праведный. Помогать государю нашему советом и делом. Вместо того, чтобы брать пример с достославного христианской ангельской рати, рычите, лаете и зубами щелкаете, как басурмане или Орда поганая. Гог и Магог. Слышите! Слышите! Государь от вас совета ждет и помощи. И так тому быть. А нет. Вот Бог – патриарх ткнул посохом в икону. – А вот порог.

При общем молчании патриарх сел. Через небольшую паузу начал говорить правитель спокойным и решительным тоном.

– Нагие на моих людей, а значит на меня поклеп возводят. Ничего. Я панцирем оброс от людской неправоты. А тем временем душа малая загублена, и кровь царская вопиет. Прошу, государь. Милостью твоей я в дела государевы посвящен, но от этого, прошу, уволь. Дума решит, а я любой приговор приму со смирением.

Закончив, Годунов с достоинством сел.

Поднялся Шуйский.

– Дозволь, государь.

Федор кивнул.

– Говори, князь Василий.

– Нужно посольство в Углич направить. Все основательно разузнать.

– Правильно!

Годунов поморщился. Опять этот червяк вертлявый.

– Пусть князь Василий во главе посольства встанет. Он правителя не пощадит, если Нагие правду пишут.

– Так тому и быть. -воскликнул царь. – Борису бояться нечего и мне тоже. Князь Василий принимай на себя эту ношу. Будь справедлив и не потворствуй лжи...

ХХХ

В тафье по-домашнему сидел Борис Годунов. Между столбиками денег на столе бумага с неряшливыми записками. Перед столом, диво дивное, тот самый боярин, который больше всех кричал против правителя. Годунов двинул к нему два столбика монет.

– Тебе, Иван Семенов. Крепко ты на меня сегодня лаялся.

– Виноват, благодетель.

– Ничего, ничего.

Годунов добавил еще постолбика.

– Чтобы и дальше мы с тобой в мире и согласии жили.

После того как остались одни правитель сказал Пеху.

– А это тебе.

Он показал на два туго набитых мешочка.

– Надо в московских концах раздать. Пусть рассказывают, что царевича черная болезнь погубила. И еще . В Углич нужно будет вернуться. За Шуйским присмотреть. Кабы не разыгрался наш князь на воле.

ХХХ

Ранним-ранним утром, пока никто не видит, Устинья, накинув на голову платок, вышла из дома попа Огурца. В руке держала деревянное ведро. Вошла в темный со щелястыми стенами хлев. Призывно замычала корова Зорька. Тут же неподалеку важно жевала траву верблюдица Васька. Устинья ласково погладила трогательную русскую буренку.

– Зорюшка, зорюшка. Соскучилась? Сейчас. Я тебе пособлю.

Устинья поставила ведро и огляделась.

– А где же скамейка.

И тут она услышала голос, идущий откуда-то из-под Васьки. Знакомый голос казака Рыбки.

– Чекай, сестра...Зараз я...трохи осталось.

Удобно устроившись на скамейке, Рыбка умело доил свою верблюдицу. Тугие струи глухо с каменным стуком падали в ведро

– Вот так так. – сказалаУстинья. – Казак Ваську доит.

– Чео на свете не бывает. Тебе ли не знать. А тут и дива никакого нет. Особенно, если Васька...Василиса Абдулаевна.

– А верблюжонок где?

– Потеряли верблюжонка. На Белой реке. А природа видишь, как будто и не верит.

– И правда Василиса Абдулаевна. – попыталась погладить верблюдицу Устинья . – Гонору как у новгородской посадницы.

ХХХ

В опустевшем утреннем Угличе редкие прохожие жались к глухим бревенчатым забором. Необычайно тихо. А ведь вчера все было. И у Троицких ворот у полузасыпанного рва жена Битяговского и Волохова точно знали. Все было и ничего уже не изменишь.

– Похоронить дайте. – молила жена дьяка вооруженных холопов Нагих. – Что им как собакам бездомным здесь гнить?

– Приказу нет, тетка. Приказ будет всех забирай или сама рядом ложись.

– Пустите хоть поглядеть.

– А что там глядеть. Лежат и лежат.

Жена дьяка и Волохова встали на краю неглубокой ямы, и внезапно Битяговская бросилась вниз и упала на обезображенное тело своего мужа.

ХХХ

В покоях своих Михаил Нагой кормил умытого и начищенного Андрюшку Молчанова.

– Не быть тебе старцем святым, Андрюха. Всего два дня на хлебе и воде, а жрешь так словно два месяца в голодухе.

– А я и не рвусь. – отвечал с набитым ртом помяс. – Нет у меня такого склонения.

Втолковывал Нагой.

– Царевича нужно в лучшем виде представить. Лежать ему долго придется. Когда из Москвы посольство придет.

– Есть нужные травки. Если царица дозвол даст Все таки дите ее резать...

Нагой не выдержал. Влепил Молчанову со всего размаха в скулу. Вместе с чашками и тарелками полетел Андрюха вниз. Нагой не отставал и бил незадачливого колдуна мягкими сапогами.

– Как о царе говоришь? Как?

Андрюха скулил, изворачивался, кость мозговую изо рта не выпускал. Когда доведется еще попробовать?

ХХХ

Нагой втолкнул помяса в большой покой угличского дворца, где была установлена домовина с телом царевича. У домовины на приставном стульчике сидела царица Мария. Нагой толкает Молчанова в плечи.

– Нужно так сделать, чтобы тлен его как можно далее не взял и...Сестра?

– Не пойду...мой сын.

– Гляди. Это.

Михаил указал на рану пересекшую горло.

– Горло ему надо сильнее взрезать. Чтобы ни у кого сомнения не осталось.

ХХХ

Недалеко от Углича сидел Рыбка на берегу у самого края воды. Мечтательно смотрел на воду и вдруг резко поднялся. Сорвал одежду. Грудь и живот прикрывал широченный крест из железных толстых полосок. От пупа до самого горла. Рыбка решительно взмахнул руками и побежал вперед. У самого края внезапно остановился и опустил большой палец ноги в воду. Потом закричал выдернул палец из воды и побежал назад к одежде. Мимо одевающегося Рыбки, Каракут направил лошадь в реку. Потом спросил.

– Как Волга матушка?

–Жуть как холодна, бессердечница. Что делать будем, Федор? Ехать пора.

–Казну спрятали. Можно и повременить.

– Что нам здесь?

– Дьяка убили. С царевичем неясно, что произошло

– А нам какое дело. У нас своя забота.

–Так то оно так. ..Я думаю. Теперь Суббота Зотов сам сюда пожалует. И до Москвы ждать не придется.

Рыбка ближе подошел.

–Говори правду, Каракут.

– Правду? Вот тебе правда. Не дьяк это не он.

Каракут показал Рыбке нож с треугольным светлым клинком.

Конец 5 части.

Часть 6.

В полутемных закоулках угличского дворца Андрюшка Молчанов давал последние наставления боярыне Волоховой. Ставил на ее лицо примочки и говорил, все время говорил.

– А это мамочка, боярыня моя, зверобой. От ран душевных.

– Какие у меня раны? Сына сына моего убили. Поплатятся Нагие. За все поплатятся. Невинного юношу боярского имени...Сыночка...

Волохова тихо плачет.

Молчанов оставил нетронутой склянку с зверобоем.

– В городе говорят. Из Москвы посольство снаряжают.

– Все скажу. Всю правду открою. Гореть им в аду.

– Ты это, мамочка. Горе твое широкое, но все ж таки в берега его направь. Мало ли кто услышит. Человек незнаемый. А нам то вот как не нужно. – сказал Молчанов и провел ребром ладони по горлу. Увидев это, Волохова залилась еще пуще прежнего. Молчанов плюнул и поспешил уйти от надвигающейся угрозы.

ХХХ

Молчанов вышел из дворца. Огляделся по сторонам и юркнул в узкий лаз между двумя сараями. В тоже мгновение на противоположной стороне появился Каракут. Мгновение он помедлил, раздумывая куда идти. За помясом или к Волоховой? Повернул во дворец.

ХХХ

Увидев Каракута, Волохова вскрикнула, но потом решительно сказала.

– Ни отчего не отрекусь. Что говорила, тои говорить буду. Гореть им в аду. Пусть аспиды их сожрут, пусть громы испепелят.

Каракут приложил палец к губам.

– Тихо. Не разоряйся, боярыня. Я не человек Нагих. Я Федор Каракут из Сибирского посольства.

– Зачем пришел?

– Знать мне надо, как оно на самом деле было. Не верю я, что дьяк, Качалов да сын твой Осип это сделали. Что видела? Расскажи.

– В ножики ребятки играли. Говорила я царице. Хворый он, повременить следовало. Да кто меня слушает. И к царевичу я. Как за родным. Хоть на подмену, а все же царь. Розог бы ему всыпать, чтобы в ум пришел.

– Так говоришь. Кроме жильцов малых, тебя да няньки не было никого во дворе?

– Может и был. Только я не видела.

– А потом что?

– Ребята закричали. Мы к ним бросились. А царевич в крови лежит, как осинка на ветру, ручками и ножками дрожит. Подняли мы крик. Тогда все сбежались.

ХХХ

Каракут вышел от Волоховой и стоял в коридоре, раздумывая. Потом сделал несколько шагов в сторону и вытянул из темного угла Андрюшку Молчанова.

– Андрюх ты?

– Я. – виновато сказал Молчанов. – Копеечку, копеечку вот потерял.

– А. Ну ладно. – Каракут отпустил Молчанова. – Скажи. Все слышал?

– Ничего не слышал.

–Тогда пойду, а ты копеечку ищи.

– Погоди. Погоди. Слышал чего же тут.

– Зачем?

– Интересно, кто же это за мной следил. И зачем ему дурная от горя мамка?

– Понял.

– Ты понял. – согласился Молчанов. -Я не понял.

Каракут приблизился и внимательно посмотрел в глаза Андрюшке.

– А ты что не узнаешь меня, царев помяс? Травник Андрюшка Молчанов?

Андрюшка щурился, разглядывал Каракута.

– На Москве виделись? Не помню.

Каракут облегченно вздохнул и отстранился.

– А и ладно. Ты когда Нагим рассказывать будешь...

– Да с чего ты взял?

– Андрюх. Андрюх. Я тебя винить не буду...но только если про меня молчать будешь.

– Что ты. Что ты. Совсем все из головы вылетело.

Каракут протянул Андрюшке серебряную монету.

– На вот, чтобы обратно не влетело.

– Что это? Кажись не нашенская?

– Персидского серебра. Заговоренная.

– Это как?

– Заговорит, узнаешь.

ХХХ

Торопка прятался за углом гостиного двора, наблюдал за Дашей. С корзинкой повешенной на локоть она шла по улице, направляясь к дому попа Огурца. Торопка повернул голову и начал с кем-то советоваться.

– Подойти нет? Что она подумать может? Матушку ее казнил, а теперь в ухажеры пристраивается. Не знаю. Чего молчишь, Барабан?

Барабаном оказался большой лохматый пес. Вместо ответа Барабан снялся с места, неторопливо затрусил по улице, пока не перегородил Дарье дорогу. Даша лохматую зверюгу совсем не ипугалась.

– Откуда ты такой?...Кудлатик. На тебе.

В секунду Барабан проглотил кусок румяного капустного пирога.

Барабан пошел рядом с Дашей, а за ними, пытаясь остаться незамеченным, следовал Торопка. У дома попа Огурца Даша остановилась.