Текст книги "Угличское дело. Кинороман (СИ)"

Автор книги: Денис Блажиевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Молодой помощник приволок резной стул с парчовой подушкой. Палач поклонился.

– Здесь садись, князь.

– Вот же. – сказал Шуйский. – Как у брата Петра.

– Все под Богом ходим.

– Это да. Кат святому брат. Говорить он может.

– Я тонко работаю.

– Похвалить тебя да как-то непонятно. Ремесло твое смутное

– Ремесло как ремесло. Допытывать будешь?

– Спросить кое-что хочу.

– Спрашивай. – кат резко рванул веревку и мужик упал на колени перед Шуйским.

– Откуда про подмену царевича слышал?

– Я на торжище...На торжище приехал. Солому привез. У нас в Куняево солома.

Шуйский посмотрел на палача. Тот резко рванул веревку. С больным криком мужик пополз вверх. Шуйский сделал знак и палач снова отпустил веревку..

– Слушай, солома. Отвечай, про что спрашиваю.

– Кузьма Ряшка. Холоп Афанасия Нагого сказывал. Видел царевича после смерти его в тереме Афанасия. С евоной дочкой в микитки играл.

ХХХ

Вечером сидел Акундин под образами, слушал как гоняет по двору Макеевна Торопку, пытаясь покарать за оплеванный кафтан и чистил зубы тряпочкой и мелом. Совсем как князь Шуйский. Говорил восторженно Русину Ракову.

– Вот буря!! Жила бы на Москве, точно бы лубками непотребными из-под полы торговала.

– Ты князю все обсказал?

– Как записал так и обсказал.

– Тогда хорошо. – староста поднялся. -Пойду. Завтра делов ...

Во дворе Русин попытался утихомирить Макеевну, плюнул и вышел за ворота. Было темно, но это Русина не пугало, если знал он все до самого краешка в этом городе. Пошел по деревянной мостовой, обходил гнилые доски и лужи. Однако, всадника позади не услышал. Пех обернул копыта лошади мешковиной. Поравнялся с Раковым. Все закончилось в три мгновения. Раз. В руке Пеха появился тонкий как игла стилет. Два.

– Здорово, староста! – улыбнулся Пех. Три. Воткнул стилет старосте в ухо. Лезвие вышло с другой стороны. Пех выдернул стилет и пришпорил лошадь. Прежде чем упасть навсегда, староста сделал несколько неуверенных шагов...

Конец 9 части.

Часть 10.

Никак не отпускала Андрюху Молчанова чудесная иноземная машина, делающая волшебный напиток. Обдумывал помяс, как сам такую машину построит, да только лучше. Вычерчивал на песке детали.

– Брага? Да хоть вот. Пашеничка. А змея чугунного надо запустить.

И начал Андрюха на песке выдумывать змеевик для своего перегонного куба. И так замечтался, что совсем не заметил, как его окружили три дюжих хлопца.

– Здорово, Андрюх.

– Чего ты, не пужайся. Не дело это пуганым помирать.

–Эй! Погоди! – на всех парах спешил Рыбка . Был он весел.

– Кончать его будете, хлопцы? Хто последний?

– Ты кто?

– Так это возчик тутошний. Перевожу с того света на этот. Поедешь?

С татями казак расправился быстро. В одной руке рогатка, в другой пистоль, к дулу которого был прикреплен топорик. Первому рогатку воткнул в шею, второго подрубил под левый сосок. Третьего задавил его же плеткой. Все закончилось так быстро,, что Андрюха не совсем и понял, что произошло. Он спросил.

– Так я пойду.

– Так иди. – согласился Рыбка. – Только со мной.

ХХХ

Перед Шуйским поставили всех мальчиков. Всех что смогли найти в хозяйстве Афанасия Нагого. Князь присматривался, сравнивал с тем худым, крючконосым лицом, которое увидел в церкви. Не сходилось. Последним Шуйский осмотрел толстого, обсыпанного конопушками, рыжуна и остановился перед Афанасием.

– Нашел? -усмехнулся Нагой.

–Служба. – вздохнул Шуйский. – Пех. Давай этого.

Приставы подвели избитого в кровь, раздетого человека. За ним шел палач в кожаном переднике. Шуйский поморщился.

– Говорил же. Умойте и новую рубаху оденьте. Смотреть страшно.

– Обижаешь, княже. – проворчал кат. – Если бы я тебе терем сладил, разве ты бы его прятал? Я свое ремесло во как знаю.

– Вот ты. – развеселился князь. – Твое ремесло особое.

– Не хуже чем горшки лепить. – не уступал кат. – Потому что нужное.

– Давай сюда. – позвал Шуйский. Приставы толкнули вперед избитого человека.

– Узнаешь, Кудря? – спросил князь. – Про кого на торжище говорил.

–Нет его здесь – с трудом проговорил Кудря.– Выдумал я все.

– Погляди, если выдумал, до смерти забьем.

Кудря замотал окровавленной лохматой головой.

– Выдумал все. Скучно было.

– Играешь, холоп? – понял для себя Шуйский

– Живу...Пока живется. – очень гордо и смело выглядел теперь Кудря. Поблагородней природного Рюриковича.

– За кого ты нас принимаешь, князь. – возмутился Афанасий. Они стояли у возка Шуйского. Терентия увел кат, чтобы закончить свое дело.

– По-твоему, мы ребятенка какого-то убили, а племяша спрятали до поры? Кто ж нам поверит, когда время придет?

– Кудрю видел? -туманно ответил князь. – То-то и оно.

ХХХ

И до Макеевны дошло дело. Ждала в толпе перед Судейским шатром своей очереди. Рассказывала толпе.

– Чего тягают? Свояк наш Климентий Мятный Нос седни утром из Нижнего вернулся. Передохнуть не успел, а уже пристав у окошка. А что Климентий здесь может знать, коли он все время в Нижнем проваландался.

Один из приставов потянул Макеевну к шатру.

– Куда тянешь, москаль? – отбивалась Макеевна. – Калитку сначала закрой. Выпустил гуся своего всем на потеху.

Под общий смех пристав начал интересоваться своими штанами. Макеевна вбежала в шатер, огляделась быстрым взглядом, искала к кому прислониться. Встала против своего жильца Акундина. Тот поднял глаза и поменялся в лице. Обреченно повертел головой: кому бы передать такое счастье? Все были заняты. Со вздохом Акундин принялся за работу.

– Имя. Звание.

– Будто не ведаешь. Акундинка? С утра так такой теплынький был. Матухной называл за стряпню мою ненаглядную.

– Нападки ваши отвергаю, Макеевна посадская вдова. Имя и звание.

– Тьфу,ты! Молох всепожирающий. Пиши. Колупалов Ефграфий сын Свинохрящев.

Акундин записал, ничего не возражая.

– Акулина Макеевна Федоровна. – и добавил. Вслух. – Дурака гоняете?

– С тобой на пару. Шиш тебе теперь мой законный угличский, а не пирожки медовые на вечерю.

На них стали оборачиваться. Акундин заторопился.

– Что по делу знаешь? Что с Дмитрием случилось?

– Меня при том не было. А знаю то, что и все знают. В падучей бился и на ножик накололся.

– Все, хватит. Теперь свободна, Макеевна.

– Ты бы для порядка еще чего спросил. А так, кажется, что и не стоило вам в Углич ехать. Может вы в Москве виноватых назначили.

– Молчи, Макеевна. И я этого не слышал.

– Не слышал. Может ты и про Русина Ракова не слышал?

Акундин зашипел.

– Тихо ты. Совсем с ума сошла. Нельзя про это. О себе не думаешь, о сыне подумай.

– Что ты, Акундинушка. Распетушился. Тебе на вечерю пирожки с капустой или горохом?

– Иди, иди.

–Поняла с горохом. Пошла я Акундинка.

Макеевна отошла, а перепуганный Акндин орал ей вслед.

– Не сметь. Какой я тебе, Акундинка! Я писец. Приказной писец.

– Это еще посмотреть какой ты...– последние слова Макеевна произнесла совсем не слышно.

– Молчать...Я мурзе татарскому Неплюю ложки золотые возил...В самый Касимов. А ты меня Акундинкой.

Акундин встал, потом сел и пытался успокоиться. Перед ним уже новый свидетель стоял.

– Имя, звание.

– Так золотари мы природные. Говняшку по дворам собираем.

– Имя. – прогудел Акундин. Схватив нос двумя пальцами.

– Крутов. Акундин.

Писец зло бросил перо на стол.

ХХХ

Маленькую домовину с царевичем вынесли из городского собора и через согнанную толпу пошагали в сторону кладбища. Царицу с двух сторон поддерживали братья. За Нагими шло высокое посольство. Мария рыдала громко и пронзительно. Так что выходило совсем ненатурально. На кладбище все закончилось быстро. Быстро прочитали молитву, быстро попрощались. Разве что Василий Шуйский задержался у гроба. Смотрел на бледное теперь навсегда юное лицо и длинный, ровный порез на голой шее. В руках у князя глиняная свистулька – подарок царя Федора. Князь стоял в задумчивости, перебирал свистульку в руках, наконец, решился. Спрятал игрушку в широких рукавах.

Издали за похоронами наблюдали Рыбка и Каракут.

– И не жил вовсе, малец, по-своему. – посочувствовал Рыбка – Чужую жизнь топтал. Вот и не сошлось.

– Андрюху хорошо спрятал?

– Так хорошо, что забыл куда.

– Вечером к лекарю иноземному наведаться надо. Про кобыльник распросить.

– Не верю я.

– Чему не веришь?

– Не верю, что не знал он, из чего царевичу снадобье готовил.

ХХХ

В покои царицы Марии Нагой ворвался брат Михаил. Не говоря ни слова, прошел мимо и начал со злостью разбрасывать готовые к выходу одежды.

– Что ты делаешь? Что?

– Лалы где? Яхонты?

Нашел шкатулку и открыл. Переливались драгоценности, тускло блестели золотые украшения. Михаил захлопнул крышку, а царица вцепилась в брата.

– Не дам! Не сметь!

Михаил отмахнулся. Освободился от слабых объятий. Тяжело задышал прямо в знакомое лицо.

– Надо, сеструха. Вот так вот надо...Вылузгину дадим, князю...Митрополита не обидим.

– Не поможет...Не поможет.

– От костра убережет...Слышишь? Что цацки твои, коли семья гибнет?

ХХХ

Каракут наведался к Тобину Эстерхази в его лабораторию в летней недостроенной поварне. Смотрел, как лекарь смешивал в колбе разноцветные компоненты. Причмокивал.

– Гауделюс. Где он у меня?

Лекарь взял с полки тонкостенную стеклянную бутыль.

– 7 капель.

Добавил в колбу. Задумался и долил в колбу все содержимое бутыли. Поставил колбу на огонь и спрятался за металлическим щитом с прямоугольным окошком. Колба нагревалась, и ничего не происходило. В это время в лаборатории появился Каракут.

– Что? – удивился лекарь. – Ты кто?

– Забыл, наверное, лекарь. Я Федор Каракут. Казак Сибирского посольства.

– И чего тебе надобно, казак Каракут.

Федор осмотрелся. Поднял со стола увесистую железку.

– Череподыр какой у тебя знатный. Мастера Скудетто литье.

– Знаешь? Откуда, удивительный казак?

– В Венеции. У Матео Барабанти учеником три года в ошейнике проходил.

– Ты знаешь маэстро Барабанти?

– Знаю? Когда старик сломал ногу, он только мне доверил накладывать шину.

– Не верю. Маэстро Барабанти – это священный трепет для всех кто посвящен в магию четырех элементов. Чтобы он доверил свое здоровье какому то московиту почти татарину?

Каракут улыбнулся.

– Знакомый припев.

– И ничего смешного. Разве есть среди вас знающие врачеватели? Разве способны вы создать что-то сложно-великое? Вот ты? Казак. Знаешь ты рецепт декохта из зубьев анатолийской ехидны и слез кападокийских девственниц для лечения волнующего прострела?

– Признаться нет.

–Вот. Вот. Ленивы вы и не любопытны. Был здесь один...Лекарь. Чистотелом лечил бородавки. Сосуд суеверий. А ведь всякий кто знаком с трудами Парацельса и Гиньоля знает, что здесь первейшее средство – слюна одноглазого или рог индейского единорога.

– Ты царевича пользовал, великий мастер?

– А что тебе?

– Царевич падучей мучался и у меня в посольстве один казак страдает. Хотел у тебя немного мудрости раздобыть, а лучше пол скляночки со снадобьем волшебным.

– Сперва скажи, где в Венеции маэстро Брабанти живет?

–Так. Виа Гранде. Третий дом со змеиной лестницей, рядом с палаццо Ветренниц.

–Да.Да. Но как поразительно. Темный московит и грандиозный Брабанти.

ХХХ

И вновь Василий Шуйский встретился с царицей Марией. И лицемерие удвоилось. Царица Мария рыдала, князь Василий утешал.

– Если позволишь, царица.

Царица взяла платок.

– Что с нами будет, князь Василий?

– Плохо дело, царица. Что скрывать? Служилых людей побили, посадских возмутили. Никто такое не простит. Земля наша только в себя приходить стала после грозного правителя. Со шведами замирились, с ляхами не воюем. А тут внутри смута. Не простит правитель.

– А Дума? Дума разве не встанет? Ведь не смерды мы, не черное тягло. И Углич наш город удельный.

– Дума? Думе нынче думать не велят, царица.

– Что же это? Монастырь? Не хочу. Я жить хочу.

– Кто не хочет? Я вот тоже хочу. Понимаешь, царица? Разве что повинится слезно. Перед царем, патриархом и Думой. Все рассказать обстоятельно. Как братья твои на бунт Углич поднимали, как брусенную избу жгли да грабили.

– Там только Михаил был.

– Что же. – задумался Шуйский.– Не поняли мы друг друга, царица. Пойду.

– Стой!

Шуйский решил, что поддалась царица. Но вместо согласия с его условиями услышал.

– Утирку возьми.

Только у самой двери он услышал долгожданное.

– Что писать? Говори князь.

ХХХ

Перед царицей Марией стоял Степан с перекинутым через руку платьем.

– Что стоишь? Садись. – сказала царица Мария.

– Как велено было. Платье принес.

Степан осторожно присел рядом. Царица страстно его обняла.

– Обними, обними меня. Холодно мне, Степушка. Сыночка сегодня проводили.

– Хорошо проводили.– проворчал Степан. – Митрополит под стол свалился и два блюда скурдыкнули.

– Не жалко тебя меня совсем. Не люба?

– Когда Алену отпустишь? Обещала.

– Некого мне отпускать. 2 недели назад к Хворостининым отправили. Будет теперь старому воеводе постель стелить. А ты забудь. Забудь ее совсем. Меня люби.

Степан подмял царицу под себя и начал ее душить. Хрипел в подкрашенное отвратительно прекрасное лицо.

– Какие же вы чудо-юды. Нелюдь. Себя только видишь Думаешь не знаю, все я про тебя знаю.

Уже в полузабытьи Мария нащупала рукой тяжелый кубок и ударила Степана в висок. Мария выбралась из-под тяжелого обеспамятевшего тела. Позвала слуг. Показала на лежащего Степана.

– Напасть на меня хотел.

–В холодную? – спросил кто-то из слуг.

– На псарню. Собаки пусть в куски рвут...Душа холопья.

ХХХ

Акундин зашел, низко сгибаясь и держа перед собой свою приказную шапку.

– Сокол мой пришел. – всплеснула руками Макеевна. -Господарь всевеликий. Много ли сегодня душ христианских погубил, павлин московский?

– Поработали сегодня. Нечего сказать. Скоро в Москву...Слава Богу

– Смотри-ка и не прячет глаза свои бесстыжие.

– Мне стыдиться нечего. Я службу справляю.

– А душа? Бога не боишься?

– Если где и грешен, то государь отмолит....Что у нас сегодня? Что это?

– Али не видали такого на Москве?

– Уморительные пирожки. А почему вареные?

– Пельмени это.

– Чего?

– Дундук москальский. Пельмени – ухо медвежье по-пермяцки.

–Ну-ка. – с опаской Акундин попробовал незнакомое блюдо.

– Однако...Ты мне тетка с собой завернешь. Пару десятков.

– Во-во. Вези. Москву знакомь Жрете там незнамо что. Нищеброды золоченные.

На оскорбления Акундин отвечать перестал. И привык и слишком вкусно было. Спросил с набитым ртом.

– А что это с пустобрехом вашим? Кажись хворает?

– Падучая у него,у Барабана нашего. Сколь раз говорила Торопке. Сведи в лес раз дом не бережет.

– Смотри-ка будто человек.

– А что он, пожалуй, побольше человек, чем некоторые.

ХХХ

Тимоха Колобов бежал по улице, высоко подняв вверх игрушку-трещотку.

– Куда бежишь, Тимох?

Мальчик остановился и увидел Каракута.

– Так к дворцу. Там город весь. Посольство сегодня уезжает.

– Вместе пойдем. Спросить тебя хотел, Торопка. А вот дежка, который тогда с царевичем был. Он с Волоховым ни о чем не говорил?

– Не. Дежка потом прибежал. Как все случилось, но до царицы . К царевичу склонился, а потом ушел.

– Так он подошел к царевичу?

– А я как сказал? Потом Волохова набежала, за ней царица и давай орать наперегонки. Как в ведро пустое палкой.

Подойдя к дворцу, перед толпой они увидели Дашу, Торопку, рядом с которым вышагивал Барабан. При виде Каракута Даша демонстративно взяла Торопку под руку.

– Что это вы? – спросила Даша.

– Казак как маленький. Всё загадки задаёт. Здоров Барабан. Гляди, что у меня есть.

Торопка показал псу свою вертящуюся трещотку.

– Пойдем с нами, Каракут. – сказал Торопка.

– Отчего же не пойти. Пойду. Ты чего, Барабан?

Барабан медленно лег на землю и начал дрожать, царапая землю когтями.

– Нож есть. – спросил Торопка.

– Держи. – Каракут передал нож стрельцу. – Никак падучая?

– Она, холера.

Торопка всунул нож между зубами.

– Сызмальства у него. Чего сейчас грохнулся. Непонятно.

Каракут огляделся и внимательно посмотрел на крутящуюся на солнце игрушку.

– Казак, казак? Чего сказать хочу?

– Ну? – Каракут задумчиво посмотрел на Тимоху.

Тот ждал. Каракут сдался. Сунул не глядя сколько взял из кошеля.

–Держи, купец сопливый.

– А лаяться то чего? Купец всему делу венец.

– Чего хотел-то.

–Так я ж рассказывал. Дежка, который к царевичу подходил.

– Что дежка.

–Да вон он. – Тимоха круто обернулся – С телегой нарядной скачет.

Каракут увидел Пеха.

ХХХ

Пех взял с собой около десятка приставов. Хотел меньше, но при зрелом размышлении решил не рисковать. Каракут и раньше кротким нравом не отличался, а что теперь с ним? Черт его знает где бывал и чему научился. Пока ехали, все думал как бы получше все обставить, а главное тихо. Все сложилось само собой. Прямо навстречу попался бывший друг. Да не один, а вместе со здоровым усатым казаком. Пех дал команду, и приставы выстроились подковой, обступили казаков, но так чтобы не близко. Сторожко держались.

– А полк левой руки где? – поинтересовался Каракут у Пеха. – Кто ж на брань с такой мелочью выступает?

– Главное, чтобы ты деру не дал. Как раньше. – ответил Пех.

– Ты что его знаешь? – спросил Каракута Рыбка.

– Кто ж Пеха не знает.

– Я не знаю.

Пех вмешался.

– Пойдем, Каракут. Шуйский ждет.

– Я с тобой Каракут.

– Я справлюсь, Рыбка.

Пех перевел взгляд на Рыбку.

– Ты моих людей положил?

– А ты где был?-спросил Рыбка. – Лежали бы вместе.

– Идем, Пех. – позвал Каракут. – Я тебе нужен.

Пех смерил Рыбку презрительным взглядом и развернул коня.

ХХХ

Каракут ждал недолго. Вошел Шуйский и прошел к столу, бросив на ходу, как будто расстались только вчера.

– А. Федор. Садись, садись. Уезжать пора, а делов..

– Уже по второму разу Углич опрашиваете. Зачем? Коли вопросов правильных не ставите?

– О чем ты?

– Вас мало-мало рать Куликовская, а ножика так и не нашли, что при царевиче был.

– У тебя ножик?

– У меня.

– А ну покажь.

Каракут передал нож Шуйскому.

– Особый нож. – Шуйский потрогал пальцами треугольное лезвие. – Откуда он у царевича?

– Волохов Осип подарил.

– А он где взял?

– Когда узнаю, многое откроется. Еще скажу.

– Говори.

– В тот день на дворе Нагих Пеха видели в дежку переодетого.

– Что же получается. Это Волохов с Пехом?

– Не так...Жильцы, мальчишки, которые с царевичем были, говорят, что Волохов к тому времени ушел, а Пех и не подходил вовсе. Когда все случилось, подбежал. Посмотрел на царевича и ушел.

– Это всё?

– Пех Русина Ракова губного старосту убил. За что не знаю.

– А то что Пех знаешь?

– Через ухо в мозг. Смерть мгновенная. Я такие штуки уже видел.

– Староста это земства забота. Кто его и зачем. По главному есть еще что?

– Мало?

– Сам говоришь. Не было там ни Волохова, ни Пеха в назначенный час. Ножик..Что ножик. Не было бы падучей, не было бы и ножика. Нет тут из-за чего, огород городить.

– У меня есть.

– Вот оно что. Совет тебе дам. Забудь. Не помнишь к чему тебя это привело.

– Не было в том моей вины.

– А у Дмитрия была? И у него не было. Бог так поставил. Возьми.

Шуйский отдал нож Каракуту

– Не нужен?

– Совсем? И так все ясно.

– Понятно. Со мной что будет?

– Ничего. Иди себе. Ты в Москву едешь?

– Еду.

– С правителем встречаться не советую.

– Зачем так говоришь? Чтобы я наоборот все сделал? Не бойся. Раньше не хотел, а теперь обязательно встречусь.

– Как знаешь.

– Дивлюсь. Даже в холодную не кинешь.

– Мне то зачем? У нас с тобой сор не было.

– А с кем у меня что было.? За что страдал?

– Не мне вопросы задаешь?

– Знаю...Понял.

–Иди...Колдуна Пеху отдашь.

– Нет у меня колдуна...Сбег, собака.

– Что ты?

– Не веришь.

– Верю...Верю, что Пех у попа, где вы живете, все перевернёт и вот когда не найдет колдуна, тогда поверю...Федор?

– Что?

– Какой ты стал...Еруслан Королевич. Все над книгами кипел, а теперь...

ХХХ

У крыльца Каракута ожидал Пех. Грыз тыквенные семечки.

– Отпустил? – спросил Пех.

– Отпустил.

Федор взял у Пеха семечки.

– Колдуна отдашь?

– Нет у меня колдуна. Я пошел.

– Иди. – Пех посмотрел вслед Каракуту. – Как ты выкарабкался тогда? Понять не могу. Рука у меня твердая.

– Сам понять не могу.

– Гляди. Второго счастья не будет.

ХХХ

Ночью провожали Андрюшку Молчанова. Рыбка сажал на коня.

– Да садись ты уже, каша.

– Сел. – ответил Молчанов. Он взгромоздился на худого длинноногого мерина. Каракут наставлял.

– Гляди в Москву в обход добирайся. Через Устьяновский лес.

– А шиши?

– Шиши еще будут нет.– ответил Рыбка. Прощались у Торговой Башни.

– Может со мной? – боязливо протянул Андрюха.

– Чего ты? – удивился Рыбка.

– Ночью боязно.

– Ты же колдун. Наворожи там и всего делов.

Не зря боялся Андрюха. И две версты не успел отъехать как настигли его всадники и сбили с лошади. Молчанов резво поднялся на ноги и вставил перед собой то что было в руке. Кожаный ремешок.

– Тронете. В пауков обращу, гнидами власяными станете.

– Маркел. – позвал тихо Пех.

Один из приставов наполовину достал саблю и спрятал назад.

– Страшно, Пех. А вдруг и вправду обратит.

Пех достал саблю.

– Проклинаю тебя, Пех...– начал грозно Молчанов, но тут же сбился и зачастил. – Не убивайте, не убивайте. Ведь не сам же. Не сам. Что говорили, то и делал.

– Скажешь, жить оставлю.

– Скажу. Все скажу. Все что знаю, скажу.

– Каракуту что рассказал?

– Ничего. Ничего.

– Ладно. Подымайся, Андрюх.

– Спасибо, спасибо, православные.

Со всего маха снес Пех Андрюхе голову. Подождал немного и добавил немного разочарованно.

– Обманул колдун. Пех как Пех, а не гнида власяная.

Часть 11.

До Москвы оставался один переход, а князь Василий себя так настроил, что еще неделю ехать. Обложился со всех сторон подушками и уставил желтое свечное лицо в качающуюся за окном русскую дорогу. Возок резко остановился и князя Василия резко качнуло вперед. Но без последствий. Он уткнулся в предусмотрительно выставленную подушку. Открыв дверцу, напротив князя уселся правитель.

–Чем недоволен, князь. А ведь не ты ко мне, а я.

– Тебе всегда рад. Подушечку возьми. Холодно так сидеть и тряско.

От подушки правитель не отказался. Высунулся в окно.

– Давай, Пех.

Возок затрясло в длинной и затяжной, родимой вечной паузе между тем и этим. Помолчали, а потом князь Василий подбодрил себя и правителя.

– Зато ни один басурманин до Москвы не доберется. Ноги себе обломает.

– Умеешь князь...Объяснить, что хочешь. Что скажешь?

– Сам царевич. Сам. Дите хворое. На нож наткнулся.

– А люди наши служивые?

– Нагие посадских подняли. Брусенную избу пожгли. Поезд царский по дворам разнесли. Дька убили и колдуна Молчанова, что на тебя злоумышлял. Нагие братья и царица за то ответ должны держать. Перед государем.

– Изрядно ты их топишь, князь Василий. Али подарки худые?

– Подарки подарками, а благо державы в том, чтобы судить безо всяких препонов, по справедливости. – и так откровенен и честен был князь Шуйский, что правитель не выдержал и расхохотался.

ХХХ

Федор Каракут изучал содержимое своего подорожного сундука. Разбирал книги. Дарья рассматривала фолиант с обложкой, выделанной железными клепками. Она с трудом переворачивала страницы. Обводила пальцем миниатюры, подчеркивала остроконечные буквы.

–Скажи какие козявки. Не по– нашему.

– Ты читать умеешь?

– Вот забота. А кто у нас в Угличе не умеет? Меня батюшка Огурец. Он в нашем конце главный грамотей.

– Это латынь. Язык ученых. Когда в Сибирь пойдем, научить могу

– Тяжко поди?

– Как хороводы водить в болоте.

– Смеешься, Федор.

– И не думал. Тяжело Даша. Как и любое великое дело. Нашел.

Каракут раскрыл маленькую книжицу. Даша любопытничала из-за плеча.

– И картинок нет.

– Зато мудрости много. Это Авиценна. Его трактат о лучезарной хворобе...Торопка когда придет? Потолковать бы с ним.

– Мне откуда знать.

– Ой ли? Торопка парень хороший. За него любая...

– А я не любая. У меня может свое предпочтение имеется. Ты, например.

– Я.

– Чего смеешься?

– И куда мне. Барабан пригожей Если причесать конечно.

– Смейся, смейся. А я так думаю. Баба каждому мужику нужна.

– Это если мужик достойный.

– А ты что?

– А я сомневаюсь.

ХХХ

Каракут постучал в ворота Колобовых. Ворота приоткрылись и появились три головы. Дед, мужик и юноша.

–Опять ты?

– Казак.

– А Тимохи нет.

– А я к нему. – ответил Каракут.

– Шел бы ты казак.

– Чего это у тебя? Псалтирь что ли?

– Заходи. – сказал дед.

Колобовы опять расселись на бревнах. По ранжиру.

– Ничего мы не знаем. -сказал юноша.

– Такой казак, такой казак. А дитячьими забавами чего интересуешься?

– Что указ какой вышел? – посмотрел прямо в корень дед.

Федор показал трещотку.

– Где Тимоха ее взял?

– Где взял там нет.

– Ну видел я у Тимохи.

–А ты зачем интересуешься? – дед был глубинный старик.

– Знать мне надобно. Не по указу. Для себя.

– Брешет. – не поверил отец.

– Может и брешет.

– Я Тимохе трещотку сделал. – сказал дед.

– Сам или дал кто?

– А мы что без рук?

– Неспроста спрашивает. Ох, неспроста.

– Сам. Как дед учил. Одной рукой бей, другой жалей. Тогда человек вырастет.

– Понял. Ты деда прямо Аристотель.

– Еще и лается. – сказал юноша.

– Точно на продажу. – догадался отец. – В Нижнем что ли спрос есть?

– Подрядиться можем. – добавил дед. – Смотри казак. Нам Колобовым, что трещотки, что пушки лить. Раз плюнуть.

–Буду ввиду иметь. Колобовы мастера.

Каракут уже выходил со двора, когда его позвал старик.

– Стой, казак. А трещотку эту Андрюха Молчанов делал. Мне сказал, чтобы я Тимохе отдал.

– А сам чего?

– А ты у него спроси.

ХХХ

В своей лаборатории Тобин с благоволением перелистывал страницы трактата Авиценны. Каракут сказал.

– Мне подарил его маэстро Брабанти. И теперь он твой.

– Никогда не поверю, что можно отдать такое сокровище.

– Я оставил себе список.

– Но маэстро Брабанти. Поди украл?

– Я не живу так, лекарь.

– Что же. Не мое дело как оно тебе досталось.

Тобин осторожно обернул книгу мягким и толстым куском выделанной шерсти.

– Так что тебе нужно?

– Как происходит черная болезнь, маэстро? И может ли она быть у животных?

–Всем известно, что падучая всеядна. Прожорливой гадине разбору нет тварь ли это бессмысленная или сосуд греха с душой христианской. Не знаю...Геронтий Афинский писал, что причиной всему мозговые черви. Великий Парацельс утверждал, что всему виной полнолуние. Если человек рождается в полнолуние, у него точно будет падучая.

– А припадок? Божья то воля или им можно руководить?

– Об этом писал язычник Деметрий. Такая бессмыслица. Но что можно взять с язычников, обойденных божественным фаворским светом?

– Я хочу тебе кое-что показать, достопочтенный лекарь.

Они вышли из лаборатории, спустились во двор. Подошли к Торопке, рядом с которым сидел Барабан.

– Ты обещал, казак. – сказал Торопка.

– Обещал. Сделаю. Немного поволнуется и все. Гляди лекарь.

Федор поднял трещотку. Легкий и постоянный ветер завертел колесо с серебряными лодочками. Колесо трещало, Федор поднес его к глазам Барабана. Собака взвизгнула и начала оседать на землю, запрокидывая назад свою большую кудлатую голову.

– Торопка.

Торопка всунул между зубами Барабана нож. Каракут сказал лекарю.

– Чередование, лекарь. Мельтешение перед глазами может пробудить черную хворобу. Так и Дементий писал.

– Верую в Бога нашего Иисуса Христа, а это все языческая прелесть.

– И мы в Иисуса Христа веруем, но и глазам своим тоже.

ХХХ

Задними дворами пробиралась Макеевна к дому попа Огурца. Здоровалась с соседями, так по-свойски, как только она умела.

– Здравствуй, Лукич. -это громко. А тихо под нос. – Ногой тебе в лыч.

Опять громко.

– Скажи Акулине своей пусть зайдет. Я ей слив моченных обещала.

– Зайдет.

Макеевна тут же добавила для себя.

– Если доползет, квашня рыхлая...Кланяйся ей от меня, лапушке твоей.

Попа Огурца Макеевна нашла на огороде, возле высокой грядке, обложенной соломой и присыпанной жирным черноземом.

– Батюшка Огурец, а я к тебе уже третий день иду. Что ты огородничаешь?

– Дыни сажаю. Лето должно быть спокойное в этом году с солнцем сахарным. Ты по делу ко мне, честная вдова?-

–Совету пришла у тебя просить. Торопка мой совсем ошалел от любви нежданной.

– Ну в дом заходи. Сейчас я...

Макеевна вошла в дом и сразу с порога заверещала. Она увидела Устинью, но и та не осталась в долгу. Закричала еще громче.

Во дворе Огурец поднялся и побежал в дом.

– Как же это! Не дурак ли. – корил он себя. – Олух старый.

Огурец вошел в дом.

– Не успел. – сказал он громко.

Макеевна показала на упавшую Устинью.

– Что это?

Огурец подошел ближе и тронул Устинью за плечо.

– Это.Это...Обморок это.

Макеевна приготовилась заорать .

– Тихо, тихо ты, сестрица. Разве не понимаешь. Разве не видишь. Чудо это. Обыкновенное чудо. Господь, прости господи, Угличу послал...Так ты чего приходила, сестрица.

– Я...Чего это я? Торопка мой к Дашке, покойницы Устиньи дочке...Ой.

Макеевна увидела, как ожила Устинья. Поднялась и сказала.

– Говорит, что любит.

– Ой, матухна моя. Она, оно еще говорит.

Поп Огурец попытался уговорить.

– Ты не должна, Макеевна. Не должна. Никому. Покуда архимандрит чудо не удостоверит.

– Понимаю.

–Не понимаешь. Никому.

– Никому. Так, батюшка Огурец, она что же теперь блаженная?

Устинья возразила.

– Какая была такая и осталась.

Макеевна завыла.

– Ой-ой-ой. Выноси меня без молитвы. Со святой Устиньей рядом живу. Нет ну разве справедливо бог делит, батюхна Огурец. Чем я то хуже?

ХХХ

Правитель слушал Пеха внимательно. Старался впитать каждое слово, каждую нотку, чтобы сплести из правды Пеха свою правду. Ту самую, которой можно рубать и колоть, а не только защищаться. Пех говорил.

– ...Нагие все с себя ободрали. Михайло у царицы шкатулку с царскими жемчугами и золотом на подарки роздал, а Афанасий Нагой Худыцкий монастырь на один посох обеднил. Для митрополита Геласия.

– Значит посольство свою работу честно справило?

– Честно.

– Ничего такого не прознали?

– Нет.

– А про то, что у Афанасия мальчика похожего на Дмитрия видели, почему не говоришь?

– Нелепица, правитель. Князь Василий справлялся. Слухи это беспочвенные.

– Что?

– Дивлюсь сколько у тебя послухов. Ты и без меня все знаешь. А князь Василий? Я брата его убил. Так что вот такие у нас отношения.

– Еще что?

– Что...Еще митрополит Геласий под стол свалился на поминках.

– То дела духовные...Пусть Бог сам своих слуг стреножит.

– Что-то еще? Говори, говори. Пёх.

– Из прошлого для тебя послание, правитель.

Следующую новость правитель встретил с удивлением. Присел, помолчал и все еще не веря, переспросил:

– Сам видел?

– Своими глазами.

– Как же...Ты же убил его?

– Я его убил...Вот этой самой саблей.

– И он в Москву идет?

– Идет с сибирской казной.

– Что же...Ты его ко мне приведи, Пёх...Такая встреча.

– Если дойдет...

– Позаботился?

– Постарался да. – поклонился Пёх.

ХХХ

Правитель говорил царю. Говорил много и красноречиво. Про дела посольские, про решение и вынужденное и нужное. А царь после недолгого молчания спросил совсем про другое. По мысли правителя совсем человеческое, а значит пустое.

– Царица мне рассказывала, Борис Федорович. Больно часто стал Федор Никитич Романов... Ведь никогда ранее в Золотой Палате не служил, а теперь через день стоит. Я думаю неспроста это.