Текст книги "Мастер убийств"

Автор книги: Дэниел Силва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

Глава 7

Сент-Джеймс. Лондон

Процветавшая некогда фирма «Ишервуд файн артс» со временем перебралась в перестроенное складское помещение времен королевы Виктории, находившееся на задворках квартала Сент-Джеймс, в тупичке Мейсонс-Ярд. Фирма делила помещение с офисом небольшой пароходной компании и пабом, где во множестве собирались девицы из близлежащих офисов, приезжавшие туда на мотороллерах. Висевшая на первом этаже вывеска «Ишервуд файн артс» ставила обывателя в известность, что галерея специализируется на работах старых мастеров. Кроме того, там сообщалось, что владелец галереи, Джулиан Ишервуд, является членом Ассоциации лондонских торговцев предметами искусства и что его коллекцию можно увидеть только по предварительной договоренности. Отмечалось также, что у галереи есть дочерние фирмы в Венеции и Соединенных Штатах, хотя они, правду сказать, давно уже закрылись – просто Ишервуду не хватало смелости или денег, чтобы сменить вывеску, приведя ее в соответствие с современным, далеко не блестящим положением дел.

Шамрон приехал в Мейсонс-Ярд в двенадцать тридцать. Его порванная летная куртка и брюки цвета хаки волшебным образом испарились; в Лондоне Шамрон носил двубортный костюм, шелковую рубашку, темно-синий галстук в тон и серое кашемировое пальто. Очки в стальной оправе уступили место более модным и стильным, на запястье у него тускло отсвечивал золотом дорогой «ролекс», а на мизинце правой руки сверкал перстень с печаткой. Отсутствие обручального кольца могло свидетельствовать об известной подвижности его сексуальных вкусов и пристрастий. Походка у Шамрона также изменилась. Манера растопыривать при ходьбе локти и слегка наклонять вперед голову исчезла, и теперь он передвигался с вальяжностью, свойственной светскому человеку и космополиту.

Шамрон нажал на потрескавшуюся кнопку звонка у дверного проема в цокольном этаже. Секундой позже в коробке интеркома послышался тусклый голос девушки по имени Хизер – последней из длинного ряда молодых и довольно-таки бестолковых помощниц Ишервуда.

– Меня зовут Рудольф Хеллер, – сказал Шамрон по-английски с сильным немецким акцентом. – Я приехал, чтобы встретиться с мистером Ишервудом.

– Вы договорились с ним предварительно о встрече?

– К сожалению, нет. Но дело в том, что мы с Джулианом старые друзья.

– Подождите минутку, пожалуйста.

Минутка превратилась в две, потом – в три. Наконец автоматический замок в двери щелкнул; Шамрон вошел в помещение и поднялся по скрипучей деревянной лестнице. Лестничную площадку покрывал ковер с большим коричневым пятном посередине. Хизер сидела в предбаннике за пустым столом с молчащим телефоном. Все ассистентки Ишервуда были симпатичными выпускницами художественных школ, которых он заманивал к себе на службу обещаниями пристроить к серьезному делу и обеспечить служебный и творческий рост. Кроме того, Ишервуд им внушал, что их ждет интересная, полная впечатлений и приключений жизнь. Большинство увольнялись через месяц-два, когда понимали, что ничего, кроме смертной скуки, их здесь не ждет. Это не говоря уже о том, что Ишервуду далеко не всегда удавалось наскрести денег, чтобы заплатить им жалованье.

Хизер листала старый номер журнала «Лут». Увидев Шамрона, она оторвалась от журнала, улыбнулась и ткнула карандашом с изгрызенным кончиком в сторону двери, которая вела в офис шефа.

Открытая дверь позволяла видеть владельца кабинета, облаченного в стильный полосатый костюм и шелковую рубашку. Нервно расхаживая из стороны в сторону, он говорил на итальянском языке по радиотелефону.

– Войдите, если осмелитесь, – сказала Хизер, лениво растягивая слова в принятой в респектабельном районе Мейфэр манере, которую Шамрон терпеть не мог. – Но, в принципе, через минуту он освободится. Может, вам пока принести что-нибудь выпить?

Шамрон отрицательно покачал головой и вошел в офис. Усевшись в кресло, он покрутил головой, осматривая комнату. Стоявшие вдоль стен книжные полки были забиты монографиями о художниках и каталогами художественных выставок. В углу помещался обтянутый для пущего эффекта черным бархатом подрамник, на который устанавливали предназначавшиеся к продаже картины. Окно, перед которым расхаживал Ишервуд, позволяло наблюдать замкнутое пространство тупика Мейсонс-Ярд. Ишервуд, продолжая разговаривать по телефону и разгуливать по комнате, пару раз останавливался. В первый – для того чтобы обозреть Шамрона, а во второй – когда в комнате заработал факс и ему захотелось глянуть на выползавший из его чрева бумажный лист. Ишервуд находился в затруднительном положении, возможно, даже в беде – Шамрон чувствовал это всем своим существом. С другой стороны, Ишервуд всегда находился в затруднительном положении, так что удивляться тут было особенно нечего.

Джулиан Ишервуд, покупая картины, действовал чрезвычайно осторожно и избирательно. Еще большую осторожность и избирательность он демонстрировал, подыскивая покупателей для картин, которые собирался реализовать. Наблюдая за тем, как проданная им картина покидала с помощью грузчиков стены его галереи, он всякий раз впадал в меланхолию. Так что назвать его бойким дилером от искусства было никак нельзя. Обычно он продавал в год не более пятнадцати полотен; если же ему удавалось продать двадцать, год считался удачным. Он составил себе состояние в восьмидесятые, когда всякий, кто не был полным дураком и обладал несколькими квадратными футами выставочного пространства, делал хорошие деньги. Теперь же ситуация в сфере торговли произведениями искусства резко изменилась и удача от Ишервуда отвернулась.

Ишервуд швырнул радиотелефон на донельзя захламленный стол и сказал:

– Каковы бы ни были твои требования, мой ответ – нет.

– Как поживаешь, Джулиан?

– Иди к черту! Ты зачем вообще сюда приехал?

– Отошли куда-нибудь на время свою секретаршу, ладно?

– Все равно ответ будет отрицательный – вне зависимости от того, останется здесь девушка или нет.

– Мне нужен Габриель, – тихо сказал Шамрон.

– Мне он еще больше нужен, так что ты его не получишь.

– Просто скажи мне, где он сейчас проживает. Мне необходимо с ним переговорить.

– Отцепись! – бросил Ишервуд. – Ты кем вообще себя возомнил, коли позволяешь себе врываться в мой офис и отдавать мне приказы? Другое дело, если бы ты вдруг захотел приобрести картину. Тогда я, возможно, согласился бы тебе помочь. Но если тебя привели ко мне мысли, далекие от искусства, я скажу Хелен, чтобы она тебя выпроводила.

– Ее зовут Хизер.

– О Господи! – Ишервуд плюхнулся в кресло, стоявшее у письменного стола. – Хелен работала у меня в прошлом месяце. Я просто не в состоянии удержать у себя этих девиц.

– Насколько я понимаю, Джулиан, дела у тебя обстоят не блестяще?

– У меня дела давно обстоят не блестяще, но скоро все это изменится. Вот почему я настоятельно тебя прошу оставить нас с Габриелем в покое.

– Может, пойдем пообедаем? – предложил Шамрон. – Ты расскажешь мне о своих проблемах, после чего мы, глядишь, и придем к какому-нибудь взаимовыгодному соглашению.

– Не сказал бы, что ты похож на человека, заинтересованного в компромиссах.

– Да ладно тебе... Бери пальто, и идем.

* * *

Шамрон заранее позаботился о том, чтобы зарезервировать тихий угловой столик в ресторане Грина на Дьюк-стрит. Ишервуд заказал себе холодного канадского лобстера и бутылку «Сансьерри» – самого дорогого вина, которое значилось в винной карте. Шамрон только зубами скрипнул: когда дело касалось фондов службы, он был чрезвычайно прижимист. Тут, однако, экономить не приходилось – ему требовалось содействие Ишервуда. И он был готов раскошелиться, чтобы заручиться его помощью.

На жаргоне службы люди, подобные Джулиану Ишервуду, именовались «сайаним» – помощники. К ним относились банкиры, сигнализировавшие Шамрону в случае, если кто-то из арабов затевал крупное перемещение средств. Кроме того, к этим банкирам можно было обратиться в любое время дня и ночи, если какой-нибудь «катса» – агент-нелегал – попадал в беду и ему срочно требовались средства, чтобы выпутаться из затруднительного положения. К помощникам относились также консьержи и консьержки, открывавшие двери гостиничных номеров, если Шамрону требовалось туда заглянуть. Среди помощников числились и служащие контор по аренде автомашин, всегда готовые предоставить в распоряжение полевых агентов Шамрона необходимые транспортные средства. Такого рода люди находились и среди офицеров различных иностранных спецслужб – даже если та или иная спецслужба теплых чувств по отношению к Шамрону не питала. Журналисты тоже помогали Шамрону: служили проводниками придуманной им лжи. Ни одна другая секретная служба в мире не могла похвастать таким количеством преданных сторонников. А все благодаря диаспоре, думал Ари Шамрон.

Джулиан Ишервуд был помощником особого рода. Шамрон рекрутировал его для служения одному-единственному чрезвычайно важному «катса». Вот почему Призрак Тибериаса демонстрировал столь нехарактерные для него такт и терпение, когда общался с этим капризным и непредсказуемым человеком.

– Позволь объяснить тебе, почему ты не можешь заполучить сейчас Габриеля, – возбужденно начал Ишервуд. – В прошлом августе в выставочном зале Халла была представлена одна чрезвычайно грязная и сильно поврежденная картина. Италия, XVI век, живопись маслом по деревянной панели. Называется «Поклонение Пастырю». Самое интересное в этой истории то, что мастер неизвестен. Ты внимательно меня слушаешь, хм... герр Хеллер?

Шамрон кивнул, и Ишервуд продолжил свое повествование:

– У меня были кое-какие догадки относительно этой картины, поэтому я набил свою машину книгами по искусству и помчался в Йоркшир, чтобы на нее взглянуть. Когда я осмотрел картину на месте, у меня возникло стойкое ощущение, что мои догадки относительно этой работы верны. Таким образом, когда эта чрезвычайно грязная и сильно поврежденная работа была выставлена на продажу на аукционе «Кристи», я сделал все, чтобы ее приобрести, – и приобрел. Можно сказать, она досталась мне почти даром.

Ишервуд облизал губы и с видом конспиратора наклонился к Шамрону.

– Потом я отвез картину Габриелю, и он провел по моему заказу несколько тестов. Просветил ее рентгеном, сделал фотографии в инфракрасном свете – ну и все остальное, что требуется в подобных случаях. Эти исследования окончательно убедили в том, что я прав. Эта очень грязная, сильно поврежденная работа оказалась фрагментом пропавшего алтаря из церкви Сан-Сальваторе в Венеции, расписанного не кем иным, как Франческо Вичеллио, братом великого Тициана. Вот почему мне так нужен Габриель и вот по какой причине я не стану тебе говорить, где он сейчас.

Появился сомелье. Пока Ишервуд осматривал бутылку, нюхал налитое на донышко бокала вино и проводил дегустацию, Шамрон сплетал и расплетал косички на скатерти. Наконец Ишервуд объявил, что вино хорошее. Когда сомелье отошел, он быстро налил себе полный бокал и выпил. Потом наполнил бокал во второй раз.

Когда Ишервуд заговорил снова, его голос приобрел не свойственные ему ностальгические нотки, а глаза увлажнились.

– Помнишь добрые старые времена, Ари? Тогда у меня была галерея на Нью-Бондштрассе рядом с Ричардом Грином. Нынче Нью-Бондштрассе я себе позволить не могу. Теперь там сплошь Гуччи, Ральф Лаурен, Тиффани и Мики-Блади-Мото. А знаешь, кто сейчас владеет моим старым выставочным залом? Этот мерзкий Жиль Питтави! Кроме того, у него сейчас две галереи на Бонд-стрит и он собирается в течение этого года открыть еще две. Господь свидетель, он распространяется как вирус лихорадки Эбола. Мутирует, становится все сильнее, увереннее и попутно убивает все респектабельное, достойное и мало-мальски приличное, что находится вокруг.

Круглолицый арт-дилер в розовой рубашке и с красивой девушкой под ручку продефилировал мимо их столика. Ишервуд прервал на минуту свои излияния, крикнул: «Привет, Оливер», – и послал ему воздушный поцелуй.

– Этот Вичеллио – настоящее везение. Мне нужно везение – хотя бы раз в два года. Такого рода приобретения дают возможность моей галерее функционировать, а мне закрывать глаза на то, что продажи проходят вяло и почти не приносят дохода. – Ишервуд сделал паузу и основательно глотнул вина. – Нам всем нужна удача. Пусть изредка, пусть время от времени. Я полагаю, настоящая большая удача необходима и в твоем деле. Она является компенсаций за все пережитые срывы – не так ли, repp Хеллер? Твое здоровье!

– И твое, – сказал Шамрон, чуть пригубив.

– Между прочим, этого Вичеллио мог купить Жиль Питтави, но спасовал. А спасовал потому, что он и его ребята не потрудились сделать домашнее задание. Они не смогли определить мастера. Только один я и смог его идентифицировать, потому что всегда делаю домашнее задание. А этот Жиль Питтави не отличит Вичеллио от вермишели. Он продает всякое дерьмо. Красивое, блестящее, залакированное дерьмо. Ты выставленные у него картины видел? Полнейшая дрянь! Не картины, а какие-то поздравительные открытки.

Шамрон, продолжая разыгрывать из себя герра Хеллера, сказал, что в галереи Жиля Питтави давно уже не заглядывал.

Ишервуд снова к нему наклонился. Глаза у него расширились, губы влажно блестели.

– Мне нужно, чтобы картину Вичеллио расчистили и привели в порядок к весне, – тихим голосом произнес он. – Если она к этому времени не будет готова, я потеряю покупателя. А покупатели, доложу я тебе, в наши дни на деревьях не растут. Тем более такие, которые способны оценить по достоинству фрагмент алтаря кисти Вичеллио. Потенциальных покупателей подобного произведения можно сосчитать по пальцам одной руки. Так что если я лишусь своего покупателя, то другого могу и не найти. А если я не найду другого, мой Вичеллио станет очередным неликвидом. «Сгорит» – как у нас говорят. У тебя сгорают агенты, а у меня – картины. А стоит только картине «сгореть», как она становится такой же бесполезной, что и провалившийся агент.

– Я в состоянии понять твою дилемму, Джулиан.

– Неужели? Да на свете и пяти реставраторов не найдется, которые в состоянии качественно восстановить этого Вичеллио. И Габриель Аллон – один из них. У остальных же четверых слишком высокие стандарты, чтобы они согласились работать на такого парня, как я.

– Да, Габриель – человек талантливый. К сожалению, его таланты необходимы и мне тоже. Да и дело у меня поважнее, нежели реставрация какого-то пятисотлетнего полотна.

– Обойдешься! Вокруг меня уже начинают кружить акулы, а банк угрожает пустить меня по миру. Вряд ли мне удастся быстро найти спонсора, который поможет моему кораблю удержаться на плаву. А вот у Жиля Питтави финансовая поддержка имеется – да еще какая! Банк Ллойда! Но когда искусство и финансы начинают смешиваться и переплетаться, людям творческим надо уходить в горы и строить стену, чтобы от всего этого ужаса отгородиться. – Помолчав, Ишервуд добавил: – Ну а кроме того, герр Хеллер, в этой жизни мало найдется вещей, которые важнее хорошей живописи. Сколько бы лет ей ни было.

– Извини. Мне следовало выбирать слова аккуратнее.

– Если мне придется ликвидировать свое дело, я лишусь последней рубашки, – сказал Ишервуд. – При распродаже я в лучшем случае получу треть от того, что стоит моя коллекция в реальности.

Шамрона жалобы Ишервуда не трогали.

– Где он?

– С какой стати я должен тебе об этом говорить?

– А с такой, что он мне нужен, Джулиан. Он нам нужен!

– Только не надо снова втюхивать мне это дерьмо, потому что во второй раз я на это не куплюсь. Я слышал все твои истории и знаю, чем они кончаются. Кстати, Габриель по этому поводу испытывает аналогичные чувства. К тому же за все эти годы ты основательно его достал и иметь с тобой дело он не хочет.

– В таком случае скажи, где он. Какой от этого может быть вред?

– Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы довериться. Ни один человек в здравом уме не стал бы на тебя полагаться.

– Или ты скажешь мне, где он, или мы сами его найдем. Конечно, на это уйдет много времени, но мы найдем, уверяю тебя.

– Положим, я скажу. Что ты можешь предложить мне взамен?

– Возможно, я смогу найти финансиста, который будет поддерживать тебя на плаву, пока ты не продашь своего Вичеллио.

– Надежных спонсоров так же мало, как подлинных картин Вичеллио.

– Я знаю одного парня, который подумывает о том, чтобы вложить деньги в галерейный бизнес. Я мог бы поговорить с ним и посоветовать ему обратить самое пристальное внимание на твою галерею.

– И как его зовут?

– Боюсь, он будет настаивать на сохранении анонимности.

– Если Габриель заподозрит, что я сказал тебе...

– Ничего он не заподозрит.

Ишервуд снова облизал губы и наклонился к Шамрону.

Глава 8

Порт Навас. Корнуолл

Старик приехал в порт Навас, когда незнакомец вышел в море. Пиил засек старика из окна спальни, когда тот пытался проехать на здоровенном «мерседесе» по узкой дороге, которая шла параллельно береговой линии залива. Остановившись у домика смотрителя устричной фермы, он вышел из машины, нажал на кнопку звонка, а потом стал стучать в дверь так громко и настойчиво, что Пиил услышал стук, эхом разносившийся над поверхностью воды. Натянув свитер и плащ, мальчик выскочил из коттеджа. Минутой позже он уже стоял рядом со стариком, едва переводя дух от волнения и быстрого бега.

Старик спросил:

– Ты кто?

У него был такой же акцент, как у незнакомца, но более сильный.

– Я – Пиил. А вы кто?

Старик, однако, этот вопрос проигнорировал и сказал:

– Я ищу человека, который живет в этом доме.

– Сейчас его здесь нет.

– Я его друг. Скажи, ты знаешь, где он?

Пиил промолчал. Так как незнакомец насчет друга, который может неожиданно приехать в Корнуолл, чтобы его навестить, ничего не говорил, слова старика показались ему подозрительными. Между тем старик обозрел пирс, потом снова сосредоточил внимание на мальчике и произнес:

– Он вышел на лодке в море, не так ли?

Пиил кивнул. В выражении глаз старика было нечто такое, что заставило его поежиться.

Старик взглянул на небо. Над заливом ползли тяжелые свинцовые тучи. Не приходилось сомневаться, что скоро пойдет дождь.

– Не слишком приятная погода для морских прогулок, верно?

– Он очень хорошо управляется с мотором и парусом.

– Это так. Он скоро вернется?

– Он никогда не говорит, когда вернется. Но я ему скажу, что вы заезжали.

– Я предпочел бы его подождать. – По мнению Пиила, старик относился к тому разряду людей, которые если уж решили, способны ждать сколько угодно. – Здесь есть место, где можно посидеть и выпить кофе?

Пиил ткнул пальцем в сторону деревенской чайной.

* * *

Но старик в деревню не пошел. Он забрался в «мерседес» и замер у руля, словно обратившись в соляной столп. Пиил прошел чуть дальше по прибрежной дороге и, остановившись у того места, где в залив впадала река, стал вглядываться в водный простор, дожидаясь, когда на горизонте появится лодка незнакомца. К середине дня вода в заливе покрылась волнами с белыми барашками пены – предвестниками скорого шторма. В четыре часа потемнело и пошел дождь. Пиил порядком промок и промерз чуть ли не до костей. Он уже собирался покинуть свой наблюдательный пост, когда заметил поблескивавшие сквозь опустившуюся на воду туманную дымку голубоватые топ-мачтовые огни, приближавшиеся со стороны залива к устью реки. Минутой позже до его слуха донесся звук работающего мотора: незнакомец возвращался домой.

Пиил достал из кармана фонарь и несколько раз нажал на кнопку, подавая незнакомцу условный сигнал. Положение голубоватых огней в пространстве изменилось – взяв слегка вправо, незнакомец стал приближаться к тому месту, где стоял Пиил.

Когда лодка оказалась на расстоянии нескольких ярдов от берега, незнакомец крикнул:

– Что случилось?

– Вас дожидается какой-то человек.

– Что ему нужно?

– Он сказал, что ваш друг.

– Он назвался?

– Нет.

Голос незнакомца, причудливо преломляясь в тумане и отражаясь от берега, доносился до Пиила из другой точки пространства.

– Как он выглядит?

– У него какой-то несчастный вид.

– А акцент? Акцент у него есть?

– Такой же, как у вас. Только сильнее.

– Отправляйся домой.

Пиил, однако, не хотел оставлять этого человека в одиночестве.

– Я встречу вас на пирсе и помогу привязать лодку.

– Делай, как тебе сказано, – крикнул незнакомец и скрылся под палубным настилом.

* * *

Габриель Аллон спустился в каюту и достал из стенного шкафчика, находившегося над портативной газовой плитой, девятимиллиметровый полуавтоматический пистолет системы «Глок». Габриель предпочитал модель среднего размера, которая из-за укороченного ствола обладала меньшей точностью, но которую именно по этой причине было легче прятать. Оттянув назад затвор, он дослал патрон в патронник и опустил оружие в правый карман штормовки. Затем, нажав на тумблер, он выключил сигнальные огни и поднялся на палубу.

Снизив скорость, он сделал поворот и двинулся к пирсу. В скором времени он заметил большой «мерседес», припаркованный неподалеку от его дома, и услышал, как хлопнула дверца машины. Подсветка салона была отключена. Ничего удивительного – профессионал. Габриель опустил руку в карман и сжал в кулаке ребристую рукоятку «глока», держа указательный палец рядом со спусковой скобой.

Между тем незваный гость прошел по пирсу и спустился по каменным ступеням к воде. Габриель узнал бы этого человека в любом обличье и с какого угодно расстояния. Да и трудно было не узнать этот выдававшийся вперед подбородок, лысый череп, напоминавший по форме пулю, и походку боксера, направлявшегося к центру ринга. На мгновение ему захотелось развернуться и, удалившись от берега, скрыться в тумане. Но вместо этого он, отпустив рукоять пистолета и вынув из кармана руку, стал править к пирсу.

* * *

Шамрон, обойдя студию Габриеля, остановился у картины Вичеллио.

– Это, что ли, величайшее приобретение Ишервуда? Тот самый утраченный фрагмент алтаря кисти Вичеллио? Не могу представить, чтобы уважающий себя еврейский парень посвятил себя целиком работе над этой хреновиной. Я вообще не понимаю людей, которые тратят время и деньги на такие вещи.

– Это меня не удивляет. Что, скажи, ты сделал с беднягой Джулианом, чтобы заставить его меня предать?

– Расплатился за ленч в ресторане Грина. Ты же знаешь, Джулиана назвать стоиком трудно.

– Зачем ты вообще сюда приехал?

Но Шамрон выкладывать свои карты не торопился.

– Судя по всему, ты процветаешь, – сказал он. – Этот дом наверняка обошелся недешево.

– Я один из самых известных реставраторов в мире.

– Сколько, интересно знать, тебе заплатит Джулиан за реставрацию картины Вичеллио?

– Не твое дело.

– Или ты мне сам об этом скажешь – или мне скажет Джулиан. Но я бы предпочел услышать от тебя. Думаю, твой ответ окажется ближе к истине.

– Сто тысяч фунтов.

– Ты хотя бы малую толику этих денег у него видел?

– Мы ведь разговариваем о Джулиане Ишервуде, верно? Он заплатит мне, когда продаст Вичеллио. Но даже если он его продаст, мне, возможно, придется эти деньги из него выколачивать.

– А этот Рембрандт что здесь делает?

– Это халтура для аукциона «Кристи». Работы здесь не много – надо кое-что подправить, освежить и нанести новый лаковый слой. Я еще окончательно не решил, что буду делать с этим полотном...

Шамрон отошел от картины Вичеллио и остановился у рабочего стола Габриеля, где стояли банки с красками и химикатами.

– И под каким именем ты сейчас скрываешься?

– Ты мне этот паспорт не давал, если это то, что тебя интересует.

– Значит, ты у нас сейчас итальянец?

– Вроде того. А ты кто?

– Меня зовут Рудольф Хеллер.

– Ах да! И как только я мог забыть? Ведь герр Хеллер – один из твоих любимых псевдонимов. Надеюсь, бизнес у господина Хеллера идет хорошо?

– У нас бывают хорошие времена – и не очень.

Габриель включил установку с галогенными лампами и направил их ослепительный свет на Шамрона.

Шамрон замигал.

– Выключи эту штуковину, Габриель.

– Я знаю, что ты предпочитаешь обделывать свои делишки в темноте, герр Хеллер, но мне хочется посмотреть тебе в глаза. Итак, что тебе от меня нужно?

– Может, прокатимся на машине?

* * *

Они мчались по узкой дороге, обсаженной с обеих сторон колючими кустами акации. Габриель правил машиной одной рукой, но ехал при этом очень быстро. Когда Шамрон попросил его замедлить ход, Габриель еще сильнее надавил на педаль газа. Шамрон попытался наказать его за это табачным дымом, но Габриель опустил стекла машины, после чего в салоне установился пронизывающий холод. Шамрон сдался и выбросил сигарету в окно.

– О том, что случилось в Париже, знаешь?

– Я смотрел телевизор и читал газеты.

– Люди, которые сделали грязную работу в Париже, были очень хорошо подготовлены – лучше, чем когда-либо. На уровне боевиков организации «Черный сентябрь». Это тебе не мальчики с камнями и не те юноши, что выходят на рынок, примотав к телу скотчем несколько фунтов взрывчатки «семтекс». Это настоящие профессионалы, Габриель.

Габриель сосредоточился на вождении и, казалось, не обращал на речи Шамрона никакого внимания. Но ему не понравилась реакция, которую вызвало в его организме сообщение Шамрона. Пульс участился, а ладони увлажнились.

– Команда у них большая – десять, возможно, двенадцать оперативников. У них есть деньги, транспорт, фальшивые паспорта. Кроме того, акция была распланирована до мелочей. Все дело заняло от начала и до конца тридцать секунд, не больше. Потом, в течение следующей минуты, все участники нападения с места преступления исчезли. Французам не удалось взять ни одного человека.

– Какое отношение все это имеет ко мне?

Шамрон прикрыл глаза и процитировал изречение из Ветхого Завета:

– "Враги поймут, что Я – Бог, когда моя месть настигнет их".

– Иезекииль, – сказал Габриель.

Шамрон продолжил:

– "Если кто-нибудь убьет одного из моих людей, Я в ответ должен поразить его". Скажи, ты веришь в это, Габриель?

– Я привык в это верить.

– А я вот верю в то, что, если ребенок поднимает камень, чтобы бросить в меня, я должен пристрелить его прежде, чем камень вылетит из его руки. – В темноте вспыхнула зажигалка, высветив на мгновение жесткие черты Шамрона, морщинистые веки и дряблые щеки. – Возможно, я какой-то реликт, ископаемое. Но я до сих пор помню, как прижимался к груди своей матери, когда арабы грабили и жгли наше поселение. Кстати сказать, арабы убили моего отца во время так называемой всеобщей забастовки в тридцать седьмом. Я тебе когда-нибудь об этом рассказывал?

Габриель молча смотрел на дорогу.

– Между прочим, они и твоего отца убили. На Синае. А твоя мать, Габриель? Сколько она прожила после того, как умер твой отец? Два года? Три?

На самом деле она прожила чуть больше года, подумал Габриель, вспоминая, как он опускал изъеденное раком тело матери в могилу, вырытую на склоне холма у Израильской долины.

– Ты что, собственно, хочешь всем этим сказать?

– Я хочу сказать, что месть – хорошее дело. И здоровое. Она очищает.

– Месть ведет лишь к новому витку убийств и насилия. На месте каждого убитого нами террориста всегда оказывается какой-нибудь парень, который сначала берет в руку камень, а потом и автомат. Они как зубы у акулы – ломается один, сразу вырастает другой.

– Значит, нам ничего не надо делать? Ты это мне хочешь втолковать, Габриель? Предлагаешь стоять в сторонке и смотреть, как эти ублюдки убивают наших людей?

– Ты отлично знаешь, что я говорил о другом.

Шамрон замолчал и посмотрел в окно «мерседеса» на деревенские домики, мимо которых они проезжали.

– Как бы то ни было, это не моя идея, а премьер-министра. Ему, как политику, необходим мир с палестинцами, но он не может его подписать, пока экстремисты швыряют с балкона гнилые помидоры на сцену, где разворачивается это величественное историческое действо.

– С каких это пор ты стал таким миролюбивым, Ари?

– Мое мнение по данному вопросу не столь существенно. Я простой солдат тайной службы, который делает то, что ему говорят.

– Чушь собачья.

– Ладно, если тебя интересует мое мнение, скажу. Я не верю, что после подписания этого договора мы будем в большей безопасности, нежели до этого. По мне, пылающий в сердце палестинца огонь не погаснет до тех пор, пока все евреи не будут сброшены в море. Но я тебе так скажу, Габриель: мне предпочтительнее иметь дело с открытым врагом, нежели с тем, который видит свою выгоду в том, чтобы притворяться другом.

Произнеся это, Шамрон потер переносицу, на которую слишком сильно давили элегантные очки в черепаховой оправе. Шамрон постарел – Габриель заметил это по углубившимся морщинам возле глаз. Даже великий Шамрон ничего не мог противопоставить разрушительной работе времени.

– Ты знаешь, что произошло в Аммане?

– Я читал об этом в газетах. Кроме того, я знаю, что случилось в Швейцарии.

– Ох уж эта мне Швейцария, – печально произнес Шамрон, как если бы речь шла о неудачном романе, который ему хотелось поскорее забыть. – Казалось бы, простая операция, верно? Нужно было установить «жучки» на квартире исламского экстремиста высокого ранга. Всего-навсего. В свое время мы делали такие вещи с закрытыми глазами. Приходишь, ставишь необходимое устройство и уходишь, пока хозяин не вернулся. Но эти идиоты забыли, что швейцарцы самые бдительные люди на свете. Одна старая дама заметила что-то подозрительное, позвонила куда надо, и не прошло и четверти часа, как вся команда оказалась в руках швейцарской полиции.

– Какое несчастье...

– Вот именно. Потому-то отсюда я и лечу в Цюрих. Хочу упросить наших швейцарских братьев приложить максимум усилий, чтобы это дело не стало достоянием общественности.

– С удовольствием посмотрел бы, как это у тебя получится.

Шамрон утробно хихикнул. Габриель неожиданно для себя подумал, что ему, как это ни странно, временами не хватало этого человека. Сколько же прошло времени с тех пор, как они в последний раз виделись? Лет восемь? Да нет, больше, почти девять. Шамрон приехал в Вену после взрыва, чтобы кое-что подчистить и лично убедиться в том, что истинная причина пребывания Габриеля в этом городе осталась в тайне. Габриель видел Шамрона после этого еще один раз – когда прилетел в Тель-Авив, чтоб сказать ему, что подает в отставку.

– Не могу сказать точно, когда все пошло наперекосяк, – сказал Шамрон. – Сейчас, к примеру, у нас считают, что мирное соглашение вот-вот будет подписано, а коли так, то нам уже ничто не грозит. Они не понимают, что мирное соглашение только прибавит фанатикам отчаянности. Они не понимают, что нам придется шпионить за нашими новыми арабскими друзьями не менее старательно, чем в те времена, когда они открыто призывали к нашему уничтожению.

– Шпионы никогда не останутся без работы.

– Но в наши дни умненькие мальчики, которые приходят к нам по призыву, отслужив свое, бегут от нас, как черт от ладана. Им хочется делать деньги и болтать о всяких пустяках по мобильнику, сидя в кафе на улице Бен-Иегуды. Но мы-то привыкли, что у нас работают самые лучшие. Такие, как ты, Габриель. Теперь же нам приходится довольствоваться парнями, которые слишком глупы или ленивы, чтобы сделать карьеру на гражданке.