Текст книги "Посланник"

Автор книги: Дэниел Силва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Дэниел Силва
Посланник

Саудовцы активно действуют на всех уровнях террора – от планирующих до финансирующих, от руководителей до солдат, от идеологов до зачинщиков.

Лорент Муравич, корпорация РЭНД

Пока не будут приняты меры по уничтожению идеологических корней ненависти, приведших к 11 сентября, война с терроризмом не будет выиграна. Весь вопрос лишь в том, когда появится новый Усама бен Ладен.

Доур Голд. Королевство ненависти

Мы будем править на земле Ватикана. Мы будем править в Риме и установим там ислам.

Шейх Мухаммед бин абд аль-Рахман аль-Ариф, имам мечети при Военной академии короля Фахда

Часть первая
Дверь смерти

Глава 1
Лондон

Это Али Массуди ненамеренно вывел Габриэля Аллона из его краткого и неспокойного забытья; Массуди, великий еврофил, интеллектуал и человек свободомыслящий, который в момент паники забыл, что англичане ездят по левой стороне дороги.

Его кончина произошла дождливым октябрьским вечером в Блумсбери. Шло последнее заседание первого ежегодного Форума за мир и безопасность в Палестине, Ираке и окрестных странах. Конференция открылась рано утром в атмосфере больших надежд и ликования, однако в конце дня приняла характер посредственной пьесы в исполнении заезжих артистов. Даже ораторы, приехавшие в надежде появиться в переменчивом свете прожекторов, казалось, почувствовали, что они читают все тот же устаревший текст. В десять было сожжено изображение американского президента. Премьер-министр Израиля был предан очищающему огню в одиннадцать. В перерыве на ленч среди наводнения, превратившего на короткое время Рассел-сквер в пруд, началось безумие по поводу прав женщин в Саудовской Аравии. В восемь тридцать, после того как ударом молотка была завершена последняя дискуссия, два десятка оцепеневших стоиков, пробывших до конца, двинулись к выходам. Организаторы действа почувствовали, что желания возобновлять его будущей осенью маловато.

Рабочий сцены проскользнул вперед и убрал с кафедры плакат «ГАЗА ОСВОБОЖДЕНА – ЧТО ДАЛЬШЕ?». Первый выступавший, Саид из Лондонской школы экономики, защитник самоубийц со взрывчаткой, апологет «Аль-Каиды», вскочил на ноги. Вслед за ним поднялся казначей Кембриджского университета, который говорил о Палестине и евреях так, словно они все еще были предметом треволнений министерства иностранных дел. На протяжении всей дискуссии пожилой казначей служил своего рода разделительной стеной между взрывным Саидом и несчастной женщиной из посольства Израиля по имени Рахиль, которая, как только раскрывала рот, вызывала свист и шиканье неодобрения. Казначей и сейчас попытался выступить миротворцем, когда Саид, преследуя направившуюся к дверям Рахиль, с издевкой твердил, что дни пребывания ее в качестве колонизатора сочтены.

Али Массуди, профессор, преподававший управление миром и социальную теорию в университете Бремена, встал последним. И это было едва ли удивительно, сказали бы его завистливые коллеги, ибо в кровосмесительном мире ближневосточной науки Массуди пользовался репутацией человека, который никогда добровольно не уступает место на подиуме. Палестинец от рождения, иорданец по паспорту и европеец по воспитанию и образованию, профессор Массуди казался всему миру человеком умеренным. Сияющим будущим Аравии называли его. Ликом прогресса. Было известно, что он не верит в религию вообще и в воинственный ислам – в частности. Можно не сомневаться, что в газетных передовицах, на лекциях и по телевидению он всегда будет сетовать на дисфункцию арабского мира. В том, что он не сумел должным образом обучить свой народ, он склонен винить американцев и сионистов – как и во всех своих бедах. В его последней книге содержался боевой клич к реформации ислама. Джихадисты объявили его еретиком. Умеренные приписали ему мужество Мартина Лютера. В тот день он привел Саида в смятение своим утверждением, что мяч находится теперь прочно на палестинской стороне. Пока палестинцы не откажутся от культуры террора, заявил Массуди, нечего и ждать, чтобы израильтяне уступили хоть дюйм Западного Берега. Да и не должны. Это же профанация, воскликнул Саид. Измена.

Профессор Массуди был высокий – немного выше шести футов – и чересчур красивый для мужчины, работающего с впечатлительными молодыми женщинами. У него были черные вьющиеся волосы, широкие крепкие скулы и ямочка посреди квадратного подбородка. Карие, глубоко посаженные глаза придавали его лицу чрезвычайно интеллигентный и уверенный вид. По тому, как он был одет – а на нем был кашемировый спортивный пиджак и кремовый свитер, – его можно было отнести к образцу европейского интеллигента. Он сильно потрудился, чтобы придать себе такой облик. Человек от природы неспешный, он педантично уложил свои бумаги и карандаши в видавший виды портфель, спустился по лесенке со сцены и направился по центральному проходу к выходу.

Несколько человек из аудитории болтались в холле. В стороне, этаким неспокойным островом в тихом море, стояла девушка. Она была в выцветших джинсах, кожаной куртке и клетчатой палестинской куфии на шее. Черные волосы ее блестели как вороново крыло. Глаза у нее тоже были почти черные, только блеск иной. Звали ее Хамида аль-Тари. Беженка, сказала она. Родилась в Аммане, выросла в Гамбурге, а теперь – гражданка Канады, живущая в северном Лондоне. Массуди познакомился с ней днем на приеме в союзе студентов. За кофе она пылко обвинила его в том, что он недостаточно возмущается преступлениями американцев и евреев. Массуди понравилось то, что он видел. Они договорились вечером выпить в баре рядом с театром на Слоун-сквер. Его намерения не были романтическими. Он не жаждал обладать телом Хамиды. Его заинтересовала ее пылкость и чистое лицо. Ее отличный английский и канадский паспорт.

Она бросила на него исподтишка взгляд, когда он проходил по холлу, но не пыталась с ним заговорить. «Держись на расстоянии после симпозиума, – велел он ей днем. – Человеку моего положения приходится заботиться о том, с кем его видят». Выйдя из помещения, он на мгновение приостановился под навесом, глядя на транспорт, медленно двигавшийся по мокрой улице. Почувствовав, как кто-то задел его локоть, он увидел Хамиду, молча нырнувшую в ливень. Он подождал, пока она исчезнет, затем повесил портфель на плечо и двинулся в противоположном направлении, к своему отелю на Рассел-сквер.

Тут с ним произошла перемена – это всегда случалось при переходе из одной жизни в другую. Ускорялся пульс, обострялись чувства, появлялся вдруг интерес к малейшим деталям. Как, например, интерес к лысеющему молодому мужчине, шагавшему ему навстречу под зонтом и на секунду дольше положенного задержавшему взгляд на лице Массуди. Или к продавцу газет, нахально уставившемуся Массуди в глаза, когда тот покупал «Ивнинг стандард». Или к таксисту, который секунд тридцать следил за ним, когда он, выйдя из такси, бросил эту газету в урну на Аппер-Уоберн-плейс.

Мимо проехал лондонский автобус. Ехал он медленно, и Массуди, вглядевшись в затуманенные стекла окон, увидел с дюжину усталых лиц – почти все коричневые или черные. Новые лондонцы, подумал он, и на миг профессор управления миром и социальной теории задумался о том, что это значит. Сколь многие втайне были на его стороне? Сколь многие поставят свою подпись на пунктирной линии, если он положит перед ними договор о смерти?

После автобуса на противоположном тротуаре появился одинокий прохожий – клеенчатый плащ, похожая на обрубок косичка, две прямые линии вместо бровей. Массуди тотчас узнал его. Молодой человек присутствовал на конференции – сидел в одном ряду с Хамидой, но в противоположной стороне аудитории. Он сидел на том же месте раньше утром, когда во время дискуссии по вопросу о запрете израильским ученым перебираться на европейские берега лишь один Массуди был против.

Массуди перевел взгляд вниз и продолжал идти, невольно переведя левую руку на ремень на плече, поддерживавший его портфель. За ним что – следят? Если да, то кто? Наиболее вероятное объяснение – «МИ-5». Наиболее вероятная, но не единственная организация, напомнил он себе. Возможно, германская БНД проследила за ним из Бремена до Лондона. А может быть, он находится под колпаком ЦРУ.

Но именно четвертая возможность внезапно вызвала отчаянное сердцебиение у Массуди. Что, если этот мужчина вовсе не англичанин, не немец и не американец? Что, если он работает на разведку, которая, нимало не смущаясь, ликвидирует своих противников даже на улицах иностранных столиц? Разведку, известную использованием женщин в качестве приманки. Он вспомнил, что сказала ему днем Хамида.

«Я выросла главным образом в Торонто».

«А раньше?»

«В Аммане – там я была совсем маленькой. Потом год в Гамбурге. Я палестинка, профессор. Мой дом в чемодане».

Массуди неожиданно свернул с Уоберн-плейс в клубок боковых улочек в районе Сент-Панкрас. Сделав несколько шагов, он пошел медленнее и оглянулся. Мужчина в клеенчатом плаще пересек улицу и следовал за ним.

Он ускорил шаг, сворачивая то вправо, то влево. Тут ряд домов с конюшнями, а тут многоквартирные дома, а тут пустая площадь, усыпанная опавшими листьями. Массуди ничего этого почти не видел. Он старался не терять ориентации. Он довольно хорошо знал главные улицы Лондона, а вот боковые улицы были для него тайной. Массуди плюнул на правила своей профессии и периодически оглядывался. И всякий раз тот мужчина, казалось, на шаг-два приближался к нему.

Профессор дошел до перекрестка, посмотрел налево и увидел Юстон-роуд, по которой ехал транспорт. Он знал, что на противоположной стороне станции метро «Кингс-роуд» и «Сент-Панкрас». Он свернул в этом направлении, затем две-три секунды спустя оглянулся. Мужчина завернул за угол и шел за ним.

Массуди побежал. Он никогда не был атлетом, а годы занятий наукой лишили его тело выносливости. Вес компьютера в портфеле тянул профессора вниз и при каждом шаге бил по бедру. Он прижал его локтем, а ремень взял другой рукой, но из-за этого бег его стал этаким неуклюжим галопом, еще больше замедлившим его продвижение. Он подумал было отделаться от груза, но вместо этого лишь крепче прижал его к себе. Попав не в те руки, компьютер становился кладом информации. Персоналии, фотографии наблюдения, линии связи, банковские счета…

Споткнувшись, Массуди остановился на Юстон-роуд. Бросив взгляд через плечо, он увидел, что преследователь упорно идет за ним, держа руки в карманах и опустив глаза. Профессор посмотрел налево, увидел пустой асфальт и сошел с тротуара.

Рев гудка на грузовике был последним, что услышал аль-Массуди. От удара портфель сорвался с его плеча. Он пролетел, несколько раз перевернувшись над дорогой, и с тяжелым стуком упал на асфальт. Мужчине в клеенчатом плаще даже не пришлось ускорять шаг – он просто нагнулся и поймал компьютер за ремень. Ловко перекинув его через плечо, он перешел через Юстон-роуд и вместе с пассажирами, возвращавшимися домой, вошел на станцию «Кингс-роуд».

Глава 2
Иерусалим

На заре портфель добрался до Парижа, а в одиннадцать часов его внесли в неприметное здание на бульваре Царя Саула в Тель-Авиве. Там были наспех просмотрены личные вещи профессора, а на память его компьютера набросилась целая команда технических магов. В три часа дня первый пакет разведданных был отправлен в кабинет премьер-министра в Иерусалиме, а в пять большой конверт с наиболее тревожным материалом поехал в глубине бронированного лимузина «пежо» на Наркисс-стрит, тихую зеленую улицу недалеко от торгового центра имени Бена Иегуди.

Машина остановилась перед небольшим многоквартирным домом номер 16. С заднего сиденья из нее вылез Ари Шамрон, дважды бывший начальником израильской разведслужбы, а теперь являвшийся чрезвычайным советником премьер-министра по всем вопросам безопасности и разведки. Рами, черноглазый начальник его личной охраны, молча двинулся за ним по пятам. За свою долгую и бурную карьеру Шамрон приобрел множество врагов, и из-за запутанной демографии Израиля многие из них находились в опасной близости. Поэтому Шамрон даже в своей похожей на крепость вилле на Тивериадском озере всегда был окружен охраной.

Он приостановился на садовой дорожке и посмотрел вверх. Перед ним было здание из иерусалимского известняка в три этажа высотой, перед которым рос большой эвкалипт, отбрасывавший приятную тень на балконы фасада. Ветви дерева качал первый прохладный осенний ветер, а из распахнутого окна на третьем этаже шел резкий запах краски.

Войдя в вестибюль, Шамрон взглянул на почтовый ящик квартиры номер три и увидел, что на нем нет фамилии. Он стал медленно подниматься по лестнице. Был он низкорослый и одет как всегда – в брюках цвета хаки и потертой кожаной куртке с разрезом на правой груди. Его лицо было исполосовано глубокими морщинами, а седые волосы коротко острижены. Кожа на руках была тонкая и в печеночных пятнах; при этом казалось, будто он занял руки у куда более крупного мужчины. В левой он держал конверт.

Когда Шамрон дошел до площадки третьего этажа, то увидел, что дверь в квартиру приоткрыта. Он уперся в нее пальцами и осторожно толкнул. Квартира, в которую он вошел, была когда-то тщательно обставлена красивой еврейкой итальянского происхождения, обладавшей безупречным вкусом. Теперь ни мебели, ни красавицы итальянки уже не было и квартира превратилась в студию художника. Не будучи художником, Шамрон внес поправку: Габриэль Аллон был реставратором, одним из четырех наиболее престижных реставраторов в мире. Он стоял сейчас перед огромным полотном, на котором был изображен мужчина в окружении больших хищных кошек. Шамрон тихо опустился на измазанный краской табурет и какое-то время наблюдал за работой. Его всегда озадачивала способность Габриэля подражать манере старых мастеров. Шамрону это всегда казалось трюкачеством, одним из талантов Габриэля, который можно использовать, как, например, его знание языков или умение переместить «беретту» с бедра в прицельное положение за то время, какое большинству людей требуется, чтобы ударить в ладоши.

– Сейчас полотно выглядит, конечно, лучше, чем когда прибыло сюда, – сказал Шамрон, – но все равно я не могу понять того, кому захотелось бы повесить такую картину в доме.

– Она и не будет в частном доме, – сказал Габриэль, поднося кисть к полотну. – Это музейная вещь.

– Кто написал ее? – резко спросил Шамрон, словно допрашивал человека, подложившего бомбу.

– Аукционная фирма «Бонэмс» в Лондоне считала, что это был Эразмус Квеллиниус. Возможно, Квеллиниус сделал грунтовку, но мне совершенно ясно, что заканчивал Рубенс. – Он провел рукой по холсту. – Его мазки видны всюду.

– И в чем разница?

– Разница миллионов в десять фунтов. Джулиан неплохо заработает на этом.

Джулиан Ишервуд продавал в Лондоне произведения искусства и время от времени оказывал услуги израильской разведке. Длинное название конторы Ишервуда имело очень мало общего с его настоящей работой. Шамрон, Габриэль и им подобные называли это просто Конторой.

– Надеюсь, Джулиан заплатит по справедливости.

– Он заплатит мне за реставрацию плюс небольшую компенсацию с продажи.

– И сколько это будет в целом?

Габриэль ткнул кистью в палитру и возобновил работу.

– Нам надо поговорить, – сказал Шамрон.

– Так говорите.

– Я не намерен говорить с твоей спиной.

Габриэль повернулся и посмотрел на Шамрона сквозь увеличительные линзы на козырьке.

– И я не стану с тобой разговаривать, пока на тебе это оборудование. А то у тебя такой вид, будто ты возник из моего кошмарного сна.

Габриэль нехотя положил палитру на рабочий стол и снял козырек с увеличительными линзами, скрывавший глаза поразительного изумрудного цвета. Он был ниже среднего роста и поджарый, как велосипедист. У него были высокий лоб, узкий подбородок и словно вырезанный из дерева длинный острый нос. В коротко остриженных волосах пробивалась седина на висках. Это из-за Шамрона Габриэль стал реставратором, а не одним из лучших художников своего поколения – потому и на висках у него за одну ночь появилась седина, когда ему едва исполнилось двадцать. Шамрон был офицером разведки, избранным Голдой Мейр, чтобы выследить и прикончить участников массового убийства в Мюнхене в 1972 году, и многообещающий молодой студент-художник по имени Габриэль Аллон был у него главным стрелком.

Габриэль потратил несколько минут на то, чтобы вычистить свою палитру и вымыть кисти, а затем прошел на кухню. Шамрон сел там за маленький столик и, дождавшись, когда Габриэль повернется к нему спиной, поспешно закурил одну из своих пахучих турецких сигарет. Габриэль, услышав знакомый «клик-клик» старой зажигалки Шамрона, в отчаянии указал ему на Рубенса, но Шамрон лишь отмахнулся и вызывающе поднес сигарету к губам. В комнате воцарилась безмятежная тишина, пока Габриэль наливал в чайник воду из бутылки и сыпал кофе во французский кофейник. А Шамрон довольствовался тем, что слушал шум ветра в эвкалиптах в саду. Будучи человеком нерелигиозным, он отмечал течение времени не по еврейским праздникам, а по природным циклам – день начала дождей, день появления диких цветов в Галилее, день возвращения холодных ветров. Габриэль умел читать его мысли. «Снова осень, а мы по-прежнему здесь. Уговор ведь не был отменен».

– Премьер-министр хочет получить ответ. – Взгляд Шамрона был по-прежнему устремлен на заросший маленький садик. – Он человек терпеливый, но до бесконечности ждать не станет.

– Я же говорил вам, что дам ему ответ, когда закончу работу над картиной.

Шамрон посмотрел на Габриэля:

– Твоя самоуверенность что, не знает границ? Премьер-министр государства Израиль хочет, чтобы ты возглавил спецоперацию, а ты не даешь ему ответа из-за какого-то полотна пятисотлетней давности.

– Четырехсотлетней.

Габриэль поднес к столику кофейник и налил кофе в две чашки. Шамрон положил в свою чашку сахар и сильно вертанул ложкой.

– Ты же сам сказал, что картина почти закончена. Так каков же твой ответ?

– Я еще не решил.

– Могу я дать тебе небольшой полезный совет?

– А если мне не нужен ваш совет?

– Я в любом случае тебе его дам. – И Шамрон затушил окурок. – Ты должен принять предложение премьер-министра, а то он сделает его кому-то другому.

– Я буду лишь счастлив.

– В самом деле? И что же ты станешь тогда делать? – Встретив молчание, Шамрон поднажал. – Разреши нарисовать тебе картину, Габриэль. Я постараюсь сделать это как можно лучше. Правда, я не такой одаренный, как ты, и я не принадлежу к известной еврейской семье немецкого происхождения. Я всего лишь бедный польский еврей, чей отец продавал горшки с ручной тележки.

Убийственный акцент зазвучал у Шамрона сильнее. Габриэль не выдержал и улыбнулся. Он знал, что, когда Шамрон разыгрывает из себя втоптанного в грязь еврея из Львова, жди нечто интересное.

– Тебе некуда больше идти, Габриэль. Ты сам так сказал, когда мы впервые предложили тебе работу. Что ты станешь делать, когда закончишь этого твоего Рубенса? Тебя ждет другая подобная работа? – Шамрон сделал театральную паузу, так как знал, что ответом будет «нет». – Ты не можешь вернуться в Европу, пока с тебя официально не снято обвинение во взрыве на Лионском вокзале. Джулиан может прислать тебе еще одну картину на реставрацию, но рано или поздно это прекратится, потому что стоимость упаковки и пересылки будет сильно урезать его и без того тощий бюджет. Тебе понятны мои доводы, Габриэль?

– Очень даже понятны. Вы пытаетесь использовать мою неблагоприятную ситуацию, чтобы путем шантажа вынудить меня согласиться на спецоперацию.

– Путем шантажа? Нет, Габриэль. Я знаю, что такое шантаж, и Господу Богу известно, что я умел им пользоваться, когда это было мне необходимо. Но сейчас это не шантаж. Я пытаюсь помочь тебе.

– Помочь?

– Скажи мне вот что, Габриэль. Как ты намерен зарабатывать деньги?

– У меня есть деньги.

– Достаточно, чтобы жить затворником, но недостаточно, чтобы жить. – Шамрон на минуту умолк, вслушиваясь в ветер. – Тихо стало, верно? Чуть ли не мертвая тишина. Хочется думать, что так будет всегда. Но это невозможно. Мы отдали им Газу, ничего не потребовав взамен, а они отплатили нам, избрав ХАМАС своими правителями. Затем они захотят получить Западный Берег, и если мы быстро не уступим им его, начнется новый взрыв кровопролития, куда более сильный, даже страшнее второй интифады. Поверь мне, Габриэль, это скоро снова начнется. И не только здесь. Всюду. Ты что, думаешь, они сидят сложа руки? Конечно же, нет. Они планируют следующую кампанию. Они разговаривают с Осамой и его дружками. Мы теперь точно знаем, что палестинские власти пронизаны «Аль-Каидой» и ее приспешниками. Мы знаем также, что они планируют совершить в ближайшем будущем крупные атаки на Израиль и израильские объекты за границей. Контора также считает, что намечено убийство премьер-министра вместе с его главными советниками.

– Вами в том числе?

– Конечно, – сказал Шамрон. – Я ведь чрезвычайный советник премьер-министра по всем вопросам безопасности и терроризма. Моя смерть была бы для них огромной символической победой. – Он снова посмотрел в окно на ветер, трепавший деревья. – Какая ирония, верно? Это место должно было стать для нас убежищем. А теперь, как ни странно, мы здесь более уязвимы, чем когда-либо. Почти половина евреев мира живет на этой крошечной полоске земли. Малюсенького ядерного устройства достаточно, чтобы все снести. Американцы могут после такого выжить. Русские могут едва заметить, что такое произошло. А мы? Бомба, сброшенная на Тель-Авив, убьет четверть населения страны… а может быть, и больше.

– И вам нужен я, чтобы предотвратить этот апокалипсис? Я считал, что Контора сейчас находится в хороших руках.

– Теперь, когда Льву указали на дверь, дело обстоит, безусловно, лучше. Амос высоко компетентный руководитель и администратор, но мне иногда кажется, что слишком много в нем солдафонства.

– Он ведь возглавлял и «Сайерет маткаль», и «Аман». Чего же можно было от него ожидать?

– Мы знали, что нам дает Амос, но теперь премьер-министра и меня беспокоит то, что он пытается превратить бульвар Царя Саула в аванпост международной обороны. А мы хотим, чтобы Контора сохраняла свой первоначальный характер.

– Безрассудство?

– Смелость, – поправил его Шамрон. – Дерзание. Я просто хотел бы, чтобы Амос меньше выступал как боевой командир, а больше как… – Он умолк в поисках точного слова. Найдя его, он потер двумя пальцами большой палец и сказал: – Как художник.Мне нужно, чтобы рядом с ним был человек, который думает как Караваджо.

– Караваджо был безумцем.

– Вот именно.

Шамрон стал было снова закуривать, но на этот раз Габриэлю удалось взять его за руку, прежде чем он нажал на зажигалку. Шамрон посмотрел на него – глаза его были серьезны.

– Ты нужен нам сейчас, Габриэль. Два часа назад глава Спецопераций подал Амосу просьбу об отставке.

– Почему?

– Из-за Лондона. – Шамрон опустил глаза на свою руку, которую продолжал держать Габриэль. – Могу я получить ее обратно?

Габриэль разжал пальцы, выпуская его толстую кисть. Шамрон помял незакуренную сигарету между большим и указательным пальцами.

– А что произошло в Лондоне? – спросил Габриэль.

– Боюсь, вчера вечером там произошел… казус.

– Казус? Когда происходит казус, связанный с Конторой, обычно кто-то погибает.

Шамрон кивнул в знак согласия.

– Ну, по крайней мере можно счесть это последовательностью.

– Имя Али Массуди что-то говорит тебе?

– Он что-то преподает в одном из университетов Германии, – ответил Габриэль. – Любит изображать из себя бунтаря и реформатора. Я однажды встречался с ним.

Брови Шамрона от удивления взлетели вверх.

– В самом деле? Где же?

– Он приезжал в Венецию пару лет назад на большой симпозиум по Ближнему Востоку. Участникам была оплачена поездка по городу с гидом. И одна из остановок была в церкви Святого Захария, где я реставрировал алтарную икону Беллини.

Габриэль несколько лет жил и работал в Венеции под именем Марио Дельвеккио. Полгода назад он вынужден был бежать из города, после того как его раскрыл палестинский мастер-террорист по имени Халед аль-Халифа. Эта история закончилась на Лионском вокзале, после чего имя Габриэля и его тайное прошлое появилось во всей французской и европейской прессе, включая разоблачительную статью в «Санди таймс», где он был назван «израильским ангелом смерти». Парижская полиция по-прежнему требовала его для допроса, а палестинская группа борьбы за гражданские права подала на него в Лондоне в суд как на военного преступника.

– И ты действительно познакомился с Массуди? – недоверчиво спросил Шамрон. – Поздоровался с ним за руку?

– Конечно, в качестве Марио Дельвеккио.

– Я полагаю, ты не понимал, что пожимаешь руку террористу.

Шамрон сунул сигарету между губами и чиркнул зажигалкой. На этот раз Габриэль не помешал ему.

– Три месяца назад один наш друг из иорданской разведки сообщил нам, что профессор Али Массуди, великий посредник и реформатор, на самом деле талантливый разведчик «Аль-Каиды». Иорданцы считают, что он ищет добровольцев для выступлений против Израиля и еврейских объектов в Европе. Мирные конференции и антиизраильские демонстрации – излюбленные места его охоты. Это обстоятельство нас не удивило. Мы уже какое-то время знаем, что мирныеконференции стали местом встреч агентов «Аль-Каиды» и европейских экстремистов как левого, так и правого крыла. И мы решили, что было бы разумно поставить под наблюдение профессора Массуди. Мы добрались до телефона на его квартире в Бремене, но это, мягко говоря, ничего не дало, что огорчительно. Он безукоризненно провел разговор по телефону. Затем месяц назад наша лондонская резидентура очень своевременно выудила одну информацию. Как выяснилось, отдел культуры лондонского посольства попросили представить кандидатуру на так называемый Стратегический форум за мир и безопасность в Палестине, Ираке и окрестных странах. Когда отдел культуры попросил дать список участников, угадай, чье там было имя?

– Профессора Али Массуди.

– Отдел культуры согласился послать на конференцию своего представителя, а Спецоперации взяли на прицел Массуди.

– И какая же намечалась операция?

– Очень простая, – сказал Шамрон. – Поймать его за руку. Скомпрометировать. Пригрозить ему. Переориентировать. Представляешь такое? Агент в кадрах «Аль-Каиды»? С помощью Массуди мы смогли бы свернуть всю их европейскую сеть.

– Так что же произошло?

– Мы подставили ему девчонку. Она назвалась Хамидой аль-Тари. Ее настоящее имя Авива, и она из Рамат-Гана, но все это не имеет значения. Она познакомилась с Массуди на приеме. Тот был заинтригован и договорился снова встретиться с ней позже вечером, чтобы не спеша побеседовать о состоянии дел в мире. Мы приглядывали за Массуди после заседания конференции, но он, видимо, заметил слежку и побежал. Пересекая Юстон-роуд, он посмотрел не в ту сторону и очутился перед грузовиком доставки.

Габриэля передернуло.

– По счастью, мы ушли с места происшествия не с пустыми руками, – сказал Шамрон. – Следивший за Массуди забрал его портфель. Среди прочего там находился его компьютер. Похоже, что профессор Али Массуди был не просто талантливым охотником за душами.

Шамрон положил перед Габриэлем папку и коротким кивком дал понять, чтобы тот ее открыл. Габриэль обнаружил внутри пачку фотографий, сделанных наблюдателем: площадь Святого Петра под десятью различными углами; фасад и внутренность собора; швейцарские гвардейцы у Колокольной арки. Было ясно, что фотографии сделаны не обычным туристом, а человеком, куда менее интересующимся визуальной эстетикой Ватикана, чем окружающей его охраной. Тут было несколько фотографий баррикад в западном конце площади и металлических детекторов вдоль колоннады Бернини, а также несколько фотографий полиции и карабинеров, патрулирующих площадь при больших скоплениях народа, и снимки крупным планом их оружия на поясных ремнях. На последних трех фотографиях папа Павел VII приветствовал народ на площади Святого Петра из своего застекленного мобиля. Аппарат был нацелен не на святого отца, а на швейцарцев в штатском, шедших рядом с машиной.

Габриэль вторично стал просматривать фотографии. Судя по качеству света и одежде на пилигримах, похоже, что фотографии были сделаны по крайней мере в трех разных случаях. Он знал, что повторные снимки одного и того же объекта указывают на то, что «Аль-Каида» готовит серьезную операцию. Габриэль закрыл папку и протянул ее обратно Шамрону, но тот не взял. Габриэль впился в лицо старика таким же напряженным взглядом, каким рассматривал фотографии. Он понял, что его ждут плохие вести.

– Техники обнаружили кое-что еще в компьютере Массуди, – сказал Шамрон. – Инструкцию по пользованию номерным банковским счетом в Цюрихе – счетом, о существовании которого мы уже какое-то время знали, так как на него регулярно поступали деньги от некоего Комитета за освобождение Аль-Кудса.

Аль-Кудсом арабы называли Иерусалим.

– И кто стоит за этим?

– Саудовская Аравия, – сказал Шамрон. – Точнее – министр внутренних дел Саудовской Аравии принц Набиль.

В Конторе Набиля именовали Принцем Тьмы за его ненависть к Израилю и Соединенным Штатам и за поддержку воинствующих исламистов всего земного шара.

– Набиль создал этот комитет в разгар второй интифады, – продолжал Шамрон. – Он сам добывает деньги и лично наблюдает за их распределением. Мы считаем, что он имеет в своем распоряжении сто миллионов долларов и снабжает деньгами наиболее дерзкие террористические группы, в том числе и части «Аль-Каиды».

– А кто дает Набилю деньги?

– Подобно другим организациям, существующим на щедроты саудовцев, Комитет за освобождение Аль-Кудса имеет очень скромную донорскую базу. Я думаю, Набиль получает деньги от кучки саудовских мультимиллионеров.

Шамрон на какое-то время уставился в свой кофе.

– Щедроты, – с презрением произнес он. – Прекрасное слово, верно? Но саудовские щедроты всегда были обоюдоостры. Всемирная исламская лига, Международная организация помощи мусульманам, Исламский фонд аль-Харамайяна, Международный фонд благотворительности – все это для Саудовской Аравии примерно то же, чем был для Советского Союза Коминтерн, – средство пропаганды своей веры, ислама. И не просто ислама любой формы. Пуританского варианта ислама, существующего в Саудовской Аравии. Ваххабизма. На их щедроты строятся мечети и исламские центры по всему миру, а также медрессе, где готовят завтрашних воинствующих ваххабитов. Саудовцы дают деньги и напрямую террористам, в том числе и нашим друзьям из ХАМАСа. Американские моторы работают на саудовской нефти, а сеть исламского терроризма, разбросанная по всему миру, существует в значительной степени на саудовские деньги.