Текст книги "Сказание о пустыне (СИ)"

Автор книги: Дайре Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

…Карим решил напасть на стражника, забрать его одежду и выбраться из дворца. Основная часть охраны уехала вместе с Маликом, слежка ослаблена, а все входы и выходы он и так знает. Главное – выбраться за стены. А там он найдет способ добраться до дома. Лишь бы домашние уцелели…

…Он уже собирался позвать слугу, когда услышал шум за окном. А вместе с ним крик пронесся по коридорам дворца. И сердце замерло, похолодело внутри. Если шейх погиб…

…В коридор аль-Назир вышел, спустя мгновение, и обнаружил, что стражи нет. Мимо бежал один из слуг, которого мужчина остановил, грубо схватив за плечо.

– Что случилось?

Властный тон заставил ответить.

– Шейха ранили… в городе… погром… Нужен лекарь…

В глазах слуги плескался священный ужас. Если династия правителя прервется… Или окажется на грани, ведь у Малика есть наследник, но он еще мал и не сможет править…

Аттабей разжал руку и поспешил в покои шейха. Стоило узнать больше о произошедшем…

…Малик лежал на подушках, а рядом с ним хлопотал начальник охраны. Одежда его была перемазана кровью. И не понять, его собственной или той священной, что некогда была дарована Небесами.

– Где проклятый лекарь? – простонал мальчишка. Сейчас он походил именно на мальчишку. Глупого, заигравшегося во власть и получившего по заслугам.

– Его сейчас приведут, господин, – ответил Сулейман. – Я должен вернуться в город, там остались наши люди.

– Ты оставишь своего повелителя? – возмутился Малик, и на губах его проступила кровавая пена.

– Не оставит, если ты позволишь мне занять его место и командовать твоими людьми, чтобы навести порядок.

Шейх обернулся. Лицо его исказилось от боли. А в глазах промелькнул гнев.

– Ты…

– Ты знаешь, что я хранил Аль-Хрус для тебя много лет, – перебил Карим, не желая тратить время на глупые упреки. – Я оберегал его. И сохранил целым. Богатым. И процветающим. Я знаю тех людей, что сейчас сходят с ума за стенами дворца. И ты знаешь, что они помнят меня. Отринь свой гнев и обиды. Сейчас не время для ссор. Позволь мне помочь тебе, как я делал это всегда.

Молчал Малик ибн Иса аль-Ахраб. Не мог признать, что нуждается в том, кого столь долго пытался изгнать.

– Господин, отправьте меня вместе с аттабеем, – взмолился Сулейман, – вдвоем мы справимся и вернемся назад еще до заката.

– Хорошо. Пусть будет так… – прошептал правитель и упал на подушки, потеряв сознание…

…Прятаться дети умели. Стоило признать, если бы Рашид не вышел навстречу, Саид долг плутал бы по залам заброшенного дома. Изнутри он казался больше, чем снаружи. И не покидало ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Будто мулла вовсе не уехал, но лишь спрятался…

…Сын пустыни отогнал глупые мысли и передал наследнику аттабея ножи, что собрал на обратном пути. Оружие не будет лишним, а мальчишек учили с ним обращаться. И, судя по отзывам учителя, получалось у них неплохо.

– Один отдай брату, второй – служанке.

Женщине с ножом будет спокойнее. Даже если не умеет пользоваться, воткнуть в нападавшего сумеет. У народа пустыни не делают различий между мальчиками и девочками в обращении с оружием. Все должны уметь постоять за себя. Другое дело, если душа не лежит к стали, и учеба не идет впрок.

– Что с мамой? – хмуро спросил Рашид, не спеша разглядывать оружие.

– Ее увезли, – скупо ответил кочевник. – Она жива и цела, а это уже хорошо.

Плечи мальчишки опустились, а с губ сорвался глубокий вздох. Он даже улыбнулся. Пусть едва заметно, но лицо посветлело. А Саид вспомнил собственную мать. Помимо него, у нее еще имелось двое сыновей, одного забрала пустынная лихорадка, другой отправился на разведку и не вернулся. Она долго болела, но так и не смогла смириться с потерей. Ушла. Наверное, тогда он и потерял желание возвращаться к стоянке.

Рашид привел его в дальние комнаты, где сохранились сундуки с тканями и подушками. Служанка не теряла времени даром, успокоила и уложила младших девочек спать, смастерив им постели. А близнецов приставила наблюдать за входом. Или они сами полезли из-за врожденного любопытства?

Стоило войти, и на него устремились три пары глаз, в которых читался один и тот же вопрос. Саид сказал то же, что уже сообщил старшему сыну аттабея, а затем добавил:

– Ночью нужно будет уйти.

– Куда? – всплеснула руками женщина.

А дети отошли в сторону и занялись оружием. Кажется, ножей нужно было взять больше… Старшая из дочерей аль-Назира вполне уверенно взялась за рукоять, проверяя баланс. Тяжело ей будет в городе…

– В пустыню, – он протянул служанке шкатулку: – Спрячь подальше в один из мешков.

– Небеса… – пробормотала та, но драгоценности забрала и сделала, что он сказал. – Зачем уходить из города?

– Оставаться опасно. Кади обещал приют детям и жене аттабея. Госпожу увезли к аль-Хатуму…

Вскрик сорвался с губ женщины, она прижала ладонь ко рту и взглянула на него огромными глазами, в которых снова плескался ужас. Но теперь за ним стояло знание.

– Потом ты расскажешь мне все, что знаешь о нем, – сын пустыни указал глазами на детей, что ловили каждое их слово. – А пока отдыхайте и набирайтесь сил. Вечером я постараюсь добыть мулов и припасов в дорогу.

– Но где?.. – тихо спросила служанка, приходя в себя. Для той, что всю жизнь провела в хорошем доме и никогда не знала тревог и нужды, оправилась она быстро.

– Разберусь…

Саид не стал говорить, что к вечеру в городе появится очень много бесхозных вещей. И достанутся они тому, кто лучше владеет саблей, или тому, кому повезет. В удачу он верил мало, но сейчас у него на руках оказалось пятеро детей и женщина. Их нужно защитить. Накормить. Напоить. А значит, нет права на ошибку. Или милосердие к другим.

Кочевник подвинул сундук с лекарствами, привлекая к нему внимание.

– Знаешь, как ими пользоваться?

Меж тонких бровей пролегла складка. Быстрые руки откинули крышку, а ловкие пальцы пробежали по склянкам и горшочкам, на которых не имелось подписей. Оставалось только гадать, как жена аттабея в них разбиралась.

– Это остановит кровь, а это ускорит заживление, – она останавливалась на некоторых и говорила, а он старался запомнить. Лишним не будет. Неизвестно, что случится в дороге. – Это снимет жар. А это…

Служанка накрыла ладонью кожаный кошель и запнулась, закусила губу, явно не зная, стоит ли говорить.

– Мне лучше знать, что там, – спокойно произнес Саид, готовый уже ко всему.

– Яды. Разные. Для некоторых есть противоядия. Но не для всех… Госпожа лучше в них разбиралась. После того, как господина ранили, она… Она собирала яды. Разные. Не чтобы отравить… Она никогда никому не желала зла. Просто… Когда знаешь яд, можно спасти.

Женщина говорила так, будто госпожа ее уже умерла, и одно только это сказало кочевнику больше, чем все сплетни, слышанные об аль-Хатуме.

– Значит оставим только те, от которых есть противоядия, – решил сын пустыни. – Остальные нужно выбросить. Здесь, в саду. Лишние случайные неприятности нам ни к чему.

Она кивнула и стала медленно доставать маленькие, с детский палец размером, склянки.

– Аттабей, – неожиданно произнесла женщина. – Он будет искать детей. Не лучше ли остаться в городе?

Саид усмехнулся ее упрямству, заметил краем глаза, как замерли дети, сжимая каждый по кинжалу.

– Мы не знаем, что с ним. Шейх будет усмирять беспорядки. А в такое время случиться может всякое… Легко избавиться от наследников аттабея и свалить все на обезумевшую толпу. Мы не можем рисковать и оставаться здесь. Нужно уходить. Когда я доставлю вас к народу пустыни, обязательно вернусь в Аль-Хрус. Не один. Кади не бросит своего друга в беде. Если аттабей жив, мы найдем его. А если нет… Мы должны исполнить его волю…

…Город кипел. Он будто разом выплеснул всю накопившуюся годами обиду. И теперь жаловался. Жалобы его слышались в криках людей, что растаскивали товары с базара. В проклятиях торговцев, пытавшихся защитить свое добро. В голосе муллы, что пытался призвать обезумевшую толпу к порядку. В плаче напуганных женщин и детей. В стонах раненных и умирающих…

…Злость и ненависть завладели людьми. Почему? Как получилось, что все они, уже смирившиеся со своим положением, вдруг решили взбунтоваться? Без чужого вмешательства тут не обошлось. И наверняка тот, кто стоит за происходящим, успел уже скрыться. Зачем наблюдать и рисковать жизнью, если уже знаешь исход?..

…– Где хуже всего? – кони летели по чистым кварталам, примыкающим к дворцу. Здесь погромы задавили сразу, только кровь и мертвые тела напоминали о том, что происходит нечто страшное. И тишина… Непривычная. Мертвая. И лишь стук копыт отражается от стен домов.

– На рыночной площади! – хмур был Сулейман. Не злился, скорее уж волновался. Переживал за правителя, который остался на попечение дворцового лекаря. – Шейх велел разогнать толпу. Мы ринулись и увязли… Кого-то стащили с лошадей, кому-то и так досталось… Я не уберег…

Он умолк и тряхнул головой, отгоняя память, которая жалила сильнее любых ран. Карим кивнул и начал раздавать указания…

…И потекли по улицам города отряды охраны. В обход рыночной площади. В обход белокаменной, что раскинулась перед самым дворцом. Дальше, ближе к стенам, где селились бедняки, и где злости и боли должно быть больше. Рынок нужно отрезать. Взять в кольцо и задавить погром. Закрыть ворота, не дав виновникам уйти безнаказанными. Пусть это будет небыстро. Пусть потребуется время, чтобы стянуть все силы, но лучше уж так, чем ринуться напролом и потерпеть неудачу. Ему еще рано умирать…

…Самым сложным оказалось ждать. Сдерживать злость и гнев охраны, жаждущей навести порядок и отомстить за раненного господина. Смотреть, как гибнут люди в попытках защититься. Давить погром по кусочкам, отрезая каждый квартал, чтобы в конце остался лишь центр, где люди уже устали и успели понять, что бежать им некуда. Вокруг лишь стража и охрана правителя, а значит, пощады не будет…

…Аттабей не любил проливать кровь. Пусть и вспыльчив нрав, и горяча кровь, но он предпочитал договариваться. Играть в шахматы, вести долгие беседы с другими шейхами, убеждать, обещать… Простой народ не понимает слов, когда доходит до предела. Лишь силу, и только силой его можно задавить и заставить слушать…

…Лилась кровь по улицам. Падали погромщики под ударами сабель, топтали тела их кони. Были и те, кто просил пощады, милости. Их сгоняли в стороны. Потом, когда будет время, с ними разберутся. Кто-то все равно уйдет безнаказанным, а кто-то наоборот получит больше, чем заслужил. В давке сложно разобрать, где пострадавшие, и кто виновник. Судьям будет, чем заняться…

…Когда все закончилось, Пустынный Лев развернул коня к дому, и никто не посмел остановить его. Десяток охранников поехал следом, но не сторожами, а верными слугами. И когда перед глазами аль-Назира предстал его дом, люди шейха послушными тенями нырнули внутрь, чтобы обыскать его. А сам аттабей замер. Едва сумел слезть с коня. Сердце вдруг застучало слишком громко, а тело стало вялым и непослушным.

Он смотрел на дом, который столько лет считал надежным и неприступным. Но больше не узнавал его. Мертвые тела в комнатах и коридорах, разбитые кувшины с маслом, испорченные ковры…

Карим шел по дому и вглядывался в каждое лицо, страшась узнать среди мертвых детей или жену. Сердце сжималось, болело, заходилось бешеным стуком. И утихло лишь, когда он дошел до сада. Комната Адары осталась позади. А сундук с лекарствами пропал. И шкатулка с драгоценностями. И среди мертвых не было Саида, а значит, ушли… Сын пустыни сдержал слово. Вывел всех, кого смог.

У тела тещи аттабей остановился. Старую женщину было жаль. Как и верного Али, погибшего с саблей в руках. И его сына, что лежал рядом.

– Живых в доме не осталось, – доложил один из сопровождающих. – Что прикажете, господин?

– Тела собрать и сжечь. Нам не нужна зараза на улицах, а искать родных нет времени. Оставь пару-тройку толковых людей, а мы возвращаемся во дворец, – Карим поднял взгляд на стену, рядом с которой лежали тела. – Соседний дом осматривали?

– Нет, господин, там тихо.

– Осмотреть!

И снова две покорные тени скользнули через стену. А Пустынный Лев побрел к выходу. Тихо… Тихо – это хорошо. Успел ли Саид уйти из города? Если нет, их еще можно попытаться найти, а если да… Кочевник, что песчинка в пустыне, пока все барханы не просеешь, не найдешь…

– Господин, там были люди, – охрана догнала его на улице. – Ушли пару часов назад. Мы нашли это.

На широкой, грубой ладони оказалось простенькое колечко с изумрудом. Он купил его жене пару лет назад. И сейчас забрал. Сжал в кулаке. Ушли… Далеко ли?

– Скачи к воротам. Скажи, чтобы любыми путями задержали мужчину, женщину и пятерых детей. Два мальчика и три девочки. Они не должны покинуть город, ясно?

– Да, господин, – охранник поклонился, вскочил на коня и умчался прочь.

Приказ выполнят. Возможно, излишне ретиво, но после он извинится за грубость, главное, чтобы все оказались живы и здоровы…

…А во дворце Карима ждала новость. Умер Малик ибн Иса аль-Ахраб, осиротел белокаменный город. Нет больше у него правителя. Лишь наследник, что мал и слаб. И верный Сулейман первым преклонил колени у остывшего тела господина, поклонился, коснувшись лбом пола у ног аттабея.

– Господин… Прими белую куфию с золотым эгалем. Не дай городу погибнуть. Правь также мудро, как раньше. Сбереги народ. Нет у нас больше другой надежды…

Вздохнул аттабей, ощутил на плечах привычную тяжесть.

– Поднимись, Сулейман, и будь свидетелем моей клятвы. Я приму и белую куфию, и золотой эгаль. И буду хранить Аль-Хрус, пока не подрастет его правитель и не сможет сам править народом. Я не займу место шейха и не пошатну его власть. Не поврежу ему ни словом, ни делом. С этого дня и до последнего вздоха.

– Да будет так, господин…

И пронесся шепот по дворцу, а затем и по городу. Вернулся Пустынный Лев. И снова будет сторожит белокаменный город…

…Тиха ночь пустыни. Прохладна. А за пределами города, вдали от раскалившихся за день стен, еще более приятна…

…У них получилось уйти. Не зря Саид готовился к побегу заранее. Искал нужных людей, делал запасы. И пусть уходить пришлось в спешке и посреди погрома, но часть его приготовлений пригодилась. Особенно прикормленный охранник на воротах, что любил играть в кости, но удача не любила его. Долг за ним скопился немалый. И человек оплатил его, открыв ворота и пропустив семью несчастного торговца, потерявшего весь товар в сегодняшней резне. Слава Небесам, что ноги унести смогли…

…Им повезло раздобыть двух мулов. Повезло, что шейх решил сначала усмирить дальние кварталы, а потом уже перейти к центру. Благодаря этому они покинули дом муллы задолго до заката. Сын пустыни не ожидал от мальчишки, которого помнил, такой предусмотрительности. Но, возможно, с годами тот обрел некую мудрость. Все может быть…

…Сейчас его подопечные спали. Они шли до глубокой темноты, дети устали, девочки раскапризничались, ночь поможет им набраться сил, но путь будет нелегким. И для него в том числе. Никогда еще кочевнику не приходилось вести по пустыне избалованных городских жителей. Тем более женщину и детей. Проблем с ними будет куда больше, чем с женой аттабея. Запасы придется растягивать. Воду экономить. И молиться, чтобы не пришла буря…

…Он надеялся, что пустыня не оставит детей своих без помощи, но знал ее непростой и порой жестокий характер. И думал в том числе и о похищенной женщине. Охранник на воротах упомянул, что еще до полудня через Золотые врата промчался отряд мужчин, остановить который стража не посмела. Женщину среди них не заметили, да и вряд ли кто-то присматривался. Но выживет ли она? Услышит ли пустыня ее молитвы? Поможет ли? И что будет, когда она попадет в руки аль-Хатума? И как сообщить аттабею, куда везут его супругу?..

…Молчит ночь пустыни. Нет у нее ответов. Лишь месяц смотрит с небес и видит много больше, чем люди…

…Время… Солнце… Песок…

…В детстве мне казалось, что жизнь моя будет пустой и скучной. Похожей на жизнь моей матери. Третьей женой при каком-нибудь торговце, обязанной смотреть за домом и жить немногим лучше слуг. Потом все изменилось, в пустыне моей жизни появилось солнце, я узнала, что все может быть иначе. Мне снова показалось, что так будет всегда, что жизнь моя будет счастливой, подле заботливого мужа и с множеством здоровых детей. А все пережитые невзгоды не более чем недоразумение. Всего лишь ветер, что бросает песок в глаза, и они слезятся, чтобы избавиться от грязи…

…Я боялась, когда Карим едва дышал от яда. Но у меня были знания, чтобы спасти его. Я боялась, когда уходила в пустыню, но он нашел меня и вернул домой. Я боялась, отправляясь в неизвестность с отрядом кочевников, но все закончилось хорошо. Теперь я снова боюсь и знаю, что это не ветер, но буря. И я в самом сердце ее…

…Похитители, убийцы, разрушившие мой дом, вовсе не походили на детей пустыни. Они громко смеялись, отпускали грубые шутки, обсуждали, на что потратить награбленное и те деньги, что заплатит им аль-Хатум, когда они вернутся. Меня они не трогали, будто вовсе не замечали, но вряд ли по собственному желанию, скорее по приказу старого друга Карима. Друга, который украл его жену…

…Никогда в жизни я не испытывала ненависти. Не умела долго злиться. Мне было легко простить свекровь с ее кознями, потому что я смогла понять ее. А более никто и никогда не желал мне зла. Наверное, в том и состояло истинное счастье, которого я не ценила. И теперь вдруг осознала, как же легко мне было…

…Глядя на этих людей, слушая их разговоры, я задыхалась. Грудь сжималась от боли и гнева, который невозможно выпустить. Кричать? Плакать? Проклинать? Разве это что-то изменит? Они ждали моей истерики, косились с любопытством. С жадным, каким-то отвратительным интересом, от которого хотелось отмыться. А дышать становилось сложнее. Я решила, что не доставлю им удовольствия видеть мою боль. Пусть внутри все горит огнем, с губ не сорвется ни звука, а слезы… Слезы прольются когда-нибудь потом…

…Я желала им смерти. Чтобы они вообще никогда не рождались. Как допустили Небеса, чтобы, такие как они, ходили безнаказанными? Почему моя мать, Али и другие слуги погибли, а они остались живы? Почему Небо так несправедливо?

Укладываясь спать на первом привале, я долго вглядывалась в темноту небес и пыталась найти ответ среди звезд. Но они молчали и смотрели так равнодушно, что вспоминились слова кади: «…если когда-нибудь тебе потребуется помощь, проси пустыню. Она ответит. И поможет». И я попросила…

…А утром один из мужчин не проснулся. Во сне его ужалил огненный скорпион…

…Тихо в гареме владыки Аль-Хруса. Не играет музыка, не слышны песни и разговоры, лишь вздохи и всхлипы раздаются из углов, лишь едва различимый шепот передает сплетни из уст в уста…

Две жены у покойного Малика ибн Иса аль-Ахраб. И обе молоды, хороши, родовиты. Обе знают, что участь вдовы не завидна, особенно молодой вдовы, в расцвете лет оставшейся без мужа. Обе понимают, что положение их зависит лишь от милости аттабея и от того, какие мысли он вложит в голову наследника – сына от первой жены.

И злится, кусает губы гордая Зара – любимая дочь владыки Аль-Алина, шлет сообщение отцу с доверенным слугой, просит поддержки в нелегкий час. И письмо ее ложится перед Каримом, как и послание более сдержанной Латифы к возлюбленному брату с выражением беспокойства о судьбе совсем еще юного сына.

Читает аттабей, хмурится, откладывает листки.

– Этого еще не хватало… – бродит Пустынный Лев по покоям, которые никогда не любил и не считал своими. Но вот пришло время примерить, обжить, ведь дом разграблен и восстановлен будет еще не скоро.

– Жалуются? – верный Сулейман, лично возложивший ему на голову золотой эгаль, неотступно находится рядом. Он и помогает, и оберегает от тех, кто также не отказался бы получить власть. И Карим бы отдал, за долгие годы она ему успела смертельно надоесть, но от слова уже не откажешься.

– Просят. Боятся. Требуют… Латифа вновь в тягости, повивальная бабка пророчит ей сына, если он родится, для города будет лучше, но… Зара смогла родить лишь дочь, и, сколько бы Малик не посещал ее в последние месяцы, так и не зачала. Она злится, и нрав ее отнюдь не кроток. И что с ними делать?

Вздыхает начальник охраны. Воину понятнее, как навести порядок в разоренном городе, как приструнить людей и обеспечить исполнение приговоров местных судей и указаний аттабея…

– Отослать младшую к отцу? Девочка уже подросла, от матери не зависит, а в гареме спокойнее станет.

Качает головой Пустынный Лев, хмурится.

– Нельзя. Поддержка Аль-Алина нужна, особенно, если получится доказать, что беспорядок возник не сам собой, а был организован кем-то со стороны. И этот неизвестный пользуется покровительством шейха.

Пока им удалось выяснить, что в дома бедняков начали стучаться люди, называющие себя сборщиками налогов. Они говорили, что шейх ввел новые, показывали некие бумаги, вроде бы даже с печатями, а при отказе платить, начинали выволакивать людей из домов и бить. Глядя на это, горожане и взбунтовались. Кто-то пустил слух, что налоги одобрены аттабеем и еще несколькими высоко поставленными лицами, а дальше бунт было уже не остановить…

– Запереть?

Вздыхает аттабей, неспокойно у него на сердце. Знает он, что сын пустыни увел его семью из Аль-Хруса, но не спится ночами. Видится ему пустыня, отряд, что мчится по барханам, тела, что остаются на песке каждое утро. И муторно после таких снов, хочется сорваться с места и бежать, хватать коня и мчатся, лететь по песку туда, куда стремится сердце. Но знает хранитель Сердца Пустыни, что опоздает. Поздно, слишком поздно…

– Пригласи муллу. Скажи, что жены правителя глубоко скорбят о покойном муже и ищут утешения. И избавления. Пусть он побеседует с ними. Напомнит о старых обычаях, когда гарем правителя отправлялся следом за ним. Мои послания в Набир и Аль-Алин уже отправлены, со дня на день шейхи их получат. И дадут Небеса, воспримут их правильно. А там, посмотрим…

…Жестока пустыня, и порой демонстрирует нрав свой, отнюдь не кроткий. И, столкнувшись с ним, отступают опытные путешественники, понимают, что путь их в этот раз будет нелегок, неспокоен и долог. И те, кто дойдут до конца, возблагодарят и Небо, и Пески одинаково искренне…

…Впервые за свои годы Саид не знал, что делать. Он сотни раз ходил по пустыне, мог легко найти направление, знал, как переждать бурю, как выйти на караванную тропу, где отыскать оазис или тайник, спрятанный опытным караванщиком. Но в этот раз Великая Пустыня отказывалась благоволить своему сыну.

Четвертый день маленький караван брел по пескам. И никто не встретился на его пути. Ни звери, ни люди. Еще никогда пески не казались такими мертвыми. Безжизненными. Будто что-то нарушилось в привычной гармонии барханов, и привычные пути вдруг оказались закрыты. А запасы тем временем подходили к концу.

Саид прикрыл глаза ладонью, впервые не в состоянии выдержать блеск солнца. Горизонт оставался чистым, в какую сторону ни посмотри. Пусто. Одиноко. И… страшно. Чувство оказалось столь непривычным, что сын песков не сразу смог узнать его. Даже не страх. А некий древний, впитанный еще с молоком матери, ужас перед неизвестностью.

Они могли бы повернуть к Набиру, запастись там провизией, узнать сплетни и новости, а уже оттуда направиться к стоянке. Или же наоборот, остаться в городе и подождать появления кого-то из кочевников с товаром. Но дорога к городу словно потерялась. Раньше, легко сориентировавшись по солнцу, Саид уверенно направился бы в нужную сторону. Но теперь…

Пустыня шутила. Играла с ними. Она сговорилась с солнцем и Небом и не собиралась отпускать путешественников. Среди кочевников ходили истории о тех, кто заблудился в часе пути от города или стоянки. Люди просто ходили кругами и не могли выбраться. Не видели дороги. И умирали, замороченные, с широко распахнутыми глазами, которые и после смерти не закрывались. И глядели с безграничным удивлением и ужасом.

Сейчас детские сказки перестали казаться вымыслом.

– За что же ты так с нами? – спрашивал он пустыню. – Они ведь всего лишь дети. Здоровые, сильные, они многое выдержали. Разве не достойны они жизни?

В ответ доносился лишь шелест песка, похожий на смех. И тишина, а на следующий день снова продолжалась дорога, которая петляла и вела их совсем не туда, куда хотелось бы…

…– Она – ведьма! Пустынная ведьма! Из тех, которые насылают болезни и управляют этими мерзкими тварями!

Самый юный из отряда кричал, размахивая руками и указывая на меня. Сегодня пятый день пути. И четвертое утро, когда очередной человек из отряда не проснулся. И, если первые две смерти не вызвали большого удивления, то четвертая подряд заставила грабителей задуматься. Они стояли полукругом за спиной кричащего и хмуро косились на меня, а затем на главного. Абдулу.

Тот дождался, пока кричавший выдохнется, и заговорил. Медленно и веско, обводя остальных тяжелым взглядом.

– Она – не ведьма. Всего лишь дочь торговца тканями и жена бывшего аттабея. Говорят, что она умеет лечить, а еще говорят, что в Набире женщина родила ягненка после полнолуния. Кто верит всему, что слышал на базаре? Только глупые женщины. Так престало ли воинам повторять слухи? Господин аль-Хатум обещал нам щедрую плату за то, что мы привезем к нему одну женщину. Он позволил нам забрать себе все награбленное и обещал не выдавать шейху виновников беспорядка в Аль-Хрусе. Разве этого мало? Или вы скорбите о павших товарищах? Так я скажу, чем меньше нас вернется в Аль-Алин, тем большую долю мы получим. Кто не хочет денег?

Тревога на лицах убийц сменилась предвкушением от скорой прибыли. Но поднявший крик не унимался:

– А если мы не вернемся? Если все здесь останемся? Если…

Он хотел сказать что-то еще, но удар сабли по горлу заставил его замолчать. Алые брызги веером разлетелись в стороны. Мужчина захрипел, постарался зажать рану руками и рухнул на песок. Остальные разом отступили, руки легли на рукояти сабель, но так и не потянули их из ножен. Абдула тщательно вытер свое оружие об одежду убитого.

– Так будет с каждым, кто рискнет обсуждать приказы господина. Все самое сложное мы уже выполнили, осталось лишь вернуться. У нас достаточно припасов, чтобы не сворачивать в города, а ехать напрямик. И достаточно заводных лошадей, чтобы скакать во весь опор. Путь будет коротким, если никто из вас не станет возмущаться и кричать из-за глупых сказок.

Больше не прозвучало ни слова. Два тела так и остались лежать на песке. Живые забрали их оружие, вещи и коней. Абдула посадил меня на седло перед собой и, прежде чем тронуть поводья, вдруг стиснул так, что стало сложно дышать.

– Я обещал привезти тебя живой, но не значит, нетронутой. Если продолжишь смотреть на нас, как на грязь, и ждать, когда мы друг друга перережем или передохнем, на следующем привале отдам тебя воинам. Думаешь, после того, как они с тобой наиграются, поверят, что ты ведьма?

Раньше я бы испугалась, но долгая дорога, злость, смерти и ощущение разыгравшейся вокруг бури, притупили чувства. Страх ушел. Стал каким-то вялым. Уставшим. И губы мои раскрылись прежде, чем разум заставил их сомкнуться:

– А ты думаешь, они рискнут прикоснуться ко мне, думая, что я ведьма? Или твой господин будет доволен, если товар доставят ему не в том виде, на который он рассчитывал? Заплатит ли он тебе, если со мной что-то случится? Или не сдержит слово и отдаст шейху как преступника?

Руки стискивают меня еще крепче, но лишь на мгновение. Затем объятия размыкаются, и мужчина подгоняет коня. Он не отвечает мне, лишь бормочет ругательства под нос. Но вечером, когда отряд останавливается для ночлега, ложится рядом:

– Двигайся ближе, целительница, не хочу, чтобы тебя зарезали от страха.

Я не шевелюсь, и Абдула сам придвигается ближе, так, что я чувствую тепло его тела. Запах, от которого тошнит. Хочется отстраниться, но я заставляю себя лежать неподвижно, будто уже уснула. А сама снова погружаю пальцы в песок и прошу пустыню об избавлении…

…Тихо в Аль-Хрусе. Виновные, если не в бунте, то в начале беспорядков и разграблении купцов, наказаны. Пострадавшие осаждают дворец прошениями. Потерявшие кормильцев горюют о случившемся. Горе заполнило город. Отчаяние расползлось по улицам и за их пределами. Разнеслась весть по девяти городам, что неспокойно в Сердце Великой Пустыни. Не спешат к нему караваны, лишь гонцы приносят вести, и все нерадостные…

…Едет по городу аттабей, а встречные склоняют головы, отводят глаза, спешат скрыться от взора Пустынного Льва.

– Дальше кварталы бедняков, господин. Стоит ли туда ехать? – Сулейман зорко смотрит по сторонам и подает знаки десятку стражников, окруживших их плотным кольцом.

– Стоит, – мрачен Карим аль-Назир, не радует его ни тишина, ни запах страха, пропитавший стены города. – Правитель должен видеть и знать весь свой народ и его нужды, а народ должен видеть правителя.

Будь его воля, он бы взял с собой и маленького наследника – показать, что происходит в городе. Реальную жизнь, а не сказки. Сейчас, по прошествии многих лет, он жалел, что некогда отправил Малика прочь. Тогда решение казалось ему правильным, но теперь… Возможно, останься будущий шейх в городе, не натворил бы таких ошибок, смог бы лучше понимать людей, слышать их, а не только себя. Впрочем, жалеть о не случившемся глупо. С мальчишкой Данияром аттабей решил избрать другую тактику, но тот заболел. Дворцовый лекарь убеждал, что ничего страшного будущему правителю не грозит, но поездку лучше отложить до более удачного момента…

…В бедных квартал все выглядело еще хуже. Здесь многие погибли еще во время погрома, а теперь, спустя неделю, умирали раненные. Без должного ухода и заботы, без еды, люди лежали прямо на улицах, и никто не решался убрать их тела. Бродили грязные, тощие дети, женщины с пустыми и опухшими от слез глазами, уже не закрывавшие лица.

Темным стало лицо Пустынного Льва, тяжелым взгляд. Он остановил коня, вынудив замереть и охрану:

– И от кого ты собрался защищать меня, Сулейман? От женщин и детей, умирающих от голода?

Начальник охраны опустил глаза, но упрямо ответил:

– Если мне позволено будет напомнить, господин… Не так давно вас самого ранил мальчишка-оборванец, немногим старше этих бедных детей…

– А какой еще у них есть выбор в таких условиях? Работать за гроши, красть, убивать… Куда еще им идти?

– Только правитель может ответить на такие вопросы. Они не для ума простого воина…

Сверкнул глазами аттабей, развернул коня прочь, но прежде, чем пришпорить, отдал указания:

– Вели принести сюда еды. Простой, но сытной. Всех, кто за ней придет, переписать. По городу объявить, что аттабей даст приданое за каждой вдовой, если найдется тот, кто решит взять ее в дом вместе с детьми. Мужчин, которые могут работать, отправить восстанавливать дома после погромов. Назначить за это достойную плату из казны. Купцы требуют возмещения ущерба, они его получат… Но сначала пусть помогут другим…