Текст книги "Сказание о пустыне (СИ)"

Автор книги: Дайре Грей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Все знают сказку об основании городов в пустыне. Но мало кто помнит, что у Девяти был еще один брат. И что род его еще не прервался.

Мы медленно едем меж палаток, и отряд постепенно редеет. Мужчины останавливаются, спешиваются и остаются с теми, кто их ждал. Здесь тихо. Люди выходят под лучи утреннего солнца, но не шумят, как в городе. Смотрят. Молчат. Будто ждут чего-то.

Мы останавливаемся примерно в центре палаточного города. Рядом с высоким шатром, у которого стоит мужчина. Он чем-то неуловимо похож на Захира, но выглядит старше. Брат? Сын кади слезает с коня и снимает мой сундучок, Саид спрыгивает на песок и снимает меня.

– Кого ты привез нам, брат? – спрашивает незнакомец.

Захир ставит свою ношу у входа в шатер и медленно отвечает:

– Ту, что исцелила аттабея и, если пустыня будет милостива, исцелит нашего отца.

– Женщину?

Старший сын кади удивлен, он окидывает меня быстрым взглядом и качает головой. Но ничего не успевает сказать. Из шатра выглядывает женщина. Она не прячет свое лицо. И оно уже исчерчено морщинами и обожжено солнцем. Она одета просто, но держится с достоинством. И при ее появлении, мужчины замирают, а затем склоняют головы.

– Кади требует тебя к себе, Захир. И лекаря, которого ты привез.

Ей не возражают. Саид отступает в сторону и указывает мне на шатер, незнакомец молчит и поджимает губы, а тот, кто незваным забрался в сад аттабея, тихо вздыхает и идет первым. Мне остается лишь последовать за ним…

…Внутреннее пространство шатра разделено тканевыми перегородками. Пол устилают ковры, на которых разбросаны подушки. Захир проходит дальше, за тканевый полог, а меня приглашают присесть отдохнуть. Хозяйка шатра ненадолго скрывается за перегородкой, а затем возвращается оттуда с кувшином и пустой миской.

– Умойся с дороги, – она ставит посуду передо мной.

С наслаждением снимаю с головы никаб. Наполняю миску, мою руки и лицо. Прохладные капли сбегают по шее. Все тело покрыто песком. Он забился в волосы, пропитал ткань, стал едва ли не частью меня. И доставляет массу неудобств. Как дети пустыни с ним справляются?

Стоит освежиться, как из-за перегородки доносится шум.

– Ты совсем выжил из ума⁈ Привезти ко мне жену аттабея Аль-Хруса! Когда он узнает, он придет сюда за твоей головой! И будет прав!

Голос, что разносится по шатру, чем-то напоминает мне рычание Карима, когда тот сердится. И вызывает не страх, но улыбку. Мужчины снова говорят на наречии народа пустыни, но я понимаю каждое слово.

– Немедленно садись на коня и отвези ее обратно в город! Возможно, пустыня будет милостива, и мой друг простит мне такой позор!

Встречаюсь взглядом с женщиной, сидящей напротив. Она разглядывает меня, не скрывая интереса, но не выглядит взволнованной или испуганной. Для нее происходящее – привычно. Как привычен песок и пустыня.

– Она может вылечить тебя, отец! И я не жалею о том, что сделал!

Поднимаюсь с ковра и делаю шаг к тканевой перегородке. Скандал может продолжаться долго, но я проделала такой путь не для того, чтобы вернуться обратно. Хозяйка меня не останавливает, только следит. И кажется, в глубине ее темных глаз мелькает удовлетворение, когда я откидываю ткань и прохожу в заднюю часть шатра…

…На подушках лежит старик. Голова его седа, а борода бела. Он сухощав, но широкоплеч. Нижнюю часть тела прикрывает одеяло из верблюжьей шерсти. Глаза его черны и сверкают гневом. А лицо раскраснелось. Он хотел бы вскочить на ноги, но что-то не дает. Захир оборачивается на мое появление, и сейчас видно, насколько он молод. Вряд ли старше меня. На лице его растерянность и гнев, он похож на отца. И оба они безмерно упрямы.

– Чтобы начать лечение, мне нужны мои снадобья, – говорю на языке городов.

– Женщина, ты не станешь лечить меня! – гневно возражает кади, легко меняя наречие, и его сын желает ответить, но я дергаю его за рукав.

– Мне нужен мой сундук. Сейчас.

Разум берет верх над яростью и обидой. Захир уходит, а мы с его отцом встречаемся взглядами.

– У тебя хороший сын, многомудрый кади. Он заботлив и смел.

– Он – глуп и нашлет на мою голову наказание пустыни!

Старик откидывается на подушки и гневно смотрит на меня.

– Он желал продлить твою жизнь, поэтому пришел ко мне. И привез сюда.

– И когда твой муж за ним явится, мне придется отдать ему голову моего сына!

– Так пусть его поступок не будет напрасным. Позволь мне, осмотреть тебя и понять, что случилось.

– Побойся Небес, женщина! Даже у детей пустыни лишь жена может видеть мужа без одежды!

С губ срывается тяжелый вздох. А внутри вместо уважения поднимается гнев и скопившаяся усталость. Я столько пережила и нарушила запрет мужа не для того, чтобы слушать возражения того, из-за кого все началось. Набираю побольше воздуха и перехожу на язык детей пустыни:

– Я вижу здесь не мужа, но старика, который настолько погряз в собственной слепоте, что не может осознать, когда ему желают помочь! Который отвергает саму мысль о возможном исцелении! И может быть, тайно мечтает отправиться за грань? И нарушить завет пустыни, что велит ценить жизнь превыше всего⁈

Полог снова откидывается, и Захир замирает с моим сундуком в руках, не в состоянии пройти внутрь. Кади бледнеет. Открывает и закрывает рот. Сверкает глазами.

– Отец?..

– Пошел вон! – рявкает на него старик и не сводит с меня взгляда. – Кто научил тебя нашему языку, женщина? И кто рассказал о завете пустыни?

– Тот, кто сопровождает Звездочета в его путешествиях. Тот, кто когда-то звался твоим сыном.

Сундук опускается на пол с легким звоном, Захир вскидывает на меня изумленный взгляд и уходит, едва переставляя ноги. А кади разом теряет весь свой гнев и расслабленно ложится в подушки.

– Расскажи мне о нем… Расскажи о моем сыне.

– Только если ты позволишь мне осмотреть тебя и ответишь на мои вопросы.

Он качает головой, словно не веря в происходящее, но затем кивает.

– Хорошо, женщина. Начинай…

…Фазиль аль-Гуннаши слушал пустыню. Ночью она всем казалась тихой. Но не ему. Он слышал, как вздыхают пески, нашептывая о скорой буре на востоке. Как старая песчаная змея покинула свое убежище и отправилась на охоту. Как самка огненного скорпиона ожидает появления детенышей из отложенной кладки и в нетерпении пощелкивает клешнями. Как потрескивает костер в нескольких милях к югу, и спят вокруг него люди, а их предводитель не смыкает глаз и смотрит на пламя…

Пустыня рассказывала ему обо всех своих тайнах. С самого детства выбрала его доверенным лицом среди еще шестерых братьев. И никогда он не подводил ее и не злился. Лишь однажды, когда заболел второй сын, задумался, почему ему послано такое испытание? Но и тогда решение нашлось. А вопрос остался. Он мучил Фазиля годами…

…А потом пришла болезнь. Язвы на ногах. Они чесались. И жена, самая первая, прошедшая с ним тысячи миль по пескам Великой пустыни, прикладывала к ним компрессы и составляла какие-то мази. Она хмурилась и ругалась на его беспечность. Но разве кади может заставить свой народ сидеть на месте только потому, что его отвлекает глупая зараза?

Он думал, что язвы пройдут. Но их становилось все больше и больше. Они уже плохо закрывались, компрессы и мази перестали помогать. Наверное, тогда Фазиль в первый раз усомнился в том, что правильно понимает пустыню. Правильно трактует ее волю. Но остановиться, значит, умереть. Так он считал. И вел свой народ, пока проклятая болезнь не уложила его под одеяло, приковав к одному месту надежнее цепи.

Что может быть хуже для кочевника, чем постоянство? Да, пустыня изменчива, и каждый день она другая, не похожая на себя прежнюю, но все же… Вся суть жизни в движении, а он подвел свой народ. И чувство вины тяжелым грузом легло на грудь. Пропал аппетит. Ушел сон. Осталось лишь какое-то странное забытье, в которое кади порой проваливался, и из которого все сложнее становилось возвращаться. Он знал, что скоро настанет конец, и ждал его как благословения. Как избавления от болезни, от собственной слабости, от тоски по ушедшему сыну, от вопросов без ответов…

Из забытья вырвали слова Дамата о том, что Захир уехал. О, в какой гнев впал кади. Точнее сначала испытал радость. Небывалый прилив сил от того, что у его крови все же есть приемник. Что народ его не осиротеет с его смертью. И снова будет ходить по пустыне, возглавляемый его сыном. И пусть тот молод, но Саид и Дамат не дадут ему оступиться. Поддержат, наставят, а там годы дадут мудрость.

Радость быстро сменилась злостью. Глупый мальчишка решил потратить благословение на попытку его спасти. Найти и привезти проклятого Звездочета, что однажды уже вылечил его сына, но взамен забрал другого. И пусть Баязет говорил, что уходит сам, что это – его выбор, Фазиль не верил. В сердце его затаилась боль и злоба, ненависть к Великому целителю пустыни. И его он меньше всех на свете желал видеть рядом, когда придет последний час.

Он хотел бы дать наставления сыну. Провести с ним несколько дней в пустыне. Вдвоем, если его покровительница будет благосклонна. Научить его слушать и понимать. Он хотел бы… Ах, как много он хотел бы сделать и наверняка сделал бы, если бы только узнал раньше! У них могло быть столько времени…

…А потом Захир вернулся. И привез жену аттабея Аль-Хруса.

Как порой сложна и запутанна жизнь. Правду говорят: неисповедимы пути Великой Пустыни. Кто знал много лет назад, что настырный мальчишка, имевший наглость по старому обычаю напроситься гостем к народу пустыни, сохранит свою власть столь надолго? Кто знал, что он станет не случайным попутчиком, но другом? Настоящим, из тех, что верны и справедливы, что не по возрасту мудры и понимающи.

И теперь жена такого друга спит в его шатре. Привезенная к нему без разрешения мужа и даже малейшего сопровождения кого-то из родственников. И как ему оправдаться? Как сказать, что сын его слишком молод и глуп? И слишком ценен для народа пустыни, чтобы потерять его?

Фазиль знал, что такое честь и позор. Знал, что смывают его только кровью. Знал, что сын его уже давно вырос и сам должен отвечать за свои поступки. Знал, что аттабей Аль-Хруса гневается. И гнев его безжалостен в своей слепоте. Но кто осудит мужа, чью жену похитили?..

Дурные мысли не давали кади уснуть. Ныло сердце. Зудели заживающие язвы. Эта женщина со светлыми глазами, так похожими на песок под раскаленным солнцем, сумела справиться с его недугом. Она оказалась упряма. И, видит Великая Пустыня, знала, что делать. Прошло всего две недели, а он уже снова мог ходить. Силы вернулись, как и аппетит. И что-то внутри нашептывало, что можно свернуть палатки и отправиться в путь. Пустыня огромна, а аль-Назир не станет искать их вечно. Но тогда ему останется лишь перерезать себе горло, чтобы навсегда избавиться от мук совести.

Да и женщина… Глядя ей в глаза, Фазиль чувствовал себя ребенком, впервые оказавшимся в песках в одиночестве. Он робел. И оттого начинал злиться. Казалось, что ее глазами на него смотрит сама пустыня. Что она все видит, все понимает и, если он позволит себе малодушный шаг, обязательно накажет. Жестоко.

Саид сказал, что аттабей называет свою жену Цветок пустыни, а все путешественники знают: горе тому, кто посмеет сорвать цветок, распустившийся в ночи. Страдания его будут безмерны, а гибель ужасна. И лучше вернуть цветок тому, кому он принадлежит. И заплатить цену. Справедливую.

Ждать осталось уже недолго. Завтра аттабей прибудет на стоянку…

…Утро принесло шепот ветра и шум голосов. Спорящих и в волнении забывающих о том, что стоит говорить тише.

– Я сам к нему выйду! Я похитил его жену, мне и отвечать!

– Ты продолжишь мое дело, когда меня не станет. Идти нужно мне. Пусть аттабей выпустит гнев, а там, может быть, удастся с ним поговорить.

– А если он убьет тебя⁈ Если решит, что мы действовали с твоего разрешения или по твоему приказу⁈

– А вот об этом нужно было думать раньше! Дамат, убери его с дороги, и дайте мне пройти!

– Отец, Захир столько сил отдал, чтобы вылечить тебя! Не стоит так рисковать снова, тем более что ты еще не совсем здоров.

– Вы что? Сговорились против родного отца⁈

Сердце забилось чаще, а глаза широко распахнулись от осознания: мой Лев прибыл. Он нашел стоянку народа пустыни и уже здесь. Рядом. Скоро мы встретимся. И от предвкушения стало радостно, а затем страшно.

Я села, отбрасывая в сторону одеяло из верблюжьей шерсти. Что скажет мне супруг? Накажет ли за побег? Или порадуется, что все обошлось? Что его друг жив и здоров? Заподозрит ли он измену? И будет ли доверять мне как раньше?

Пальцы коснулись браслетов, которые я никогда не снимала. Их тихий перезвон успокоил. За тканевой перегородкой продолжали спорить, но их голоса доносились словно издалека. Я совершенно точно знала, что Карим не станет слушать никого, пока не увидит меня и сам не убедиться, что ничего не случилось. Говорить с мужем должна я. Только тогда удастся избежать кровопролития.

Абайя лежала рядом. Уже через пару минут я оделась и в задумчивости взяла в руки никаб. Женщины кочевников не закрывают лица. Если я надену его, то вряд ли смогу ускользнуть. А если нет… Карим разозлится сильнее.

Тканевая перегородка дрогнула, и в отгороженный для меня угол заглянула Равия – старшая жена кади. Она окинула меня быстрым взглядом. Приложила палец к губам и поманила за собой. Я сжала в руках ткань никаба и послушно пошла следом. Если кто и сможет помочь выбраться за пределы стоянки, так это Равия.

Мы мало общались за прошедшие две недели. И, как я успела понять, эта женщина не любила разговоры. Но делала многое. Именно она управляла народом пустыни, пока ее муж был болен. Давала советы Дамату, пресекала сплетни, успокаивала волнение. Она умела заставлять других слушать себя. Знала к кому и как обратиться, как и о чем поговорить, попросить.

Мы выскользнули на улицу с другой стороны от входа, и сухая ладонь сжала мой локоть.

– Пойдешь между этих палаток, – узловатый палец указал направление. – Иди прямо, никуда не сворачивай. Не торопись, не оборачивайся, не смотри по сторонам больше необходимого. И не укрывай лицо. Просто иди. У последней линии тебя встретит Саид. Он передаст тебя мужу. Захир сказал, что его отряд уже в паре часов пути от нас. Ты все успеешь.

Я посмотрела в темные глаза и кивнула.

– Благодарю.

– Я лишь пытаюсь спасти свой дом. Благодарить нужно тебя, и мне жаль, что приходится выгонять тебя на рассвете тайком, но иначе…

– Я понимаю.

Отворачиваюсь и иду в указанном направлении. Сердце стучит где-то в горле. Сжимается от волнения. Предвкушения. Страха. Что будет со мной? С кади? С Каримом? Удастся ли разрешить все миром?…

…Песок ложится под копыта коней. Шепчет о бесконечной дороге, что пришлось пройти. Глаза слезятся от яркого солнца. Или от бессонной ночи, которую Карим снова провел у костра? Тревога мешала заснуть. Он привык дремать прямо в седле. Но если в тридцать такое путешествие дается легко, то, когда возраст переходит за четвертый десяток, становится уже сложно. После ранения Пустынный Лев ощущал себя старым, еще не дряхлым, не рассыпающимся на части, но уже и не молодым. Время его расцвета подходило к концу, и он понимал это.

– Господин! – один из охранников привлек его внимание и указал на фигуру в темном впереди. На две фигуры. Они выделялись на фоне бесконечных песков, среди которых теряются даже палатки кочевников. И двигались определенно навстречу отряду.

Сердце дрогнуло. Сбилось с ритма. Аль-Назир пришпорил коня и заставил помчаться галопом. Скоро тот уже сможет отдохнуть. А пока даже мгновение промедления казалось вечностью.

Фигуры замерли, заметив его маневр. А затем одна взмахнула рукой, словно отмахиваясь от сопровождения, и заспешила к нему. Спотыкаясь, путаясь в длинной ткани платья, придерживая рукой платок, закрывающий голову. Дети пустыни движутся по пескам плавно и легко, поэтому в ночи их невозможно услышать. Но спешившая к нему фигурка им не принадлежала.

Карим остановил коня и спрыгнул, когда между ними остался лишь десяток шагов. А она все-таки споткнулась и упала на колени, не торопясь подниматься. Он преодолел оставшееся расстояние мгновенно, схватил за плечи и заглянул в такие знакомые глаза. Светлые как пески вокруг. А затем обнял. Стиснул так, что кости, кажется, затрещали.

– Ты приехал… – тихий шепот достиг его слуха.

– Я запру тебя в доме. В твоей комнате. Запрещу слугам заходить к тебе и выполнять твои приказы. А Надиру отошлю. И твою мать тоже.

Он рычал. От злости, от усталости, от пережитого страха и бесконечной тревоги, что не давала ни пить, ни есть. А глупая женщина обнимала его за шею и улыбалась. Ткань перекосившегося набок никаба скрывала ее лицо, но аттабей знал, что она улыбается. Его гнев никогда ее не пугал. По крайней мере, в последние годы. И иногда аль-Назир жалел, что ругаться на жену бесполезно. А потом вспоминал испуганные взгляды и сжимавшуюся при его приближении фигурку. Нет уж… Пусть лучше смеется, чем боится. И главное, что жива. А с остальным он разберется…

…Карим аль-Назир, аттабей Аль-Хруса, прибыл на стоянку народа пустыни лишь вечером. Когда лучи закатного солнца окрасили небо алым и рыжим. Его ждали и встречали как дорого гостя. Накрыли стол, сварили кофе на раскаленном песке, и кади поднялся навстречу старому другу и поклонился, отдавая ему дань уважения.

– Мир твоему дому, Фазиль аль-Гуннаши, – сказал гость, убирая руку с рукояти сабли.

– Да хранят тебя пески, друг мой, а пустыня пусть будет благосклонна к твоим людям. Разделишь ли ты со мной вечернюю трапезу?

– Почту за честь, друг мой.

И, услышав ответ аттабея, вздохнула за тканевой перегородкой старшая жена кади. Выглянула с другой стороны шатра и махнула рукой Дамату. Все хорошо, не будет крови. Если гость назвал хозяина другом, они лишь поговорят, и к утру решат, как быть дальше.

А в шатре шла неспешная трапеза, сопровождаемая такой же неторопливой беседой.

– Как твое здоровье, почтенный аль-Гуннаши?

– Все наладилось и разрешилось благополучно, почтенный аль-Назир. Жена твоя поистине целительница и творит чудеса.

– Я рад, что она помогла тебе, друг мой, но меня огорчает, что сын твой пробрался в мой дом как вор и забрал то, что принадлежит мне, без спроса.

– Я глубоко опечален поступком моего сына и тем, что доставил тебе великое волнение, друг мой. Я понимаю, что произошедшему нет оправдания, и надеюсь лишь на твое милосердие. Чем я могу загладить его вину?

Гость помедлили с ответом, отдал должное угощению и заговорил лишь тогда, когда посчитал паузу достаточной.

– Шейх Аль-Хруса недоволен мной. Кто-то рассказал ему, что я хотел перебраться в Гадраб, и он прогневался. Решил, что я желаю плести заговор против него и заручиться поддержкой правителя Гадраба. Выдать за его сына замуж одну из своих дочерей. А для сына получить трон Аль-Хруса.

– Мальчишка совсем потерял разум, – покачал головой кади. – Когда он жил с нами, я видел в нем изъяны, но даже предположить не мог, во что они превратятся.

– Ты был прав, многомудрый кади, а я ошибался…

Фазиль склонил голову, принимая слова друга и не спеша радоваться своей правоте.

– Теперь, – продолжил Карим, – я должен вернуться в Сердце Пустыни вместе с женой. Мои дети остались заложниками в нашем доме, и теперь люди шейха не спустят с нас глаз. Малик опасается убивать меня после прошлого покушения. Думает, что тогда город взбунтуется. Говорят, по улицам уже ходят разговоры о том, что без шейха жилось лучше…

Опасные разговоры. От них недолго перейти к действиям. И каждый правитель это понимает. Но что сделает, чтобы прекратить сплетни? Одни постараются задобрить народ, другие – запугать до смерти.

– Мне жаль, что я оказался прав, друг мой. Видит Великая Пустыня, в этот раз я желал бы ошибиться…

– У меня есть просьба к тебе, многомудрый кади, – медленно сказал аль-Назир, глядя на старого друга.

И тот понял, что беседа подошла к самому важному моменту.

– Проси, я сделаю все, что в моих силах и даже больше, друг мой.

– Если со мной что-то случится, я должен знать, что о моей жене и детях позаботятся. Что они не останутся во власти человека, которому нельзя доверять. Что у них будет кров и защита.

– Да будет так. Я отправлю с тобой в город Саида. Он лучше всех нас знает городскую жизнь. И, если что-то случится, он найдет способ сообщить мне. Народ пустыни позаботиться о твоих детях и жене.

Кивнул аттабей, но остался серьезен.

– Расскажи мне о своем сыне, почтенный аль-Гуннаши. Скажи, сколько ему лет? Каков его характер? Взял ли он себе жену?

– Сын мой молод, друг мой, а от того чересчур порывист. Ему не хватает мудрости и степенности. Но сердце его доброе и преданное. Он верен народу пустыни. А если совершает глупости, то только от того, что не видит иного пути. Пустыня выбрала его своим доверенным лицом, а значит, со временем он займет мое место. И, надеюсь, когда придет мой час, я смогу со спокойным сердцем закрыть глаза.

– Я рад слышать такие слова, друг мой. И надеюсь, если случится горе, твой сын примет заботы о моей семье…

Тишина воцарилась в шатре. Ахнула и прикрыла рот ладонью Равия. Замер кади, понимая, о чем просит друг. И зная, что не откажет. Не посмеет. Долг стоит искупать. А женщина, подобная жене аттабея, станет настоящим сокровищем для народа пустыни. Она передаст знания. Будет исцелять. Заботиться. И даже если выйдет так, что не родит крепких сыновей – не беда. Детей можно завести и от другой.

– Да будет так, друг мой. Да будет так…

И лишь теперь разгладилось лицо аттабея. Успокоилось его сердце. Улеглась тревога. Теперь можно возвращаться в Аль-Хрус…

…Мы покидали стоянку народа пустыни ранним утром. Карим не желал задерживаться дольше необходимого и спешил вернуться. Я радовалась, что все закончилось благополучно. Не было крови, скандалов и ссор. Муж выслушал мой рассказ, задал много вопросов, а затем долго говорил с кади. Он вернулся в нашу палатку лишь под утро. И теперь отряд собирался в дорогу, и вместе с нами складывали палатки кочевники.

– Нам тяжело долго оставаться на одном месте, – сказал Саид, неожиданно оказываясь рядом. – Жизнь детей пустыни в движении. А без него мы начинаем болеть…

Я уже знала, что посланник кади поедет с нами. Карим не говорил для чего, но дома наверняка расскажет. Пока воины седлали коней, ко мне подошел кади.

– Я уже отдал долг твоему мужу, женщина, – тихо заговорил он, остановившись рядом и наблюдая за мужчинами, – но не тебе. Ты не только исцелила мои ноги, но и душу. Уняла тоску по сыну. И я благодарен. И хотел бы сделать тебе подарок.

Старик в упор взглянул на меня. И сейчас он не выглядел слабым или беспомощным. Нет. Он был силен, мудр и его пронзительный взгляд, казалось, видел даже мои мысли. Порой так смотрел Звездочет.

– Небеса, которым вы так молитесь, далеки и равнодушны, – заговорил Фазиль аль-Гуннаши, – а пустыня – вот она. Близко. И она приняла тебя. Как принимает своих детей. Пусть ты не родилась в палатке и не росла среди песков, пустыня слышит тебя. И, если когда-нибудь тебе потребуется помощь, проси пустыню. Она ответит. И поможет.

Я медленно кивнула, вдруг осознав всю важность сказанного. И серьезность.

– Спасибо, многомудрый кади. Я не забуду твои слова.

– Пусть пески будут милостивы к вам, а пустыня благосклонна…

…Говорят, однажды молодой кади попал в бурю. Он один отправился в пустыню и оказался в самом сердце налетевшего вихря. И тогда на помощь кади пришел Пустынный Лев. Вместе они пережили бурю. А когда все закончилось, стали друзьями. И не было в пустыне ничего крепче той дружбы. И когда кади потребовалась помощь, Лев позволил ему взять свой Цветок, чтобы тот мог исцелиться. А кади взамен обещал заботиться о священном даре даже ценой собственной жизни…