Текст книги "Крест и нож"

Автор книги: Давид Вилкерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава 3

– Майлз, – сказал я, когда мы отъехали 80 км от моста, – ты не против, если мы поедем домой через Скрантон?

Майлз знал, к чему я клоню. Там жили мои родители. Честно говоря, мне просто хотелось выговориться.

К тому времени, как мы приехали в Скрантон, наша история уже попала в газеты. Дело это широко освещалось прессой, но заголовки становились уже не такими броскими. Газетчики выжали до последней капли все ужасы и мерзость этой истории. Психологические, социологические и пенологический аспекты уже истощились. И вот теперь, как бальзам на сердце редакторов, этот случай получил дополнительную окраску и уж они постарались вовсю.

Мы находились уже на окраине Скрантона, когда я задумался о том, как вся эта история подействует на моих родителей. Я был словно маленький обиженный мальчик, ждущий утешения, но сейчас приближающаяся встреча пугала меня. В конце концов, имя, подвергнувшееся осмеянию, было и их именем.

– Может, они не читали газету, – сказал Майлз.

Газету они прочитали. Она лежала на кухонном столе, развернутая на странице, где была помещена статья и фотография размахивающего Библией молодого священника с диким взглядом, которого выгнали из зала заседания суда по делу об убийстве Майкла Фермера.

Отец и мать вежливо, почти официально, поздоровались со мной.

– Дэвид, – сказала мать, – какая приятная неожиданность.

– Здравствуй, сын, – сказал отец. Я сел. Майлз тактично удалился; пошел прогуляться, оставив меня наедине с родителями.

– Я знаю, о чем вы думаете, – кивнул я в сторону газеты, – вы думаете о том, как вам всё это пережить.

– Знаешь, сын, – сказал отец, – дело не в нас, дело в церкви. И в тебе самом. Ты можешь потерять свой сан.

Понимая его беспокойство обо мне, я промолчал.

– Что ты собираешься сделать, когда вернешься в Филипсбург? – спросила мать.

– Я еще не думал об этом. Мать достала из холодильника бутылку молока.

– Ты не будешь возражать, если я дам тебе совет? – спросила она, наливая мне стакан молока (она всегда хотела, чтобы я поправился).

Мать никогда не спрашивала разрешения давать мне советы. Однако на этот раз она стояла с бутылкой молока в руке, ожидая, когда я кивну в знак согласия. Она как будто понимала, что в этой борьбе я сам должен бороться за себя и, может быть, не желал ее совета.

– Когда ты вернешься домой, Дэвид, не торопись признаться в том, что ты был не прав. Пути Господа неисповедимы. Может быть, это часть Его плана, которого ты сейчас не можешь видеть целиком. Я всегда верила в твой здравый рассудок.

По дороге в Филипсбург я все время размышлял над словами матери. Какой здесь может быть план Божий? Что хорошего могло принести мне это поражение?

Я отвез Майлза домой и поехал к себе домой боковой улицей. Если можно проскользнуть незамеченным на автомобиле, то именно это я и пытался сделать. Я закрыл дверцу машины так, чтобы она не хлопнула, и почти на цыпочках прошёл в свою комнату. Там была Гвен.

Она подошла ко мне и обняла.

– Бедный Давид, – сказала она и только после долгой паузы спросила: – Что случилось?

Я подробно рассказал ей, что произошло с тех пор, как мы расстались. Затем я сказал о словах матери, о том, что, возможно, всё не так уж и плохо.

– Тебе будет очень трудно объяснить всё это всему городу, Дэвид. Телефон трезвонит не переставая.

И он продолжал звонить еще три дня. Один чиновник из городского управления накричал на меня. Мои коллеги, церковные служители, сказали мне, что все это дешевая самореклама. Когда же, наконец, я решился выйти из дома, меня провожали неодобрительные взгляды. Один человек, который всё время пытался оживить деловую активность города, пожал мне руку, похлопал по плечу и сказал:

– Да, пастор, вы действительно прославили старый Филипсбург.

Но тяжелее всего была встреча с моими прихожанами. Они были вежливы и молчали. В то утро я взглянул на свою проблему с кафедры честно, без обмана.

– Я знаю, вас мучают некоторые вопросы, – сказал я, обращаясь к людям, сидевшим с окаменевшими лицами. – Прежде всего, я хочу сказать, что ценю ваше сочувствие, но вы, наверное, думаете: "Какой болван этот проповедник, который думает, что любая его причуда есть веление Господа". Вы вправе так думать. И на самом деле все случившееся выглядит так, как будто я перепутал желание Бога со своим желанием. За это меня жестоко унизили. Может это послужит мне хорошим уроком в дальнейшем? А теперь давайте откровенно

спросим самих себя: если верно, что, трудясь здесь, на земле, мы исполняем волю Господа. то не должны ли мы ожидать, что Он каким-то образом сообщает нам Свою волю, хотя мы не всегда можем ее сразу понять?

Непроницаемые лица. Гробовое молчание. Я был плохим примером для жизни под руководством Господа.

Но мои прихожане были люди необыкновенно добрые. Большинство из них сказало, что все происшедшее со мной выглядело действительно глупо, но они верили в чистоту моего сердца. Одна леди сказала:

– И все же мы хотим, чтобы вы были с нами, даже если другие этого не желают.

Она еще долго объясняла, что она этим хотела сказать.

Потом случилась странная вещь. Ночью, когда я молился, мне все не давал покоя один стих из Писания. Он постоянно приходил мне на ум: "...любящим Бога, призванным по Его изволению, всё содействует ко благу".

Этот стих звучал во мне с большой силой и убедительностью, хотя разум мой не принимал его. И вместе с этим мне пришла в голову такая безрассудная идея, что я старался отбросить ее, как только она приходила: "Возвращайся в Нью-Йорк".

Три ночи я старался отбросить ее, но не мог от нее отделаться. Я решил разобраться в этом. На этот раз я был подготовлен.

Во-первых, Нью-Йорк был неподходящим для меня местом. Мне не нравился город, и я не мог бы там жить. Само слово "Нью-Йорк" стало для меня символом смятения. С любой точки зрения было бы неверно покинуть Гвен и детей. Я не собирался трястись в дороге восемь часов туда и восемь часов обратно только для того, чтобы снова сделать из себя посмешище. О том, чтобы снова просить денег у общины, не могло быть и речи. Эти фермеры и углекопы и так давали больше, чем были должны. Как я объясню это им, если я сам еще не понял это новое приказание вернуться на место моего поражения?

У меня не было никакого шанса повидаться с этими ребятами. В глазах официальных кругов города я был сумасшедшим. Никакая сила на земле не смогла бы меня заставить пойти в церковь с этим предложением.

И, все-таки, эта идея была такой настойчивой, что в следующую среду я просил своих прихожан дать мне еще денег для того, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Реакция моих людей была поистине удивительной. Опять, как и прежде, они подходили к столу один за другим и оставляли свои пожертвования. На этот раз было намного больше людей, но, что интересно, сбор был почти таким же, как и прошлый раз – семьдесят долларов.

На следующее утро мы с Майлзом двинулись в путь. Мы ехали по тому же маршруту, остановились у той же бензоколонки, по тому же мосту въехали в Нью-Йорк. Когда мы проезжали по нему, я молился: Тосподи, я не понимаю, почему так все получилось на прошлой неделе по Твоей воле, и почему я снова возвращаюсь в этот кошмар. Я не прошу открыть мне Твою цель, но прошу руководить моими действиями".

Еще раз мы нашли Бродвей и повернули в южном направлении по той единственной магистрали, которую мы знали. Мы ехали медленно, и вдруг я ощутил непонятное желание выйти из машины.

– Я хочу найти место для машины, – сказал я Майлзу, – да и пройтись немного. Мы нашли незанятую платную стоянку.

– Я скоро вернусь, Майлз. Я даже не знаю, что я ищу.

Я оставил Майлза в машине и пошел по улице. Немного пройдя, я услышал:

– Эй, Дэвид!

Вначале я не обернулся, так как подумал, что какой-то мальчик зовет своего друга. Но я снова услышал:

– Эй, Дэви, священник!

На этот раз я обернулся. Недалеко от меня стояли шесть подростков, на них были узкие брюки и куртки на молниях. Все, кроме одного, курили и все явно скучали.

Один из них отделился и направился ко мне. Мне понравилась его улыбка, когда он заговорил.

– Вы случайно не тот священник, которого выгнали из зала суда во время процесса по делу Майкла Фармера?

– Да, а откуда ты меня знаешь?

– Ваше фото было напечатано в газетах, а ваше лицо легко запоминается.

– Да? Спасибо.

– Это не комплимент.

– Ты знаешь мое имя. Но я не знаю твоего.

– Томми. Я президент "мятежников". Я спросил Томми, не его ли это ребята стоят поблизости. Он предложил мне познакомиться с ними. Они смотрели на меня скучающими взглядами, пока Томми не сказал, что у меня была стычка с полицией. Ребята сразу оживились. Это был мой карт-бланш при общении с ними. Томми представил меня с гордостью.

– Эй, парни, это тот самый священник, которого выгнали из зала суда по делу Фармера.

Ребята один за другим подходили посмотреть на меня, и только один не двинулся с места. Он взял нож и начал выцарапывать нецензурное слово на металлической рамке дорожного знака. Пока мы разговаривали, к нам присоединилось несколько девочек.

Томми расспрашивал меня, как я попал в суд, и я сказал ему, что хочу помогать подросткам, входящим в различные группировки. Меня слушали очень внимательно и многие из них сказали, что я "свой".

– Что вы понимаете под "своим"? – спросил я.

Их логика была проста. Их не любили полицейские, меня тоже. Мы находились в одинаковом положении, и для них я был одним из своих. В дальнейшем я часто встречался с такими умозаключениями. Внезапно я вспомнил, как меня тащили по проходу в зале суда, и всё предстало для меня в другом свете. Я почувствовал лёгкий холодок, который обычно сопровождал появление направляющей силы Божией.

У меня не было времени поразмышлять об этом, так как тот парень с ножом направился ко мне. Его слова, произнесённые языком уличного мальчишки, пронзили моё сердце значительно сильнее, чем это мог бы сделать нож.

– Дэви, – начал он. При этом он чуть расправил плечи и я заметил, что остальные при этом отошли немного назад. Подросток демонстративно щелкнул ножом и начал небрежно срезать пуговицы моего пальто. Пока не кончил, он не произнес ни слова.

– Дэви, – наконец сказал он, впервые посмотрев мне прямо в глаза, – если с нами что-нибудь случится...

Я почувствовал прикосновение кончика ножа и понял, что не будь той истории в суде, я никогда бы не смог разговаривать с этими подростками.

– Как тебя зовут?

Его звали Вилли, но об этом мне сказал другой парень.

– Вилли, я не знаю, зачем Господь привел меня в этот город. Но я хочу сказать тебе, что Он за вас, это я говорю тебе точно.

Вилли продожал пристально смотреть мне в глаза. Затем он убрал нож и отвел взгляд в сторону. Томми ловко переменил тему разговора.

– Дэви, если ты хочешь познакомиться с ребятами из разных группировок, ты можешь сделать это сейчас. Все эти ребята из "мятежников". Я также могу познакомить тебя кое с кем из Джи-Джи-Ай.

– Джи-Джи-Ай?

– Это означает "Трест великих гангстеров". Итак, не пробыв в Нью-Йорке и получаса, я уже имел возможность познакомиться с группировкой с другой улицы. Томми объяснил мне, как туда пройти, но я ничего не понял, и тогда он попросил одну из девочек, стоявших в стороне, которую звали Ненси, проводить меня к Джи-Джи-Ай. Члены этой шайки встречались в подвале одного из домов 134-ой улицы. Чтобы попасть в их центр, нам пришлось спуститься по темной лестнице мимо мусорных куч с отощавшими кошками, мимо нагромождения пустых водочных бутылок.

Наконец Нэнси остановилась и слегка постучала в двери. Два быстрых и четыре медленных удара.

Нам открыла какая-то девочка. Вначале я подумал, что она нас разыгрывает. Уж очень маскарадной бродяжкой она выглядела, босая, в руке бутылка с пивом, во рту сигарета, волосы не убраны, плечо намеренно обнажено. Я чуть было не рассмеялся, но меня удержало от смеха то, что лицо девушки не выражало веселья и беззаботности и она была еще совсем ребенок. Девушка-подросток.

– Мария, – сказала Ненси, – разреши нам войти. Я хочу познакомить тебя с другом.

Мария пожала плечами и открыла дверь пошире. В комнате было темно, но когда мои глаза привыкли к темноте, я смог различить в ней парочки молодых людей и девушек. Они сидели вместе в этом холодном, зловонном помещении. Кто-то зажег свет. Дети смотрели на меня тем же пустым взглядом, который я видел на лицах "мятежников".

– Это тот самый священник, которого выгнали из суда по делу Фермера.

И сразу же внимание ребят было приковано ко мне. Более того, они симпатизировали мне. В этот вечер у меня была возможность впервые проповедовать нью-йоркским хулиганам. Я не старался много говорить. Сказал, что они любимы. Любимы такими, какие они есть, несмотря на их пристрастие к наркотикам, алкоголю и сексу. Бог понимает, что ищут их души в то время, как они напиваются или ищут развлечения в сексе. Бог хочет дать им все то, что они ищут: радость, веселье и цель жизни, но не из дешевой бутылки в этом гнилом подвале. У Господа есть для них более высокие планы.

Когда я сделал паузу, один подросток сказал:

– Давай, давай, продолжай, мы врубаемся. Я впервые слышал такое выражение и оно означало, что их сердца тронуты, а это было самым дорогим комплиментом моей проповеди.

Я бы покинул этот подвал с чувством воодушевления и радости, если бы не одно. Здесь, среди членов Джи-Джи-Ай. я впервые столкнулся с применением наркотиков. Мария, которая оказалась как бы главарём женской части группировки, прервала меня, когда я сказал о том, что Господь может помочь изменить их жизнь.

– Только не мою, Дэви, только не мою. Она поставила стакан и снова обнажила плечо.

– Почему же, Мария?

Вместо ответа она закатала рукав и показала свою руку. Я не понял и сказал ей об этом.

– Иди сюда, – Мария подошла к свету и снова показала мне свою руку. Я увидел небольшие ранки, похожие на укус комара. Некоторые из них были уже засохшие, а другие совсем свежие. И вдруг я понял, что она хотела этим сказать. Она была наркоманкой.

– Я конченый человек, Дэви. У меня нет никакой надежды, даже на Бога.

Я окинул взглядом всех остальных, надеясь, что это мелодрама. Но никто не улыбался. Тогда я понял то, что позже вычитал и в статистике полиции, и в сообщениях больниц: у медицины нет эффективных средств против наркомании. Мария выразила мнение специалистов: нет ни малейшей надежды для тех, кто, как она, впрыскивали героин прямо в кровь. Мария была обречена.

Глава 4

Когда, наконец, я добрался до стоянки на Бродвее, Майлз был искренне рад видеть меня.

– Я боялся, что ты опять ввязался в какую-то историю.

Когда я рассказал ему о двух преступных группировках, с которыми познакомился в течение часа, у Майлза возникла та же мысль, что и у меня.

– Теперь ты понимаешь, что ты никогда не смог бы встретиться с ними, если бы тебя не вышвырнули из суда и не напечатали твое фото в газетах?

На этот раз мы поехали прямо в прокуратуру округа. Не потому, что мы надеялись, будто нас хорошо там примут, а потому, что путь к тем ребятам в заключении лежал только через нее.

– Мне хотелось убедить вас в том, что единственное, о чем я забочусь – это благополучие этих ребят.

– Пастор, даже если бы каждое ваше слово исходило прямо из вашей Библии, мы и тогда не смогли бы разрешить вам свидания с ними. Единственная возможность увидеть этих ребят без разрешения судьи Дэвидсона – это получить письменное разрешение родителей.

Передо мною открывалась новая возможность.

– А вы не смогли бы дать мне их имена и адреса?

– Простите, но мы не можем этого сделать. Выйдя на улицу я вытащил из кармана потрепанную страницу "Лайфа". Там была только фамилия руководителя шайки, Луиса Альвареса. Майлз остался в машине, а я зашел в кондитерский магазин и разменял пятидолларовую бумажку на десятицентовые монеты. Затем я взял телефонный справочник и стал звонить всем Альваресам, которых только в Манхаттане было более двухсот.

– Это квартира Луиса Альвареза, который обвинялся в убийстве Майкла Фермера? – спрашивал я. В ответ – обиженное молчание. Разгневанные речи. Брошенная трубка.

Я израсходовал сорок монет, и мне стало ясно, что таким способом я никогда не попаду на свидание с ребятами.

Я вернулся к Майлзу в машину. Мы оба были обескуражены. Мы не имели ни малейшего понятия, что нам предпринять. Там, в машине, среди небоскребов нижнего Манхаттана, возвышавшихся над нами, я склонил голову. "Господи, – молился я, – если мы здесь по Твоей воле. Ты должен Сам направлять нас. Мы больше не знаем, что делать. Скажи, куда мы должны пойти, потому что мы сами не знаем"

Мы бесцельно двинулись в ту сторону, в которую была направлена наша машина. Оказалось – на север. Мы попали в огромный круговорот машин на Таймс-Сквер. Когда мы выбрались из него, то потерялись у Сентрал Парк, где с трудом догадались о том, что там круговое движение. Мы попытались выехать на первом же повороте, и оказалось, что эта авеню ведёт к центру испаноязычного Гарлема.

Внезапно во мне пробудилось желание выйти из машины.

– Давай поищем место для стоянки, сказал я Майлзу. Мы остановились у первого же свободного пятачка. Я выбрался из машины и пошёл по улице. Я остановился в недоумении – внутренне побуждение пропало.

Неподалёку сидела группа парней.

– Где живёт Луис Альварес? – спросил я одного из них. Они молча уставились на меня. Я пошёл дальше. Через некоторое время меня догнал юноша-негр.

– Вы ищете Луиса Альвареса?

–Да.

Он странно на меня посмотрел:

– Того, что в тюрьме за убийство калеки?

– Да. Ты знаешь его?

Юноша продолжал смотреть на меня.

– Это ваша машина? – снова спросил он. Его вопросы начали надоедать мне.

– Да, а что?

Тот пожал плечами.

– Вы как раз перед его домом остановились.

Я почувствовал, как мурашки побежали у меня по телу. Я указал на старый дом.

– Он живёт здесь? – почти прошептал я. Парень кивнул. Я вопрошал иногда у Господа, когда молитвы оставались без ответа, но ещё труднее поверить в столь ясно отвеченную молитву. Мы только что попросили Его направить нас, и Он привёл нас прямо к порогу Луиса Альвареса.

– Благодарю тебя, Боже, – сказал я вслух.

– Что вы сказали?

– Спасибо тебе, большое спасибо, – сказал я.

Увидев на почтовом ящике имя "Альварес", я быстро поднялся на третий этаж. В коридоре было темно и пыльно, пахло мочой.

– Мистер Альварес? – спросил я, найдя дверь с аккуратно написанной табличкой.

Кто-то откликнулся по-испански, и надеясь, что это приглашение войти, я толкнул дверь и заглянул в комнату. Там на стуле сидел стройный темнокожий мужчина с чётками в руках. Он поднял глаза и лицо его просветлело.

– Вы Дэви, – медленно проговорил он. – Вы тот священник, которого вышвырнули полицейские.

– Да, – сказал я и подошёл к нему.

– Я молился о том, чтобы вы пришли. Вы нам поможете?

– Я хочу. Но мне не позволяют увидеть Луиса. У меня должно быть письменное разрешение от вас и от других родителей.

– Я дам его.

Альварес достал из кухонного ящика ручку и листок бумаги. Медленно написал разрешение увидеться с Луисом Альваресом,  аккуратно сложил листок и отдал его мне.

– У вас есть адреса и имена других родителей?

– Нет, – ответил отец. – В том-то и дело. Мы не были близки с сыном. Господь привёл вас сюда. Он и доведёт вас до остальных.

Итак, спустя всего несколько минут после того, как мы наугад остановились в Гарлеме, я уже имел одно письменное разрешение. Я вышел из дома Альвареса, размышляя о том, возможно ли, что Господь буквально привёл нашу машину по этому адресу в ответ на молитву отца. Но мой разум искал другого объяснения.

Возможно, я видел этот адрес в какой-либо газете и сохранил его в своём подсознании.

Продолжая размышлять об этом, я спускался по ступеням тускло освещённого коридора и тогда случилось то, что никак нельзя объяснить подсознательной памятью. Поворачивая за угол, я едва не столкнулся с юношей лет семнадцати, спешившим наверх.

– Прошу прощения, – произнёс я не останавливаясь.

Он взглянул на меня, что-то пробормотал и помчался дальше. Но когда я проходил под висящим фонарём, он остановился и вновь взглянул на меня.

– Пастор?

Я обернулся. Он вглядывался в сумерках, стараясь получше разглядеть меня.

– Это не вас вышвырнули из суда?

– Да, я Дэвид Уилкерсон. Мальчик протянул руку.

– Я Анжело Моралес. Я из компании Луиса. Вы были у Альваресов?

–Да.

Я сказал Анжело, что мне нужно было их разрешение на свидание с Луисом. И вдруг я почувствовал в этой встрече провидение Господне.

– Анжело, – сказал я, – мне нужно разрешение от родителей всех мальчиков на свидание с ними, но у нас нет их адресов. Но, наверное, ты их знаешь?

Анжело сопровождал нас, пока мы не объехали весь Гарлем, где жили семьи всех находящихся под судом мальчиков. Пока мы ехали, Анжело рассказал нам кое-что о себе. Если бы не зубная боль, он бы тоже был вместе со всеми в ту ночь, в которую ребята "отделали Майкла Фермера". Он сказал, что ребята, идя в парк, ни о чем не думали. Они просто отправились в парк в поисках приключений. Если бы не Майкл Фермер, они бы здорово побесились.

"Побеситься" означало устроить драку между группировками. Мы многое узнали от Анжело, и наше предположение подтвердилось. Ребята из этой компании – все ли они были таковы? – скучали, чувствовали одиночество и внутри у них накипала злость. Они искали развлечений, жаждали общения с себе подобными – и находили их, где только было возможно.

У Анжело была удивительная способность объяснять многие вещи. Он был смышлёным и привлекательным мальчиком и во всем хотел помочь нам. Мы с Майлзом решили, что, как бы ни повернулись в дальнейшем наши дела, мы будем поддерживать отношения с Анжело Моралесом и укажем ему другой путь.

В течение двух часов мы получили все подписи.

Записав адрес Анжело и пообещав держать с ним связь, мы попрощались и поехали обратно в город. Сердца наши пели от счастья. И мы сами пели, пробираясь через толчею машин на Бродвее. Закрыв окна автомобиля, мы распевали хорошие, старые евангельские песни, которые мы выучили еще в детстве. Свершившиеся за последнее время чудеса вселили в нас уверенность, что, если мы опираемся на поддержку Христа, то все двери будут открыты перед нами.

Откуда мы могли знать, что спустя некоторое время все двери снова с треском захлопнутся перед нами? Ибо, имея все подписи, мы так и не могли повидаться с подсудимыми.

Прокурор округа был очень удивлен, увидев нас так скоро со всеми требуемыми подписями. Он выглядел как человек, который вынужден делать невозможное. Он позвонил в тюрьму и сказал, что, если ребята захотят встретиться с нами, нас должны пропустить.

И вот в самой тюрьме перед нами стало совершенно неожиданное и непонятное препятствие, воздвигнутое не ребятами, не властями города, а нашим собратом-священником.

Тюремный капеллан, который заботился о ребятах, решил, что их знакомство с новым священником выведет их из духовного равновесия. Каждый мальчик написал бумагу: "Мы хотим поговорить с Дэвидом Уилкерсоном". Но капеллан зачеркнул "хотим" и вписал "не хотим", и никакие мольбы не заставили его изменить свое решение.

И вот мы вновь пересекаем мост Джорджа Вашингтона, весьма и весьма обескураженные. Почему так случилось, что мы получили такую поддержку, но в конце все наши старания снова сведены на нет?

Когда поздно вечером мы ехали вдоль Пенсильвания Тернпайк и до дому оставалась еще половина пути, я вдруг увидел луч надежды в поглотившей нас тьме.

– Ха! – воскликнул я, разбудив своим возгласом Майлза.

– Что "ха"?

– Я знаю, что делать.

– Вот и хорошо, что все уладилось, – сказал Майлз, отворачиваясь и снова закрывая глаза.

Этот луч надежды мелькнул в образе замечательного человека – моего деда. Я надеялся, что он разрешит мне приехать к нему и изложить все мои затруднения.