Текст книги "Развод. Тот, кто меня предал (СИ)"

Автор книги: Даша Черничная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Ступаю на желтую полоску пешеходного перехода. Шаг, еще шаг.

Боковым зрением вижу стремительное движение автомобиля в мою сторону. Визг, удар, крик. Мой? Чей? Какие-то вспышки. Боль, кровь. Мне тяжело дышать, кто-то трясет меня, о чем-то спрашивает. А я чувствую только то, как смертельно крепкой хваткой цепляюсь в живот.

Гробовая тишина, и абсолютная, черная темень пространства накрывает меня куполом.

– Здравствуй, – до гребаных мурашек знакомый голос Тьмы разрезает мою жизнь. – Вот и я.

Снова возвышается надо мной тенью, скалится, капает слюной на мою холодную кожу.

– За что ты так со мной? – едва слышно шепчу я, лежа на ледяной сырой земле.

– За то, что поверила в счастливый конец, – хохочет траурный, мерзкий голос и тянет ко мне свои черные щупальца, обхватывает ими живот.

– Не забирай! – кричу что есть мочи. – Оставь! Я смогу! Я справлюсь! – воплю изо всех сил, срывая голос, пытаюсь вырваться, но тело будто сковано цепью.

Тьма придвигается ко мне и опаляет ухо тошнотворной влагой:

– Поздно.

Глава 15. Плохая примета

– Ты поспорил на меня? – я воинственно упираю руки в боки и гордо вскидываю голову. – Признавайся, Епифанов!

Мирон лукаво улыбается озорной, дерзкой, мальчишеской улыбкой. Вместо ответа на мой вопрос подходит ближе.

– Кудряшка, ты чего маленькая такая? – щелкает меня по носу, а потом поднимает двумя пальцами за подбородок, наклоняется ниже и еще ниже.

Наши губы соприкасаются. Нет, это не поцелуй, просто касание. А я трепещу, внутри все колотится от переполняющих меня эмоций:

– Глупая малышка. Нет, я не спорил на тебя.

– Почему тогда ты преследуешь меня? – спрашиваю с вызовом.

– Есть в тебе что-то, отчего сносит крышу, Кудряшка.

Свет пытается пробиться через темноту. Я вижу, как начинает просвечиваться это полотно, но не могу ничего с этим поделать. Щурюсь от света, прикрываю глаза. Не могу пробраться ближе, снова ныряю в глубину.

– Я не ровня тебе, Мирон. Уходи, – утираю слезы, которые впитываются в ткань пуховика и ухожу как можно быстрее, но все бесполезно.

Меня перехватывают за руку и резко разворачивают. Мирон рычит, больно хватает за талию и крепко сжимает. На скулах у него ходят желваки, взгляд пускает молнии, из ноздрей разве что дым не валит.

– Не надо, Рита, не приказывай мне. Я сам решу, когда мне уходить. – Голос надрывный, нервный.

Меня качает. Плыву будто на волнах. Я что, в отпуске? Не помню ничего. Тошнит. К горлу подкатывает тошнота, голова просто чугунная, словно сдавлена в тиски.

Я пытаюсь что-то сделать, но все впустую, все бесполезно.

Как меня зовут? Боже, что происходит?

Яркая вспышка, и меня толкает спиной на стену. Снова приходит безлунная ночь и приносит с собой воспоминание.

– Доверься мне, прошу, – хватает за руки, молит меня.

И я понимаю, что у меня есть власть над этим парнем. У меня – бедной, безродной лимитчицы – есть власть над самым завидным женихом города.

– Я доверюсь, а ты ударишь в спину, Мирон. Так и будет, – говорю еле слышно. Горло болит от произнесенных слов.

Не пара я ему. Не дадут нам быть вместе. Чем дольше это все затянется, тем больнее нам потом будет расставаться.

– Дай мне доказать, Кудряшка. Я сберегу нас, малышка, слышишь?

Открывать глаза больно, ощущения такие, будто, пока я спала, кто-то насыпал мне под веки песка.

Смотрю на белый потолок. Раз квадрат, два, три, четыре, пять. Первый ряд, второй, третий. Это сколько получается? Пятью три? Пятнадцать, да?

У меня дома другой потолок, с красивыми модными трекерами освещения. Их можно врубить на полную мощность, и будет ощущение, что ты попал в торговый центр, а можно приглушить, и тогда создается романтическая, интимная атмосфера.

Я не чувствую тело. Вернее, не так. Чувствую боль сразу и везде. Руки, ноги, голова, спина и живот. Боль – она везде.

– Рита, – зовет меня незнакомый голос.

Медленно поворачиваю голову и смотрю на мужчину, который сидит на табурете.

Красивый.

Рубашка обтягивает широкие плечи и накачанные руки. Ему не больше тридцати, пшеничного цвета волосы, мягкие губы, голубые глаза. В них стоят невыплаканные слезы, в белках лопнули капилляры, губы сухие. Он выглядит испуганно.

Наверное, потому, что вся его белая рубашка в крови. Он поранился? Если это так, почему он сидит рядом со мной? Почему ему не оказывают первую помощь?!

Крови столько… О боже! У него наверняка серьезная рана!

Я честно пытаюсь открыть рот, но губы слиплись, а моих сил, чтобы разодрать их, не хватает.

– Не говорите ничего, – он придвигается ближе, кладет свою ладонь на мою руку и чуть сжимает ее.

Я чувствую, что ладонь у него сухая и теплая. А мне так не хватает тепла, мои ноги окоченели, мне бы носочки… Прав был Мирон – надо было надеть носки.

Мужчина тянет мне бутылку с соской, и я припадаю к ней. Он дает мне сделать пару глотков, а после жестоко отбирает воду.

– Простите, – его брови соединяются в хмурое выражение лица, – не подумайте, мне не жалко для вас воды, но вам нельзя много.

Он садится на стул и нажимает на кнопку на стене.

– Кто вы? – Мой голос или нет?

Я хриплю, как старый граммофон, кажется, что кто-то налил кипятка мне в глотку.

– Мы с вами незнакомы, – объясняет он, – меня зовут Олег, я случайно оказался на месте аварии.

– Вы пострадали? – спрашиваю с тревогой, ведь пятна крови на его рубашке говорят сами за себя.

– Что? – Олег наклоняет голову, не понимает ничего.

– Ваша рубашка, – указываю на его грудь глазами, – она вся в крови.

Олег громко сглатывает, два раза моргает и опускает голову. Запускает в волосы руки и сжимает их, как мне кажется, чересчур сильно. Затем резко выдыхает и поднимает растерянный взгляд:

– Это ваша кровь, Рита.

Я замираю.

Как стоп-кадр моей жизни. Я, лежащая на кровати под белой простыней, с торчащими отовсюду трубками, закатанными в гипс ногой и рукой. И чужой мужчина, взгляд которого кричит от бессилия.

В это время в палату входит доктор. Женщина в возрасте, в белом медицинском костюме, с шапочкой на голове.

– Здравствуйте, Маргарита, – говорит мягким голосом, – я Анна Ильинична, ваш лечащий врач. Вы помните, что произошло?

– Нет, – отвечаю ей и хмурюсь.

– Что последнее вы помните? – с участием спрашивает она и что-то помечает в своих документах.

Я задумываюсь, напрягаю мозг, ищу нить, за которую можно будет зацепиться.

– Помню,как сидела в кафе со своим знакомым, а дальше… дальше мы разошлись.

– Это все? – уточняет она, и я киваю.

Подсознательно, где-то очень-очень глубоко внутри, я знаю, что все это значит. Но на самом деле я хочу, чтобы она молчала. Чтобы все они замолчали.

Ощущения, как будто боишься произнести вслух самые страшные мысли, чтобы не накликать беды.

– Вас сбил автомобиль, Маргарита, – она говорит мягко. Жалеет меня.

Глаза по-матерински окутывают теплотой, лаской. Но у Анны Ильиничны много дел, много таких же, как я. А сколько их еще будет? Ей надо торопиться.

– А это кто? – спрашиваю у нее так, будто чужака нет в одной комнате вместе с нами.

– Это Олег Евгеньевич. Он оказывал вам первую помощь до приезда скорой, а после ехал за машиной и позаботился о вас здесь, оплатил индивидуальную палату, был рядом, ждал, когда вы очнетесь…

– Прекратите, – зло перебивает ее Олег. – Сейчас не до этого, есть дела поважнее.

– Что со мной? – спрашиваю глухо, безжизненно.

– У вас перелом голени и руки, множественные ссадины и ушибы мягких тканей. Сотрясение мозга, – отвечает доктор.

Сухой список бла-бла-бла, все не то. Мне безразлична эта информация.

– Мой ребенок?.. – вопрос звучит едва слышно, безэмоционально.

– Мне жаль, Маргарита, но плод не удалось спасти.

Плод. Никакой это не плод. Это ребенок. С уже сформированными ручками, ножками.

– Я должна была идти на скрининг, – бормочу в потолок и снова считаю квадраты. Один, два, три… – Вы не знаете, это мальчик или девочка?

Первый ряд, второй, третий. Всего пятнадцать. Должно быть пятнадцать.

– Простите, Рита, мне это неизвестно, – отвечает глухо и поджимает губы.

– Неизвестно, – эхом резонирую я. – А я распашонок бежевых накупила, потому что не знала, кто будет. Теперь уже и не узнаю. И вправду говорят – плохая примета.

Я вижу их… тени, зарождающиеся в углах, клубящиеся, словно змеи. Знаю: как только я закрою глаза, они потянутся ко мне и опутают меня, затянут в свои удушающие объятия.

– У вас есть семья? Муж или родители? Кому нам сообщить о том, что вы здесь? – она задает вопросы, а я смотрю на то, как в комнате становится темнее, хотя вечер еще не скоро.

Я вижу ее шаги, они размыты туманом, не слышны, ведь и она сама – ничто. Она приближается медленно, шаг за шагом, и неспешно накрывает меня словно одеялом, принося вместо тепла обжигающий лед. Стелется сверху, затягивая меня в кокон без света и воздуха, без права на жизнь и счастье.

Вот теперь я попалась. Окончательно. Вот теперь я в плену. Мне не выбраться, не вырваться на свободу. Да и зачем она нужна мне, эта гребаная свобода? Ничто не держит меня, там больше нет света.

Вот оно, мое спасение – край обрыва и прыжок вниз с раскинутыми руками прямо на острие скал.

В палате что-то происходит, пищат датчики, снуют люди. По крови начинает бежать ток. Последнее, что я помню перед тем, как отключиться, – горячая рука, сжавшая мне на прощанье кисть и исчезнувшая. Навсегда.

Глава 16. Моя жена

– Мирон, – слышу встревоженный голос Семена и понимаю – дело дрянь. – Риту увезли на скорой в первую городскую. Ее сбила машина.

– Что? – рявкаю я. – Что значит сбила? Как она?

– Я ничего не знаю, ее быстро забрали, – тараторит он.

– Какого?.. Ты должен был ее защитить!

– От каких-нибудь отморозков, да! Но не от несущейся на нее на всех парах тачке! Я бы попросту не успел! – орет в ответ.

– О чем ты? – хорошо, что я не успел выпить ни грамма алкоголя.

Хватаю ключи от тачки и вылетаю из дома в чем был – в домашних спортивках и мятой футболке.

– Мирон, на нее ехали целенаправленно. Там какой-то замес произошел, я упустил ее этот момент из виду. Ее сбили и скрылись с места происшествия, – уже спокойнее говорит Семен.

– Ты запомнил номер тачки? – кричу я, сажусь в тачку, со всей дури хлопаю дверью и срываюсь с места.

– И запомнил, и фото сделал. Ну что, нужно идти к ментам?

Виляю на трассе, пересекая две сплошные на обгоне.

Так, надо успокоиться, не хватало еще впороться куда-нибудь.

– Нет. Пока нет. Выясни, кто это. Размажу гниду по стенке…

Отключаюсь и выжимаю педаль газа, топлю ее в пол. Паркую тачку криво, бросаю ее и залетаю в холл.

– Маргарита Епифанова, привезли на скорой примерно два часа назад, – говорю ошалевшей регистраторше громче чем нужно.

– Минуту, – лезет в компьютер, смотрит данные и выдает мне: – Нет такой.

– Маргарита Лебедева посмотрите! – Точно, она же фамилию поменяла. Не стала оставлять мою, видимо, чтобы окончательно канаты разрубить.

Регистраторша недовольно закатывает глаза и снова тянется к мышке.

– Такая есть. Кем приходитесь?

– Муж! – муж я! Муж, и похер, что в паспорте написано.

– Возьмите бахилы и халат, поднимайтесь на третий этаж, дальше вас сориентируют. Палата номер восемь.

Перепрыгивая через две ступени, параллельно натягивая несуразный халат, залетаю на нужный этаж, ловлю какую-то медсестру, спрашиваю дорогу и бегу по лабиринтам коридоров. Налево, направо, снова направо.

Возле двери стоит холеный тип в окровавленной рубашке и накинутом сверху халате, рядом с ним врач. Женщина усиленно втирает ему что-то, а тот кивает ей по-деловому.

Врач замечает меня и вскидывает брови:

– Вы к кому?

– К Маргарите Лебедевой, – говорю рвано, пытаюсь отдышаться.

– Кем приходитесь?

– Муж. Как она?

Врач выдает тихое «О!», а мужик хмыкает. Бесит меня, хера ли он тут отирается?

Игнорируя мой вопрос, врачиха оборачивается к типу и говорит:

– Олег Евгеньевич, видите, как здорово. У Маргариты объявились родственники, так что можете не переживать за девушку.

– Анна Ильинична, я бы вас все-таки попросил информировать меня о состоянии Маргариты. Ну и если какая-то помощь будет нужна, сообщайте немедленно. Номер мой у вас есть.

– Конечно-конечно, – кудахчет врачиха.

– Не понял? Ей не понадобится помощь постороннего человека. У Риты есть я, ее муж, и теперь я обеспечу ее всем, чем нужно.

Тип перекатывается с пятки на носок, засовывает руки в карманы брюк, скалится в звериной улыбке и тянет:

– Му-у-ж. Что-то в ее паспорте написано совсем другое.

– А ты что же, в паспорт заглянуть успел? Лихо! – нервно хмыкаю я и подхожу к нему близко, стараясь убрать с дороги. – Официально тебе, Олег Евгеньевич, заявляю: Рита – моя жена. Точка.

– Вот она проснется и мы спросим у нее, замужем она или нет.

– Только рыпнись к ней! – начинаю я, но врачиха перебивает меня:

– Лучше бы поблагодарили Олега Евгеньевича, что был с Маргаритой все это время, – недовольно качает головой, переводя взгляд с одного на другого.

– Чего? – хрипло переспрашиваю я.

– Да вы на него посмотрите – с рук ее не спускал, вся рубашка в крови, – врачиха окидывает типа взглядом.

Я выпрямляюсь, вбираю кислород в легкие и говорю как можно спокойнее и ровнее:

– Благодарю за помощь. Но рядом со своей женой чтобы я больше тебя не видел.

Тип откашливается, трет горло и отвечает мне хрипло:

– Рита не жена тебе, – и молниеносно уходит, пока я охуевше смотрю ему вслед.

Что за хрен такой, этот Олег Евгеньевич? Пробить бы его, не нравится мне, что он трется рядом с Ритой.

– Что с Лебедевой? – взываю к врачихе, которая не сводит с меня взгляда.

– Как вас зовут? – спрашивает она и чуть поджимает губы.

– Мирон.

– Мирон, вы действительно муж пациентке? Это очень важно, потому что я не могу предоставлять информацию о ее здоровье посторонним.

– Я не посторонний. Я же говорю вам – муж.

Врачиха смотрит на меня недоверчиво, снова поджимает губы. Видимо, мой вздрюченный внешний вид удовлетворяет ее, поэтому она начинает:

– Маргариту сбил автомобиль. Состояние стабильное. Перелом ноги и руки, ссадины и ушибы. Сотрясение мозга.

Киваю. Каждое слово – как нож под сердце. Резали ее, мотали, ломали. Девочку мою маленькую, хрупкую. Включаю здравый смысл и анализирую: рука, нога. Все это не смертельно, будет жить. Ничего страшного, подниму ее на ноги, выхожу.

– И плод. Ребенка спасти не удалось. Сожалею.

Киваю два раза и замираю. Поднимаю взгляд на женщину и смотрю на нее, но вижу перед собой пустоту. Белая пелена.

– Ребенок, – проговариваю я на выдохе, обкатывая каждую букву на языке, примеряя это слово на себя.

– Да. Маргарита была беременна. Срок – двенадцать недель, – голос доктора отдает эхом от пустых стен и шипами впивается мне в подкорку. – Вы не знали?

– Нет, – вмиг обессилев, будто из меня выбили весь воздух, качаю головой.

Врачиха вздыхает:

– Мирон, вы должны знать: мы вкололи ей снотворное, потому что у нее началась истерика после информации о ребенке. Ей нужна поддержка и помощь.

– Твою мать, – тихо шепнув, тру лицо.

Неужели это правда? Почему же она не пришла ко мне? Не сказала?! Господи, я бы не отошел от нее ни на минуту, на руках бы всегда держал.

Она носила нашего малыша. Долгожданного и такого неожиданного. Возможно, именно он смог бы примирить нас? Я бы сделал все возможное, чтобы так и произошло.

– Какие дальнейшие планы на ее восстановление? – на автомате задаю вопросы, потому что мне нужно иметь полную картину того, что происходит.

– Маргарита побудет у нас. Полагаю, что физически она быстро восстановится. По поводу дальнейшей возможности иметь детей пока рано делать выводы, но мы постарались сделать все возможное. Меня больше беспокоит ее психологическое состояние.

– Я найду ей психотерапевта. Лучшего, – обещаю уверенно, потому что знаю: так и будет. – Что еще нужно?

– Необходимые вещи и предметы личной гигиены. Можете взять примерный список в регистратуре. Пока все. Индивидуальную палату оплатил Олег Евгеньевич.

– Кто он? – выплевываю вопрос.

Не нравится мне этот хрен, вот хоть убей. Необъяснимое чувство, скорее похожее на инстинкты, которые вопят о том, что чужаку не место рядом с моей женой.

– Золотарев наш спонсор, совсем недавно, но мы его все уважаем и очень любим, – говорит с такой гордостью, будто о сыне родном рассказывает. – Счастье, что он оказался рядом с вашей женой.

Сплошные дифирамбы. Послушать ее – так этот Олег ангел во плоти. Только так не бывает. Не в этой жизни. Что ж, значит, мне предстоит с ним разобраться.

– Ясно. Я могу ее увидеть?

– Можете. Только она спит. И, пожалуйста, недолго.

Врач уходит, а я открываю дверь и медленно захожу в палату.

Комната небольшая, освещение приглушенное. Маленькое окно с опущенными жалюзи. Кровать у стены. Рядом стойка капельницы, на которой висят пакеты с лекарством.

Перевожу взгляд на кровать и смотрю на Риту.

Мозг вопит: это она, а глаза отказываются верить.

Кажется, она стала еще меньше. Ручонки крохотные, со сломанными ногтями и уже обработанными царапинами. Одна рука перебинтована, из другой торчат трубки капельницы, какие-то датчики.

Жена вся синюшно-белая, прямо под цвет стен. Губы бескровные, сухие, потрескавшиеся. На подбородке ссадина, на скуле небольшой порез. Глаза плотно закрыты, дыхание размеренное.

Кажется, Кудряшка спит и видит прекрасные сновидения. Безмятежна, умиротворена и очень далека от меня. Как принцесса. Белоснежка, которую пробудит ото сна поцелуй прекрасного принца.

Только вот я не принц и жизнь наша мало похожа на сказку.

Обессиленно сажусь на стул рядом с ее кроватью, беру ее руку в свою и припадаю к ней губами. Аккуратно целую ледяную кожу, грею дыханием. Глажу волосы, аккуратно прикасаюсь к лбу и большими пальцами вырисовываю по нему едва заметные морщинки. Очерчиваю линию подбородка, носа. Практически невесомо, чтобы не разбудить, не потревожить ее сон.

Чувствую, как по моим щекам слезы прокладывают горячие дорожки. Я не помню, когда плакал в последний раз. Наверное, в детстве? Даже когда переломался весь в двадцать лет, упав со склона на сноуборде – не плакал.

А тут она. Искореженная вся, сокрушенная, разбитая. И бог с ними, с физическими травмами. Переломы срастаются, ссадины заживают, синяки сходят – мне ли не знать. Все это даже следа на коже не оставит.

А внутри что? Как вылечить ее душу? Я бы забрал ее боль, если бы мог. Унес с собой, хоть в могилу. Она бы никогда не увидела этого и продолжила бы жить счастливо и похрен если без меня.

Если бы я мог.

Глава 17. Остаться прежним

Обняв себя за плечи, упираюсь лбом в панорамное окно и смотрю на город внизу.

Почему это происходит с нами? Неужели мы не заслужили ребенка? Столько лет бесполезных анализов – по кругу, один за одним, а результат одинаков: все в пределах нормы, проблемы нет.

Почему Господь не хочет даровать нам малыша? Ведь мы любим друг друга, у нас есть финансовая возможность дать маленькому все, показать мир! Мне все равно – девочка или мальчик, я буду обожать своего ребенка в любом случае.

Прикрываю глаза, и по щекам стекают горячие слезы, теряются в плотно сомкнутых губах. Давлю в себе стон отчаянья и втягиваю носом воздух в попытке успокоиться. Ничего не выходит.

Родные руки обнимают меня, теплая грудь прижимается со спины:

– Что сказали? – спрашивает Мирон и целует меня в макушку.

Утираю рукой слезы и бормочу:

– Как всегда, одно и то же: у вас все в порядке, расслабьтесь и просто живите. Или делайте ЭКО.

Муж поднимает меня на руки, прижимает крепко к себе и садится вместе со мной на диван.

– Рит, знаешь, я счастлив с тобой и без ребенка.

– Неужели тебе не хочется маленького? – удивленно спрашиваю я.

– Хочется конечно. И проблемы можно решить, вариантов много: ЭКО, суррогатное материнство, усыновление, в конце концов.

– Даже не начинай, – перебиваю его, и Мирон примирительно кивает.

– Вот поэтому я и говорю тебе – я люблю тебя, родная. Ты моя семья, а малыш…уверен, он обязательно у нас появится. Просто сейчас не время.

Не время… не время.

А когда время?

Когда время моего счастья? Есть точная дата? Когда-то же это должно случиться? Или от меня отвернулись?

Эй, там! Наверху! Ты вообще видишь, что здесь у нас творится? Или ты меня уже списал как ненужную, бесхозную вещь?

Через силу пытаюсь открыть глаза, но ничего не выходит. Не хочу возвращаться в реальный мир. Хочу вернуться на два дня назад и остаться дома. Включить фильм, сделать себе огромную кружку какао. В понедельник пойти на УЗИ и увидеть маленького, узнать – кто там? Мальчик или девочка? Я чувствовала, будто внутри меня мальчик.

Теперь уже все бессмысленно.

Кладу руки на живот, проверяю. А вдруг почудилось? А вдруг это всего лишь плохой сон? Сейчас он закончится, и все вернется на круги своя?

Нет, не почудилось.

Мои руки, как всегда, ледяные, на кончиках пальцев будто маленькие иголки, которые крохотными шипами впиваются под кожу. Неожиданно сверху меня накрывает тепло.

Родные, до боли знакомые горячие ладони держат меня, пытаются защитить, снова отдать свое тепло. Мне не нужно открывать глаза, чтобы знать, кто это.

Поднимаю веки и слегка поворачиваю голову, рассматриваю мужчину напротив себя. Мирон сидит на стуле, на котором раньше сидел другой мужчина. Как там его звали? Олег, точно.

Мой бывший муж выглядит откровенно плохо. На щеках трехдневная щетина, под глазами темные мешки, взгляд поблекнул. Все лицо как-то осунулось, похудело. Мирон одет в домашнюю одежду – спортивные брюки и футболку. Это так странно.

Мой бывший муж – человек статуса, который носит самые дорогие костюмы и рубашки. Он даже джинсы особо не признает, а тут…

Передо мной человек, которому незнакомо слово «лоск». Обычный мужик, не особо заморачивающийся своим внешним видом. Мне хочется спросить, почему он так выглядит, но Мирон опережает меня:

– Рита… ты пришла в себя, – опускает голову мне на руку, прикасается теплыми сухими губами, оставляет поцелуй.

Потом отстраняется буквально на пару секунд, разрывает контакт. Жмет на кнопку, вызывает персонал. Этих секунд мне хватает, чтобы понять, как болезненно одиночество.

– Сейчас, Кудряшечка, потерпи. Болит, да? Я вызвал врача, сейчас подойдет.

Я не знаю, с чего он решил, будто у меня что-то болит. Хотя болит у меня все. И внутри, и снаружи. Не успеваю задать ему вопрос о том, как он тут оказался – приходит Анна Ильинична и начинает проводить осмотр, задает какие-то вопросы, что-то рассказывает.

Я многое пропускаю мимо ушей, вылавливаю какие-то обрывки слов. О том, что меня дважды вводили в состояние сна, потому что у меня были приступы. А потом я проспала двое суток.

Двое? Так много? Не помню ничего, не понимаю.

Я киваю на все, что говорит доктор, хотя из этих обрывков непонятно ничего, все пролетает мимо меня. Мое внимание сосредоточено на Тьме в углу, которая, как давняя подруга, ждет меня.

Я сошла с ума, я знаю. Как знаю и то, что там не может быть никого. Стены палаты белые, на улице вовсю светит солнце. Еще рано для теней, но они там.

Тьма клубит их вокруг себя, как гадюк. Она не зла ко мне, нет, просто я – ее, и мы обе это знаем. Я оказалась слабой, неготовой к проблемам и бедам, а ей именно такие и нужны.

– Вы слышите меня, Маргарита? – Анна Ильинична спрашивает встревоженно, щелкает пальцами перед мои лицом.

– Слышу, – слышу, но не понимаю ни слова и взгляда от теней не отвожу, гипнотизирую их.

Тьма переводит свое внимание на Мирона.

– Он тебе не по зубам, – сцепив челюсти, медленно, с непонятно откуда взявшейся злостью проговариваю я.

– Знаю, – усмехается она. – В отличие от тебя.

Врач встревоженно смотрит на меня – видимо, я сказала это вслух, – а потом переводит взгляд на Мирона.

Я отрываюсь от темноты и смотрю на мужчину, который когда-то был моим мужем. Выражение его лица сложно описать одним словом. Тут и растерянность, и тревога, и тонна непереваренной, густой, плотной и удушающей боли.

Он смотрит на мое разрушение и не может ничего. Он обессилен, потому что Тьма сильнее него. Но Мирон не из тех людей, которые сдаются. Он тот, кто будет бороться, рвать, вгрызаться зубами, пускай даже безрезультатно. Пытаться указать мне путь, направить в верную сторону, туда, где свет. В отличие от меня, он сильнее.

Вопрос только в одном – мне не нужен больше свет.

Бывший муж разговаривает о чем-то с врачом, они косятся на меня, но я не вникаю в тему их разговора. Я просто хочу спать. Мне хорошо там, в бессознательной, потусторонней дымке.

Снова погружаюсь в темноту. Я сплю или теряю сознание – непонятно. В себя прихожу, когда за окном уже ночь. Комната кишит тенями, даже маленький ночник не в силах их разогнать.

У меня затекло все тело, я не могу двигаться.

Слегка приподнимаю голову и смотрю вниз, пытаясь понять, почему я не в силах сдвинуться ни на сантиметр. Мирон спит, положив голову мне на бедро. Накрыл собой. Перебинтованную руку держит его рука, снова греет меня.

Я поднимаю свободную руку и запускаю пальцы в волосы Мира. Темные пряди, которые отросли сильнее, чем нужно, до такой степени, что стали кучерявиться на концах.

Мои губы трогает крохотная, еле заметная улыбка.

– Кудряха, погнали кататься по ночному городу! – неуемный мажор прыгает передо мной и снова зовет на свидание.

Я думала, он отстанет после первой нашей встречи, но ошиблась. Как же хорошо, что я ошиблась.

– Сам ты Кудряха! – смеюсь, поднимаю руку, запускаю ему в волосы и тормошу отросшие кудряшки.

– Это я отращиваю специально, чтобы быть с тобой на одной волне! – восклицает громко, подхватывает меня под попу и кружит.

Я должна испытывать к нему ненависть, но я не помню боли нашего разрыва. Она осталась в прошлой жизни.

Бездумно глажу Мирона, пока тот спит, скукожившись на стуле. Перебираю пряди, опускаю руку чуть ниже и очерчиваю брови, скулы, касаюсь губ.

Его ресницы двигаются, он открывает глаза. Смотрит на меня размытым взглядом, будто пытается узнать, а потом резко поднимает голову и тут же стонет, трет шею, а потом и лицо.

– Сколько я тут? – спрашиваю у него.

Мой голос хриплый, болезненный. Губы потрескались. Мне сложно говорить и воспроизводить звуки..

Мирон смотрит на меня с жалостью. Взгляд ласкает, хочет даровать защиту от всех бед. Но уже слишком поздно. Мужчина молчит, внимательно рассматривая мое лицо, как будто у него не было нескольких дней, чтобы насмотреться на меня.

Затем протягивает бутылку с соской и помогает мне выпить воды.

– Почти трое суток, – отвечает совсем тихо и отставляет бутылку. – У тебя болит что-то? Позвать врача?

– Не надо, – произношу на болезненном выдохе, – не зови никого.

Мы замолкаем. Просто смотрим друг на друга. Наши глаза ведут молчаливый диалог, и я позволяю им это. Пускай. Отпускаю. Какое-то время это продолжается. Во мне так мало сил, чтобы разбираться со всем, но где-то я все же нахожу последние крохи:

– Тебе сказали? – едва слышно.

– Да, – еще тише.

– Ненавидишь меня?

Вопрос удивляет Мирона. Он поджимает губы, опускает взгляд на мою руку, сжатую в кулак. Кладет свою ладонь поверх него, а потом оставляет на коже смазанный поцелуй:

– Мне не за что ненавидеть тебя, Кудряха.

– Я не сказала тебе о… о нем, – я не могу произнести вслух это слово.

– Я понимаю, почему ты это сделала, – произносит устало, – по крайней мере, мне хотелось бы верить, что причины именно те, о которых я думаю.

Снова тишина. Только щелкают какие-то датчики, слышен редкий писк.

Ведь он тоже имел право знать. Ведь он тоже потерял ребенка. Не только я, но и он.

– Я хотела признаться, – каюсь, опускаю взгляд, хочу выдавить улыбку, но чувствую, как по щекам текут слезы. – Правда хотела. Мне просто было страшно, Мирон. Мне было так страшно.

Слезы льются потоком. Омывают мое лицо, пытаясь отмыть, очистить, принести спокойствие, снять груз с души. Но этого мало. Конечно же, этого катастрофически мало.

Открываю глаза, хочу увидеть его взгляд, чтобы он понял, как мне жаль.

Но вижу картину, которая ранит мое сердце еще больше. Мирон смотрит на меня через такую же, как и у меня, пелену слез, стекающих по его щекам. Может быть, наши слезы смогут очистить наши судьбы? Смыть страхи, несчастье или хотя бы разделить это на двоих, чтобы суметь выжить, выгрести из общего болота боли.

Он гладит меня по волосам, как ребенка. Оставляет мокрый, со вкусом слез, поцелуй на щеке, заглядывает в глаза:

– Мы справимся, родная, со всем справимся. Я рядом.

Нет, Мирон. Разве можно пережить это и остаться прежним?

Глава 18. Тот, кто меня предал

Дни летят один за другим. Сегодняшний похож на предыдущий как две капли воды.

Анализы, обследования, капельницы. Ко мне приходят врачи, спрашивают о моем состоянии. Потом приходят другого рода врачи, которые пытаются докопаться до души. Я честно отвечаю на все вопросы – скрывать и терять мне нечего.

Больше нечего.

Приходят родители и Аленка, я искренне (нет) улыбаюсь им и прошу не беспокоиться обо мне.

Потом на пороге появляются люди в форме. Что-то спрашивают, я что-то отвечаю.

Среди всего этого круговорота я не могу понять одного: что делает рядом со мной бывший муж?

Мирон приходит ежедневно, как на работу. Сидит со мной днем, часто ночью. Понятия не имею, как он договорился с врачами и сколько заплатил им, но он постоянно где-то тут.

Сидит на неудобном стуле и печатает на ноутбуке или же тихо беседует по телефону, решая рабочие вопросы. Мы практически не разговариваем, потому что мне постоянно хочется спать.

Мирон все время порывается мне помочь, но все заканчивается одним и тем же: я отказываюсь от его помощи и прошу уйти. Он будто не слышит меня, даже не реагирует никак на мои слова.

Он худеет на глазах. Волосы так и не подстриг, и теперь они кудрявой шапкой обрамляют темные глаза с черными ресницами.

Я никогда не признаюсь ему, но где-то далеко, в глубине моей души – или тех крупицах, которые остались от нее – я рада, что он тут, со мной.

Не знаю, сколько прошло времени, несколько дней или недель, но день, когда меня выписывают, все-таки наступает. Меня выпускают из белых стен с объемной выпиской, в которой куча рекомендаций и запретов, а также дают с собой несколько препаратов, которые должны спасать от депрессии.

От них мне плохо. Все время кажется, будто я плыву на плоту сознания сквозь туман. Я перестала чувствовать. Нет ничего, что раздражает меня или радует. У меня нет желаний – еда по расписанию, сон по расписанию. Будь моя воля, я бы и не просыпалась. И только верная спутница Тьма следует по пятам, дышит мне в затылок.

Мирон помогает мне сесть на заднее сидение автомобиля, укладывает на кресло сломанную ногу в гипсе и везет сквозь город.

Поднимаю взгляд и смотрю в окно. Идет снег. Снежинки налипли на проводах и окнах, названия магазинов плохо видны из-за назойливого снега.

Когда я попала в больницу, была осень. А сейчас что? Неужели настала зима? Да, наверное.