Текст книги "Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 1"
Автор книги: Дарья Торгашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Глава 9
Я купил себе место в трюме критского корабля – договорившись с триерархом-минойцем заранее, я получил особую деревянную бирку. Теперь я поднялся по мосткам и расплатился с капитаном, которого звали Талассий: невысокий, очень смуглый и живой, как ящерица, он заулыбался, оглядывая мальчика с посохом и в шляпе. Я, будучи дорийцем по отцу и по матери88
Коринфяне были дорийцами, как и спартанцы: отсюда во многом их историческая близость.
[Закрыть], уже почти сравнялся ростом с этим критянином.
– Далеко ли держит путь столь смелый муж? – полюбопытствовал он, когда мы оказались в расчете. Конечно, было удивительно, что я плыву без сопровождающих.
– Далеко. Но сначала сделаю остановку у вас на Крите, – хмуро ответил я.
– Ну, тебе в любом случае придется ее сделать, – рассмеялся триерарх, приглядываясь ко мне еще внимательнее. Многие путники брали с собой посохи; но этот остроглазый Талассий, конечно, заметил мою хромоту.
Мать предупреждала меня, что критяне болтливы и, на первый взгляд, легкомысленны – однако при этом большие плуты. Так что я всем своим видом показал, что не желаю продолжать разговор: я отошел на нос судна и, скинув свою котомку и плащ, постелил себе у борта, подальше от гребцов. Усевшись на сложенный плащ, я придвинул свои вещи поближе к себе и, положив палку в ногах, воинственно огляделся.
Однако триерарх уже давно забыл о моем существовании: он покрикивал на матросов, ставивших паруса, и торопил других, заканчивавших погрузку. Наконец корабль снялся с якоря… и вот тогда я вскочил на ноги, жадно впиваясь глазами в очертания берега. Я мог никогда больше его не увидеть!
Древний храм Афины Линдии на акрополе поблескивал белым мрамором и позолотой; розы, давшие имя острову, усыпали холмы… а вон там, за гребнем, осталась оливковая роща, которая временно принадлежала нашему семейству…
Полоска синей воды между мною и берегом все ширилась: я внезапно вспомнил, что нужно принести жертву морскому хозяину, дабы снискать его милость. Но триерарх Талассий уже сделал это за нас всех!
Мысль о критянине, в чьих руках теперь находилась моя судьба, одновременно разозлила меня и придала мне бодрости. Я плюхнулся обратно на горячий палубный настил; потом пошарил в своей котомке и вытащил фляжку с хиосским вином. Мать дала его мне с собой, хотя по возрасту мне полагалось пить только сильно разбавленное, и то – по праздникам.
Но у меня был торжественный день! Сделав пару глотков крепкого сладкого нектара, я немного плеснул за борт – совершил возлияние Посейдону. Потом я убрал все назад и снова затянул завязки сумки.
Я хорошо помнил, что воду нужно беречь, и вино – тоже: может понадобиться для ран. На случай ранения или болезни мама положила мне еще и мешочек с травами и дорогую хиосскую мастику: превосходное лекарство, как наружное, так и внутреннее.
Скоро берег пропал из виду, и я ощутил невольный страх: теперь я остался один на один с этой бескрайней стихией.
Я сжал в кулаке золотого бычка, и это укрепило мой дух. Критский бык спасал меня уже не раз: и теперь приведет домой. Теперь я твердо в это верил!
Устроившись поудобнее на разостланном плаще, я оглядел своих попутчиков, на которых сперва не обратил внимания. Несколько полунагих смуглых людей, в одних пестрых поясах-повязках, сидели на корточках и оживленно болтали: их волосы, разделенные на волнистые пряди и смазанные маслом, блестели как змеи. Похоже, они были минойцы или полукровки. Пара родосских греков в белых гиматиях расположилась подальше – эти бородатые и степенные мужи тоже были заняты беседой. Никому не было до меня дела.
Я поежился, в полной мере ощутив последствия своего опрометчивого решения. Неужели до самого Египта я так и буду один?..
Я почти решился попытаться завязать с кем-нибудь из спутников знакомство; и уже хотел встать, опираясь на посох. Но тут вдруг кто-то присел рядом со мной.
Невольно вздрогнув, я повернулся к этому человеку: это оказался сам триерарх Талассий. И теперь я почти обрадовался ему.
Я хотел встать, из почтения к старшему, но миноец жестом удержал меня.
– Сиди, юноша. Ты и так не очень-то устойчив, как я погляжу, – он весело оскалился, заставив меня задрожать от гнева. Пусть я еще мальчишка и, вдобавок, хромой – такого тона я никому не спущу!
– Что тебе нужно… триерарх? – спросил я, стискивая зубы. Невольно я огладил резную совиную голову на набалдашнике: хотя отлично сознавал, что поднять руку на начальника корабля посреди моря было бы самоубийством.
– Не злись, – Талассий заметил мое движение. А потом вдруг цапнул меня за запястье: рука у него была сухая и сильная, как клещи.
– Я вовсе не хотел тебя обидеть, только познакомиться! – сказал критянин. – Я уже знаю на моем судне всех, кроме тебя, – а ты назвал только свое имя.
Я теперь не сомневался, что при желании он бы справился со мной играючи; и мне самому уже сделалось стыдно за несдержанность.
– Я Питфей, сын Никострата… из города Линда, – сказал я, потупившись. – Я плыву на Крит, чтобы взглянуть на древние храмы великой богини, а потом отправлюсь в Египет.
Это все прозвучало, как мне показалось, очень по-детски; я покраснел. Но триерарх надо мной не смеялся – он снова внимательно меня разглядывал: и рассмотрел мой амулет.
– Такие украшения у нас делали тысячу лет назад и еще раньше, – сказал Талассий. Он протянул руку и тронул моего бычка. – У тебя на Крите есть родня или знакомые?
Я мотнул головой: даже слишком поспешно.
– Нет, никого, господин.
Талассий улыбнулся.
– Ну что ж, тогда я могу свести тебя с одним моим старым товарищем, который поможет тебе устроиться. Он тоже моряк и начальник кораблей – его зовут Критобул. Зуб даю, ему понравится твой оберег!
И миноец захохотал, довольный своим остроумием. Я сразу рассердился и очень растерялся. Может, это какое-то мошенничество? Но в чем подвох? У меня, конечно, имелись с собой деньги – но для капитана грабить таким странным способом…
Неожиданное воспоминание заставило меня похолодеть. Критобул! Матушка говорила, что у нас был знакомый моряк-критянин с таким именем: но больше она ничего о нем не рассказывала. И мы уже давно не имели дела ни с какими критянами.
И тут я решился.
– Благодарю тебя, господин. Я принимаю твое предложение, – сказал я, посмотрев в дерзкие светло-карие глаза собеседника. – Я могу…
Я запнулся, протянув руку к поясу с деньгами. Право, я совсем не знал, как заплатить за такое великодушие.
Талассий, широко улыбаясь, хлопнул меня по плечу.
– Не обижай меня, мальчик. Я помогаю тебе, потому что ты мне понравился, – он склонился ближе и опять коснулся пальцем моего амулета. – И потому, что ты чтишь нашу великую богиню! – прибавил триерарх совершенно серьезно.
Я прикрыл глаза, ощущая, как жжет меня фигурка быка. Это было одно из тех мгновений, которые проносятся через всю жизнь: я почувствовал свою мойру99
«Мойра» означает «доля, участь».
[Закрыть] – прикосновение судьбы…
Когда Талассий ушел, я снес свои вещи в трюм, где находилось мое спальное место, и прикрыл холстиной. А потом немного обследовал корабль – сунулся куда было можно; свесившись через борт, рассмотрел гребцов на нижней палубе. Меня удивило, что это, по всей видимости, были вольные люди: и, судя по небольшому росту и комплекции, тоже критяне или критские греки!
Здесь не было ни барабанщика, задававшего ритм, ни надсмотрщиков: и это, надо сказать, мне понравилось. Команда Талассия, похоже, трудилась слаженно и охотно – и, весьма возможно, его приятель Критобул тоже был неплохой человек и хороший хозяин своим людям…
Потом, опять устроившись на палубе, я достал свою кифару, которую принес с собой: она занимала значительное место в вещевом мешке. Инструмент было вредно держать в сырости – а пальцы быстро теряли гибкость и чувствительность, если их не упражнять. Дома я даже занимался плетением из лозы и соломки, чтобы оставаться в форме.
Я надел на большой палец костяной плектр1010
То же, что медиатор для современных струнно-щипковых инструментов.
[Закрыть] и попробовал защипнуть струны.
И тут, на мою беду, мимо опять проходил Талассий – ему, казалось, всегда до всего было дело…
– Э, да он музыкант! – воскликнул миноец так, что на его голос обернулись все, кто сидел и стоял поблизости. – А петь ты умеешь, малый?
Я встал с места, стараясь не покраснеть.
– Да, господин!
Талассий засмеялся, поправив повязку на лбу.
– Ну так спой нам! Поплывем веселей! Верно, ребята?
Матросы и гребцы согласно зашумели.
Я хотел было решительно отказаться; но на меня смотрели уже все… и триерарх обещал мне такую услугу. Я кивнул.
– Хорошо, только кифара для этого не годится.
Я убрал свой драгоценный инструмент. Потом выпрямился и, тряхнув отросшими волосами, запел задорную песню о фиванцах, отправляющихся в поход: эти бравые воины всегда сражались, ели и спали вместе. Местами она была откровенно непристойной – но матросы отвечали на соленые словечки громовым хохотом, а скоро начали подтягивать.
Песня понравилась всем. Я поклонился, подождал, пока стихнут хлопки… а потом завел другую, в том же роде. Я исполнил несколько веселых кабацких песенок; а после взял в руки кифару и начал мелодию серьезнее и торжественнее – пеан1111
У древних греков гимн в честь бога или по случаю войны.
[Закрыть] Аполлону. Я завладел настроением этих незнакомых слушателей – и даже голос ни разу не сорвался, как бывало в отроческие годы.
Когда я устал и смолк, кто-то поднес мне своего вина; а потом несколько критян и один родосец бросили мне монетки, медные оболы. Очевидно, они посчитали, что я этим кормлюсь.
Что ж, не самое худое призвание. Я поклонился, подобрал медяки и сел, чтобы передохнуть и подумать, о чем петь дальше.
Триерарх подошел ко мне снова.
– Отлично поешь, Питфей из Линда! Кто твой учитель?
– Моя мать, – признался я после паузы. – Эльпида из Коринфа.
Он сперва изумился, конечно. А потом сказал:
– Счастлив ты, имея такую мать. И я рад, что узнал тебя.
Когда завечерело и судно замедлило ход, я спел еще – несколько лирических песен, которые особенно любила Эльпида. Я растрогал слушателей и сам прослезился, думая о доме…
Я вернулся в трюм; поужинал сухим сыром с ячменным хлебом и водой, а потом улегся, подложив под голову плащ. Спал я крепко и без сновидений.
На другой день я опять выступал: я уже спел все песни, что знал наизусть, и начал повторяться. Но и по второму разу принимали их хорошо, даже еще лучше. Однако я отметил для себя, что знаю маловато, – надо все время пополнять свою копилку; а то и начать сочинять песни самому.
До Крита я неплохо скрасил время своим попутчикам; и сам разбогател на несколько драхм. Триерарх же проникся ко мне дружескими чувствами – и я совсем перестал в нем сомневаться.
Когда пришло время сходить на берег, Талассий велел мне:
– Подожди меня вон у той скалы. – Он показал на место в тени, в стороне от толкучки. – Я сразу же провожу тебя к моему другу и представлю ему.
Я дождался, пока миноец освободится. Потом он приблизился, дружески улыбнулся мне и сделал знак; и мы вдвоем направились в город. Очевидно, этот Критобул жил поблизости от кносского порта, что было естественно для моряка.
Мы прошли совсем немного, когда Талассий указал мне вперед, на аккуратный приземистый белый дом, к которому вела тропинка, петлявшая между кустов терновника.
– Вот здесь он и живет. Постой-ка…
Он замер. Дверь дома отворилась, и оттуда вышел критянин, очень похожий на самого Талассия: только постарше, с сединой в кучерявых волосах. С ним была высокая черноволосая девочка.
Триерарх приобнял меня за плечи, поверх вещевого мешка.
– Погоди, малый. Он сам к нам идет! Вот и познакомитесь!
Мы стояли на пустой пыльной дороге и дожидались, пока Критобул и его спутница приблизятся. Во рту у меня пересохло, сердце сильно забилось. Я сам не понимал, отчего так сильно волнуюсь.
И наконец Критобул увидел своего приятеля и меня.
– Талассий, старина, вот так встреча! А это кто с тобой?
– Питфей из Линда, юный странник и музыкант, – ответил мой покровитель. – Он всю дорогу услаждал наш слух, и теперь я хотел бы попросить тебя помочь ему устроиться у нас в Кноссе на несколько деньков. Если тебя не затруднит, конечно.
– Питфей из Линда?..
Критобул остановил на мне свои зеленовато-карие глаза, будто силился припомнить. Но потом широко улыбнулся и кивнул.
– Что ж, рад знакомству. Я Критобул, триерарх. А это моя дочь Поликсена.
Я впервые посмотрел в лицо черноволосой девочки, ровесницы Гармонии. У нее были зеленые глаза – цвета хризолита или моря в самой его глубине; и никого красивее я еще в жизни не видел…
Я поклонился.
– Хайре, – сказал я охрипшим голосом.
Поликсена улыбнулась мне, видя, какое у меня сделалось лицо. И хотя я никогда не встречал ни ее, ни этого минойца, я готов был поклясться всеми богами, что Критобулу она не дочь.
Глава 10
Критобул пригласил своего друга и меня в дом: я почти не сомневался, что он окажет нам гостеприимство, однако усиленно гадал, что кроется за его отношением ко мне. На Поликсену я смотреть больше почти не осмеливался… хотя всю дорогу ощущал на себе ее пристальный взгляд.
Изнутри дом триерарха, как и снаружи, оказался скромнее, чем наш, – в нем сильно пахло травами, шалфеем и тимьяном, пучки которых были развешаны по стенам; беленые комнатки были меньше и заставлены всякими пестрыми безделушками, вероятно, местной работы. А может, и привозными. Казалось, хозяйка этого жилища не слишком заботится о порядке, да и самому триерарху нет до этого особенного дела: он балует жену время от времени, привозя ей гостинцы, а настоящий дом его – в море. И чужих эти люди, похоже, почти не принимали.
Вы, конечно, удивитесь, как я все это понял так скоро? Я давно приобрел привычку оценивать обстановку, какой не было у большинства моих беспечных сверстников, – а времени присмотреться у меня было достаточно.
Светловолосая хозяйка и ее единственная служанка подали нам угощение – и сразу же скрылись, как в самом благовоспитанном греческом доме; девочка тоже ушла. Я еще удивился, что женщины этого дома блюдут себя так строго, совсем не по-минойски.
Однако за столом Критобул удивил меня снова – удивил несказанно: он предложил мне поселиться на те несколько дней, что я проведу на Крите, у него… Хотя видел меня в первый раз!
– Ты заплатишь мне, как на любом постоялом дворе, если желаешь, – сказал миноец: он глядел на меня словно бы с какой-то тайной мыслью. – Но одному поселиться в гостинице тебе нельзя.
– Почему? – строптиво воскликнул я, краснея от сознания положения, в котором оказался.
Критобул и его товарищ переглянулись.
– Потому что тебя там обчистят, если не прирежут, – серьезно сказал Талассий. – Ты, верно, слышал разные байки о критянах, в которых говорится, что тут у нас вор на воре? Так вот, половина из этого правда.
Я был потрясен.
– И ты так легко возводишь хулу на свой народ?
Талассий угрюмо рассмеялся. Теперь он совсем не походил на того весельчака, которым был на корабле, когда неутомимо подбадривал свою команду.
– То, что наши лучшие дни в прошлом, – это все знают, малый. Нас, детей Миноса, уже почти и не осталось на свете…
– Ну, Талассий, это уж слишком, – вмешался Критобул. – И мальчику одному где угодно будет опасно… Я тебя не отпущу, – сурово сказал он мне, видя, что я потянулся за своей палкой и порываюсь встать. – Ты мой гость, и я теперь за тебя в ответе!
Вот тут я уверился, что Критобул знаком с моим семейством – и вспомнил меня… У меня появилась слабость в ногах, когда я опять подумал о дочери моряка. Кто она такая? И что значит ее имя – только ли совпадение?..
Но, конечно, спешить было никак нельзя; и нельзя было выдать себя при Талассии. Утолив голод сладкими ореховыми лепешками, я еще некоторое время подождал, пока мужчины пили вино, разговаривая о каких-то своих торговых делах и перевозках. Потом Талассий поднялся, с прежней веселостью попрощался с нами обоими… и когда дверь за ним хлопнула, я остался наедине с хозяином дома.
Я не знаю, чего я ожидал, – какого-то откровения, как с бабкой Поликсеной? Но Критобул молчал, разглядывая меня. Потом полюбопытствовал, правда ли я музыкант и нравится ли мне это занятие. А когда я ответил утвердительно, спросил, не соглашусь ли я порадовать музыкой его жену и дочь.
Конечно же, я согласился. Но теперь ощутил себя вправе задать встречный вопрос.
– Господин, ты знал кого-нибудь из моей семьи? А может быть, и меня?..
Лицо Критобула не изменило выражения – но зеленоватые глаза стали непроницаемыми. Он сказал:
– Да, я знаком с твоими родителями, а тебя видел совсем маленьким. Вы жили у нас на Крите, когда тебе шел третий год.
Я понял, что больше ничего не услышу… во всяком случае, сегодня.
Поднявшись с места, я с поклоном поблагодарил триерарха. Но, несмотря на всю свою признательность и трепет перед этим бывалым человеком, я исполнился решимости прояснить то, что следовало прояснить немедленно.
– Господин, я прибыл на Крит, чтобы увидеть храмы… и памятники старины, – я коснулся своего амулета. – Конечная моя цель – Египет. И я ни за что не хотел бы обременять твою семью долее необходимого.
Критобул кивнул. Потом резко поднялся с места, как будто наш разговор тяготил его тоже.
– Древние храмы и руины тебе может показать моя дочь. Она все здесь знает… и наши женщины ничем не стеснены, Питфей, – объяснил он, видя изумление в моих глазах. – Поликсена может гулять где угодно и с кем угодно.
Почему тогда Поликсена так быстро спряталась при моем появлении? И почему Критобул сказал это без всякой радости?
И тут я понял. Критобул боялся того, что Поликсена может рассказать мне, – и понимал, что это неизбежно… И Поликсена догадалась, кто я такой, как и ее отец!
Я пытался скрыть свои чувства: получалось плохо. И Критобул сказал, видя мое замешательство:
– Тебе не мешает помыться с дороги – Ариадна тебя проводит. Наша служанка, – с улыбкой пояснил он.
Я невольно улыбнулся в ответ. Потом хозяин позвал Ариадну, и та отвела меня в облицованную синей плиткой купальню.
Пока я скребком отчищал дорожную грязь и мылился особой белой глиной, которой пользовались в этом доме для умывания, я гадал, отчего у Критобула и его жены нет других детей. А может, есть, только они уже покинули дом? Или умерли?..
Я надел единственный нарядный хитон, который у меня был с собой, – без вышивки, зато из голубого египетского льна, с серебряной опояской. Неожиданно я подумал, что такой наряд пойдет к моим глазам, и рассердился на себя. Что это на меня нашло?
Но причесывался я тщательнее обычного, и старательно оправил платье, прежде чем выйти к хозяевам.
Поликсена и ее мать, госпожа Геланика, ждали меня в общей комнате вместе с Критобулом. У Геланики оказались такие же удивительные зеленые глаза, как у Поликсены, – и хотя она была белокурой, сходство обеих не оставляло сомнений, кто они друг другу.
Неужели госпожа… нагуляла эту девочку без мужа?..
От такой мысли мои щеки вспыхнули; хотя на Крите, я думаю, подобное случалось частенько. И мужья даже не слишком обижались, при их вольности нравов.
Но тут все было куда сложнее – я это чувствовал…
Критобул попросил меня рассказать о себе. Ариадна принесла для всех воды с розовым маслом, и я утолил любопытство хозяев. Скрывать мне было почти нечего – да теперь и не имело смысла.
Кроме того, разумеется, что я узнал в Египте…
Критобул, его жена и дочь слушали меня очень внимательно – и с большим интересом; но о себе ничего не поведали, а спрашивать самому, как я понимал, было неуместно. Потом госпожа Геланика попросила меня достать кифару и спеть. Я подчинился с охотой.
Игра моя пришлась им по душе – а Поликсена, та и вовсе, так и поедала меня своими глазищами. Хозяйская дочь по-прежнему казалась мне красавицей; но теперь ее красота начала представляться мне чуждой, опасной. Не такой, как у моей сестры. Я боялся сближаться с этой девочкой… боялся ее и себя.
Настало время ужина – мы вместе поели вкусной чечевичной каши с сыром и оливками. Мы не произносили ни слова, и даже почти не поднимали глаз. Потом госпожа извинилась и ушла к себе.
Я встал и поблагодарил хозяина, понимая, что теперь меня должны проводить спать. К своему удивлению, я увидел, что Поликсена осталась, – она стояла, сжимая пальцы и не сводя с меня глаз. А потом вдруг повернулась к Критобулу.
– Я провожу гостя спать, отец.
Я впервые услышал ее голос – красивый, как и все в ней, но с неприятными металлическими нотками. Как будто этой девчонке давно хотелось приказывать… но не было такой возможности.
Критобул кивнул.
– Конечно, Поликсена.
Мы с Поликсеной вышли в коридор, и она проводила в меня в свободную угловую комнату, слева от прихожей. Там была кровать, уже застеленная свежим бельем; рядом, на столике, горела зеленая керамическая лампа в форме осьминога. И кровать оказалась не одна – по другую сторону от ночного столика стояло пустое ложе.
Я вопросительно повернулся к Поликсене.
Она улыбнулась и завела за ухо прядку, выбившуюся из черной косы.
– Ты верно понял. Это комната моих старших братьев… они уже давно покинули дом.
Девочка покачала головой – с каким-то странным горделивым сожалением. Любила ли она своих братьев, и были ли они ей родные? Сплошные загадки!
Поликсена заботливо разгладила мои простыни, поправила подушку. Но уходить не спешила: она присела на пустую кровать, видимо, приглашая меня сделать то же. Я сел на свою постель, глядя на нее.
Сердце мое стучало так, что отдавалось в ушах и даже в запястьях. «Ну же, говори», – мысленно взмолился я.
Поликсена помолчала, качая ногой; потеребила витой серебряный браслетик, видимо, тоже борясь с волнением. Потом сказала:
– Завтра мне разрешили сопровождать тебя на прогулке по городу… ты знаешь?
Я кивнул.
Поликсена улыбнулась – с каким-то тайным торжеством.
– Вот и славно! Нам нужно поговорить. Я так давно хотела!..
Она осеклась, будто сказала лишнее; и вскочила с кровати, одернув длинный хитон.
– Доброй ночи, Питфей из Линда.
Поликсена скрылась за дверью, захлопнув ее.
Я медленно лег на свою постель: голова моя шла кругом… Что все это значит? Поистине, здесь меня подстерегает еще больше тайн, чем в Египте!
Я долго лежал, раздумывая над всем этим; но так и уснул.
Утром меня разбудила старая прислужница, Ариадна. Она была гречанка, а не минойка, несмотря на свое имя.
– Хозяин ушел – а тебе, молодой господин, передал, чтобы ты позавтракал вместе с госпожой Поликсеной. Она тебя уже ждет.
Я кивнул и быстро вскочил. Поспешил умыться и одеться – мой вчерашний голубой хитон был еще свежим и достаточно нарядным для прогулки с хозяйской дочерью. Она ведь не передумала?..
Увидев Поликсену в общей комнате, я понял: нет, не передумала. Девочка в одиночестве сидела за большим столом, поставив на него локти; на ней был хитон с завязками на плечах, с пестрым рисунком – белым спиральным узором на синем фоне. Этот рисунок, как будто размытый, мне очень понравился. Волосы Поликсены, как и вчера, были заплетены в косу.
Она улыбнулась мне, не вставая с места.
– Садись и ешь. Потом мы пойдем гулять.
Я, смущаясь, занял место напротив нее. Мы поели медовых лепешек, запили сильно разбавленным вином. Потом я взял палку… и замер, не зная, понадобятся ли мне деньги на прогулке. В конце концов, я сходил в свою спальню и часть денег пересыпал из походного кожаного пояса в сумку, которую оставил на полу. Сам пояс я надел вместо нарядного серебряного. Ничего, что не так красиво, – лучше обо всем позаботиться!
Я вернулся к юной хозяйке.
– Я готов, госпожа! Веди меня!
Поликсена так и просияла.
– Идем!
Она даже схватила меня за руку; но застыдилась и бросила. Девочка пошла первой, а я, с моим посохом, немного отстал. По тропинке, между колючих кустов, мы выбрались на дорогу, и там я нагнал мою проводницу.
Мы остановились, точно на перепутье… Поликсена стояла, опустив голову, как будто не знала, что делать со мной дальше. И тогда я набрался смелости и обратился к ней первым.
– Послушай, Поликсена! Ты хотела со мной говорить… и мне тоже есть, о чем спросить тебя. Если тебя это не оскорбит.
Поликсена нахмурилась и сложила руки на груди, вскинув голову.
– Ну?..
– Мне кажется, что ты не родная дочь Критобула. Это так?
Поликсена приоткрыла рот и отступила от меня с таким лицом, точно я ужасно оскорбил ее своими сомнениями.
– Ну конечно, не родная! – воскликнула она. – Разве это не видно?..
Я, как вчера в разговоре с Талассием, был поражен до глубины души. Девчонка так легко признается в бесчестье для своей матери – и в том, что она незаконнорожденная?.. Но внезапно, устыдившись себя и своих необоснованных черных подозрений, я подумал, что все это может иметь вполне пристойное объяснение: Критобул мог взять Геланику вдовой, с дочерью от первого брака.
Я не знал, продолжать ли разговор на такую щекотливую тему; но Поликсена досказала сама.
– Мой отец был персом благородной крови и древнего рода.
Ну конечно… У меня словно пелена спала с глаз: этот высокий рост, столь нехарактерный для критян, гладкие черные волосы, высокий лоб, изящные руки и ноги… конечно же, Поликсена была наполовину азиаткой. И явно очень гордилась этим.
Мы молча пошли дальше – но теперь удалялись от города, а потом, когда нам встретилась развилка, свернули в сторону от главного тракта. На дороге по-прежнему не было ни души, кроме нас двоих. Через некоторое время Поликсена сказала, не глядя на меня:
– Ты хотел посмотреть древние храмы великой богини и солнечного быка – но там почти не на что смотреть. Все, что осталось от минойских капищ, ушло под землю. Однако я могу показать тебе другое. И рассказать!
Она остановилась и обратила мое внимание на колоссальные руины царского дворца впереди, к которым мы, очевидно, и направлялись: мощные своды поддерживали толстенные красные колонны с синими полосами поверху. Мне сразу вспомнились легенды о лабиринте.
– Говорят, что этот дворец был разрушен землетрясением, – Поликсена повернулась ко мне. – Но эти руины – самое великое, что осталось на Крите. Здешний народ давно измельчал.
Не произнеся больше ни слова, девочка принялась карабкаться по выщербленным каменным террасам, которые вели ко дворцу, а я, помогая себе палкой, последовал за ней.
