Текст книги "Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 1"
Автор книги: Дарья Торгашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Глава 5
У моей бабки оказалась красивая расписная барка из кедра – она объяснила нам, что это ее собственное судно; и я, помнится, удивился, откуда она такая богатая. И неужели в Египте женщинам позволено владеть и распоряжаться столь значительным имуществом, а не только приданым, как у нас?
Гребцы на этой барке были все египтяне – и они, надо сказать, не походили на рабов, какие обычно гребли на наших судах: крепкие, с черными волосами и глазами, с телами как будто из черной бронзы, эти молодцы не удостоили нас ни словом, разговаривая только со своей хозяйкой. Они даже не смотрели на нас; но мне так и казалось, что если один из эллинских гостей госпожи Поликсены оскорбит кого-нибудь из этих слуг, тот не задумается разбить ему голову своим веслом.
Однако мы все вели себя смирно: нас охватила вялость от непривычной жары, а однообразие египетской природы и мерный плеск весел погружали нас в оцепенение. День за днем мы плыли на юг, и становилось все жарче, так что дневное время мы чаще всего проводили, валяясь на циновках на палубе и истекая потом. Гребцы посматривали на нас с презрением; а один из домашних слуг бабки Поликсены, египетский мальчик, обмахивал нас опахалом – это больше не казалось мне роскошью…
Но вечером третьего дня, когда мы причалили напротив какой-то деревушки и речная свежесть вернула всем силы, я отважился пробраться в каюту, к бабушке. В каюте ночевали она и моя мать с сестрой: слуги и я, мальчик, ложились снаружи. Однако я знал, что Гармония упросила маму прогуляться с ней по бережку – размять ноги после этих бесконечных часов, которые мы провели, сидя или лежа на палубе.
Бабушка сидела на постели и расчесывала перед сном свои черные волосы; но моему приходу она, казалось, вовсе не удивилась. Поликсена обернулась ко мне с улыбкой.
– Входи и садись, Питфей.
Мне опять показалось, что она отдает приказание, которого невозможно ослушаться… Но меня слишком разбирало любопытство, чтобы я испугался этой ее манеры на сей раз. Я опустился на подушку у бабушкиных ног.
– Госпожа… Я хотел тебя спросить…
Поликсена поощрительно кивнула.
– У тебя правда есть сын, которому одиннадцать лет?
– Правда, – ответила бабушка. – Его имя – Исидор, оно эллинское и значит «Дарованный Исидой». Ты знаешь, кто такая Исида?
– Да, – быстро ответил я, радуясь своему знанию. – Это великая богиня Египта, жена бога Осириса.
Бабушка улыбнулась.
– Исидор очень умный и серьезный мальчик… думаю, вы можете стать друзьями.
Я, честно говоря, весьма в этом сомневался; но, разумеется, не возразил. И этот неведомый Исидор, ее сын, был мне не особенно интересен. Мне хотелось расспросить бабушку о многих других вещах.
Но тут вдруг открылась дверь каюты с другой стороны, и к нам заглянула мать. Я редко так досадовал на ее появление: мне стало ясно, что в присутствии матери откровенно побеседовать с бабушкой не выйдет. И, более того, – мне показалось, что лицо Эльпиды выражало предостережение: будто она просила свекровь чего-то не разглашать.
– Питфей, что ты тут делаешь? Тебе давно пора ложиться, – сказала моя мать.
– Я как раз собирался, – ответил я, проворно поднимаясь: я наловчился вставать не медленнее других, даже без палки. Подобрав свой посох с пола, я поклонился бабушке и матери и вышел.
Когда я закрыл дверь, то не сразу отошел от каюты – и мне показалось, что я услышал быстрый спор с другой стороны: бабушка и мама говорили горячо, но замолкли почти сразу. Я удалился, ощущая, как горят мои щеки… словно я разными способами пытался выведать у взрослых что-то постыдное. Я лег на свою циновку на палубе; и еще долго ворочался, прежде чем заснуть.
Я больше не подходил к бабушке – до самого конца нашего пути; и она сама не искала моего общества, однако часто уединялась с моей матерью. У них было явно много общего, и они были крепко привязаны друг к другу: я даже начал ревновать, не привыкнув, что матушка пренебрегает мной.
Однако, когда наше плавание окончилось, когда мы оказались в Коптосе, – городе, где жила моя бабка со своей семьей, – я все позабыл, таращась по сторонам. Коптос – город очень южный и самый восточный из городов этой страны, вдающийся в самую пустыню: жара там летом была несусветная. Но даже в такую жару египтяне умудрялись озеленить свое обиталище: вдоль улиц правильными рядами стояли пальмы в кадках, при каждом доме был сад, особенно часто попадались смоквы и гранатовые деревья. Жилища все были такие, какие я впервые увидел в Навкратисе: плоские крыши, порою с ограждением, маленькие окна-щели, толстые стены, иногда наклоненные внутрь. Расписывали эти здания часто – растительным орнаментом, яркими портретами животных и людей: животных изображали больше, чем людей, как я заметил, но все это было по-своему красиво и сочеталось с планировкой улиц. Я обратил внимание, что египетский город, в отличие от наших, спланирован очень строго и правильно… как будто и жители его ни на шаг не отступают от каких-то собственных правил.
Должен признаться, все это вселило в меня трепет перед ними. Тем более, что египтяне так отличались наружностью и манерой поведения: меднозагорелые, немногословные, они кланялись, встречаясь друг с другом на улице, а на нас, пришельцев, не смотрели вовсе, занимаясь своими делами.
Кстати сказать, важные особы там предпочитали путешествовать на чужих плечах: и до города мою бабушку несли в носилках – ее поджидали у пристани собственные слуги; а для нас носильщиков наняли отдельно. Я, конечно, сперва бурно возражал против того, чтобы ехать как женщина или персидский вельможа; но матушка сказала, что так будет быстрее для всех, а в городе я смогу сойти на землю, если мне так хочется и если я не отстану. Вот так и состоялось мое первое знакомство с Коптосом.
Но когда впереди показался массивный белый дом Поликсены, все ощутили большое облегчение, и я в том числе. Полуденное солнце выпивало из людей все соки, а ноги мои давно просили пощады…
Нас встретила служанка – эллинка, как я с удивлением понял; она с поклоном пригласила гостей в купальню. Купальня здесь была не одна, как и у нас дома: в свою ванную комнату я вошел один, тогда как мама с сестрой удалились в другую. Мне прислуживал тот же египетский мальчик, который плыл с нами на судне. Вместо ванны он знаками попросил меня стать на каменный пол, около сливного отверстия, и стал поливать прохладной водой: в жару это было очень хорошо. Голову он мне тоже вымыл – какой-то пастой с лимонным запахом.
Теперь мне хотелось только спать – и еще пить. Мне дали целый кувшин гранатового сока, просто роскошь! Я осушил несколько чашек. Потом меня проводили в комнату, где уже стояла чья-то кровать; там были и письменный стол, и сундуки. Конечно – здесь, наверное, жил хозяйский сын; и меня поселили с ним, потому что было больше некуда!
Я лег на предложенный мне топчан в углу и накрылся льняной простыней, успев с чувством удивления и неловкости подумать, что так и не встретился ни с кем из хозяев этого дома, кроме бабушки. Потом меня сморил сон.
Выспался я отлично… и, открыв глаза, со стыдом понял, что проспал до вечера. Позже я узнал, что ночь в этой стране наступает стремительно и закаты недолги. Но теперь я только сел в постели, протирая глаза и удивляясь тому, что в комнате уже темно.
Однако потом я увидел, что на столе горит алебастровая лампа, – при свете ее все незнакомые предметы отбрасывали зловещие тени. А потом я разглядел посреди комнаты мальчишку-египтянина в одной белой набедренной повязке – он, со своей темно-бронзовой кожей, почти растворился во мраке; и он молился, стоя на коленях и припав лицом к полу, обращенный головой в мою сторону.
На какой-то невероятный миг мне показалось, что хозяин комнаты преклоняется передо мной… Потом щеки мои вспыхнули пожаром, и я скорчился у стены, пытаясь остаться незаметным. Хотя, конечно, понимал, что этот мальчик уже видел меня спящим тут, в его владениях.
Однако мне не пришлось прерывать его молитву: хозяин комнаты окончил ее сам. Он сел, скрестив ноги, и несколько мгновений сидел так, прикрыв глаза; а потом поднялся легко и естественно, как будто проделывал такое движение тысячу раз. Несомненно, так оно и было.
Потом, наконец-то, мальчишка взглянул на меня. Мы впервые посмотрели друг другу в лицо.
Он оказался постарше меня года на два, а то и на три: высокий – египтяне, как и персы, рослые люди. Лицом этот мальчик напоминал бабку Поликсену, однако в ней всякий бы узнал эллинку, а он смотрелся настоящим египтянином. Глаза у него были черные и насурьмленные, как у взрослых; волосы тоже черные, жесткие и коротко подстриженные, так что открывали лоб и уши.
Несколько мгновений мы пристально рассматривали друг друга; но заговорил первым я, хотя был младшим.
– Хайре, – сказал я, традиционно по-гречески пожелав хозяину комнаты: «Радуйся».
– Хайре, – откликнулся он на нашем языке и слегка улыбнулся. – Мне сказали, ты – Питфей, маленький экуеша. Ты мой гость.
По-гречески он говорил правильно и бегло, несмотря на египетский акцент. И он, несомненно, думал, что, употребляя мой язык, делает мне большое одолжение: высокомерен этот мальчишка оказался еще более, чем наши гребцы. Хотя это было и неудивительно.
– Как ты меня назвал? Что такое «экуеша»? – спросил я, стараясь не уступать ему.
– Это значит – грек. Так мы называем людей из вашего народа моря, – ответил мальчишка. Потом он наконец-то представился:
– Мое имя Исидор, я сын господина и госпожи этого дома.
– Я это понял, – я кивнул. Изъяснялся этот мальчик странновато, хотя и говорил на моем языке.
Потом я ощутил голод: мы так и не поели с дороги. Скрывая смущение, я потер живот и произнес:
– А я смогу сегодня увидеть… господина Тураи? Я еще не приветствовал его.
Тураи звали египетского мужа моей бабушки. Я догадался, что днем он выходил куда-то вместе с сыном.
– Ты, наверное, хочешь сказать, что ты голоден, – ответил Исидор, снисходительно наблюдая за мной: я опять покраснел, но кивнул.
– Отец уже пришел, и я явился, чтобы пригласить тебя поужинать с нами. Мне сказали, что тебя поселили вместе со мной, – сказал юный хозяин.
Я просиял.
– Очень хорошо!
Тут я подумал, что мне придется сейчас встать перед этим старшим мальчишкой, надменным чужеземцем, и захромать в сторону столовой, взяв свою палку. Однако этот стыд приходилось пересилить: я обул свои разные сандалии, не поднимая глаз, а потом, покачнувшись, встал. Я решил, что в доме обойдусь без палки.
– Одевайся, я подожду, – произнес Исидор. Он держался невозмутимо; и я понял, что о моей хромоте он знает. – Твоя одежда вон в том сундуке.
Я вытащил хитон поприличнее – белый и тонкий, с черно-желтой лиственной каймой понизу; застегнул на талии пояс из бронзовых колечек. Моего золотого критского бычка я носил не снимая – и решил выпустить его поверх платья.
– Я готов, – сказал я, пригладив волосы гребнем.
– Прекрасно, – ответил Исидор, улыбнувшись. – Я тоже. Идем.
Пока я одевался, и он успел принарядиться: на нем осталась та же белая набедренная повязка, напоминавшая сложного покроя юбку, однако он надел ожерелье-ошейник из многих рядов голубых и зеленых бус – такие украшения я уже неоднократно видел на здешних мужчинах, и на коптосских женщинах тоже. Руки выше локтей Исидор украсил серебряными браслетами.
Я молча последовал за ним; но на пороге комнаты вдруг вспомнил кое-что важное и окликнул его.
– Погоди! Можно тебя спросить?..
Исидор повернулся.
– Спрашивай.
– Кому ты молился, пока я спал?
Мальчишка не смутился – только выше поднял подбородок.
– Осирису, – ответил он. – Царю мертвых, что обитает на западе.
«Царю мертвых?» – изумленно подумал я.
При этих словах меня передернуло – сразу представился мрак Аида, в котором блуждают навеки потерянные души. Но Исидор говорил о царстве своего бога как о чем-то необычайно светлом и радостном, и недоступном мне – чужестранцу.
Но, конечно, сейчас было не время говорить о богах. Я только спросил – невольно заробев:
– И ты молишься Осирису… каждый вечер?
– Да, каждый вечер, – кивнул мальчик.
Он повернулся, тоже не желая продолжать, и мы вдвоем по коридору дошли до столовой. Это был зал со стенами, выкрашенными поверху в синий цвет – как ночное небо: подняв глаза, я увидел, что потолок тоже синий. Его подпирали колонны из черного дерева.
Потом я опустил глаза и увидел все общество.
Оказалось, что никто меня специально не дожидался, к моему немалому облегчению. Общего стола, как и у нас дома, в обеденном зале Тураи не было: хозяева и матушка расположились за отдельными столиками, а сестра уселась прямо на пол, на подушки. Гармония обрадовалась мне и позвала, чтобы я сел рядом; но мне вдруг стало стыдно на глазах у всех есть на полу, с маленькой девочкой. И я огляделся, ища, не предложит ли мне кто-нибудь другого места.
Я увидел, что Исидор тоже занял собственный столик, – и он с улыбкой сделал мне знак.
– Садись ко мне, экуеша.
Его родители трапезничали за своим столиком, накрытым на двоих; мне показалось неуместным сейчас привлекать внимание к себе, и я принял предложение Исидора.
Нам подали жареную рыбу с чесночно-луковым соусом, резаные овощи – редис и огурцы, как мне потом объяснили, белые булочки с кунжутом. Еще были финики в меду и гранатовый сок. Я набивал живот с удовольствием. Однако, насытившись, вспомнил об умеренности и постеснялся брать еще.
Я присмотрелся к хозяину дома, который был все еще занят разговором с женой. Я уже заметил, что господин Тураи бритоголовый, как жрецы и писцы, которых мы встречали, когда останавливались в разных селениях по пути на юг. Неужели он жрец – и поэтому у него такой сын?..
Мне стало очень не по себе от подобной мысли.
– Исидор, – шепотом спросил я, в первый раз обращаясь к хозяйскому сыну по-имени, – а чем занимается твой отец?
Мальчик горделиво выпрямился.
– Он смотритель караванных путей, – ответил Исидор. – Большой господин.
– А-а, – протянул я, не очень-то поняв, что это значит. Но такая должность мне почему-то не понравилась.
Я уже и не знал, идти ли к хозяину представляться. Но тут вдруг Исидор сказал:
– Подойди к отцу, он позвал тебя!
Я неуклюже выбрался из-за стола и, приблизившись к хозяевам дома, остановился напротив них. Я поклонился: похоже, здесь я скоро привыкну это делать.
– Ты – Питфей, сын Никострата, – произнес Тураи по-гречески.
– Да, господин, – подтвердил я.
Он говорил очень похоже на своего сына, и держался похоже. Правда, этот египтянин выглядел более приветливым, чем Исидор, но подобная любезность тоже была снисходительной.
– Надеюсь, наш дом тебе понравился, – сказал хозяин.
– Конечно, – подтвердил я. А как еще я мог ответить?
Тураи улыбнулся, взглянув на бабушку – свою супругу. А потом вдруг опять посмотрел на меня и спросил:
– А сын мой тебе понравился?
Я растерялся.
– Исидор вырос один, и привык всегда быть один, – объяснил Тураи. – Но я надеюсь, что вы с ним поладите.
Я поклонился и отошел. Я понял, что пора идти к себе: место Исидора уже опустело. Но я также понял, что гостеванье в Египте сулит мне куда больше неожиданностей, чем я думал.
Глава 6
Исидор и вправду оказался большим умником – он был просто набит знаниями: и не уставал их пополнять. Конечно, что ему еще было делать одному, кроме как учиться книжным премудростям?
На другой день после нашего приезда он подошел ко мне и предложил показать мне город. Родители дали ему разрешение… а может, попросили, желая нас подружить, как я подозревал. Но я вспомнил о том, как выгляжу со стороны, и сказал:
– Исидор, на меня же все будут показывать пальцами!
Он улыбнулся.
– Никто не будет. Мы возьмем с собой слуг, и все увидят, что мы знатные люди, – оборванцы дразниться не посмеют, а наши благородные господа сдержанны и учтивы. К тому же, у нас в Та-Кемет не принято лезть в чужие дела.
Та-Кемет, «Черная Земля», – имя, которым сами египтяне называют свою страну: Исидор сообщил мне об этом утром.
Я согласился. Мы вышли на прогулку ближе к вечеру, когда стало прохладней, – я захватил свою палку и Мирона, а Исидор мальчишку, который мне прислуживал. Как я понял, это был и его собственный слуга. На самом деле, мне и без сопровождающих мало кого приходилось опасаться – коптосцы люди чинные, а мальчишки, видимо, предпочитали играть у себя во дворах. Таких забияк, каких у нас много и среди детей, и среди молодежи, я не увидел. Только желтые поджарые собаки дремали на солнце.
«Может, они все просто трусы?» – подумал я.
Но ведь Египет долго был богатой и могучей страной, трусы не смогли бы создать такое государство…
И тут Исидор привлек мое внимание и начал рассказывать о том, что мы видели: о том, сколько тысячелетий уже существует Коптос, когда был заложен его главный храм, посвященный богу Мину, где останавливаются караваны, которые прибывают с востока, и как именно ведется учет товарам, которые они привозят.
– Этим и занимается мой отец, – с гордостью рассказывал Исидор. – Его должность очень древняя, она существовала уже во времена великой царицы Осирис Хатшепсут, которая отправляла караваны в Пунт, – это было тысячу лет назад. Наш город возвышали его величество Осирис Рамсес и его величество Осирис Сети44
Приставка «Осирис» к имени фараона означала, что он обрел бессмертие, «уподобившись Осирису».
[Закрыть] семьсот лет назад, когда Та-Кемет стала широко торговать и сражаться с сирийцами и хеттами…
– А вы откуда это знаете? – спросил я с некоторой завистью.
Исидор хмыкнул.
– Все эти записи многие хенти55
Сакральный период для египтян, равный 120 годам.
[Закрыть] хранятся в нашем Доме жизни, так называется большое книгохранилище и святилище, – он показал рукой. – Моему отцу позволено делать копии с древних свитков. Я часто делаю это для него, и у нас дома тоже имеется большое собрание книг.
Я насупился: меня начал раздражать этот долговязый напыщенный зануда. Исидор еще что-то объяснял мне, но я уже не слушал. Неожиданно для него я остановился.
– Знаешь что, я, пожалуй, хочу вернуться, – заявил я. – Ноги болят.
Исидор изумленно уставился на меня – а потом усмехнулся.
– Понятно, маленький экуеша, я надоел тебе! Как же я забыл, что ты еще несмышленыш!
Кровь бросилась мне в лицо; я сжал в руке палку и шагнул к сыну наших хозяев с таким видом, что его усмешка исчезла. Но, к счастью для нас обоих, Мирон предугадал мои намерения: раб моей матери настиг меня и положил руку на плечо.
– Нет, хозяин Питфей, так нельзя! Ты очень рассердишь свою мать и бабушку!
– Пусти, раб!.. – рванулся я; но раб не пускал, и я смирился. Только плюнул себе под ноги.
– Ну вас всех к воронам!
Я быстро захромал домой; потом мои спутники нагнали меня. Назад мы вернулись в полном молчании.
Нас накормили и опять предоставили самих себе. Исидор делал вид, что ничего не случилось; после ужина он засел за свои свитки. Он что-то чертил за столом – кажется, занимался математикой.
Я принялся играть в саду у дома: гонять мяч битой. Подарки дяди Мелоса были у меня с собой. Я вспомнил, как мечтал поиграть с кем-нибудь в Египте, и засмеялся. Какой я был дурак!..
Когда я вернулся, потный и тяжело дышащий, Исидор все еще сидел, разложив свои свитки в круге света от лампы. Я некоторое время ходил вокруг него, как волк вокруг добычи… он, похоже, действительно не замечал меня. И тогда я не выдержал:
– Исидор! Ты ведь себе глаза испортишь!
Мальчишка оторвался от писания и пораженно взглянул на меня.
– Что ты сказал?..
Я постучал по ладони своей битой, которую так и не выпустил.
– Ну да, ослепнешь. Это ведь не поправить, слышишь?.. Отвлекись-ка и давай во что-нибудь сыграем!
– Мой отец был писцом всю жизнь, и глаза служат ему все так же хорошо, – высокомерно сказал Исидор. Он взглянул на водяные часы на столе. – А играть уже поздно.
Он встал из-за стола.
– Я лягу спать, и ты тоже ложись.
Я фыркнул, но послушался. Мы оба пошли умыться, а потом Исидор потушил лампу, и мы легли. Мое раздражение никуда не делось… и, когда хозяйский сын затих, я еще долго глядел в темноту и мечтал о каком-то отмщении: я сам хорошенько не понимал, кому и за что.
Утром Исидор продолжил занятия.
– Я не закончил вчера, – объяснил он; и углубился в черчение и вычисления. Я опять принялся слоняться по комнате без дела: внутри я просто кипел.
И тут меня осенило.
– Послушай, – воскликнул я, – ты ведь, наверное, даже ни разу не дрался!
Исидор скатал свой свиток и встал из-за стола: он выпрямился, глядя на меня.
– Ты очумел, что ли? Зачем мне драться?
– А как же иначе ты сможешь вырасти мужчиной? – откликнулся я: наконец-то я ощутил свое превосходство. – Ты должен уметь себя защитить – себя и свой дом, и быть сильным! Иначе это просто позор!
Глаза Исидора вспыхнули: кажется, я наконец-то его разозлил. Отшвырнув свои папирусы, он прошагал в угол и быстро наклонился, копаясь в своем сундуке; а потом извлек наружу длинную изогнутую палицу.
Он опять приблизился ко мне: и я невольно дрогнул, отметив, насколько хозяйский сын выше меня, да и шире в плечах.
– Вот, видишь?.. – Исидор принялся вращать палицу в руке с силой и скоростью, каких я от него не ожидал; потом принялся перебрасывать палку из руки в руку. Черные глаза его горели. – Я сызмальства хожу с отцом на охоту в камыши: мы ставим сети на птиц, и я хорошо стреляю из лука. И этим оружием я владею не хуже!
Палица описала дугу перед моим лицом, и я отпрянул; тогда Исидор опустил ее. Я заметил, что его метательная палка расписана изображениями уток и других птиц, неведомых мне.
– Я еще никогда не бил людей, ты прав, – заявил Исидор, с яростью глядя мне в глаза. – Но если ты не уймешься, маленький наглый экуеша, я тебя отделаю!
Я расставил ноги и улыбнулся.
– Что ж! Попробуй побей! Хоть я и калека, но по дороге сюда я дрался с пиратами… и одного убил!
Глаза Исидора сощурились: не знаю, поверил он мне или нет. Но через мгновение резко кивнул в сторону двери.
– Идем в сад!
Мы молча вышли в сад – там было еще не слишком жарко. Исидор по тропинке привел меня к пруду, около которого было чистое место. Остановившись, младший сын моей бабки развернулся ко мне.
– Теперь держись!..
Он набросился на меня, и наше оружие с треском сшиблось. Исидор был больше и сильнее меня, но не так проворен; и он не был научен тому, что может дать только настоящее сражение: причинять и терпеть боль. Его длинные крепкие ноги давали ему преимущество; но я сумел свалить его, как прежних врагов, и мы покатились по земле. Мы вцепились друг в друга с каким-то упоением, колотили и давили друг друга; я изловчился отобрать у Исидора палицу, выкрутив ему кисть, но потом он сумел заломить мне руку за спину и бросил на живот, навалившись сверху. Он зло дохнул мне в ухо:
– Ну, тебе хватит, экуеша?..
– Нет, – ответил я; и сильно лягнул его пяткой по голени. От боли он ослабил хватку; а я высвободился, распрямился и…
И тут как гром с ясного неба раздался крик:
– Что тут происходит?
Под деревьями напротив нас стояла бабка Поликсена. Она стремительно двинулась к нам; подхватила на ходу палицу Исидора и взмахнула ею.
– Что вы тут устроили, два паршивца?..
Ни у одного из нас не было слов для оправданий. Но потом Исидор крикнул, показав на меня:
– Он первый начал! Он сказал, что я не мужчина!
Бабушка круто развернулась к нему.
– Конечно, не мужчина, – отрезала она. – Разве мужчина станет нападать на своего гостя, который меньше его… и неразумнее?
Она метнула на меня испепеляющий взгляд. Я молчал, скованный стыдом; но, вместе с этим, во мне опять поднималась гордость за себя.
Госпожа несколько мгновений раздумывала; а потом велела мне:
– Пойдешь сейчас со мной. А ты… явишься к отцу, когда он придет, и все расскажешь! – приказала она своему сыну.
Исидор молча кивнул, глядя в землю.
Я поковылял за бабушкой: у меня не было сомнений в том, что меня ждет. От побоев тело уже болело, но я только молча стискивал зубы.
Она привела меня в свою комнату – я впервые оказался там; и заметил только мебель черного дерева и блестящие статуэтки каких-то богов в стенных нишах. Но я почти не смотрел по сторонам.
Бабушка закрыла дверь и какое-то время рассматривала меня. А потом спросила:
– Так ты хочешь быть похожим на своего отца, Питфей?
– Да, госпожа, – сказал я. Посмотрел ей в глаза – они горели темным пламенем… Госпожа Поликсена улыбнулась.
– Превосходно! Так не хочешь ли попробовать того, что мой сын получал от меня, пока не поумнел?
Я внутренне дрогнул; но расправил плечи.
– Да, госпожа! Накажи меня, я провинился!
Я сам разделся и бросился ничком на циновку. Я напрягся и сжался в ожидании боли: и, вместе с тем, какая-то часть моя жаждала этой расправы. Этого испытания!
Меня никогда еще не секли дома – отец только шлепал ладонью за непослушание; однако я уже тогда изведал тяжесть его руки и не ждал, что бабкино наказание окажется особенно чувствительным. Однако я ошибался: госпожа дала мне десять розог, и мне показалось, что она избила меня с жестокостью спартанского ментора. Чтобы не закричать, я впился зубами себе в руку.
Спина моя вся горела и мучительно саднила; а, попытавшись встать, я с испугом ощутил, как по ней сбегают ручейки крови.
– Доволен? – спокойно спросила бабка Поликсена.
– Да, – с дрожью ответил я. Я в самом деле был горд собой.
– Погоди, не одевайся, – предостерегла она, когда я потянулся за хитоном. – Если надеть хитон на свежие раны, волокна прилипнут и будешь мучиться долго. А то рубцы могут и загноиться.
Я послушно замер; а госпожа принесла какое-то пахучее снадобье в баночке и намазала мне спину, отчего моя боль утихла. Госпожа повторила, чтобы я не одевался до завтрашнего дня. После этого разрешила мне уйти.
Исидор вернулся в свою спальню только вечером. И, увидев, как он двигается, я воскликнул:
– Что, тоже влетело?
Мы уставились друг на друга, – два дурака, – а потом вдруг начали хохотать. Потом Исидор повернулся ко мне спиной, на которой набухли свежие рубцы.
– Это отец…
Я присвистнул.
– Неплохо, приятель!
Я дал ему взглянуть на свою спину. А потом он признался, что нас обоих оставили без ужина. Я сказал, что это ничего – была бы вода: и в коридоре обнаружился большой кувшин, который, по словам Исидора, его «госпожа мать» велела всегда держать полным…
После этого мы сблизились – знаете, как бывает у мужчин, даже маленьких. Исидор показал мне, как стрелять из лука; он пару раз взял меня на рыбалку. А по вечерам сын Поликсены потчевал меня своими историями: он и вправду умел рассказывать так, что заслушаешься. О прошлом своей страны, о великих битвах и грандиозных строительных работах, о том, как он сам рос и куда ездил; и я тоже делился с ним тем, что пережил.
И все было бы хорошо – но однажды я вдруг услышал, как моя бабка за дверью ругается с моей матерью. Они бранились в комнате бабушки: и я сразу понял, что яблоком раздора был снова я…
– Нет, я не позволю тебе! Это мой сын, а не твой! – крикнула Эльпида. – Ты видишь сама, каков он!
Я вспомнил, как после того наказания мама горько упрекала меня: и мне было так совестно, что я причинил ей боль…
– Тем более, что он таков, – гневно ответила Поликсена. – Пусть лучше он узнает это от меня, чем от моих врагов!
Я услышал, что бабка приближается к двери, чтобы прикрыть ее; и в испуге отступил.
Но терпеть дальше стало невозможно. Я должен был все знать!
Позже вечером я подкараулил бабушку в коридоре. Мама была занята с Гармонией – разучивала с ней песню собственного сочинения.
Госпожа Поликсена остановилась, выжидательно глядя на меня. После той порки мы с ней виделись как ни в чем не бывало; однако почти не говорили.
– Госпожа бабушка… – Я набрал воздуху в грудь. – Я давно понял, что у вас с моей матерью тайна от меня, которую ты хотела мне открыть! Мама, кажется, против… но я знаю, что это очень важно!
Поликсена спокойно кивнула, не сводя с меня глаз. Она сложила руки на груди.
– И что у нас за тайна, по-твоему?
– Это правда, что ты служила персам и они тебя возвеличили?.. – воскликнул я.
Между нами повисла тишина: я сам ужаснулся сказанному. Потом бабушка улыбнулась.
– Это правда, но лишь отчасти, – сказала она. – Я долго была царицей всей Ионии, и на трон меня посадили персы. Но так было нужно для нас.
Внимая ей, я ощущал сладкий ужас – будто ненароком пробрался в святилище и получил от богов дар, предназначенный мне одному…
– Почему? Почему так было нужно? – быстро спросил я.
Бабушка взяла меня за руку теплой сухой рукой.
– Идем сядем у пруда. Твоему отцу я все объяснила, когда ему было девять, и он меня понял… думаю, что ты поймешь не хуже. Я уже стара, – она улыбнулась, – и мы с тобой можем больше не увидеться.
И она повела меня в сад: мы с нею сели на траву у пруда, на том месте, где я недавно подрался с Исидором. Госпожа Поликсена долго говорила, а я долго слушал. И тот простой и ясный мир, который я до сих пор знал, рассыпался на кусочки.
