Текст книги "Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 1"

Автор книги: Дарья Торгашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава 13

Моя бабка Поликсена, – коринфянка благородной крови, бывшая властительница Ионии и наместница Дария, – скончалась за сорок три дня до моего приезда в Коптос. Ее муж, сломленный горем, последовал за нею двадцать дней спустя. Да, разлучиться с такой необыкновенной во всех отношениях супругой, конечно, было особенно тяжело…

Я, помнится, подумал, что и бабушке очень повезло с этим последним мужем – жить с царицей, даже свергнутой, мог бы только мужчина, смирившийся с ее превосходством. Много ли сыщется таких, даже в Египте?

Разумеется, я остался с Исидором, чтобы поддержать его. Хотя я не мог пробыть до конца траура по обоим его родителям: в Египте траур по знатному человеку длится семьдесят дней, пока тело умершего не набальзамируют и не поместят в гробницу. Однако похорон бабушки я мог дождаться, и таков был мой родственный долг – я прощался с госпожой Поликсеной от лица всей своей семьи, которую представлял здесь.

В первый день, когда я разложил вещи, я спросил Исидора, почему он сбрил волосы и брови. Таков египетский траурный обычай?

– Нет, – ответил мой друг. – Я это сделал гораздо раньше, когда получил посвящение.

Так я не ошибся…

– Ты стал жрецом? – воскликнул я. – Какого бога?

– Хнума, – ответил Исидор. – Хнуму поклоняются здесь, на юге, – и этому богу с юности служил мой отец.

Так значит, и Тураи был жрецом!

Как отличалась эта правда от того, что я думал об Исидоре и его семье до сих пор! Мне вдруг показалось, что я лишился единственного друга, – я чувствовал, что жрец не может быть таким другом, как простой человек. Во всяком случае, это невозможно здесь, в Египте.

– Но ведь ты должен был унаследовать дело отца? Стать смотрителем караванных путей, в свой черед? – воскликнул я. – Или ты оказался не готов к этому?..

Исидор покачал головой, и в его чертах на несколько мгновений проступила прежняя надменность одинокого мальчишки-египтянина. И новообретенное высокомерие служителя богов.

– Я прекрасно подготовлен к работе, которую выполнял отец, – ответил он. – Ты сам в этом убедишься. Обязанности жреца я выполняю три месяца в году; но и в это, и в остальное время я могу быть караванным смотрителем. Жрецы Та-Кемет часто бывают чиновниками и писцами.

Я вздохнул и кивнул, не зная, что сказать на это. Только понимал, что беззаботно поболтать, как мы делали раньше, с этим строгим молодым египтянином уже не получится. В нем почти не осталось ничего нашего – ничего, что напоминало бы о том, кем была его мать: кроме свободного владения греческим языком. И теперь, после смерти госпожи Поликсены, Исидор утратит все связи с ее эллинским прошлым!

Но, глядя на Исидора, замкнувшегося в своем скорбном одиночестве, я рассердился на себя за праздные и неподобающие мысли. В знак траура я коротко обрезал волосы, как принято у эллинов, – к четырнадцати годам я отрастил их до плеч, следуя примеру отца, и иногда связывал в хвост, так же, как он. Но теперь я попросил слугу Исидора остричь их, и преподнес свои каштановые пряди молодому хозяину дома.

Исидор принял мою жертву покойной, едва заметно улыбнувшись.

– Я положу твои волосы в саркофаг моей госпожи матери.

Я уже знал, что не смогу сделать это сам, – и, честно говоря, порадовался. Вначале мы с моим другом говорили только о скорбных предметах, приличествующих минуте, и Исидор рассказал мне, что для народа Та-Кемет погребение – величайшее и главнейшее таинство в жизни. Прикасаться к мумии могут только бальзамировщики-парасхиты и жрецы, читающие заклинания для облегчения усопшему пути по загробному царству. Даже Исидору не было бы это позволено, не будь он жрецом низшей ступени…

– Так значит, для вас вся жизнь – это подготовка к смерти? – воскликнул я. До сих пор мне даже не приходило в голову, насколько египтяне в этом отличаются от нас и от других народов.

– Да, именно так, – ответил Исидор.

Он улыбнулся мне с сознанием своего превосходства.

– Каждый день, совершая преклонение перед Хнумом и Осирисом, я говорю себе, что этот день может стать последним. И мое сердце может перевесить перо Маат на последнем суде.1313
  Согласно верованиям древних египтян, на посмертном суде сердце усопшего взвешивалось против «пера истины» – богини Маат. Те, чье сердце оказывалось легче, получали допуск в Поля Камыша, место вечного блаженства, а грешников пожирало чудовище Амат, что означало окончательную смерть. Однако, помимо этих распространенных верований, у египтян, видимо, существовало представление и об аде: в «Книге мертвых» описывается состояние грешников, худшее, чем сама смерть.


[Закрыть]

Меня начал тяготить этот разговор, похоже, приносивший моему старшему другу своеобразное наслаждение, доступное только египтянам. Видя, что мне хочется уйти, Исидор понимающе усмехнулся.

– Люди всех народов думают о смерти, экуеша, но лишь люди Та-Кемет умеют должным образом к ней приготовиться, – сказал он.

Мне очень хотелось поспорить; но, разумеется, сейчас это было бы грубо и неуместно. Однако у Исидора было мало времени на разговоры о божественном – помимо подготовки к похоронам, он разбирал свитки, оставшиеся от отца, готовясь к вступлению в должность: эти папирусы хранились как дома, в семейной библиотеке, так и в коптосском Доме жизни. Кроме этого, мой друг много времени посвящал преклонению. Он и раньше, в детстве, был набожен – а теперь порою погружался в молитву на целый час, раскрыв ковчежец со статуэткой своего бога и воскурив благовония. Когда я подглядывал за ним, – как он сидит на циновке, поджав ноги и простерев руки, – мне казалось, что Исидор, как и другие жрецы Египта, в молитвенном экстазе теряет чувство времени…

Однако, чтобы я не чувствовал себя лишним и не скучал, Исидор предложил мне воспользоваться его библиотекой. Я не был большим охотником до чтения – хотя я всегда любил узнавать новое, я считал, что гораздо лучше извлекать уроки из жизни, общаться с разными людьми и преодолевать препятствия, чем ворошить сухие свитки. У нас дома, к тому же, книг было мало: их собирали только самые богатые люди, и больше для того, чтобы похвалиться перед высокородными гостями.

Но в доме Исидора, от нечего делать и из вежливости, я воспользовался его приглашением. Библиотека у господина Тураи и его жены оказалась очень обширная – целых два стеллажа с круглыми гнездами для папирусов. Молодой слуга Исидора Нахт-Мин, – это был не раб, а свободный человек, как я узнал, – объяснил мне, что каждый из стеллажей делится на три секции. Верхняя была отведена под иероглифические тексты, средняя под иератические и демотические: это два вида египетской скорописи. Ну а внизу были свитки на греческом. Только их я и мог бы разобрать.

Нахт-Мин сообщил, что многие свитки в верхних и нижних секциях повторяют друг друга: это переводы с египетского языка на греческий и наоборот.

Эти папирусы не обманули моих ожиданий – я нашел очень любопытные хроники правления древних фараонов, которые, как я заподозрил, были скопированы в коптосском книгохранилище рукой Тураи или его сына. Еще я нашел трактаты по математике и философии: изложение взглядов Пифагора, Фалеса и Анаксимандра1414
  Фалес и Анаксимандр – великие милетские философы. Пифагор обучался в Египте.


[Закрыть], с которыми нас уже знакомили на уроках. Но повторять в египетском Коптосе то, что я учил дома в школе, – это было для меня чересчур!

Почитав какое-то время, я решил поупражняться в игре на кифаре. Я надеялся, что дух бабушки, если даже он рядом и слышит меня, не оскорбится.

Я поднялся со своим инструментом на крышу, чтобы никого не смущать. Как и Исидор своим молитвам, я мог предаваться игре и пению часами: хотя сейчас от пения решил воздержаться, у меня был слишком звучный голос, который сразу привлек бы внимание соседей. Так что я удовольствовался тем, что наигрывал по памяти знакомые мелодии.

Я не заметил, как ко мне поднялся Исидор. Когда я прервался, то обнаружил моего друга сидящим в стороне, у ограждения, – по-видимому, он уже некоторое время слушал меня…

Я смутился. Но Исидор только улыбнулся. Он стал похож на себя прежнего – на того, кого я знал раньше.

– Я долго пренебрегал тобой, но то, что ты здесь, – радует мое сердце, – сказал он. – Сейчас я свободен, и хотел бы узнать, как ты жил эти годы.

Что ж, это было его право – и как друга, и как хозяина…

Я не знал, стоит ли рассказывать Исидору о моем детстве, которое уже казалось мне незначительным; и первым делом сообщил самую главную новость.

– Я обручился, Исидор, и через три года женюсь!

Исидор живо заинтересовался этим, спросив, кто моя избранница и как я ее нашел. Я рассказал. Я заявил, что убежден – соединить свою судьбу с этой Поликсеной мне предназначено свыше!

Я и вправду верил в это… как верю до сих пор. И вы, конечно, можете себе представить, какое впечатление мои слова произвели на Исидора.

Он поздравил меня и подтвердил, что, по его убеждению, таков промысел богов…

– И твоя невеста все рассказала тебе о себе? – спросил он.

Я недоуменно посмотрел на него.

– Она многое рассказала. Гораздо больше, чем обычно поверяют незнакомцу.

Исидор помолчал, глядя на запад и пощипывая бронзовыми пальцами свой гладкий подбородок.

– А знаешь ли ты, кто ее братья? Те, в чьей комнате ты поселился, пока жил у Критобула?

Я медленно покачал головой.

– Нет… Но я думал, что это сыновья Критобула и Геланики…

И тут же мне стало ясно, что это не может быть так. Как я раньше не понял! Будь эти мальчики детьми Критобула, они были бы еще младше Поликсены и, конечно, до сих пор жили бы в отцовском доме!

Но я и Поликсена были слишком поглощены друг другом, чтобы говорить о чем-нибудь еще…

Я провел рукой по стриженой голове и спросил, борясь с волнением:

– А ты знаешь, кто по крови ее братья? Должно быть… они дети того же персидского воеводы, Надира?

Исидор тихо рассмеялся.

– Они дети знатного перса, это верно, – но только другого, по имени Дарион. До того, как стать любовницей Надира, мать твоей невесты была наложницей Дариона. Ты знаешь, кто это такой?

Я мотнул головой.

– Дарион – сын брата моей матери, который женился на родственнице Дария, чтобы получить ионийское царство, – объяснил Исидор. – Варазе и Фарнак, братья твоей Поликсены, – оба наполовину азиаты и носят персидские имена. Их обоих воспитывали как персидских царевичей.

Мой друг нахмурил бритые брови.

– Фарнак – единоутробный брат Поликсены, сын Геланики… а Варазе – сын родовитой персиянки, жены Дариона. Я думаю, что когда они повзрослели, то поссорились со своим приемным отцом и отправились в Азию, чтобы примкнуть к Дарию! Им должно быть сейчас по восемнадцать лет!

«Неудивительно, что Поликсена ничего не говорила мне о них», – подумал я.

Потом я разозлился – как будто моя невеста предала меня, умолчав о таком… Но как об этом можно было рассказать, и не только мне, но и любому другому греку, которого прочили ей в женихи?

Мне вдруг стало ужасно жаль бедолагу Критобула: мало того, что этот миноец не имел ни собственного сына, ни даже дочери, – он, как оказалось, был вынужден воспитывать чужих детей от двоих разных персов!

Я встал и подошел к ограждению, лицом к северу, – как будто мог дотянуться до Поликсены. Мне хотелось сурово пожурить ее за лукавство… а потом успокоить. Я надеялся, что могу соприкоснуться с нею мыслью и душой… если это правда, что духу нипочем расстояния.

Да, я предвидел еще большие трудности от такого родства, – эти братья-полуперсы, Варазе и Фарнак, могли встретиться мне и причинить немало зла. Но я уже поклялся в верности Поликсене и не изменю ей, чьей бы дочерью и сестрой она ни была. Только так и поступают мужчины!

Исидор подошел ко мне и встал рядом. Коснулся моего локтя.

– Ты сохранишь верность этой девочке, я вижу. Это Маат, как сказали бы у нас, – праведный путь… Я сделал бы так же, будь я на твоем месте.

«Но на моем месте ты не очутишься никогда», – подумал я, с некоторой завистью. Будущий путь Исидора был уже определен – и пусть жизнь караванного смотрителя в таком захолустье казалась мне довольно скучной, моему египетскому родичу были обеспечены богатство и почет.

Внезапно Исидор сказал:

– Моя госпожа мать составила завещание на твое имя, как и на мое.

Я встрепенулся.

– Завещание?.. Так у вас женщины могут писать завещания?

Исидор пожал плечами, глядя на меня как на дикаря.

– И завещания, и договоры, – все, что понадобится. Ты не хочешь узнать, что она тебе оставила?

«Наверное, книги», – подумал я, вспомнив о тех подаренных свитках. Я так и не захватил их с собой! Но, разумеется, из уважения к бабке и к Исидору я промолчал.

Мы спустились вниз, и Исидор действительно провел меня в библиотеку.

– Вот эти папирусы, – сказал он мне, показав на секции с демотическими и греческими свитками в первом стеллаже. – Они очень ценные – это сочинения ученых мужей Та-Кемет, неизвестные вашим книгочеям, а также наши сказания и стихи. Но моя мать завещала тебе и деньги.

Исидор улыбнулся и уточнил:

– Тридцать греческих мин серебром.1515
  Половина таланта, или 1800 драхм.


[Закрыть]

Я с трудом скрыл свою неприличную радость. Хотя это чувство скоро сменилось озабоченностью – насущных потребностей у меня и у тех, кто зависел от меня, было гораздо больше, чем этих денег.

До похорон бабушки я съездил в Навкратис и послал письмо домой, известив родителей о причине моей задержки: из Навкратиса отправлять послания было не так рискованно.

На Крит я писать не стал. Критобул получил бы это письмо раньше своей дочери… и я еще не знал, стоит ли нам видеться на обратном пути. Мне уже недоставало Поликсены… но такая тоска, тоска юноши по девушке, требует много большего, чем может дать короткое свидание. И для нее все это было слишком рано.

Однако теперь я всерьез задумался о том, как поплыву домой: один и с немалыми деньгами. С Исидором я своими опасениями не делился, из гордости или стеснения, – но он сам все понял.

На следующий день после того, как гранитный саркофаг моей бабки опустили в подземную гробницу, приготовленную в коптосском некрополе, Исидор заговорил о моем путешествии домой. Он сказал мне, что наймет в Коптосе двоих воинов и вместе с ними проводит меня до Родоса. И заявил, что не будет слушать никаких возражений!

– Но почему не нанять охрану в Навкратисе, и не взять греков, если уж на то пошло? – воскликнул я.

Исидор рассмеялся, согнувшись и хлопнув себя по коленям.

– Именно потому, мой друг экуеша, что твои соплеменники не заботятся о смерти! Они гораздо легче могут ограбить и убить нас по пути, чем это сделали бы воины моей страны!

С этим, признаться, поспорить было трудно. Я с благодарностью принял предложение Исидора – и скоро мы вчетвером, с моим египетским родичем и его двумя наемниками, отправились на север.

Глава 14

Исидор тоже не задержался до дня похорон своего отца – помочь мне для него оказалось важнее. Но Тураи должен был упокоиться в одной гробнице с женой, в соседней камере, которая была давно готова. И все распоряжения насчет погребения мой друг сделал своему слуге и управителю, Нахт-Мину, который был чистокровным египтянином и мог проследить за соблюдением всех ритуалов не хуже господина.

Назад нам предстояло плыть на родосском корабле – Исидор нашел такой, который шел до самого моего острова. Разумеется, это судно должно было сделать остановку на Крите, поскольку там удобнее всего было пополнить запасы воды и провизии и починить то, что сломается во время плавания. Но только не в кносском порту, а в порту Гортины – другого очень древнего южного города. Гортина располагалась по другую сторону от Кносса, на противоположном конце острова.

Я был рад, что близость моей невесты не будет искушать меня. А Исидор с улыбкой рассказал, что правители его земли издревле сообщались с Критом: минойцы на языке Та-Кемет назывались «кефтиу», как мы «экуеша».

Я заподозрил, что, несмотря на траур по отцу и матери, Исидора радует предлог посетить чужие земли. Египтяне были большими домоседами, которые вели замкнутую жизнь; а уроженцы Верхнего Египта в особенности.

Свое синее платье мой друг снял в Навкратисе, переодевшись в обычную одежду египтянина: белый калазирис1616
  Длинное узкое платье египтян на бретелях – как женское, так, в более поздние времена, и мужское.


[Закрыть] с широким бисерным воротником-ожерельем и передником, который повязывался поверх калазириса. Я косился на такой наряд и на бритую голову моего родича, думая, что мы с Исидором будем сильно выделяться. Хотя я, с моей палкой, и так постоянно привлекал внимание прохожих: в Навкратисе, населенном греками разных племен, не отличавшимися сдержанностью, мой вид порою вызывал свист и насмешки.

Но египетские охранники, которых нанял Исидор, мне понравились: высокие, широкоплечие и немногословные. Воины этой страны, как и прочие мужчины, сбривали бороды и усы; и их гладкие темные лица придавали им сходство с храмовыми статуями, хранителями вечных тайн.

Меня заинтересовали их белые доспехи из многих слоев льна – я таких еще не видел, и один из воинов снисходительно разрешил мне их пощупать, сопроводив объяснениями на своем языке. Исидор перевел его слова – наемник сказал, что такие панцири очень прочны, не хуже бронзовых, но при этом легки и дешевы в изготовлении. Еще на нем и его товарище были круглые кожаные шлемы с бронзовой оковкой, а из оружия – короткие мечи и кинжалы. Хотя, судя по виду обоих египтян, они не сомневались, что обнажать оружие им не понадобится.

В порту мы наняли носильщиков, которые помогли втащить наше имущество на корабль. До гостиницы тоже пришлось нанимать носильщиков – одно мое серебро весило как добрый щит: хорошо, что я предусмотрительно уложил деньги так, чтобы они не звенели.

Но в конце концов мы отчалили. Отнеся свои вещи в трюм, мы с Исидором стали у борта.

Мой родич неотрывно следил за проплывающими мимо пальмовыми кущами и камышами, в которых мальчишки удили рыбу. Дальше и выше, среди прославленных виноградников Дельты, скрывались белые стены богатых усадеб. Исидор переживал все то, что испытывает каждый, кто впервые покидает родину.

А для него страх погибнуть на чужбине был особенно велик…

Но когда мы покинули Египет, Исидору стало не до страха: его скрутила морская болезнь, которой особенно подвержены египетские пустынножители. Беднягу мутило два дня подряд, хотя он крепился и ни разу не пожаловался вслух. Но и оправившись, младший сын моей бабки не почувствовал любви к морскому простору, – Исидор вглядывался в горизонт, готовый к опасности, которая могла явиться оттуда когда угодно.

Однако теперь он разделся и остался в одной белой юбке-схенти и воротнике. Я мог оценить его сложение – он был строен и подтянут: было видно, что этот молодой жрец по сей день не пренебрегал охотой на птиц и плаванием.

Однажды я спросил, не собирается ли он сам жениться. Исидор был застигнут врасплох моими словами… но потом, видимо, посчитал, что его траур подошел к концу и ему можно обсуждать такие житейские вещи. Мой друг ответил, что уже присматривался к дочерям коптосских семейств, но, скорее всего, найдет себе невесту на севере. Коптосцы слишком недоверчивы к чужакам… и, уж конечно, его семья всегда жила наособицу, хотя Тураи и был потомственным египтянином.

– Правда, на севере сейчас опять неспокойно, – говорил Исидор, щуря свои черные глаза и оглаживая подбородок. – Люди недовольны правлением наместника и засилием персов.

Я промолчал – а про себя изумился: неужели остальные египтяне могут быть этим довольны. Или южанам нет дела до собратьев из Дельты, Саиса и Мемфиса, поскольку до их неприветливых краев азиаты не доберутся?..

Нет, это была не трусость, – а упадок сил, который испытывали в свой час все народы со слишком древней историей, вдруг понял я. Так же, как выродились минойцы, вытесненные эллинами.

Неужели это ожидает в будущем и нас?.. Нет, о таком даже не хотелось думать!

На Крите мы с Исидором с удовольствием сошли на берег. Погулять по песку было очень приятно. Было бы чудесно посетить и саму Гортину – я слышал еще от матери о знаменитых Гортинских законах, по преданию, написанных самим Миносом: оттуда брали начало многие спартанские установления. Нынешний, усовершенствованный, свод законов, по словам Эльпиды, был выбит на стене дикастерия – здания общественного суда.

Однако я опасался оставить без присмотра деньги и вещи, и Исидор тоже отговаривал меня. На другой день мы поплыли дальше.

Я снова увидел землю Родоса спустя всего два месяца. Но вдали от дома я опять прожил целую жизнь: и эта жизнь, еще неведомая моим родителям, означала для меня окончательный разрыв с прошлым…

Я расплатился с египетскими воинами, чьи мечи нам так и не пригодились, – однако Исидор сказал, что теперь они подождут его. Не только для защиты: египтяне предпочитали держаться друг друга.

Конечно же, мои отец и мать должны были оказать гостеприимство Исидору. И я гордился тем, что приведу в свою семью такого родственника. Но я до сих пор помню, как на нас пялились со всех сторон, когда мы шли по улицам Линда; и мучительно краснею, вспоминая, какие замечания отпускали прохожие. А уж про мальчишек и говорить нечего.

Исидор предусмотрительно велел воинам сопровождать нас до дома – иначе, пожалуй, негодники могли бы начать швыряться грязью.

Хотя Исидору никогда еще не приходилось сносить такое обращение, он шагал с невозмутимостью жреца, которого ничто не может задеть. А я сгорал со стыда за нас обоих. Однажды, я помню, соседский мальчишка помладше крикнул из-за плетня:

– Питфей Гефестион привез себе дружка!

Исидор и ухом не повел – хотя наверняка понял смысл этой насмешки. Надо сказать, что в Египте совсем не приняты такие союзы мужчин и юношей, как у нас; а мужеложство вызывает у людей Та-Кемет особенное отвращение и почитается тяжким грехом – «противным Маат».

Но вот, наконец, я увидел портик нашего дома – его памятные с детства порфировые колонны. Они теперь казались мне миниатюрной копией красных колонн кносского дворца, в котором решилась моя судьба…

Я постучал, первым поднявшись по ступенькам. И, пока дверь не открылась, стоял, умирая от волнения, как всякий юнец: как-то меня встретят дома? И что случилось у нас, пока меня не было?

Открыла нам Корина. Она разинула рот при виде меня и моего спутника, за спиной которого маячили двое вооруженных иноземных воинов. А потом всплеснула руками:

– Мой добрый молодой хозяин!.. В каком виде ты вернулся, тебя родная мать не узнает!

Я улыбнулся:

– Ну, ты же узнала, старушка.

Я обнял Корину: я обрадовался ей почти так же, как обрадовался бы матери. Я переступил порог, и Исидор вошел следом: он приостановился, озирая столь непривычное убранство. Воины остались снаружи, не решаясь нарушить неприкосновенность нашего жилища.

Но тут Исидор обернулся и сделал им знак: египтяне вошли, и последний притворил за собой дверь. Маленькая Корина даже попятилась от их грозных фигур.

– Афродита Киприда, что я скажу госпоже…

– Я сам все скажу, – ответил я, успокаивающе кивнув рабыне. – А ты позови сюда отца… если он дома.

Но тут Никострат возник в дверях родительской спальни. Я уже почти забыл, как он внушителен, – хотя ростом спартанец уступал египтянам, мускулы у него были куда рельефнее.

– Ты?.. – произнес он при виде меня, не сразу узнав меня с таким густым загаром и с остриженными волосами. – А это кто с тобой?

Он перевел взгляд на наших гостей. Исидор поспешно выступил вперед и поклонился, простерев руки, – это у египтян жест особого почтения.

– Я Исидор, господин. Сын госпожи Поликсены.

– Ах… вот оно что!

Никострат наконец-то вспомнил его. Он не сразу нашел подобающие случаю слова; но тут из-за его спины появилась моя прекрасная мать.

– Питфей, милый!..

Она устремилась к нам и крепко обняла меня: от нее пахло ирисовой пудрой. И глаза у нее были все такие же синие, как ирисы.

– А это кто – неужели Исидор?

Эльпида узнала нашего родственника скорее мужа. И скорее нашлась, как его приветить.

– Питфей, проводи нашего гостя в общую комнату. Корина, неси вина с водой, да подай им обоим умыться! А этих воинов…

Матушка повернулась к отцу.

– Скажи им, Никострат, где они могут поселиться до отъезда.

Никострат нахмурился – и, обратившись к египтянам, с заметным трудом, помогая себе жестами, объяснил им по-египетски, куда им идти. Воины переглянулись, кивнули и вышли, что-то сказав друг другу. Судя по их лицам, это было нечто весьма нелестное для нас и нашего города.

Впрочем, они были в этом не одиноки. Когда Корина провела меня с Исидором в ойкос и мы остались наедине, мой друг негодующе шепнул мне, что такой невоспитанной и наглой черни, как у нас, он не встречал ни в одном из городов своей страны.