Текст книги "Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 1"
Автор книги: Дарья Торгашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Глава 3
Приключения не заставили себя ждать. Скоро на море разыгралось волнение – не очень сильное, но чувствительное для сухопутного народа: нам всем велели уйти в трюм, пока матросы выправляли паруса и боролись с ветром. Каюта на нашей триере, как и поныне почти на всех кораблях, была только одна – для триерарха и его помощников; ну и, конечно, для сирийского торговца пряностями, которому принадлежало судно. Так что и матросам, и остальным слугам и помощникам, даже воинам, приходилось ютиться кому где.
Внизу малышке Гармонии стало плохо, и я услышал, как моя сестра постанывает: она совсем не привыкла болеть. Корина утешала ее, натерев Гармонии виски гвоздичным маслом, – рабыня сказала, что нужно полежать и перетерпеть, потом ее маленькая хозяйка привыкнет. Воду тоже приходилось расходовать строго – все эти ограничения заставили меня по-новому взглянуть на морские путешествия, о которых до сих пор я грезил.
Мать сидела рядом с Гармонией, поглаживая ее темные волосы. Эльпида была спокойна; но я заметил, что она то и дело поглядывает наверх.
– А где отец? – спросил я.
Мама побледнела от качки; мне самому стало нехорошо, но я старался скрывать это.
– Отец наверху, с хозяином… это теперь его обязанность, ты же знаешь, – ответила она. – Во время таких происшествий на корабле особенно велика вероятность, что богатого человека безнаказанно ограбят.
Я прикусил губу до боли. Мне вдруг ужасно захотелось очутиться рядом с Никостратом, чтобы посмотреть, как такой могучий человек защищает своего нанимателя. И, одновременно, было весьма неприятно сознавать, что у моего отца теперь есть «хозяин»; и что этот хозяин – жирный и важный сирийский купец Ашшур…
– Вот бы на этого купчишку напали, и отец защитил его! – вырвалось у меня.
– Не болтай! – воскликнула мать.
Однако волнение утихло, и нам разрешили вернуться на палубу. Гармония с Кориной остались в трюме, а я пошел – хотя у меня побаливало левое колено и голова кружилась.
– Поосторожней там! – крикнула мать. Однако вскоре она сама поднялась на палубу следом за мной, и мы устроились рядом, на циновках под навесом. Я с жгучим любопытством и некоторой завистью наблюдал, как полуголые матросы карабкаются по канатам, ставя паруса, как кормчий сзади управляется с рулевым веслом. Гребцы располагались в средней части судна и ниже палубы: их мы не видели, и им завидовать было нечего.
Матушка некоторое время молчала, а потом стала объяснять мне, в какой стороне лежит Иония, а в какой – Коринф, наш родной полис.
– Коринф, как и Иония, давно торгует с Египтом, – сказала она. – Критяне же плавают туда с незапамятных времен. Кстати сказать, по пути мы, скорее всего, сделаем остановку на Крите, чтобы запастись водой и провизией.
– Вот как? – заинтересовался я. Коснулся своего амулета. – И я смогу посмотреть святилища?..
– Ну, это вряд ли, – Эльпида улыбнулась. – Мы только зайдем в порт города Кносса. Но, может быть, встретим там знакомых.
Я оторопел.
– Так у вас с отцом и на Крите есть знакомые?
Как же долго их, однако, носило по свету, прежде чем мы осели на Родосе! И я даже не мог теперь сказать – хорошо это или плохо…
Мы действительно зашли на Крит; но тогда этот остров не произвел на меня особенного впечатления. Помню только белые слоистые скалы, вырастающие из синей воды, много зелени и горы на горизонте. Неплохое место – но наш Родос тоже был прекрасным местом для обитания, богатым всем, что нужно человеку.
Критских знакомых моей семьи нам так и не удалось увидеть; однако я предвкушал новые встречи в Египте, и был полон нетерпения. Моя сестренка после первых дней в море оправилась и повеселела – и даже успела сбегать искупаться, пока взрослые делали свои дела. Кстати сказать: я заметил, что женщины на Крите держатся свободнее и веселее, чем на Родосе, хотя и родоски отнюдь не унижены. Но критянки, – маленькие смуглые женщины, одетые в удивительные пестрые наряды, – свободно болтали с чужими мужчинами, ударяли их по плечу своими веерами из перьев и смеялись.
Вдруг мне стало противно: одно дело – женская свобода, а другое – распущенность. В свои восемь с половиной лет я уже понимал, что это такое.
Потом мы поплыли дальше. И вот тут наконец случилось то, чего я с таким напряжением ждал, – отцу пришлось у меня на глазах принять бой.
Погода была жаркая, море спокойное, как почти всегда летом – бури чаще всего начинаются в межсезонье и у берегов, это я уже знал. Мы с матерью, сестрой и служанкой сидели под навесом, а рядом стоял наш молодой раб – Мирон, преданный матери, как и Корина. Нас всех разморило от зноя.
Отец был пока что свободен и подошел к нам, чтобы перемолвиться парой слов.
Я помню, что на Никострате были надеты кожаный нагрудник, бронзовые наручи и поножи и пояс из квадратных бронзовых звеньев; темные волнистые волосы, как всегда, были стянуты в короткий хвост на затылке – голова его осталась непокрытой. Он редко надевал тяжелое вооружение, пока служил наемником; однако такой доспех подчеркивал его ладную мощную фигуру, и короткий широкий меч у левого бедра придавал ему очень грозный вид. С правой стороны на поясе у отца висел нож.
Я помню, что отец, поговорив с матушкой, обратился ко мне, чем изрядно меня удивил. Никострат спросил – всем ли я доволен, и нравится ли мне плавание; и я заверил, что лучше мне еще не бывало. Мой великолепный отец даже улыбнулся мне при этих словах… а потом вдруг устремил взгляд на горизонт, и лицо его окаменело.
– Чужой парус!
Я встал, насколько мог быстро, и тоже уставился на юг: и увидел красный парус с каким-то непонятным круглым изображением, и корабль – гораздо длиннее, чем греческие, насколько я мог судить. Борта его были крашены киноварью. Корабль приближался быстро: и я уже мог разглядеть начальников в длинных пестрых одеждах и воинов в темных кожаных штанах, остроконечных шлемах и чешуйчатых панцирях…
«Как только им не жарко», – подумал я в первый миг. А потом я понял, кто это и что это может значить: во рту у меня пересохло.
– Персы! – воскликнул я.
Сестренка взвизгнула, схватившись за мать. Никострат кивнул: на его лице читались ярость и отвращение.
– Идите вниз – немедленно! – приказал он. После чего, выхватив меч, бросился к другим мужчинам на судне: там уже заметили пиратов и начали спешно готовиться к бою.
– Быстро вниз! – крикнула мать, видя, что мы застыли. Никострат оставил нас, зная, что его жена с нашим молодым сильным слугой уведут всех в укрытие; и мы побежали к люку, чтобы спрятаться в трюме. Однако у лестницы уже возникли давка и паника.
Мирону пришлось отталкивать людей, чтобы расчистить дорогу госпоже; и я проследил за тем, как они спустились по лестнице. Я за ними не последовал… я сам еще не понимал, почему; но через несколько мгновений понял. Я жаждал увидеть битву!
И моя мечта осуществилась – я все увидел собственными глазами.
Персы приготовились таранить наш корабль; я разглядел этот железный таран, нацеленный на нас, но наш кормчий успел развернуть судно, и удар пришелся вскользь. От этого вражеская триера покачнулась, хотя она была нагружена тяжелее родосской и весила больше. Наши воины воспользовались этим, чтобы бросить копья: двое азиатов упали, обливаясь кровью. При виде этой вражьей крови меня охватило дикое возбуждение; как тогда, в драке против шести мальчишек…
А потом персы бросили веревки с крючьями, которым зацепили наше судно и потащили к себе; нас всех тряхнуло. Я крепче схватился за палку и присел, спрятавшись за каким-то ящиком, привязанным цепями к палубе: конечно, никто меня уже не замечал, а вот я все видел… Обездвижив нашу триеру, персы перебросили мостик со своего борта – и начали перепрыгивать на нашу палубу, ошеломив меня своей наглостью и своим напором. Зазвенели клинки: кривые персидские мечи ударялись о мечи наших воинов, крики ярости и боли раздавались повсюду. Я переполз поближе, дрожа всем телом и крепче сжимая посох; еще пара шагов, и мужчины растоптали бы меня, даже не заметив.
Я скорчился, застыв на месте; и тут наконец узрел отца. Таким я его не видел никогда: Никострат рубился сразу с двумя азиатами, высокими и сильными мужчинами в бронях; и он теснил их к борту своим бешеным натиском. Персы пятились перед ним… и одного он рубанул мечом наискось, раскроив ему грудь вместе с кольчугой, а другого с сокрушительной силой пнул ногой в грудь. Этот удар наверняка переломал пирату ребра; но несчастный свалился за борт, не успев задохнуться.
Я был так потрясен этим зрелищем, что не заметил, как другие враги побежали прямо на меня: наши теперь теснили их со всех сторон. Один перс проскочил мимо – и я, сам не успев сообразить, что делаю, подсек его посохом под щиколотку, как мальчишки тогда свалили меня. Пират упал, и наши закололи его.
Больше я не осмеливался высовываться, скорчившись за своим ящиком: но я видел, что родосцы одолевают. Персы с воплями падали за борт и тонули в своих тяжелых доспехах и одеждах; наконец оставшиеся перескочили на свой корабль и, сумев отцепиться, поплыли восвояси так быстро, как могли.
Меня колотило с головы до ног: я чувствовал густой запах крови и соли, поднимавшийся от палубы, и слышал стоны раненых персов, которых свои бросили, а родосцы сейчас безжалостно добивали. Мне казалось, что это меня тут бросили – и меня добивают… Битва оказалась куда ужаснее, чем я себе воображал!
Я неуклюже встал, цепляясь за свой ящик, – и тут меня вырвало. Потом я упал на палубу и, кажется, потерял сознание.
Вдруг меня вырвали из забытья, схватив за шиворот и сильно встряхнув: я заорал и забился, вообразив, что это какой-нибудь перс, который уцелел. Но тут воин отпустил меня; я упал на четвереньки и перекатился на бок, задрав голову и с трепетом взглянув на него. Воин оказался эллином – он был весь покрыт кровью и ужасен, как сам Танат: я узнал своего отца.
– Что ты тут делаешь? – прорычал он.
Окровавленный меч в его руке был еще обнажен. Никострат задвинул его в ножны; а потом наклонился ко мне и, схватив за грудки, легко поднял в воздух.
– Что… Ты… Себе позволяешь, щенок?..
С каждым выдохом скозь зубы он немилосердно встряхивал меня: голова моя болталась, так что, казалось, вот-вот оторвется, ребра трещали в лапах спартанца. Мне представлялось, что он вот-вот швырнет меня в морскую бездну, как только что отправлял за борт персов…
– Я ничего… Я не хотел! – отчаянно крикнул я, сумев набрать в грудь воздуху. – Отец!
Но тут безумие битвы в глазах Никострата погасло, и он поставил меня на ноги.
– Твоя мать, должно быть, уже с ума сошла, потеряв тебя, – мрачно сказал он. А потом велел:
– Иди к матери и сестре и утешь их! У меня здесь еще работа!
«Так вот как он называет это – работой!» – подумал я с содроганием. Но, разумеется, был только счастлив убраться с глаз родителя.
Я уполз в трюм, спотыкаясь и всхлипывая. Да, должен признаться, что я позорно разревелся, когда Никострат оставил меня в покое: ведь мне было только восемь лет, и я впервые увидел настоящую жестокую битву… и впервые увидел такое лицо своего отца! Но когда я спустился в трюм к моей семье, я успел утереть глаза и больше не дрожал.
Я не сразу нашел Эльпиду, сестру и слуг среди людей внизу, при слабом свете, просачивавшемся сквозь щели. Но когда я уже приготовился закричать, то услышал крик:
– Хозяин Питфей!..
Ко мне пробирался Мирон – с безумными глазами: его пшеничные волосы были всклокочены, одежда порвана. При виде него ноги у меня подогнулись, и молодой раб матери подхватил меня, прижав к груди.
– Мы думали, что ты убит!
– Я… не успел спуститься, – соврал я, ради общего спокойствия. – Но все обошлось, как видишь!
Мы со слугой вернулись к моей матери. Эльпида сидела, держа в объятиях дочь; она не плакала, только что-то шептала, и лицо ее было совершенно белым. Узрев меня, матушка вскрикнула… а потом протянула ко мне руки, неуверенно, точно думала, что перед нею призрак.
Я бросился к ней так быстро, как мог: и мать крепко обняла меня.
Потом отстранила от себя, ощупывая мои плечи и грудь:
– На тебе кровь!
– Это не моя, – торопливо сказал я. – Я просто не успел спуститься… я спрятался!
Эльпида кивнула. Но тут же воскликнула:
– А отец?..
– Жив, он жив! – успокоил я ее и сестру; и улыбнулся. Впервые я ощутил себя мужчиной рядом с женщинами моей семьи. – Я даже сам убил одного перса, который пробегал мимо, – не удержавшись, прихвастнул я.
Это была почти правда: в конце концов, это я уронил врага, позволив нашим воинам его заколоть.
Моя сестренка, резвая и языкастая, которая раньше дразнила своего хромого брата, теперь глядела на меня как на героя, широко раскрыв свои голубые глаза. Матушка же так и не подобрала слов: она лишь снова обняла меня.
Еще какое-то время все сидели внизу – пока палубу не отмыли от крови и не убрали трупы. Отец спустился к нам: и тогда я поспешно убрался наверх. Но вскоре Никострат поднялся следом за мной – теперь мне было от него никуда не деться…
И тут мой отец сделал самую неожиданную вещь: он взял меня за руку и посадил рядом с собой, а потом обнял.
– Я знаю, почему ты остался наверху, – сказал он.
Я поднял глаза.
– Ты хотел помочь нам, – произнес Никострат; и улыбнулся в свою жесткую короткую бороду. Впервые глаза его потеплели в разговоре со мной.
Я только кивнул, растеряв все слова…
– Это была настоящая андрея – спартанское мужество. Я хвалю тебя, сын!
Чего бы я только не отдал, чтобы услышать это раньше – до того, как увидел такое лицо отца…
Он снова обнял меня – крепко прижал к своей пышущей жаром мускулистой груди: от него все еще пахло кровью. Я закусил губу, чтобы не всхлипнуть. Отец поцеловал меня и разжал объятия; я почувствовал, что этот миг необычайной близости вот-вот минует. И тогда я быстро воскликнул:
– Отец!
Никострат поощрительно кивнул, глядя на меня.
– А часто ли такое бывает?
– Что? Нападения пиратов? – спросил он. Я кивнул.
Никострат медленно покачал головой.
– Нет… не очень часто. Теперь, когда персы завладели морями, большую часть разбойников истребили.
Я изумился.
– Так значит, персы навели на море порядок?
Никострат сдвинул брови: похоже, разговор принял нежелательный для него оборот. Отец еще раз потрепал меня по плечу и поднялся; он молча ушел.
А я остался сидеть, глядя на закат: я был слишком напряжен и переполнен чувствами, ужасными и прекрасными событиями этого дня, чтобы лечь спать. В конце концов Корина разыскала меня и увела в постель.
Я лежал и глядел в темноту, слушая размеренный плеск весел и скрип уключин, – и опять думал об отце; а потом стал думать о бабке Поликсене.
Неожиданно я начал догадываться, какую тайну от меня скрывают.
Глава 4
До Египта оставалось совсем близко: мы достигли берега Африки без всяких дальнейших происшествий. Отец нечасто встречался с нами на корабле, исправно неся свою службу, – однако мать тихонько сказала мне, что наш сирийский хозяин уже вознаградил его за спасение, заплатив сверх положенного. И Ашшур пожелал, чтобы и в Навкратисе охранитель оставался при нем.
– Не только как воин, – прибавила Эльпида, улыбнувшись. – Ашшур высоко ценит то, что отец долго жил в Египте, знает обычаи и язык.
Я кивнул; а сам, поежившись, подумал, сколько же всего я не знаю о моем отце… Он жил еще и в Египте! Уму непостижимо!
Чтобы причалить в Навкратисе, мы некоторое время поднимались по Нилу. После Родоса земля Египта сперва показалась мне скучной и плоской – песчаные берега, однообразные заросли тростника и пальмовые рощи; там и сям были разбросаны глинобитные домики бедноты. Было очень жарко, над нами вились мухи. Однажды мы увидели в зарослях крокодила – он здорово напугал Корину, а я бросился к борту и перегнулся через него, чтобы получше разглядеть гада. Но успел увидеть только бурую шипастую спину, утопающую в иле.
Вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо: я вздрогнул, узнав прикосновение отца.
– Не дразни их. Эти твари ловко утаскивают людей в воду, могут даже с берега или с лодки, – произнес он предостерегающе.
Я посмотрел снизу вверх в улыбающееся лицо спартанца. Побоище на корабле до сих пор стояло у меня перед глазами; и я помнил его хватку – в присутствии отца меня пробирал озноб, несмотря на жару…
– Ты правда жил в Египте? – спросил я, стараясь не думать о том, что случилось совсем недавно.
– Я родился в Египте, – ответил Никострат. – Мой отец и твой дед служил здесь наемником, как я.
Я изумленно открыл рот. Но Никострат не стал продолжать. Он некоторое время смотрел на берег, сложив руки на груди, – а потом опять взглянул на меня.
– Ты хочешь поскорее стать мужчиной, Питфей?
Я горячо кивнул.
Никострат снова опустил мне на плечо свою увесистую руку.
– Мужчина должен уметь беспрекословно подчиниться старшему, когда это необходимо. Ты понял меня?
Я понял, что речь не только о крокодилах, но и о той схватке с пиратами; и снова кивнул. Тогда отец улыбнулся мне и ушел.
Я проводил его взглядом: в моей голове остались одни вопросы без ответов… Зная, что отцу недосуг, я опять пошел к матери: я пристал к ней, прося рассказать, каким образом мои дед и бабка попали в Египет.
Эльпида не отказалась удовлетворить мое любопытство. Я узнал, что моя бабка Поликсена, будучи еще девочкой, со своей семьей бежала в эту страну с острова Самоса, где правил тиран Поликрат, жестокий баловень судьбы, который жаждал расправиться со своими противниками. Под его властью на Самосе произошло восстание – и тогда многие греки бежали в Египет, потому что тогдашний фараон Амасис был в дружеских отношениях с Поликратом.33
Это историческое событие произошло в 532 г. до н.э.: волнения на Самосе под властью Поликрата продолжались еще десять лет, до самой его смерти.
[Закрыть]
– Ну а мой дед? Он ведь был настоящий спартанец? Как он туда попал? – воскликнул я.
– Его Спарта прислала на помощь Поликрату, с другими воинами, – ответила мать. – Потом твой дед Ликандр отправился в Египет и стал служить здесь.
Я потряс головой, не зная, что и думать.
– Но ведь этот Поликрат был жестокий тиран? Почему же спартанцы поддержали его?..
Матушка вздохнула.
– Это все очень непросто, малыш. У нас в Линде тоже правит тиран – однако такой мудрый властитель для нас благословение… И в Спарте есть свой царь.
Я нетерпеливо подергал ее за серебряный браслет с эмалью.
– Почему же дедушка не вернулся обратно в Спарту?
Эльпида с грустной улыбкой пригладила мои вихры.
– Вернуться в Лакедемон куда труднее, чем оставить его.
– Почему? – воскликнул я, сердясь.
– Ты узнаешь со временем сам, – сказала матушка. Я оставил ее – я запутался окончательно, мой маленький разум был переутомлен всеми этими взрослыми сложностями.
Против течения мы шли лениво – корабль едва полз, как мне казалось; и я задремал, сидя на палубе под тентом, положив голову на руки. Потом мать разбудила меня.
– Мы скоро причалим, вставай!
К нам присоединились сестра, наши двое слуг и отец. Мама сказала, что отец проводит нас в навкратисский дом для проезжающих, поможет устроиться, а потом вернется к своему сирийцу.
Господин Ашшур тоже появился на палубе, готовый к выходу, – чернокожий раб обмахивал его опахалом из страусиных перьев, а трое других слуг, тоже сирийцев, тащили его сундуки. Я глазел на него с большим любопытством и сильной неприязнью.
Наш купец здорово напоминал персов – подумалось мне. У него была холеная борода, завитая мелкими рядами, шелковые одежды длинные и с пестрым рисунком, пояс с кисточками; в ушах были серьги кольцами, а глаза подведены, точно у женщины. От него пахло сладкими притираниями.
Я, весь напрягшись, смотрел, как отец переговорил со своим «хозяином». Никострат кивнул купцу на прощанье – или, вернее сказать, коротко поклонился; и я покраснел, точно меня ошпарили. Одних азиатов мы бьем – а другим служим, стало быть? И где тогда наша эллинская свобода?..
Потом Корина поторопила меня, чтобы я сходил на берег следом за нею и за сестрой. Я молча послушался, стараясь не смотреть по сторонам. Мне было гадко и стыдно за всю нашу семью.
Но потом это чувство изгладилось: когда Никострат присоединился к нам, когда я опять увидел, как мой отец держится, я вновь ощутил гордость за наши полисы, рождающие таких воинов. Что бы делали Ашшур и все ему подобные без своих охранителей?
Потом Гармония, шагавшая рядом, ахнула и подергала меня за руку, показывая на что-то впереди. Я увидел носилки из черного дерева и слоновой кости, отделанные самоцветами: их несли на плечах целых шестеро сильных нубийцев в леопардовых набедренных повязках. Слуга Ашшура был первым чернокожим, которого я повстречал; а здесь, в Навкратисе, они попадались гораздо чаще, хотя этот город был греческий.
Попадались и другие иноземцы. Я впервые увидел египтян: эти люди поразили меня сперва цветом своей кожи – загар у них был медно-красный; а потом диковинными одеждами и прическами. Я увидел нескольких мужчин в искусно сделанных париках, в больших драгоценных ожерельях-ошейниках и длинных белых юбках; двое оказались с обритыми наголо головами. И у всех этих мужчин глаза были подкрашены сурьмой, как иногда подводила их моя мать.
Египетских женщин на улицах нашего города я не увидел – возможно, их мужчины не пускали их сюда? Но всему свое время: я еще насмотрюсь на местные обычаи, обещал я себе.
Дома на улицах были похожи на наши: беленые каменные и глинобитные, крытые черепицей. Но я заметил постройки и другого типа – с плоскими крышами, толстостенные, расписанные яркими орнаментами в виде зигзагов или связок папируса. Это точно были дома египтян.
Но тут мать привлекла мое внимание.
– Мы пришли, – сказала она.
Мы стояли перед домом из желтого песчаника – в два этажа, со множеством маленьких окон и квадратной аркой, через которую беспрестанно входили и выходили люди: господа с пустыми руками и в сопровождении рабов, женщины с кувшинами на головах, носильщики с корзинами.
– Там двор, – объяснила Эльпида. – Мы тоже войдем со двора и снимем комнаты.
Было видно, что она уже устала: вокруг глаз, подведенных синими стрелками, легли тени. Я пожелал, чтобы мы поскорее устроились на отдых.
Две комнаты, которые мы наняли, оказались довольно просторными и чистыми; хотя пропахли жареной рыбой и луком. Пол был вымазан глиной, а из мебели наличествовало только самое необходимое.
Мама с усталым вздохом села на табурет; а Корина поспешила распорядиться, чтобы нам согрели побольше воды для купания. Медная ванна здесь тоже имелась – правда, одна на всех. И объемистая глиняная бадья с известкой – справлять нужду.
Когда мы по очереди искупались, принесли еду: все ту же жареную рыбу с луком и оливками, а еще блюдо фиников. Их я ел третий раз в жизни и ел с большим удовольствием. Но потом я заскучал, глядя в окно, – выходить на улицу одному мне, разумеется, не разрешили.
Матушка подсела ко мне, видя мою тоску, и погладила по голове.
– Мы здесь ненадолго, – сказала она. – Как только мы вошли в Египет, я написала письмо бабушке – и оно далеко опередило нас. Скоро бабушка приедет, и мы отправимся на юг, к ней домой.
Я безразлично кивнул. Но тут Эльпида сказала:
– Бабушка приедет со своим мужем, он египтянин, – так что будь готов.
Я встрепенулся.
– Варвар?.. Бабушка стала женой варвара?
Эльпида нахмурилась.
– Он совсем не варвар, и не вздумай оскорбить его. У Поликсены есть сын от этого человека… получается, что этот мальчик тебе дядя: ему должно быть сейчас лет одиннадцать.
Я был потрясен так, что дальше некуда. Одиннадцатилетний сын у моей бабки – и от египтянина?.. Мне представлялось, что бабушка должна быть старухой, давно утратившей способность к деторождению.
Я надеялся, что встреча с ней даст ответ на все загадки.
Мы прожили в гостинице четыре дня: на третий день отец оставил нас, потому что Ашшуру опять понадобились его услуги и защита. А на пятый день приехала моя знаменитая бабка: она прибыла одна, без мужа.
Я помню, что мама встретилась с ней сперва на улице, взяв с собой Гармонию, – и вернулась взбудораженная и счастливая, оставив мою сестру с бабушкой. Потом матушка хорошенько умыла меня, нарядила и подала мне свое зеркало.
– Ну-ка, скажи сам – довольно ли ты хорош, чтобы понравиться бабушке?.. Она тебя не видела целых пять лет.
Я внимательно поглядел на свое отражение в полированном серебре. Как и большинство мальчишек, я не имел привычки любоваться собой; хотя мама и Корина часто повторяли, что я красивый. От матери я получил в дар голубые глаза и каштановые волосы: они слегка вились. Лицом я напоминал отца, но черты мои были тоньше; и я заметно загорел и окреп за эти весну и лето.
Мать нарядила меня в белый хитон с черным меандром по краю и легкий голубой гиматий. Я себе понравился. И если бы не эта палка… хотя в мамино зеркальце моего изъяна было не разглядеть!
Я повернулся к Эльпиде с улыбкой и сказал, что готов. И тогда матушка вышла – и вскоре вернулась вместе с моей сестрой и бабкой Поликсеной.
Эта рослая женщина отнюдь не казалась ни старой, ни немощной, хотя ей и было под пятьдесят. Волосы ее под покрывалом были черны, она оказалась очень смуглой и темноглазой – как египтянка; и, как египтянка, густо подкрашивала глаза. Ее движения были сдержанны, но исполнены скрытой силы.
Бабушка присела передо мной на табурет и взяла в ладони мое лицо.
– Посмотри на меня, мальчик.
В ее эллинской речи послышался акцент – наверное, египетский; а может, и нет. Но меня поразило не это – а ее властность: засмотревшись в темные глаза прародительницы, я на миг ощутил себя ее рабом… И притом таким, который с радостью покоряется господину. Потом Поликсена погладила меня по щекам и улыбнулась мне оранжевыми от краски губами.
– Эльпида хорошо потрудилась над тобой, и ты сам тоже не ленился, как я вижу, – сказала бабушка. – Я буду рада узнать тебя поближе.
Я поклонился. Я почти никому не кланялся в своей жизни – но это показалось мне тогда единственно правильным, что можно сделать.
– Я тоже буду рад узнать тебя, госпожа, – сказал я.
Поликсена царственно кивнула мне; а потом встала, глядя на мою мать.
– Где Никострат?
– Его сейчас нет с нами – он на службе, – ответила Эльпида виновато.
Лицо моей бабки омрачилось. Я подумал, что она, должно быть, любит своего сына не меньше, чем моя матушка – меня. И все же, как бабушка и Никострат отличались друг от друга!
– С тобой дети… значит, мы уедем сейчас, а Никострат пусть приедет когда сможет, – наконец сказала Поликсена моей матери. Она оглядела нас: и всем стало ясно, что мы будем слушаться ее еще больше, чем слушались моего отца.
