Текст книги "Немного времени для синицы (СИ)"

Автор книги: Дарья Иоаннидис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Это лучше клея, что вы нюхаете. Лучше любой выпивки.

Крысёныш посмотрел с подозрением.

– Ну нет.

– Попробуй, – «кожаный» пальцем зачерпнул крошку, слизнул, – Это безопасно. Смотри, как делаю я. Тебе понравится.

Доверяй мне. Доверяй. Тебе понравится.

***

У Пата был джип, синяя махина, на огромных колесах – «биг-фут», жрал эло-топливо литрами, вонял – тоже здорово. Ну и смотрелся, само собой, устрашающе. Он один такой в городе. Даже Эрик предпочитает ездить на мэрсе старой модели. А у Эрика кредитов больше, чем у нас всех вместе взятых, Эрик владеет Космопортом и всем окружающим Зеленым сектором.

Я посмотрел на лицо Пата. На перелом. Снова на Пата.

Подумал, что я тут вообще делаю.

– Ну ты точно дурак.

– Это почему.

– У тебя рука сломана.

Пат засмеялся:

– Мне один раз перебили плечо, а я всё равно машину вел. Ничего, терпимо.

– *****, – только и сказал я. Но никуда не ушел. Хотя всё внутри выло сигналом воздушной тревоги.

Свою машину Пат ласково называл «лапочка». На «лапочку» пришлось забираться по лесенке. Хорошо, что лапочка оказалась спокойной и смирно дожидалась хозяина. Меня же «лапочка» нервировала. Я с предубеждением отношусь к любому виду транспорта, что не является мотиком.

После аварии.

Я свернулся, сжался, ноги сомкнув, руку левую в подмышку правой засунул, чтоб как можно меньше места занимать, свободной рукой вцепился в поручень на дверце. Пат поглядел на меня без улыбки, почуял что-то, но ничего не сказал. Машину не заводил. Так и сидели мы, перед собой глядя, я, вцепившись, и Пат, руки на руль, положив, в молчании сидели.

– Марек.

Я повернул голову на голос.

– Мы можем никуда не ехать. Езжай домой. Или давай на мотике за мной.

Я поерзал:

– Я залез-то с трудом. Предлагаешь еще и спускаться обратно? Заводи.

Пат включил зажигание.

– Как ты по улицам на таком… такой… разъезжаешь?

Пат улыбнулся:

– Ну как… По-всякому.

– Размер машины характеризует размер твоего самолюбия? – решил я разрядить обстановку.

– Слушай, я ее увидел и понял: это мое. Мое – и всё. Как будто всегда хотел, только раньше не понимал. Влюбился.

– Влюбился он. Чудо, – я и сам не понял, кого имел в виду: машину или Пата.

И мы двинулись в большой коробке на опупеть-каких-колесах – хорошо, что людей почти не было, а то меня стало потрясывать от напряжения, от возможности кого-то задавить. Зубы и так ощутимо стучали. Пат поглядывал на меня, но молчал. Стянул шапку, бросил ее назад, на сиденье. Рукой волосы растрепал.

Фонари то светили, то мигали, до свалки в общем-то было не так уж далеко, минут пятнадцать. Я пересчитал уже все свои зубы, начал новый круг. Пат терпел, только вздыхал сокрушенно: я ведь сам не захотел вылезти и сесть на мотик. Сам выбрал терпеть. А Пат знал, что если я что-то захотел, то не передумаю. Ни за что не передумаю.

О том, что Пату может быть больно – рука-то никуда не делась, не изменилась, как была фиговиной сломанной, в гипсе, так и осталась, – я думал мало. Или много. Или никак. В общем, я не хотел об этом думать. Я заставлял себя об этом не думать. Факт перелома есть. Выбор Пата – тоже. Он выбрал. Меня это не касается.

Он еще и драться со мной собрался.

Кому он хочет что доказать?

А я?

Ночь набирала силу, как тряпица воду, я чувствовал, что обещанный дождик скоро грянет, только не знал когда. Туча, подвинув брюхо, легла на Бёрн-Сити. И всем нам гореть, гореть в аду, поливаемом кислотным дождем.

– Нам бы до дождя разобраться.

– Ага, – Пат поднял глаза.

Доехали также в тишине. В тишине же выбрались, потопали до свободного местечка, там же, откуда я начинал свое восхождение неделю назад. Громадина помойки молча наблюдала за нами. Я расчищал место, чтоб, ни дай бог, ни за что не зацепиться, ни обо что ни упасть, никуда не загреметь. Пат стоял поодаль, руку баюкал.

– В последний раз тебя прошу: не дури, – прокричал я.

Пат молча покачал головой, лицом посерьезнел.

Я встал, отряхнул руки. Пошел к нему.

– Тебе это зачем?

– Это неважно, – сказал он свою любимую фразочку.

– Ну, так если неважно, давай отменим всё.

– Тебе знать об этом – неважно.

– Мне – важно.

Какие у нас содержательные разговоры-то ведутся. Хоть хронику пиши. Летопись идиотизма на двоих.

Я встал напротив, стою, смотрю на него, подсвеченного фарами машины. Нет реакции. Но взгляд он не отвел. Я отвернулся, снял куртку, отбросил в сторону. Пат отказался снимать свой балахонистый «боуи»-халат.

– Движения не сковывает?

Пат попрыгал, помахал руками, проговорил: «всё ок».

Встали в стойку, друг напротив друга. У меня даже бинтов не было. А спрашивать у Пата, чтоб опять лез в машину за аптечкой…

Расквитаться бы уже со всем.

Пат начал свои перебежки, он никогда первым не нападает. Ждет раскрытия противника.

Если попаду в гипс – ему будет больно. Если он вмажет мне гипсом – больно будет мне. Кому-то всё равно будет больно. Черт.

Кому-то всегда бывает больно. Любой поступок – либо наносишь удар, либо его получаешь.

Он ждал, что я нападу, раскроюсь, тогда и ударил бы. Но я этого не хотел, потому и прыгали мы как два болванчика. Друг против друга, в неровном свете фар, под удушающим одеялом неба.

Терпения у меня, правда, было побольше, потому что ударил первым Пат. Промахнулся, я присел, пружинкой вскочил и вляпал ему, несильно еще. Он рукой закрылся, удар попал в предплечье. Но ярости ему было не занимать, потому что бил он в меня как в грушу, ожесточенно, но и я в долгу не оставался. У меня есть ноги. Есть острые колени. В живот ему ударил, он упал, но быстро вскочил. Он был в хорошей форме, тренировался в свободное время, не иначе. Подскочил ко мне, стал таранить мной стену из мусора, стал бить, я только и мог, что уворачиваться. О честности дело вообще не шло. Я схватил его за волосы одной рукой, второй стал легонько, для острастки, бить под подбородок, только челюсть звенела. Пат вырвался, стал опять бить мелкими быстрыми джебами, он был уже весь мокрый и в крови, язык или губу прикусил. Я уворачивался, затем крутанулся и ногой вмазал. Пата отбросило.

Я замер. Подошел к нему. Пат лежал, глядя в небо. Лицо во влажных прядях волос, дышал тяжело. Я подал ему руку, хватайся, мол. Он взял, потянул и опрокинул меня, другой рукой подпихнув под спину, от неожиданности я и упал. Лежали мы теперь вместе, тяжело дышащие. Пат поглядел на меня, поднялся, помог, наконец, и мне встать. Вдруг – приблизился вплотную, обнял, вцепился как в самое ценное.

– Пат, – я губы себе тоже поранил, пока ехали в машине, растерзал на ошметки. Всё болело, говорить трудно.

– Ага, – куда-то мне в висок произнес.

– Я ведь не он.

Я чувствовал через влажную ткань его «боуи»-халата жар тела, где-то, между нами, билось его сердце. Напротив – билось мое.

– Знаю, – помолчал, – Мне он не нужен. Больше не нужен.

Пат руку, ту, что не в гипсе, опустил ниже, где мои лопатки, погладил.

– Это тебе он нужен.

– И что дальше.

– А ничего, – разжал объятия, отпустил меня, улыбнулся, во все свои белые, теперь уже с красным, зубы.

Я молчал. Небо опасно дышало над нами, наблюдало за нами.

– А у меня есть кокс, – вдруг проговорил Пат весело, – хороший кокс.

– Иди к черту.

– Да я и есть черт.

Я думал о чем-то, сам не мог сообразить. Мысли катались туда-сюда как на русских горках, неуловимые, я даже и ухватить ни одну из них не мог, так лень было. Мозг мой уже был в стадии разжижжения от выпитого ранее алкоголя, жары, драки.

– Белый как твои зубы?

– Черт?

– Кокс.

Я вздохнул:

– Ну поехали что ли.

Ночь когда-нибудь должна была закончиться. Так пусть она закончится дорожкой кокаина.

И придет день. Белый как черт. Черный как ангел.

***

Квартира у Пата была под стать его машине. Такая же вопиющая. Ядовито-салатовые обои с рисунком из ящерок. Салатовые же занавески. Салатовый, мохнатый, в траву, пол. Всё остальное – в стекле. Это кухня. Еще была огромная черная ванна, а кафель и пол – зеркальные. Комната была ярко-багровой, с черными деревянными балками. Черные шкафы из дерева, настоящего дерева – я потрогал. Открыл, поглядел внутрь, закрыл. Канаты держали большущий матрас, заправленный черным бельем.

Я бы обозвал его квартиру каким-нибудь нецензурным словом.

А цензурное… Ну, веселая, может. Безумная?

Чеканутая?

Шизофреническая?

Пат провел меня в комнату, на столике разложил по паре дорожек, карточкой разравнял. Втянул одну через трубочку, показал рукой – присоединяйся. Я сел на корточки, затянулся. Пат достал сигареты и зажигалку. Хорошие сигареты, «Мэйстерс», виргинский табак с Центавры. Держал сигарету он забавно – левой рукой и тремя пальцами: большим, указательным и средним. Сидели мы в молчании, долго ли коротко, а сказочке всё не конец. Меня стало пробирать, мысли заметались. От кокса мне почему-то всегда становится слишком уж взбудораженно. Надо что-то делать. А если я не буду что-то делать, то мне будет тревожно.

Стены заалели, они не просто багровые, они еще и в прожилочку, оказывается. Беленькую такую прожилочку.

Чувствую – взгляд. Пат смотрел на меня в упор. Я тоже в упор на него уставился. Оба молчим. Напряжение сказывалось, мы его не сбросили в драке, только накалили больше. Напряжение тянуло из нас силы, а кокс добавлял еще огня. Всё горело. Мне стало надоедать.

Да блин, бесишь.

Подорвался, опрокинул его. Коленом подтолкнул, ноги заставил раздвинуть. Пат таращился на меня, мял окровавленные губы. Я лизнул. Ну да, кровь.

– Я не он, – я повторил, ему в губы прямо. От дыхания было еще жарче. Даже

кондиционер в комнате не спасал.

– А мне плевать, – шепотом произнес Пат, – Мне ты нужен.

Да ***. Иди ты. К черту, черт. В свое логово.

Я в твоем логове. Уже.

Сам пришел.

Что. Ты. Со мной. Делаешь.

– А не пожалеешь?

– Нет.

Он нашел мою руку, сцапал за указательный палец, пососал его, покусал.

Я думал: ляпнуть какую-нибудь нежную пошлость или не стоит. Так и не придумал. Пату надоела моя безынициативность, и он снова здоровой рукой опрокинул-перевернул меня. Он сильный, черт.

Залез на меня сверху, поерзал. Мне от ощущений дыхание сбило. Пат стал снимать с себя этот идиотский халат, но рука с гипсом застряла. Тут я засмеялся.

– Чего ты ржешь?

– Попался?

– Помог бы лучше.

Я вылез из-под Пата. Пат двинулся в сторону, затем поднялся на ноги, пошуршал в шкафах, достал ножницы.

– А не жалко будет.

– Я же сказал, что не пожалею.

Как-то всё слишком многозначительно. Происходит.

И халат тут, любимый, а мы его кромсаем. И хихикаем.

– Что Летиции от меня надо? – вдруг спросил я.

Пат вздохнул.

– Она хочет, чтоб было как раньше. Ты же совсем от нас ушел. Спрятался. Исчез.

– Это вы от меня по своим делам разбежались. Оба сидите на вершинах горок и перекрикиваетесь друг с другом. А я хожу мимо, то туда, то сюда.

– Из-за Дерека всё.

– Нет. Вы быстро поднялись, а я карабкался, – я поднял халат за рукав, надрезая, – Один, целый, блин, год, я пил. Напивался как последняя шваль. Подзаборная.

Пат опустил плечи, расслабился, виновато. Предугадывающе.

– Нам не было на тебя наплевать.

– Как же ты мне надоел со своей телепатией.

Он улыбнулся, облизал разбитую губу:

– Слишком давно тебя знаю.

Я дорезал халат, аккуратно снял и неаккуратно отбросил в сторону. Оставалась еще майка. Чрик – на плече, чрик – на другом. В задумчивости я довольно долго смотрел на остальную часть майки.

– Через ноги снимешь?

– Юбочкой?

Я ухмыльнулся, плотоядно:

– А я посмотрю.

Пат одной рукой стал расстегивать джинсы, подпрыгивая, снял их.

Я наклонил голову на бок.

– А, пожалуй, оставайся-ка в майке.

На Пате были черные плавки в мелкую белую звездочку. Властелин галактики. Черт из табакерки.

Но он забрал у меня ножницы и взрезал майку вдоль по животу. Я издал разочарованный вздох.

– Пристрастия твоего деда на тебя негативно влияют.

– Воспитание сказывается, – я подошел к нему, помог избавиться от остатков майки, – Мы испортили тебе такую классную одежду.

– У меня ее полно, – Пат расстегивал мою черную, с глухим воротом, рубашку, в которую я был втиснут как в футляр, – тебе тоже завтра подыщем что-нибудь получше.

Он бросил хорошую – любимую! – рубашку на пол, еще и пнул ее ногой.

– …этого.

Видимо, выражение моего лица столь сильно изменилось, что Пат наклонился за рубашкой и нежно положил ее в уголок.

Я хихикнул.

– Ты на меня тоже плохо влияешь. Я заразился хихиканьем.

Пат, никак не прокомментировав, подошел вплотную. Он был чуть выше меня, совсем чуть-чуть, какие-то два-три сантиметра.

Подошел вплотную, прижался горячей кожей. Между нами сразу образовался участок тянущего, муторного тепла. Я провел рукой по животу Пата, по кубикам мышц.

– Всё-таки тело у тебя всегда было шикарным.

– Долгие тренировки, всего-то – долгие тренировки.

И он поцеловал меня. Не нежно. Губы у него тоже болели, я чувствовал языком болезненные ссадинки, но целовался он ожесточенно. Как дрался. Ошпаривал меня всего кипятком, обволакивал собой.

– Сучка ты, – пробормотал я, отстранившись, затем опять приблизился, – Я всегда тебя хотел. Сучка.

Пат молчал, только заставил меня поднять голову, бережно затылок ладонью придерживая, сам же принялся облизывать мой кадык.

– Сучка, – повторил я.

И ничего не осталось. Или всё встало на свои места.

Пат сверху вниз провел ладонью по моему животу, прижал, крепко-крепко, затем принялся за молнию. Стянул с меня брюки, затем, также, играючи, и трусы. Отступил на шаг, поглядел.

– Такой же, как у него? – спросил я.

Пат резко отстранился.

– Ты с ним спал? – я не унимался.

Пат нахмурился.

– Если я скажу «да», это что-то изменит? Если я скажу «нет», это тоже ничего не изменит, – похоже, он ответил сам себе, – Почему ты не можешь просто взять и расслабиться.

– Потому что не могу.

– Или мне заклеить тебе рот? – вот теперь он выглядел опасным, угрожающим. Таким он нравился мне больше всего.

Я отвернулся и стал собирать одежду.

– Марек.

– Я не могу.

– Марек. Он мертв. Он давно мертв.

– Он стоит перед нами третьим.

– Ну и что? – в его вздохе было намешано такое варево из злости и разочарования, что я отступил на шаг, – Да представь, что вы со мной вдвоем сексом занимаетесь. Тебе от этого легче станет?!

В последнем восклицании он перешел на крик. Он никогда не кричит, Пат. Он всегда разговаривает, не повышая голоса.

– Ты будешь представлять, что я – это он, – я действительно не отдавал себе отчет, почему упрямлюсь. Я осел, а Пат – черт, который меня погоняет.

Он сказал в ответ всего одно слово.

– Выметайся.

Но мне хватило.

Я быстро оделся, кое-как привел себя в порядок. Пат, полуголый, сидел в углу, бездумно глядя на зеркальную поверхность стола, когда я закрывал дверь.

Домой я пошел пешком через весь город. Так мне и надо.

========== Глава 11 Пищевая цепочка ==========

Я еще застал, когда у нас были трамваи – грохочущие желтые с красным гусенички кружили по городу кольцами, восьмерками, зигзагами. Идешь по рельсам в теплый осенний день – тогда еще была осень: деревья отбрасывают пятнистые тени, и рельсы серебрятся металлом, истекают вдаль. И запах, из-за жары, запах гудрона, нутряной, такой же, как в метро, тягучий деревянистый запах.

Я еще застал время, когда у нас были зимы. Не то сухое и ветряное межсезонье, что есть сейчас, когда нет ни холода, ни тепла, одно сплошное ничто. Зимы тогда были снежными, иногда влажными из-за дождей. Рельсы скользили вдаль, ты тоже мог по ним – куда хочешь. Забрался в вагончик, и он повез тебя в центр, через мост и реку, повез на окраину, повез за город. В кармане – размякший сладкий батончик, банка колы, измятая, отсыревшая пачка сигарет. В кармане у тебя всё, что нужно на сегодняшний день, на сегодняшний час.

Время тогда измерялось тугими, как натянутый шпагат, минутами. Из точки «а» в точку «б». Из дома – в школу или в зал. Где ждала Айви. Время измерялось упругим воздухом, острыми капельками пота и крови. Лунными ночами, солнечными днями. Время было другим.

Настала пора, когда бог-время окончательно доест своих детей.

Кроний назвали по аналогии с греческим богом Хроносом. Бог нас равнодушно жрет, а мы улыбаемся, улыбаемся, улыбаемся.

***

Я вышел от Пата на рассвете, выполз, вывалился, родился через жопу заново. Всё вместе. Дерек говорил: «веди себя по-другому». Для него это значило: думай не так, как привык. Будь ярким, будь берущим. Будь сильным. Будь пожирающим всё на своем пути.

Дерек, если ты меня слышишь, я никогда не смогу быть таким, как тебе хотелось. Потому что я – это я. И только я. И господи, какое счастье, что я – это я.

Но почему же мне так плохо сейчас, господи.

Дерек, я чуть не занялся сексом с твоим любовником, с тем, кто тебя всегда любил. С тем, кому я всегда завидовал. Потому что он был у тебя. Потому что ты был у него. Потому что я тоже его люблю.

Почему я такой дурак, господи?

Бог, конечно, мне не ответил, но подсунул жуть с утра пораньше. «Жуть» в виде чьей-то собаки (дорогое удовольствие, скажу я вам, иметь собаку), собаки с ошейником, собаки, к которой так просто не подберешься, ибо чужого может и разряд тока шарахнуть, а собаке будет хоть бы хны. Охрана для охранной собаки. Собака занималась интересным делом. Настолько интересным, что я сначала не понял, чем она занималась.

Собака трепала тушку какого-то зверя, покрупнее крысы, дербанила на куски, только капельки крови летели в разные стороны. Чуть поодаль, во влажных лохмотьях шерсти валялось что-то, что впоследствии я определил как кошачью лапу.

Собака не обращала на меня никакого внимания.

Я постоял, помялся на месте, подумал и отбросил все варианты, что мог предпринять. И выбрал единственный верный.

Обогнул собаку и прошел мимо.

К семи утра я добрался до дома, выпотрошил шкафчик с бабкиной водкой, развел весь порошок в двухлитровой канистре, и выжрал, с перерывами на хождения блевать, всё. Затем вырубил коммутатор и бухнулся спать. Бабка ходила вокруг меня кругами и квохтала: «Что случилось, Марек, да что случилось».

Я, блин, случился.

Из-за кокаина и водки сердце просилось выйти вон через глотку, но я ему не давал, тыкал обратно на место, успокаивал, нянчил. Сердце меня слушалось плохо, и я мог бы сдохнуть, но я не сдох. Потому что синтет. Убогий синтет, которому из-за дурацкой ноги и с Земли не улететь.

Господи, как я себя ненавижу.

Господи, забери меня к Дереку, и я набью ему там морду. И всё закончится, и всё, наконец, закончится.

Господи. Убей меня. Или дай мне заснуть.

Я уснул и проспал весь день.

Разбудил меня Джон, который долбил в дверь моей комнаты с такой силой, что, казалось, сотрясались стены.

Коммутатор я ведь выключил.

Пошатываясь, я встал и открыл дверь. Джон, не рассчитав, чуть не ввалился во внутрь, на меня.

– *****, Виленски.

– Привет, Джон, – я зевнул.

Джон посмотрел на меня, намереваясь отчитать, но сказал только:

– Вид у тебя как будто кто-то сдох, и ты был на поминках.

– Я сдох.

– Э, нет. Ты пойдешь на работу, мертвечонок ты наш.

Я пошатался из стороны в сторону, подумал. Обернулся.

– А можно не пойду?..

Джон одним шагом преодолел разделяющее нас расстояние и взял меня за шкирку, как провинившегося котенка.

– Мне тебя в ванну оттащить или сам дойдешь?

Я поглядел на него, вздохнул, и буркнул:

– Сам дойду.

Джон отпустил. Я, держась за стены, дверцы шкафчиков, убегающее от пальцев пространство, кое-как порылся в поисках чистой одежды и потопал в ванную, а Джон пошел развлекать деда с бабкой.

Джон знает про мои запои. Из них он меня и вытянул, после пропащего года, после смерти Дерека. Джон заставил меня работать и жить. И я ему благодарен как никому другому.

Бабка сварила кофе, и его я выжрал тоже. Весь, что был. Сердце вроде улеглось, но ныло.

Джон посадил меня сзади себя на мотик и повез как бесполезный для меня, но ценный для него скарб.

– Джон! – крикнул я ему в ухо.

Он меня услышал и одними губами сказал «что?»

– Отвези меня на свалку и скинь там. Я там сдохну.

В ответ раздалось что-то похожее на забористый мат.

Джон довез меня и выгрузил, бережно держа, также бережно он повел меня в участок, где усадил на стул. Я смотрел на него с ленивым возмущением. Он не обращал на меня никакого внимания.

Только положил коммутатор на стол перед собравшимися нашими: Мэривэн, Стивом, Раджнешом и Томми. Все стояли, один я сидел.

– У нас две новости. Во-первых, Крэйзи что-то дал Ван Мэю, и он нашел сутенера.

Все зашумели. Я почти оглох от выжранного ранее, похмелье било по ушам, реальность была настолько ватной и смазанной, что и муха пролети, я мог бы проследить ее полет, и как в замедленной съемке щерить зубы в удивлении. Зубы, слюни, кровь. Пат. Поцелуи.

– Поэтому мы сегодня едем к сутенеру. Стив и Томми, – продолжил Джон, – это первое. Второе: у нас опять убийство. Очередное. Раджнеш и Мэривэн, вы – на место преступления. А Марек у нас будет писать отчеты.

И Джон как-то не очень приятно улыбнулся. А я не понял почему. До меня еще не дошло. Говорю же – всё было как через серенькую ватку.

Пока все бегали, разбирали оружие, ключи от мотиков, всякие-разные причиндалы для обследования места преступления, я тупил в столешницу. Ничего себе так столешница, с прожилочками. С прожилочками.

– Джон, отпусти меня, а, – промямлил я, – Я отлежусь дома и вернусь. Отчеты вечером накатаю.

Джон сморщил свой большой нос и в большом же сомнении помотал головой.

Когда все убрались по своим очень важным делам, Джон взял стул, перевернул его себе спинкой вперед, оседлал его. И уставился на меня.

– Рассказывай.

– Нечего рассказывать, – я свернулся в себя и не собирался оттуда выбираться. Я улитка, не трогай меня.

– Рассказывай, что случилось. Где был, что делал, – Джон не унимался.

– Ничего не делал.

– Но ты напился.

– Напился, – согласился я.

– И почему ты напился?

– Нипочему.

– Врешь, – Джон резко встал, стул чуть не сломав. Я видел, что он в гневе, но не мог ничем помочь, – Во что ты вляпался?

– Ни во что.

Джон замер, дыхание его было резким, дерганным.

– Марек, я тебя знаю. Ты просто так не напьешься до полусмерти. Что-то случилось.

Я тоже встал:

– Отвали. От-ва-ли.

Он не подскочил ко мне резко, нет, он подошел медленно, и также медленно дал мне пощечину. В пустой комнате звук показался мне оглушительным. Моя голова дернулась, я вернул ее на место. Рукой коснулся щеки, убрал ладонь, посмотрел на нее.

– Ты всё расскажешь, – он не угрожал, он не упрашивал. Он констатировал.

Я сел на место. Как школьник руки перед собой сложил. Джон также разместился, напротив меня.

– Я…

– Ты, – подталкивал меня Джон.

– Вляпался.

– Окей, вляпался. Во что?

– Пат замешан в убийствах.

– Пат? Это кто?

– Крэйзи. Патрик Мэдсен.

– Дальше, – Джон умел вести допросы, он мог быть очень убедительным.

– Он пришел ко мне пару дней назад и сказал, что у него лунатизм. Он проснулся утром недалеко от второй жертвы, рядом валялась машинка для татуировок, в крови, – я замолчал, Джон тоже молчал, – А еще мы чуть не переспали. По старой дружбе.

– Ты поэтому напился?

– Я хотел с ним секса, но еще есть труп Дерека и какая-то херня с названием «моя жизнь», – ответил я.

– Причем тут твой брат? – уточнил Джон.

– Я не знаю.

– Если тебе хотелось секса, ты мог просто его взять, – заметил Джон.

– Нет. Не мог. Не так. Но он давал мне себя. А я не взял. Из-за Дерека. Он бы сравнивал, Пат, его и меня.

– Ты думаешь, он скучает по Дереку, потому и хочет заняться с тобой сексом?

– Да. И только из-за этого.

Джон поднялся и начал ходить по комнате.

– Мы с этим позже разберемся. А вот с тем, что Крэйзи теперь еще и может оказаться убийцей, надо думать сейчас, – Джон остановился, сложив руки на груди, – Он попросил у тебя помощи? Информации о следствии?

– Ага. И я ее ему дал. С ложечки покормил.

– Как много он знает?

Я тоже встал, лишь чтоб забраться с ногами на стол. Джон глянул на меня без выражения, его мысли были заняты более важными делами, чем мои ноги на столе.

– Всё. Он знает всё.

Джон глубоко вдохнул.

– Это плохо. Очень плохо, – он задумчиво засунул пятерню в волосы и пошурудил там, наводя еще больший беспорядок в своих каштановых кудрях, – Другой вопрос: веришь ли ты ему?

Верю ли я? Верю ли я Пату?

Во что вообще я верю?

***

На следующее утро, уже не похмельный, я был как штык в участке и писал отчеты. Джон меня ранее отпустил с наказом больше не пить. Я и не пил. Только воду пил, разведенный белковый бульончик пил. Себя поедом ел, правда. Но мне стало легче, благодаря Джону.

Хороший он мужик, лучший из всех, кого я знал в жизни.

Со смехом ввалились Радженш и Томми. Раджнеш – индиец, не знаю, как его занесло в Бёрн-Сити. Индия далеко, там, говорят, еще жарче, чем у нас. Там вообще ничего не осталось. Барханы, пески. А Томми – наш, из Бёрн-Сити. Тоже спасенный выкормыш Джона. Любит он подбирать убогоньких. В детстве, наверное, всех птичек-кошечек домой перетаскал – спасать. Теперь, вот, вырос и за людей принялся.

Удивляют меня такие люди. Что они до сих пор существуют.

Следом за Раджнешем и Томми пришли Стив с Мэривэн. Стив сообщил, что подозреваемый чувствует себя хорошо.

У меня внутри что-то провалилось в кишки и сотворило из них ледяной комок.

– Подозреваемый? Кто?

– Сутенер, – с удовольствием сообщил Стив.

Меня попустило. Сразу стало легче дышать. Это не Пат. Это не Пат. Это не Пат.

– На фига? – только и мог сказать я.

– Идея Джона, – Стив отвернулся, чтоб что-то набрать на коммутаторе, – спроси у него.

Я встал и пошел искать Джона. Джон нашелся на кухоньке, он пил воду большими глотками. И я, отключившись, завороженно уставился на то, как двигался его кадык.

– Мне можно к сутенеру? – подал я голос, когда Джон закончил.

– Иди, – он пожал плечами, – Надеюсь, у тебя хватит ума не разболтать всё, что узнаешь, Крэйзи потом.

Я и пошел. Уныло переставляя ноги.

***

Подозреваемый был рыжим, худым и вонючим. Хотя, думаю, слово «вонючий» надо бы поставить на первое место. А еще у него не было двух передних зубов. И это сутенер?

Красавчик.

Я взял стул и, также как ранее Джон, сел на него, спинкой вперед. Посмотрел на сутенера, то так, то сяк его пожамкал. У сутенера были большие испуганные глаза на окровавленной харе.

– Тебя как зовут? – спросил я.

– Гарри.

– А фамилия?

– Самуэллсон.

– Хорошо, Гарри Самуэллсон, – я провел пальцами по спинке стула, звук получился на редкость противным, – Ты знаешь, почему ты здесь?

Гарри нервно пожевал губы.

– Не знаю.

Я положил локоть на спинку стула и облокотился о руку.

– А чем ты занимался, Гарри?

– Я… – он замялся, – Я с мальчиками…

– Ты – что? – подтолкнул я, сделав страшное лицо.

– Я с мальчиками. Да сутенер я! – выпалил Гарри.

Я всплеснул руками:

– Молодец, Гарри! Можешь же, когда хочешь!

Гарри еще больше затрясло.

Я заинтересованно наклонил голову:

– Что ты знаешь об убитых мальчиках?

Гарри прокашлялся. Заглох.

– Ну?

– Они нормалы. Все.

– Это мы и так знаем. Еще?

– Он их приманивает.

– Кто – он?

– Я не знаю. Он обычно во всем черном. В эло-коже, что ли. Лица я не видел.

Я постучал пальцами по спинке.

– По какому принципу он выбирает мальчиков?

– Я не знаю.

– Но есть же в них что-то общее?

Гарри замолчал.

– Не знаю, может… Они все темноволосые. Все небольшого роста.

– У тебя есть еще такие мальчики в подопечных?

Как же мне было мерзко. Мерзкий Гарри, мерзкий допрос. Джон оставил мне его напоследок, он ведь знал, что я заинтересуюсь. Я люблю свою работу. И умею ее делать.

– Есть.

Я выдержал эффектную паузу и сказал:

– Познакомишь?

========== Глава 12 Молоко ==========

Я подошел к Джону, пододвинул поближе стул и уселся. Джон повернулся ко мне, сложив руки.

– Ну?

– Когда нашли последнюю жертву?

– Вчера, рано утром.

– Уже установили время смерти?

– После полудня. Точное время пока неизвестно. Мэривэн работает над этим. – Джон потянулся, – А что тебя заинтересовало?

– У Пата может быть алиби. Он был со мной пол вечера и всю ночь. Он мог этого не делать и его действительно подставили. Вот только кто его подставил?

– Тот, кому это выгодно. Поговори с ним подробнее, может, он знает, кто может под него копать.

– Я… – я почесал голову и нервно рассмеялся, – Как ты себе это представляешь?

Джон поднял брови:

– Если ты действительно хочешь ему помочь, то найдешь способ поговорить с ним. И найдешь нужные слова. Или сходи за советом к вашей общей подруге.

– Ты про Айви?

– Да, – Джон встал, снял со спинки стула куртку.

Я тоже поднялся:

– Спасибо, правда, спасибо. За всё.

Джон лишь пожал плечами. Он уже собрался уходить, когда я окликнул его:

– Джон?

– Да?

– Зачем мы держим здесь сутенера?

– Ты же умный мальчик. Куда делись твои мозги?

Да, в самом деле, куда делись мои мозги. Перемололись на влюбленный фарш, не иначе.

– Он будет подозреваемым?

– Он будет сутью слуха, что мы поймали убийцу. И настоящего убийцу это заставит действовать. Как-то ошибиться. Простая психология – они всегда хотят только внимания к себе, и как можно больше.

Все хотят внимания. Никто не хочет проводить жизнь незаметной кучкой пыли. Но в соотношении с размерами Вселенной, все наши потуги и метания от осознания своего одиночества потрясающе нелепы. Я один, я такой маленький. Ну и что. Вселенная такая большая. Большая и равнодушная, она рождает нас равнодушно и также равнодушно вбирает в себя. Таких, как ты, у нее миллиарды. Каким бы ни был чудовищем, никто не придет и не отшлепает тебя за зло, равно как и не погладит по головке за добро. Ты просто останешься один на один со своей совестью и волей. И только от тебя зависит, насколько тебе будет больно впоследствии.

***

Опять все дороги ведут к Пату. Я даже спать не мог, потому что сны с воспоминаниями донимали меня. Одеяло становилось душным, тяжелым коконом, я сбрасывал его, замерзал, натягивал на себя, опять сбрасывал. Так неприятно было чувствовать себя оголенным, как провод – несколько контактов без кожицы-оболочки. Всё стало настолько восприимчивым, что я даже не мог Пата больше ненавидеть. Он ведь мог врать о Дереке. Об убийствах. Мог врать обо всем. Запросто. Но я готов был за него душу положить.

Какого черта, а. Черт. Черт. Черт.

«Я и есть черт». Какие-то два дня, Марек, и ты готов лечь под него или же взять его, и никому никогда больше не отдавать. Ты ведь знаешь его с детства. Почему же сейчас всё так изменилось.

Я так его хотел, что даже дрочить устал.

К Айви я не пошел. Что бы я ей сказал? «Знаешь, Айви, я, походу, внезапно (ха-ха) влюбился не в кого-нибудь, а в нашего Пата, и что мне теперь с этим делать, не посоветуешь?»

В итоге я поехал к нему домой. Сначала, правда, забрал мотик от станции метро, у «Колодца». Поглядел на вход. Меня слегка шарахнуло. Вздохнул, сел на мотик и поехал к Пату.

Ждал его до одиннадцати вечера. У меня с собой были бутылка хорошего виски (прости, Джон), блок сигарет и книга. Бумажная, еще мамина, с рассыпающимися, цвета лепестков чайной розы, листочками: «Нарцисс и Гульдмонд» Германа Гессе. Такая нежная любовь, такие прекрасные дружеские отношения. Я готов был себя придушить здесь же, на месте.