Текст книги "Немного времени для синицы (СИ)"

Автор книги: Дарья Иоаннидис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== Глава 1 Свалка ==========

И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет.

И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе.

Екклесиаст, Гл.4

The years I spend just thinking

Of a moment we both knew

A second boss looking into

It seems it can’t be true

Bright light, dark room

Depeche Mode “Photographic”

Глава 1

На окраинах Бёрн-Сити, даже в районе свалки, рассветы еще заставляют замирать сердце. Всё сверкает, будто чертова праздничная витрина, огнями красного, малинового, фиолетового и серебристого цвета. Свалка похожа на еще один город: мусор, разросшийся в башни и холмы, а в них скрыты ходы и норы, словно крысиные. Кто-то пригнал пару сваренных в одну лестниц на колесиках и приставил к стене из мусора. Наверное, решил, что так легче будет взбираться наверх. Я не пробовал: лестница слишком хлипкая и проржавела почти до основания, кажется, что ступеньки поскрипывают на ветру.

Я уже неделю искал кошку. Приходил на свалку и искал здесь кошку. Скажете: нафига? Подумаешь, кошка… Но живые кошки даже на черном рынке редкий товар. На кошек, представьте себе, очередь. Довольно-таки длинная очередь. И стоимость кошки составляет несколько тысяч кредитов. А тут, на свалке, кошка обитает! Серая с белым, у нее воротничок, будто он постиран до режущей глаз белизны, на шее, я и сам видел. Хотя теперь мне кажется, что мне померещилось. Кошка не появлялась всю эту неделю, спряталась от себя или от кого-то. Пару веков назад был такой ученый, Шрёдингер, тоже всё искал кошку. То она у него была, то нет. Загадочная кошка, имеющая нору-выход на иную сторону реальности.

Я решил забраться вверх по стене и понаблюдать оттуда. Лестницей, само собой, пользоваться не собирался. На мне были хорошие служебные ботинки с мелкими крючочками особой формы на подошве. Вроде бы в этих ботах даже по стенам домов можно было лазать. Я сбросил черную простеганную металлом куртку из эло-кожи и остался в одной светло-голубой форменной рубашке. В куртке неудобно, она, конечно, защищает от всякого-разного в наших краях, от паршивых ветров и кислотных дождичков, благодаря крошечным кармашкам с солнечными батареями в ней не холодно ночами, пластинки брони защитят от шального удара; когда патрулируешь – самое то. Но движения куртка сковывает, – ты должен быть мобильным и ловким, но где там, семь кило лишнего веса, и спеленат как младенец. Так что куртку я положил в предварительно расчищенном углу. Здесь был в основном строительный мусор, всякие балки, железки, булыжники, холмики эло-бумаги – натуральной-то бумаги уже нет давно, равно как и деревьев. Относительно чистое место, далеко от пищевых отходов. Туда-то мне и нужно – в вонючее жерло помойки, кошка точно обитает там. Где ей еще питаться? Иногда я думаю, что если и найду ее, то скорее в виде продырявленного химикатами, полуразложившегося трупа, либо в виде какого-то чудовищного мутировавшего монстра. Но всё равно это будет кошка, моя кошка. Мне она нужна, я это знаю, и ничего не остановит меня, даже стена из мусора. Да, я убеждаю себя.

До работы еще три часа, но тянуть жвачку больше не стоит. Я глубоко вздохнул и начал подъем. Представил, что являюсь реинкарнацией Эдмунда Хиллари. У него была гора повыше: ничего себе так «девочка» – Джомолунгма. Ему бы раз плюнуть было забраться всего-то на гору мусора. Или как два пальца об… Или еще как-нибудь. В общем, он был очень крутым. Пусть его «крутость» перейдет и ко мне, пожалуйста, странный бог Айви.

Айви сейчас, скорее всего, уже проснулась и отправилась поливать свой крест. Она живет в разрушенной церкви к западу отсюда. У церкви стоит, вбитый в землю, деревянный, уже хорошо подгнивший большой крест. Айви каждое утро поливает его водичкой из грязного чайника. Она не сумасшедшая, просто в нашем мире, где не осталось растительности, оплетающий крест плющ есть воплощение чуда. Айви верит в бога, в какого-то своего бога, в которого здесь уже никто и не верит, и ее бог послал ей маленькое живое чудо.

Иногда я прошу бога Айви, чтоб он помог и мне. Или дал надежду. Или сил, которых не могу найти в себе. Бог молчит, наверное, он общается только с Айви, на нас, всех остальных, он давно поставил крест, не тот деревянный, а другой – жирный красный крест в клеточке на белой бумаге.

Но я всё равно с ним говорю. После смерти Дерека, бог Айви, единственный, с кем я могу говорить честно. Временами, кажется, я всё еще говорю с Дереком, с моим умершим братом-близнецом. Дерек стал богом, где-то там далеко, куда не долетают космические корабли. Дерек теперь лишь частичка солнечного света, россыпь космических атомов. А я торчу на подступах к огромной горе мусора, здесь, в Бёрн-Сити, Конфедерация Евро-Азиатских государств, планета Земля.

Главное в скалолазании – это сильные пальцы. Я поиграл пальцами на правой руке: ну вроде ничего так. Смотри, за что хватаешь и на что ступаешь, друг. Первое правило помойки.

Я обмотал ладони бинтом, закрепил и схватился на первый зацеп, другой рукой взялся за еще один. Левой ногой нашел «полочку» и встал на нее. Далее – другая нога. И не сложно. Только смотри, за что хватаешься, друг. Пока не устал, надо подниматься, останавливаться и висеть, только если мышцы начнут «забиваться». Я помню наставления Айви: наблюдай за мышцами, чувствуй собственные мышцы. Хороший бой – это контроль себя и контроль противника. Ты должен чувствовать другого, почти также как и себя, ощущать его боль, его промедления, ошибки, предугадывать его удары. Но с горой мусора это не пройдет, я не смогу почувствовать, если гора устроит мне подлянку в виде неустойчивого зацепа. Скалолазание – частенько игра на удачу, повезет, не повезет. Пока мне везло, я полз медленно, изредка, опираясь на согнутые ноги и таким образом отдыхая. Высота вроде небольшая – с три-четыре этажа обычного дома. Позвоночник стало жечь, еще несильно, но становилось заметнее. Дыхание сбивалось, рубашка противно липла к телу, мышцы стали медленно деревенеть. Еще пара метров: я подтянулся на очередном зацепе. Не делай большие шаги, лучшие мелкие и медленные. Еще немного, два-три зацепа и можно будет схватиться за край. Вниз не смотри, ни при каких условиях не смотри вниз. Солнце поднималось всё выше и уже собиралось начать жарить в полную силу. Пятое апреля 2123 года, планета Земля. Надеюсь, эта дата не станет датой моей смерти. Еще один зацеп и всё. Я подтянулся на почти ослабевших руках и рухнул ничком в золотящуюся пыль. Ну что, кошка, я тебя догоню, обязательно догоню.

Я полежал несколько минут, бездумно таращась в ультрамариновое небо, медленно поднялся и отряхнулся. Где-то здесь начиналась свалка с пищевыми отходами, полкилометра к югу. По вони можно было определить, но я ничего не чувствовал. Ни-че-го. Солнце раскаливало метал и пластик, поднимало пылинки в высь. А я пошел дальше, на поиски своей кошки.

Добрался быстро, вонь очнулась от ночного сна и вела за собой как поводырь. Пожалел, что не взял респиратор. Но что уж теперь жалеть. Дошел до края, дальше – обрыв, огромная выгребная яма, уходящая вниз воронкой. Я думал, сдохну от запаха, прижатый к носу, рукав рубашки не спасал. Солнце выжаривало эту кучу, пропекая огромный блин мусора то там, то сям. Глаза горели, и я спрашивал себя, что я здесь делаю, зачем я здесь. Но удивительное дело: долго задаваться вопросами не пришлось, потому что я увидел – ее! Она неслась гибкими прыжками, держа в зубах упитанную крысу. И я рванул за кошкой, разматывая эло-сеть, прятавшуюся на запястье. Так бы и бежал, ничего не видя. Чтобы поймать жертву, думай как охотник.

В то время как другой охотник решил поиграть со мной и поставил тонкую паутинку плазмо-веревки на моем пути. Подрубило под ноги, если бы не ботинки, нить бы прошила кожу и мясо, до кости. Я упал, выставив вперед руки, группируясь, полетел со склона, защищая голову. Оказался уже внизу, головой в какой-то жиже. Боже, какой провал.

Свет падал сверху, но тень тоже была где-то здесь. Кто-то неспешными шагами подходил ко мне со стороны. Незнакомец приблизился, кривя губы в улыбке. Тонкое, немного хищное, гладко выбритое лицо, тяжеловатые брови, но глаза – темные, большие и проницательные. Зачесанные назад черные волосы длиной чуть ниже плеч, черная же рубашка с закатанными рукавами, по серьге в каждом ухе.

– Шляемся по помойкам? На кого охотимся, коп? – ничего хорошего в его улыбке не было. Я его не боялся, я его ненавидел.

Крэйзи Мэд, он же Пат, он же Патрик Мэдсен, но никто уже давно не называл его по имени. Он свое имя забыл и заставил забыть нас. Про Пата ходили разные слухи, один другого хуже. То он занимается работорговлей. То может трахаться, только связав партнера ремнями и натянув ему на голову полиэтиленовый пакет, и кончает, когда партнер уже потерял сознание. То он убил и съел собственную мать.

Он крепко стоял на ногах, второй после моего брата, из питомцев Айви. Когда-то мой близкий друг.

Он крепко стоял на ногах, но голова его уже давно скатилась с тонкой шеи и с жутким влажным хрустом раскололась, грохнувшись с высоты, как арбуз, неизбежно, неотвратимо. Из всех слухов я верил только одному: Патрик Мэдсен спятил.

Пат наклонился надо мной и сковал руки наручниками. Прикольно, ничего не скажешь.

– Что тебе от меня надо, Пат? Нам нечего делить. Твоя территория – это твоя территория, моя – это моя. – произнес я.

Он помедлил немного и резко дернул вверх за обод наручников, поставив меня на гудящие, содранные колени. Пат обнюхал меня как добычу, проверяя свежая ли она. При падении головой я вляпался в тухлую жижу, так что добыча вряд ли пахла свежаком.

– Дело не в дележке. Просто ты – крыса. Выслеживаешь, пачкаешь всё своими крысиными следами, мелкая вонючая крыса. – он большим пальцем подцепил меня за подбородок, нахмурив брови, вгляделся мне в глаза. – Мне интересно, что же ты вечно крысятничаешь.

Крыса, которая охотилась за кошкой, которая потащила крысу… О, черт. Мысль заставила меня засмеяться.

– Чего ржешь? – Пат заскрипел зубами.

– Да так, – я отвернулся от него, пряча улыбку. Безумие было заразительным. Через секунду любопытство сгубило его, на что я и надеялся, и он снова наклонился к моему лицу. Вот и зря. Я дернулся и укусил Пата за подбородок, почти выгрызая кусок плоти. Он, не ожидавший такого, отпустил наручники и отшатнулся, схватившись за подбородок руками.

– Вот же тварь!

Глупый парень.

Могу представить, как это больно, я ведь прокусил до крови. Но жалость или медлительность могут сослужить мне плохую службу, потому я, выворачивая локоть левой руки, правой, сцепленной, дотянулся и выхватил пистолет.

Я мелкий и гибкий, длинные руки, длинные пальцы, также уже проделывал. Даже будучи с пристегнутыми за спинкой стула руками могу исхитриться выбраться. В участке посмеиваются. Ничего феноменального, только гибкость. Дерек тоже был гибким. Мы, синтеты, все гибкие.

– Что ты теперь на это скажешь, Пат? – в крайнем случае, прострелил бы ему колено, но не выше, поза всё-таки была неудобной.

Пат хмыкнул, выставив вперед ладони в извиняющемся жесте. Этот идиот не взял с собой никакого оружия? Он, что, лунатил, то есть, спал, гуляя по свалке, и тут неожиданно напоролся на меня?

– Извини, не думал, что ты при исполнении! – Пат отходил всё дальше, пятясь. По подбородку стекала кровь тоненьким ручейком, изредка он вытирал ее грязной ладонью.

А потом он бросился бежать прочь со свалки.

Я опустил пистолет. Не было никакого смысла стрелять. Я остался один, только шаги стихали вдали. Мои руки были в наручниках, а плазмо-веревка стягивала лодыжки. Да, твою ж мать!

Кое-как вывернув правое запястье в кольце, я набрал номер Стива на браслете-коммутаторе на другой руке.

В итоге парни приехали через пять минут, освободили меня и отконвоировали домой – мыться. Правда, хохотали как стая гиен. Мне теперь век этого не забудут.

***

Дома бабка варила суррогатный кофе, который вонял, да и на вкус был то еще дерьмо. Натуральный кофе теперь достается только колонистам. Нам, отбросам общества на старушке-Земле, не пристало завидовать. Потому остается только жить прошлым и убеждать себя, что этот кофе также вкусен как и натуральный, нужно только чуть-чуть себя убедить… Совсем чуть-чуть, и больше не будет казаться мерзким, и жить будет слаще и проще, и окружающий мир покажется раем.

Неудивительно, что наркотики на старушке-Земле распространены больше, чем на других планетах. Мы хотим получить окошко в рай, находясь в невыносимой реальности.

Дрянной кофе был для бабки чем-то вроде зависимости, она его разбавляла знатной дозой разведенной порошковой водки, принимала сей «коктейль» на грудь и бралась за дневные дела.

Ей еще не было и шестидесяти лет, но она уже стала жить в каком-то своем мире, доступа в который никто другой не имел. Она разговаривала с призраками: с моей умершей матерью, с Дереком. Путала меня и Дерека. Но продолжала жить, убирать дом, получать талоны на продукты, ходить за ними на выдачу, готовить нам с дедом еду, убирать пыльный садик с тощими сухими деревцами. Жизнь ее была жуткой, но что я мог сделать, чтоб это изменить? Взять ее за плечи и трясти, трясти, трясти, заставить открыть глаза и взглянуть на мир? Она не хотела смотреть на этот мир, он был ей отвратителен, он отнял у нее всё или почти всё, и ее пустая жизнь стала ее же бунтом. Она предпочла быть обыкновенной, заниматься обыкновенными делами в исключительных обстоятельствах. На другую планету, как нормалке, путь ей был заказан. Потому, Марико, стареющая японка, жить тебе здесь, доживать тебе здесь. И мне, наверное, тоже.

У деда же была другая страсть, экстравагантная. На старости лет он обнаружил в себе любовь к женским нарядам. Кредитный паек он просаживал на комиссионках и в магазинах, торгующих старьем, скупая платья, блузки, юбки, обувь и украшения вековой и двухвековой давности. Вещи уже были сильно старые, латаные-перелатанные, в дырах, с них сыпались нитки и пыль, но дед наряжался как на бал, надевал на себя низки бус и огромные серьги и вышагивал по дому как королева.

Я никого не приглашал в гости. К домашнему беспределу я привык, но других людей такое зрелище могло шокировать.

Мы все тут особенные. Айви поливает сгнивший крест, я разговариваю с мертвым братом, у Марико вечный день сурка, а дед просто наслаждается, открыв в себе любовь к прекрасному.

Патрик Мэдсен тоже сбрендил и держит в страхе не только свою синюю зону, но и весь город. Ублюдок. Уже чувствую, что его улыбка будет мне сниться. Он – нормал, т.е. генетически не модифицированный. Его родители захотели всё сделать по старинке, положиться на удачу. Нормалов осталось немного, большинство из старшего поколения. Они уязвимы и слабы. Но я тоже недалеко от них ушел. У меня есть секрет, хотя в участке о нем знают. Улететь с Земли мне тоже вряд ли позволят.

Из нас троих, Дерек был лучшим, Пат шел вторым, а я плелся где-то в хвосте. Спина брата, маячившая впереди, была моим маячком, магнитом для взглядов, стеной, надеждой. Близнецы всегда друг для друга являются первой любовью. Но, так вышло, что эта фраза была не про нас. Дерек для меня был всем, тогда как я для него – бесполезная, ни на что не годная третья нога, на которую даже ступить нельзя.

Ублюдок. Мне нравится это слово.

Я вышел из душа и посмотрел на себя в зеркало. Почти всю жизнь я видел в зеркале не себя, лишь Дерека, теперь я вижу себя, а его больше не вижу. Я расплатился по всем счетам. Моя тоска – лишь моя тоска, и ничья больше. Думай о мертвых только хорошее, иначе они не будут давать тебе спать.

Он был мудаком, но он был моим братом. Я очень по нему тоскую.

Теперь, когда я остался совсем один, одиночество с самим собой не так страшно, как одиночество с кем-то. Можно признаться себе во всех мелких и больших грешках, в жгучих и яростных желаниях, в оценке себя чуть более объективно, чем привык.

Можно признаться себе в желании мести. В желании уничтожить, растерзать, стереть с лица земли Патрика Мэдсена. Когда-то моего близкого друга. Лучшего друга Дерека, более близкого, чем ему был я. И я добьюсь правды.

А всё потому, что Пат был последним, кто в ту ночь видел Дерека живым. Я знаю это с точностью до часа.

========== Глава 2 Жертва ==========

Мы познакомились, когда он своровал яблоки. В очередной раз. Повадился, как соседский кот, забираться, перелезая через забор, к нам во двор и хозяйничать. Однажды задницей зацепился за гвоздь, оставил кусок потертой джинсовой ткани. Ему было семь лет. Мы с Дереком ненамного младше.

Детство для меня пахнет разгоряченными солнцем яблоками, их истекающей сладостной плотью: вот ты вгрызаешься в желтоватый бок, и сок течет по лицу, а его размазываешь ладонью. Мир был простым и нежным, как утро, как день, как вечер. Мир казался не больше, чем дом, двор, улица, кусок района, по которому шатаешься с пацанами-друзьями. Уже случился первый Исход, но он был далеко от нас, какие-то люди, какая-то чужая планета (расстояния мыслились в необозримых категориях, и потому невозможных). Существовали только «я», «ты», «он», «они». И кто-то мимо проходящий, взрослый, стареющий, слабый. Я был сильным или скорее привык таким быть – выхолощенная, приглаженная цепочка генома, ни одной вылезшей нитки. Собственная кожа, как удобная одежда, носилась с удовольствием и царственной гордостью: я имею право, и, значит, я могу.

В один из дней Пат не успел сбежать, и Дерек, размахнувшись, кинул камень ему в спину. Пат упал навзничь и лежал, оглушенный болью, хватая ртом воздух. Через много лет он скажет: «я чувствую, что умираю, чувствую, как моя смерть кладет меня на лопатки и целует в лоб». Он говорил не про этот конкретный судный день, но для меня почему-то день знакомства и слова Пата навсегда сцепились воедино. Странная штука – память, иногда она цепляет совершенно не связанные между собой вещи.

Дерек подошел тогда и наклонился над ним.

– Ты мог бы просто попросить.

Улыбку Дерека я не помню. Помню только выражение лица Пата. Смесь уходящего страха, облегчения и острой нервозности.

Где-то в тот же период, у нас был кот, который периодически ловил и приносил в дом мышей и птиц. Однажды он сцапал воробья, в моих воспоминаниях птица агонически верещит, и я до сих пор слышу ее крик. В потемках поздней ночи мы ловили кота, чтобы спасти несчастную пичугу, но, когда добрались до него, было уже поздно: кот сжал челюстями хрупкий позвоночник воробья. Птица сразу стала легче и уже наполовину принадлежала другому миру. Она стала словно бумажной, искусственной. Особенность материи – изменяться. Из живого легко сделать мертвое, но из мертвого, увы, до сих пор невозможно сделать живое. Исчезнувшая клетка не возродится.

Также и Пат: он был такой же, как мы, но и другим одновременно. Он боялся и стеснялся нас. Смотрел на нас с заискивающим выражением, ловя каждое слово Дерека. Я обычно держался где-то поблизости, ни там, ни здесь, рядом. Брат обрел в лице Пата поклонника и жреца, устроил религиозный культ на двоих, куда мне, в общем-то, ходу не было. Потому что Пат был другим, он не был мной. Дерек был котом, а Пат – пичугой. Но кто же, тогда я?..

Ревновал ли я к Пату? Не знаю. Возможно, да. Но не сразу, а лишь много позже я смог дать чувствам определение, смог их принять.

***

Участок встретил меня шумом и гамом. Наши парни мотались туда-сюда, коммутаторы разрывало от звонков. Ночью опять что-то случилось.

– Марек, ты где прохлаждался?! – рявкнул Джон Райдер-Смит, мой начальник. Он – крупный мужик с грубо вытесанным саксонским лицом и копной каштановых волос. Как обычно, он одет в клетчатую рубашку (у него их масса, различных расцветок, форменные не носит) и штаны из эло-кожи, на ногах огромные форменные боты на шнуровке. В первое мгновение Джон производит впечатление гневного, придирчивого и, в общем-то, недалекого чувака, самодура, дорвавшегося до власти. Но это далеко не так. Джон справедлив и может помочь в случае чего, вытянет тебя из любой передряги.

Я посмотрел на Джона исподлобья и уныло, но честно ответил:

– Провалялся на свалке. Затем мылся.

Джон, похоже, не ожидал такого ответа и воззрился на меня как

разъяренный бык:

– Ты, чо, ополоумел?

А да, забыл сказать, еще Джон разговаривает как парень из трущоб. Он нормал, но генетически почти идеален, у него хорошее образование, он имеет заслуженную должность, но разговаривает он как бродяга из низов. И его это ни капельки не смущает.

Мне казалось, Джон вот-вот задышит тяжело и ринется на меня, дыбы продырявить мной стену. Но он только пожевал губы и махнул рукой:

– Мне плевать, чем ты там занимаешься в свободное время, но на работу надо вовремя приходить, – и без лишних промедлений припечатал: – У нас убийство на пересечении Гагарина и Армстронга.

В последние лет пятьдесят ринулись переименовывать улицы в честь деятелей космоса. Космос – это наше всё.

Убийство, значит. Я опять всё проспал. Или прогулял.

Джон показал на коммутатор:

– Техники уже выехали. У тебя пять минут на сборы.

Вот здесь и начинается моя история. Моя, Пата и штуки под названием «кроний». Привет, меня зовут Марек Виленски, мне 22 года, и я полицейский. Я потерял брата. В его смерти замешан наш общий друг Патрик Мэдсен. А дело происходит на планете Земля.

***

Куртку я оставил на подступах к помойке, но парни ее подобрали и даже вычистили. Вычистил ее Томми, ему недавно исполнилось семнадцать, среди нас он самый мелкий и потому чувствует себя неуютно и всем старается угодить. Надо не забыть угостить парня хорошим пивом.

Я схватил куртку, проверил кобуру и побежал за остальными в гараж за мотоциклом. У нас нет автомобилей, топливо для них слишком дорогое, да и ремонт влетит в копеечку в случае чего. И мы вынуждены рассекать улицы на мотиках. Питаются они отходами от эло-материалов или изредка чем получше и подороже. От эло-материалов слишком много вони, но выбирать не приходится. Никто уже не думает об экологии, существует только забота о сегодняшнем дне.

Бывает, я задаюсь вопросом: зачем в нашем мире полицейские? Ну развалилось бы все медленно, перебили бы друг друга в озлоблении и отчаянии. Но наше правительство – всё же пока еще правительство, пусть и наблюдает свысока своих парсеков за нами. Нам приходится считаться с ними. У меня есть работа, неплохая сумма кредитов на счету в банке, и я делаю то, что мне нравится: навожу порядок. Как могу.

Когда мы выбрались из гаража, все разом, как по команде, натянули на головы шапочки, полностью закрывающие лица, и включили в куртках климат-контроль. Солнце жарило во всю, темечко напечет и привет, свалишься с ударом или обожжешь себе рожу. Сверху нацепили очки с сенсорами. Руки тоже обязательно в перчатки надо всунуть. И вот такие мы, наглухо завернутые, вскочили на мотики и понеслись веселой гурьбой из шести человек.

До перекрестка Гагарина и Армстронга всего пять километров ехать, рукой подать. Это наш участок, территория красных.

Бёрн-сити делится на четыре территории: красную, синюю, желтую и зеленую зоны. Синей зоной заправляет Пат, красной, нашей, – Летиция. Чернокожая дредастая коротышка с писклявым голосом, она держит известный клуб подпольных боев «Колодец» и несколько казино. Заправил называют «папочками», их партнеров – «мамочками». Но Летиция не «мамочка», а самый что ни на есть «папочка». В «мамочках» у нее ходит русский бугай Николай, а у Николая есть ручная обезьянка. А еще Летиция – хорошая подружка Айви, и, скорее всего, уже всё знает про убийство. Айви тоже, вероятно, доложили. Это мы медлительные. Реальная власть уж точно не у нас.

Перекресток только и наименовался так, на самом деле здесь было несколько полуразрушенных домов с окнами-бельмами, кучами строительного мусора и начинающимся шириться пустырем. Ничего примечательного. Идеальное место, чтоб тихо умереть или спрятать труп. Ночные патрули сюда ходили редко и с большой неохотой, я и сам здесь не особо рад бывать, особенно ночью. Удивительно, что всё же труп заметили.

Когда мы добрались до места назначения, территорию уже оцепили. Техники во всю шатались в своих белых балахонах по периметру. Шутка ли – может быть и биологическая зараза, тогда у нас будут неприятности. Опять чистка, опять карантин. Ой нет, пожалуйста, не это.

Но это был всего лишь труп. Если труп может быть «всего лишь».

Джон схватил меня и Мэривэн за руки и потащил к месту преступления. Мэривэн – еще понятно зачем, она умная девушка, Джон ее уважает, а я мог бы и рядышком незаметно побродить, никого не трогая. Но раз Джон так решил, значит пусть так и будет.

Джон отпустил мой локоть и спросил, завтракал ли я, и если завтракал, то насколько плотно. Я ответил, что я и без завтрака этим утром сыт по горло. Джон откомментировал: молодец.

Видимо, он уже был в курсе, что здесь обнаружили ночные патрульные. Потому и вопрос задал не из праздного любопытства. Когда я взглянул на труп, то убедился в этом сам.

Он сидел, привалившись к стене, и скрестив руки перед собой. Если встать спиной к солнцу и не очень близко, да и не вглядываться особо, то покажется, что мальчик просто устал и присел отдохнуть. На мальчике была только тонкая, драная рубашка, и такие же брюки. Но мне пришлось вглядеться и вот, что я увидел: солнце уже обожгло кожу до язв. Тело начало распухать. Запаха я, из-за маски, не ощущал. Крысы тоже кое-где поработали, судя по грязному месиву, которое было вместо пальцев ног. Но самым жутким было его лицо. Провалы глаз с запекшейся кровью, два шрама: вертикальный, от носогубной складки до конца подбородка и горизонтальный, по линии губ до скул, что придавало лицу какую-то уродливую, с сардоническим оттенком, улыбку. В рот парню, похоже, что-то ссыпали, потому что на губах, на шее и на груди осталась крошка.

Меня еще не тошнило, но мысленно я был уже готов ко всему. Даже прослыть «блевунком», чуваком из синей зоны, который наблевал в маску и умудрился в ней задохнуться.

Джон повернулся ко мне и спросил:

– Что скажешь, Виленски?

За глухой, во все лицо, шапкой и очками я не мог считать выражение его лица. Равно как и он мое, но я понял, что он хочет меня экзаменовать.

Я вроде как проштрафился. Я подумал и ответил:

– Мальчик, лет двенадцати, по виду – нормал. Умер он не этой ночью, а вчера или позавчера днем. Умер не сам. Его раздели и притащили сюда, убили, скорее всего, здесь. Поверхностных ран на теле, кроме как на лице, не вижу, но что-то ссыпали в рот и в глазницы. Одежда на нем чистая, не в крови.

Маска на Джоне чуть шевельнулась. Он поднял руку и хлопнул меня по плечу так, что я чуть не присел под его ударом. Джон был прилично выше меня и сильно крупнее.

Мэривэн стала намазывать гель на руки, с помощью которого мы не оставляем отпечатков, и ничто важное к рукам не прилипнет. На ее поясе переливались всеми цветами радуги эло-пакетики для сбора улик.

Где-то за спиной охнул Томми и повалился кулем на землю, Стив и Раджнеш быстро схватили его подмышки и оттащили подальше. Не один Томми хотел так сделать, я клянусь.

День только начинался.

Потом была вся эта кутерьма с трупом. Мэривэн осматривала место преступления. Мы шатались туда-сюда, стараясь не мешать техникам и Мэривэн. Толку от нас, да и дел, было немного: просмотреть улицу здесь, просмотреть улицу там. Не проворонить отпечатки ботинок или шин (если они будут). Не проворонить что-нибудь необычное (если оно будет). Но всё оказалось слишком чистым, почти стерильным. Убийца знал, как замести следы своего присутствия и деяния.

Убивать нормалов, да еще детей и, похоже, с особой жестокостью – интересный выбор. Мотив – это месть? Пока мы не знали, кем был этот мальчишка, и могли задаваться только вопросами, не имеющих ответов.

К концу дня Джон свалил на нас гору отчетов. Патрульные, Стив и Раджнеш, писали свои. Я же писал об увиденном сегодня. Мэривэн занялась экспертизой. Даже в разрушающемся мире бюрократия всё еще торжествовала.

А Джон, мрачно-задумчивый, сидел, закинув ноги на стол, и трескал сухие белковые кусочки.

========== Глава 3 Крест Айви ==========

Многодневная бессонница всё-таки схватила меня и впилась пальцами в ребра, перебирая их, как струны арфы. Дыхание стало тяжелее, а мир обрел сизоватую дымку с отчетливым рисунком тошноты.

Я лениво думал, что где-то в закромах домашней аптечки должны быть какие-нибудь таблетки (вот только от чего? от бессонницы? от тошноты?), но только думал. Мысли были бесцельные и тяжелые, как гири. Я наблюдал за ними с отстраненным спокойствием.

Когда у меня начинается бессонница, меня всегда тошнит. Затем приходит боль: сначала, еще неуверенно, ткнется в бровь, затем медленно будет развертываться онемением в висок, в скулу, в часть верхней челюсти, чтобы наконец поселиться в неопознанном месте у затылка. Я синтет, но мигренями страдаю. Что-то не то с моей головой: мой мозг иногда коротит от лишнего электричества. Я чувствую себя машиной, которая перенапряглась. Говорят, на Сириусе B во всю используют генотерапию для лечения мигрени и эпилепсии. Эпилепсию можно получить просто неудачно ударившись головой. Мигрень – пережив какой-то сильный стресс. Обе болезни в древние времена указывали на богоизбранность человека, на особую связь его души с высшим разумом.

Мы покорили генетику, но не нашли ответы на вопросы о душе. Мы покорили космос, но не нашли там Бога. Его там просто нет. И, скорее всего, не было никогда. В сухом печальном остатке: человечество, которое изменяет само себя, в попытке объять необъятное. Бег без цели. Поклонение догмату разума достигло сейчас небывалых высот.

И нет никакой надежды. Ни на что.

На закате я выполз из участка, и, спотыкаясь, побрел к Айви. Этот день стоял у меня в печенках. Айви же могла дать свежий глоток того, что она называет «верой».

Да, вы, наверное, догадались, почему я неправильный синтет? Моя искусственная душа в искусственном же теле мечется с вопросом присутствия божественного.

Тоскливо. Тошнит. Точка мельтешит перед правым глазом. Дойду до креста Айви и свалюсь кулем.

Крест и церквушка Айви стоят на каменистом пригорке среди скелетиков кустов и деревьев. И песок, везде песок, на зубах, в горле, в веках и в волосах. Я прихожу сюда и начинаю кашлять, но никогда не натягиваю маску. А Айви еще и дымит одну за другой редкие, дорогущие папиросы из табака и дым-травы с Центавры. Пальцы Айви в желтоватых пятнах от папирос, иногда она слизывает крошки табака и щурится с утомленной кривой улыбкой.