Текст книги "Аркадия (СИ)"

Автор книги: Дарья Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

И тогда я ляпнула первое, что пришло мне в голову.

– А вас там какие-то поляки упоминали в разговоре.

Я видела только мамино лицо, и мама замерла, не от удивления, а скорее от узнавания. Кажется, она вполне точно знала о каких поляках шла речь.

– Что говорили? – резко спросил папа. Его голос был взволнованным, взвинченным. Я повела плечами.

– Там молодая пара была. Спрашивали друг у друга, в Дании ли вы. Еще там с кем-то связаться хотели.

– Молодая, – хмыкнул папа, будто я сказала забавную, и в то же время плосковатую шутку. Мама смотрела на меня задумчиво, будто видела впервые или после очень-очень долгой разлуки. В ней не было показного безразличия, теперь ее обычное спокойствие было окрашено как-то по-иному. Оно было грустным. Я поджала губы, меня переполняла обида. Я толком не понимала, что именно меня так разозлило, может, мамино выражение лица, под ее обычным льдом была неспокойная вода, но она все равно оставалась чужой, недоступной. Я смотрела на нее, такую непохожую на меня, а потом вдруг резко дала деру. Я бежала в сторону парка, между деревьями, там, где они не могли проехать на машине. Я знала, что Адриан побежит за мной. Это не нужно было обсуждать, Адриан, я была уверена, почувствовал, что я сделаю задолго до того, как я сдвинулась с места. Мы бежали, я впереди, а он чуть позади меня, петляя между деревьями, иногда разделяясь. Вслед мне несся папин крик, а мама, судя по всему, полагала достойным сохранять молчание. Я толком не знала, зачем я побежала. Я разозлилась на что-то, родители были неискренны и не откровенны. Я вдруг поняла, почувствовала, какую бездну всего я не знаю о них. Как будто я увидела вершину айсберга, а потом поняла, на сколько километров вниз уходит ледяной массив их лжи. У меня толком не было причин так думать, но какое-то чутье подсказывало мне, что родители лгали нам и собирались продолжать лгать. Я поступила импульсивно, может быть стоило выслушать их, но я ощущала стену между нами, ощущала, что правды скорее можно добиться от тех поляков, что обсуждали родителей. Самое забавное, что я даже не понимала, какой правды я ищу, что хочу узнать. И был еще один вопрос, центральный: хочу ли я знать что-либо об их жизни на самом деле? Принесет ли мне это знание что-нибудь хорошее?

В школе я безупречно сдавала все кроссы, я бегаю по часу каждое утро, и сейчас мне было легко, холодный ночной воздух затапливал легкие, сердце дрожало в груди, но ноги были быстрыми и не уставали. Я знала, что способна выбраться из парка, не сбавляя темп. Я бегала здесь уже три месяца, я парк знала. А вот мама и папа, если за кем и бегали, так это за преступниками, лишенными эстетического чувства достаточного, чтобы бегать по прекрасному парку, достоянию Швеции. Адриан все время был чуть позади, он доверял мне искать дорогу. Сначала я знала, что родители бегут за нами. Я совершала поворот за поворотом, стараясь запутать их, как зверек. Родители не окликали нас, они знали, что лучше не тратить воздух. Мама и папа были молодцы, но мы с Адрианом были молоды, и в этом заключалось преимущество, которое родителям было не преодолеть. Я почувствовала, когда они отстали, но не обернулась. Прошло минут десять, прежде чем я сбавила темп. Остаток пути мы с Адрианом шли. Молча, потому что оба пытались отдышаться. Наши щеки горели, и я чувствовала, как жар давит мне на глаза. Я прижала холодную руку к щеке Адриана, и он закрыл глаза.

– Не сюда, – сказал он. – Обойдем. Они, наверняка, предполагают, к какому выходу мы выйдем.

Я свернула, снова углубляясь в парк. Адриан сказал:

– Какая муха тебя укусила?

Я молчала, чувствуя, как ветер смывает с меня жар. Ответа, который не было стыдно произнести вслух у меня не было. Некоторое время я смотрела на небо, на котором замерли звезды.

– Накатило, – сказала я неохотно.

– А это почему?

Адриан никогда не позволял мне просто отмахнуться от него. У нас с ним не было секретов друг от друга, и я всегда могла объяснить ему все, но сейчас я будто бы потеряла все слова, они рассыпались, как звезды по небу, и были от меня необычайно далеко.

– Я глупо поступила, да?

– Своеобразно, сестричка. Я не хочу тебя осуждать, в определенной степени это было весело. Но родители, на мой взгляд, вели себя не хуже обычного.

– Я разозлилась, потому что они лгали нам все это время.

– О другом мире? – засмеялся Адриан.

– Да нет же, – сказала я, а потом распробовала свои ощущения. Я была уверена, что родители врали о чем-то важном, было ли это связано со странным разговором, я не предполагала. Но эта мысль не вызывала у меня бурного протеста.

– Вот ты задумайся, – сказала я, начиная размышлять. – Ты что знаешь об их прошлом?

Адриан помолчал, принялся насвистывать какую-то песенку, прервался на середине ноты, сказал:

– Они же копы, ревностно оберегают тайны своего прошлого. Кроме того, мне не очень интересно.

– Они никогда не говорили нам правды. Они не доверяли нам. Почему я должна доверять им?

В этот момент я услышала рингтон своего телефона, еще с моих бурных шестнадцати мой телефон неизменно воспроизводил самые разные песни "Deftones". Сейчас играла "Knife party", но звук был, казалось, чуть искажен. Он не был пугающим или неправильным, просто иным, как будто кто-то проигрывал его через аудиофильтр, фактически не изменяя нот, но чуточку снижая тональность. Не то чтобы заметно, но тревожит, где-то на краю сознания зудит. Звонила мама. Я не сразу взяла трубку, и Адриан начал подпевать, наслаждаясь музыкой. У него был приятный, мелодичный голос. Наконец, я ответила, поставив динамик на громкую связь. Таймер тут же начал отсчитывать время звонка.

– Да, мам? – сказала я скучающе, и лицо Адриана приняло уморительное выражение скепсиса. Но мама не ответила, безжизненно текли секунды, цифра сменяла цифру, а мама молчала, и я не слышала ее дыхания в динамике.

– Мама! Я тебя не слышу, наверное, что-то со связью.

Я засунула телефон в карман, в этот момент мобильный Адриана тоже зазвонил. Адриан достал телефон, повернул его, демонстрируя мне экран. Папа. Я усмехнулась. Адриан взял трубку, так же поставил звонок на громкую связь.

– Да, папа? Надеюсь ты решил извиниться, потому что в противном случае я ухожу жить в лес, дикие животные, даже больные бешенством, и то приятнее тебя.

Острота Адриана канула в пустоту, папиного голоса не было слышно, как и маминого.

– А до них не доходит, если проблема со связью у меня, то и у тебя тоже, – хмыкнула я. Голос мой прозвучал неуверенно, будто я успокаивала себя.

– Не нервничай, милая, – посоветовал Адриан. Он опустил телефон в карман, в точности повторяя мой жест, и мы взялись за руки. Не нервничать не получалось, хотя я очень хотела. Я совершала поворот за поворотом, но парк становился только гуще. Все маршруты, которые я знала, будто перепутались, смешались друг с другом, сплелись.

– Мы все время оказываемся на одном и том же месте, – сказала я. – Ходим кругами.

– Это бывает с теми, кто потерялся, – ответил Адриан. Голос его выражал удовлетворение прогулкой и больше ничего. Я подумала, что так и не помню ни единого момента, когда Адриан потерял свою довольную самоуверенность, хотя в склонности к самообману он никогда замечен не был. Родители все звонили, раз через пять мы перестали брать трубку – смысла в этом не было никакого. Я поймала себя на том, что, может быть, была бы рада услышать их голоса. Мы уходили все глубже в парк, и я уже соскучилась по временам, когда мы, по моему разумению, ходили кругами. Сейчас мы шли строго вперед, потому что я признала свое посредственное владение географией Берзели. Для меня это стало открытием, я думала, что знаю этот парк как свои пять пальцем. Лес становился все гуще и гуще, теперь у меня язык не поднимался назвать это место парком, оно было огромным и в то же время тесным из-за наступающих друг на друга деревьев. Теперь Адриан шел позади, а я впереди, места для двоих уже не хватало, тропинки не было, и я не заметила, как мы потеряли ее. Мы петляли между деревьев, то и дело натыкаясь на острые, гибкие ветки. В конце концов я встала, как вкопанная и заорала:

– Я ненавижу это место! Ненавижу это место, своих предков, этот гребаный день! Я даже воздух здесь ненавижу! Гребаная Швеция! Я хочу сдохнуть! Я устала! Хотя что это я, здесь-то мы и сдохнем! Связи нет! Мы заблудились!

– И парк вообще не должен выглядеть так. На "Трип-эдвайзере" его называют компактным и интуитивно понятным местом для семейных прогулок.

Дальше я орала уже бессловесно. Я понятия не имела, сколько времени прошло, прежде чем Адриан указал рукой куда-то влево.

– Там озеро, пойдем хоть в красивом месте умрем.

Адриан будто бы вовсе не волновался. Он взял меня за руку, и я последовала за ним. Озеро было огромное и очень светлое. Никогда прежде я не видела такой прозрачной воды, луна пробивала толщу до самого дна, делая озеро большущей каплей расплавленного серебра. В темном ночном воздухе кружили, как золотые звезды, здоровые светлячки. И тогда меня накрыло, как колпаком, одним удивительным фактом. Мы не были в Берзели. Я изучила парк вдоль и поперек, здесь не было озера, тем более такого. Озеро уходило дальше, как ртуть просачиваясь вглубь леса, сквозь деревья. Мы вышли на поляну перед озером, и я увидела, какая огромная, будто нарисованная, над нами луна. Мне сразу вспомнился разговор в клубе. Другой мир, иной мир. Пейзаж был как в сказке, медленными скачками гарцевали светлячки, вода будто светилась, и по ней плыли редкие кувшинки, скрывшие свою красоту на ночь.

– Невероятно, – прошептала я.

– Похоже на компьютерную заставку, – сказал Адриан. Голос у него был чуть рассеянным, это выражало крайнюю степень удивления. Он прошел вперед.

– Лунной дорожки нет, – сказал он. – Свет равномерный, как от солнца. Тебе это не кажется странным?

– Мне кажется странным все, – засмеялась я. Странным, и в то же время сказочным. Я никогда прежде не была в таком мучительно красивом месте. Запрокинув голову, я заметила, что в кронах высоких деревьев вилось еще больше светлячков, будто золотые елочные гирлянды, притаившиеся на ветках. Я кинулась к Адриану, и он подхватил меня на руки. Мы танцевали в абсолютной тишине, сопровождаемой лишь нежным, почти незаметным трепетом воды. То, что мы переживали, было чудом. И хотя я была напугана, я была и вдохновлена, удивлена. Мы остановились и посмотрели на воду. Адриан сделал шаг вперед, носок его ботинка умылся в прозрачной воде.

– Лучше не трогать ничего в незнакомом...

Я начала, но продолжить не успела. В этот момент длинная, белая рука с хваткими пальцами обвилась вокруг щиколотки Адриана. Он закричал, и я вцепилась в него, когда он полетел на землю. Рука будто не принадлежала никому, росла из земли, как цветок, но при этом была подвижная, слепо шарящая в поисках тепла, и это было отвратительно.

– Адриан!

Я кинулась к руке, чтобы отсоединить ее, пальцы разгибались с хрустом, и когда мне оставалось только два, я увидела вторую такую, за секунду прежде, чем она схватила меня. А потом их, как в сюрреалистическом фильме, стало вылезать из-под воды все больше и больше. Они тянулись к нам, и мы с Адрианом пытались освободить друг друга, но стоило нам попытаться выползти, как нас хватали снова. Я колотила эти руки, кусала их, вырывалась, но чем дольше я боролась, тем слабее становилась, а вот белые, мокрые и холодные руки мертвецов, вырывающиеся из-под земли, не уставали. Это руки утопленников, подумала я.

Мы сползали в холодную воду, нас передавали все дальше. Когда мы оказались в воде, бороться стало еще сложнее – вода замедляла движения, смягчала удары, а руки мертвецов, длинные, белые руки мертвецов были все такими же цепкими. Мы барахтались в воде, кричали, но сила десятков рук вела нас к середине озера, в прозрачной воде подо мной я видела, как руки вытягиваются из-под земли, хватают нас, трясут, как собака игрушку, передают дальше. Когда мы оказались на середине озера, вдруг все закончилось. Мы замерли, с трудом пытаясь не пойти ко дну тут же.

– А как думаешь, какая идея за сегодня была самая плохая? – спросил Адриан, когда мы вместе рванули к берегу.

– Но мы ведь все равно хотели съездить на озеро, – засмеялась я.

И в этот момент сила, уже невидимая, потянула нас обоих вниз, на дно. Я смотрела, как прозрачная вода, не закрывающая небо и луну надо мной, становится все темнее.

Воздуха осталось совсем мало, а я все не чувствовала дна. Зато мне удалось нащупать руку Адриана. Это и было самым главным.

Глава 5

Я открыла глаза, вытянула перед собой руку, совершенно не представляя, зачем я это делаю. На руке оседало золото солнца, и я поняла, что уже утро. Еще я поняла, что оно летнее. Осеннее солнце не в силах было дать мне столько тепла, это было слабеющее, блеклое светило. А то, что смотрело на меня с неба, было солнцем в расцвете своей силы и славы, где-то в середине июня. Я резко поднялась. Тело отозвалось негодованием, кости ломило. Я упала вниз осенью и в ночь, а очнулась в летний полдень. У меня получилось открыть и закрыть рот, но на этом мои полезные навыки почти исчерпались, почти, потому что еще я смогла приподняться и снова упасть. Я не могла вымолвить ни слова. Я лежала посреди земляничного поля, рубины ягод тут и там выглядывали сквозь кружево зеленых листьев. Все показалось мне сном, и я ощущала даже особенную дымку, обволакивающую мое сознание. Даже полет мух и ос надо мной казался мне не таким стремительным, как в реальности. Все замедлилось, а может мне так казалось. Прямо надо мной склонилась сочная, блестящая от росы ягода, а вокруг нее, как спутник по орбите, летала изумрудная муха. Я отогнала ее ладонью, и муха с неприятным жужжанием ударившись о мою линию жизни, упала на землю и снова взлетела, решив найти себе другую орбиту. Небо было такое синее, что глаза заболели, и я поняла, что вообще все цвета вокруг полнее и ярче, будто кто-то до самого конца выкрутил рычажок, отвечающий за контрастность. Это было красиво и болезненно одновременно.

Нужно было встать. Об осенней слякоти, из которой я пришла мне напоминали только комья мокрой грязи на моих тяжелых ботинках. Зато теперь можно было порадоваться, что я не взяла куртку. Можно было даже выдать это за дальновидный поступок.

Я не без труда встала на ноги, кости все еще ломило. Я не знала, что это за ощущение – оно было неясным, так что я не могла понять, это начинающийся грипп или последствия падения. Логика указывала на второе, но мое тело определиться не могло.

Поднявшись на ноги, я избавилась от зелено-клубничного духа, царившего внизу, и вдохнула полной грудью здешний воздух. Он оказался сладким, но эта сладость не была знакома мне прежде, не отдавала ни одним известным мне запахом. Сильно абстрагировавшись, можно было сказать, что здесь пахло как будто особенно вкусной родниковой водой – влажный запах, но к нему примешана и прохладная, неизвестная мне сладость.

Поднявшись на ноги, я увидела бескрайнее земляничное поле, посреди которого поднимались величественные статуи, заросшие зеленью. Некоторые из них совсем развалились, некоторые покрылись мышьяково-зеленым налетом, некоторые были сколоты, но общий смысл просматривался – это была Долина Королей, не иначе. По крайней мере, если бы мне пришлось писать низкосортное фэнтези, так бы я ее и назвала. То есть, моя предыдущая мысль была сексистским дерьмом, потому что королевы тут тоже были. Всюду были высокие, изумительно красивые люди в богатых одеяниях, их мраморные головы венчали золотые диадемы, в которые ложилось солнце. Обычно художники и скульпторы, которым выпало на долю творить образы влиятельных людей, стараются приукрасить реальность. Тот, кто создавал эти статуи превзошел в лести, наверное, всех своих коллег. Все эти люди из холодного камня обладали удивительной, какой-то божественной, языческой красотой. Это была красота, которой можно поклоняться, мне захотелось упасть на колени перед одной из этих статуй и целовать усыпанную алыми ягодами землю у ее ног. Мысль была такая абсурдная, что я поежилась. Раскормленная, толстая земляника зазывала попробовать ее, обещая сладость, которой я не испытывала прежде. Поесть я любила всегда, причем настолько сильно, что не могла считать себя настоящим готом, страдающим от ангедонии на серой, смертной земле. Тортики повышали мое настроение, хотя я никому, даже Хакану, не говорила об этом. И хотя у меня не было никаких идей о том, где я оказалась, я прозревала, что пищу тут лучше не пробовать. В сказках лучше было не есть и не пить за пределами человеческого. А пределы человеческого явно были преодолены – я попала в лето из осени, провалившись под землю. У меня мелькнула мысль, что, может быть, я умерла и попала в рай или в Элизиум, то есть на Елисейские поля. Вот даже поле абсолютно точно было. Вот бы Хакан разочаровался, если бы узнал, что умерев, мы попадаем в еще более милое место, чем Стокгольм. Но что со мной в таком случае случилось? Без сомнения, Джордже и обвивающие мои руки цветы, и разрытая могила, все это было галлюцинацией моего умирающего мозга. Может, мой мозг и все еще умирает, и я переживаю свои последние секунды в иллюзии, которую устроила сама себе. Но как так вышло? Я попала в аварию? Тогда почему я не помнила какой-нибудь фуры, вылетевшей мне на встречу, как в "Пункте назначения", или хотя бы резкого поворота, за который вылетела моя машина, врезалась в дерево, и я пробила головой лобовое стекло моему «Доджу Чарджеру», чтобы тихо скончаться, пока мои мозги стекают с ветвей. А может у меня случилась аневризма? Говорят, это быстрая и совершенно не мучительная смерть, можно даже не успеть понять, что случилось. Я расстроилась. Не сильно, потому что если уж случилось, то случилось, ничего с этим не поделаешь. И все-таки было жалко, что все так глупо и в мой собственный день рождения. Ка настоящий гот я должна была испытать удовлетворение, но у меня не вышло при всем желании.

Я вспомнила о папином письме и подумала, что буду по нему скучать. А уж он там без меня с ума сойдет. Письма рядом со мной не было, и я стала кружить по полю в его поисках. Наверняка, оно упало сюда же. Я бродила по земляничному полю, иногда наступая на упавшие от своей тяжести ягоды, и брызгал сок, смешивавшийся с грязью на моих ботинках. Иногда я смотрела на удивительно красивых людей в золотых коронах. Оплетенные зеленью лица выражали величественное спокойствие и скорбь. И я поняла, что это надгробные статуи. Не то чтобы что-то конкретное на это указывало, но в каменных глазах застыла тоска, которую ничто уже не могло утолить. Зачем выбивать в камне такую неизбывную боль, если человек, с которого творили статую еще улыбнется хоть раз. Я села на корточки перед статуей совсем молодого мужчины, сжимавшего скипетр. Его красивое лицо выражало агонию, боль, и я увидела, что из его каменного живота торчит железный кинжал, и каменная кровь, хорошо надо сказать исполненная, каплями застыла на его теле. На постаменте не оказалось никаких подписей, или, что менее вероятно, время не оставило на камне и их следа.

Но теперь у меня не осталось никаких сомнений в том, что земляника укрывала погост. Вот почему земля здесь была черная, жирная, хорошо удобренная. Я стала рассматривать другие статуи, совсем позабыв о письме. Мужчины и женщины невероятной красоты подсказывали причины своей смерти. Пронзенные стрелами тела, вскрытые глотки, истекшие замершей кровью руки с надрезами, набухшими от нее, одна женщина держала в руках свою голову, на ее щеке, позеленевшей от влаги, сидела бабочка с яркими, синими крыльями, отливающими драгоценной пыльцой. Иные сжимали в руках чаши с вином, наверное, это значило, что они были отравлены, уголки их красивых губ дернулись в отвращении и замерли по воле скульптора. Странно было видеть такие надгробия. Я всегда думала, что нужно изображать живых людей, чтобы память о них была светлой, а не ужасающей. Над трупами полагалось оставаться изображениям живых людей, на которые и смотрели другие живые люди, приходившие на кладбище. Мне подумалось, а вдруг раз изображения здесь мертвые, люди под землей наоборот живые. Раз это мир мертвых, может это и не кладбище, а место рождения, отсюда выходят к новой жизни мертвецы, и могилы им не нужны.

Но я-то не откопалась, а пришла в себя на земле. Может быть, я какой-то особый гость или наоборот все, включая проход сквозь землю, включено лишь у королей и королев.

Письмо нашлось совершенно случайным образом. Я стояла рядом со скульптурой женщины, ее губы были приоткрыты, хотя слетевший с них когда-то вздох давно затих. Не удержавшись, я коснулась ее точеных скул, камень был теплый от солнца. На женщине была широкая мантия с невероятно реалистично выполненными складками, а длинная рана, наверное от меча, рассекла ее грудь. Из провала выползали большие, рогатые жуки. Я отвела взгляд, будто посмотрела ей в самое сердце, и мне стало неудобно. На земле передо мной лежало папино письмо. Я быстро схватила его, будто кто-то мог утащить письмо, будто я была здесь не одна. Я скользнула глазами по строчкам, папин почерк вызвал у меня вдруг страшное ощущение одиночества, я поняла, насколько я далеко от дома. Как только я нашла строчки, на которых остановилась, чернила вдруг начали жить своей жизнью. Буквы потеряли форму, линии разрывались и срастались, складывались в удивительные узоры и распадались на некрасивые, ущербные островки хаоса. Я встряхнула письмо, будто это помогло бы ему прийти в норму, но чернила задергались еще быстрее, как будто встревоженная кровь под тонкой кожей бумаги. Я стала громко ругаться, реакции разумнее у меня не нашлось.

А потом я увидела, что линии складываются в карту. Конечной точкой был схематично нарисованный замок. С него будто аккуратно срезали верхушку – все башни были лишены шпилей, основное здание не имело крыши. До замка я видела линию реки с шевелящимися чернильными волнами, по краю этой реки шел темный лес. Через широкую реку был перекинут мост, от которого начиналась дорога к замку, усеянная какими-то черными точками. Начиналась карта с поля, символические, будто ребенком нарисованные клубнички обрамляли мое украшенное вензелями имя. Над буквами красовался знак крестовой масти в картах. Почему-то он удивил меня больше всего. Черный, ровно закрашенный, он оставался неподвижным над переливающимися, текучими буквами.

– Карта Мародеров, – пробормотала я. И если мое место на ней обозначено, то, наверное, здесь мог быть еще кто-то. Присмотревшись, я обнаружила под знаком пиковой масти, у начала другой реки, ведущей не к замку, имя "Герхард". Судя по всему, идти до замка было не так уж далеко, хотя разобраться с масштабом не было никакой возможности. Чуть дальше я заметила червовое сердечко, под которым было написано "Констанция". И почти у моста были два бубновых ромбика. Один стоял на месте, а другой то и дело перемещался, будто его обладательница по имени Астрид ходила туда и обратно. Значит, это были мои товарищи по несчастью. Мальчика рядом с Астрид звали Адриан. Герхард, Констанция, Адриан и Астрид. Я обернулась на клубничное поле. Карта прерывалась на его середине, а вот оно длилось еще далеко-далеко, и только на горизонте я видела острые силуэты скал. Я подумала, что такие скалы бывают у моря, но не могла быть уверена. Я двинулась к концу поля, который с другой стороны был вполне обозрим, и мое имя поплыло сквозь нарисованные клубнички. У меня в руках был бумажно-чернильный навигатор.

На самом деле я не могла сказать, что меня что-либо очень сильно удивляло. Моя способность к демонстрации ошеломленного ужаса явно умерла вместе со мной. Интересно, подумала я, а как там Герхард? И кто такой этот Герхард? Мальчик, который тоже сегодня умер? Мне было очень любопытно, от чего. Я долго шла по клубничому, а может земляничному полю. В своих мыслях я называла его то так, то этак. Ягоды были большие, пахли скорее как земляника, но превосходили клубнику по размеру. Статуи стояли на протяжении всего поля, и я подумала, если оно такое огромное, неужели эти статуи мертвецов простираются до самого моря, которое я там предположила. Получалась маленькая каменная армия, исступленно красивая и жуткая. Я шла долго. Астрид и Адриан на карте тоже двигались, но не в замок, а в лес. Наверное, у них не было карты. Или в ней было другое место назначения. Констанция и Герхард, к счастью, оставались неподвижными. Солнце лило на меня свой бесконечный, жаркий, золотой свет, и я ужасно хотела пить. Я бы все отдала за глоток холодной, может даже ледяной воды. Соблазнительность сочной клубники, так влажно лопавшейся под подошвами моих ботинок, стала нестерпимой, но я боролась с этим искушением. Когда мое терпение было уже на исходе, поле закончилось, резко, будто за определенной чертой не росла клубника. Я услышала шум текущей реки и, судя по карте, в которую превратилось мое письмо, я и вправду была недалеко. Трава под ногами была такая мягкая, будто я шла по ковру. Я побежала и, сама не заметив, спугнула с насиженных мест целое море бабочек. Они взвились передо мной, большие, с пол-ладони, яркие, всех возможных цветов, как драгоценные камни переливающиеся под солнцем. Шелест их крыльев почти заставил меня зажать уши. Они кружили вокруг меня, как ураган, иногда их легкие крылышки или шершавые лапки касались моего лица и рук.

– Прошу прощения, – пробормотала я.

Я и не заметила, что улыбаюсь. Они были такие красивые и хрупкие, я никогда не видела ничего подобного. Когда вихрь вокруг меня улегся, я пошла вперед осторожно, стараясь не спугнуть еще одну такую вечеринку. Вскоре я увидела реку, она была прозрачная, яркая, будто светилась изнутри. Я видела камни, которые ласкали волны, видела плывущих во чреве реки рыбок. И, судя по всему, я должна была увидеть Герхарда. Это случилось не сразу, я некоторое время рассматривала берег, поросший полевыми цветами, потом снова смотрела на карту, а потом додумалась оглянуться в другую сторону. Герхард сидел позади меня. Он мерно раскачивался, наблюдая за течением воды. Так, я видела в фильмах, делают очень испуганные или взволнованные люди, но он не казался ни испуганным, ни взволнованным. И он совсем не обращал на меня внимания, но это было даже хорошо – я могла его рассмотреть. Он был очень красивым парнем, моим ровесником. Наверное, самым красивым парнем, которого я когда-либо встречала. У него были правильные, мягкие черты лица, большие очень светло-голубые, даже жутковато прозрачные, глаза, аккуратный острый подбородок и светлые волосы. Его портила какая-то совершенная блеклость расцветки – слишком светлые глаза, слишком бледная кожа. Он был высокий, поджарый, и в то же время крепкий. Такой себе красивый рабочий парень из деревни под Гетеборгом. Кроме того, возможно, он тоже был готом. На нем была черная толстовка и рваные, темные джинсы. Я даже смутилась немного, хотя обычно парни казались мне скорее смешными, чем привлекательными. Кроме того, я не знала, что ему сказать. Как вообще начать разговор в подобной ситуации? Я покашляла, но Герхард не обратил на меня никакого внимания. Тогда я сказала:

– Э-э.

Он не обернулся в мою сторону. Какой он, наверное, заносчивый с такой-то внешностью. Раздражение придало мне сил:

– Ты, наверное, Герхард? – спросила я с некоторой небрежностью. Он нахмурился, а потом, наконец, посмотрел на меня. Он смотрел на мои губы, лицо его приняло извиняющееся выражение.

– Что? – спросила я. – Я спросила: ты, наверное, Герхард?

И он ответил:

– Наверное, я Герхард.

Чуть помолчав, он добавил:

– А ты знаешь, как доехать отсюда до Стокгольма?

Я подумала, что ошиблась, он не мог быть шведом. У него был очень заметный акцент, какого я прежде никогда не слышала. Не нужно было заговаривать с ним на шведском, наверное. Акцент был мягкий, почти певучий, но со странными интонациями, как будто Герхард делал в словах два ударения одновременно – правильное и нет. Он говорил медленно, делая паузы перед тем, как произнести какой-либо звук, как будто задумывался, как он на самом деле звучит, как будет лучше его воспроизвести. Он заметно картавил, поэтому я предположила, что, может быть, он француз. Но ведь Герхард такое не французское имя. Может, он Жерар? Может, на моей карте стоял автоперевод имен?

И вместо того, чтобы спросить, как он здесь оказался, я спросила:

– Откуда ты знаешь шведский?

Герхард смотрел на мои губы и, судя по всему, внимательно слушал. Он нахмурился, когда я закончила, но раздражен не был, скорее задумался.

– Потому что шведский – мой родной язык, – сказал он, наконец. – Я просто плохо говорю.

Цвет моих щек в тот момент, наверняка, сравнялся флагом Китая. Но сказала я невозмутимо:

– Извини.

– За что?

– Не делай все еще более неловким!

– А я делаю?

И тут я засмеялась, и он засмеялся тоже. Вся неловкость, которую я испытала от его красоты куда-то пропала. Видимо, две неловкости аннигилировались друг с другом, и я почувствовала себя хорошо рядом с ним.

Я подошла и села на берег, взяла камушек и пустила его в полет над прозрачной водой.

– А ты как сюда попал? – спросила я. Спешить, честно говоря, было особенно некуда. Я перестала волноваться. Герхард почесал затылок, протянул:

– Упал.

– И я упала.

– Значит, так сюда и попадают.

Я раскрыла перед ним карту, его светлые глаза расширились от удивления, он осторожно, бережно обращаясь с моей вещью, провел пальцем по бумаге. Я, куда менее трепетно, ткнула ногтем в замок.

– Я думаю, нам сюда.

Он еще некоторое время смотрел на карту, глаза у него были светлые и задумчивые, как будто он видел на карте больше, чем я. Я прежде дурачков никогда не видела, но мне неожиданно не было неловко. Я посмотрела в реку, там в воде, чистой, как воздух, плавали блестящие рыбы. Чешуя у них была почти прозрачная, так что я видела биение разноцветных внутренностей. Иногда они выпрыгивали из воды и переливались искорками радуги, как хрусталь или бриллианты на солнце. Наконец, Герхард сказал:

– Правда, сюда.

Не то чтобы его мнение могло что-нибудь изменить в моих планах, но я была довольна, что и он так считает. Герхард коснулся пальцами воды, потом отдернул руку, не испуганно, а будто игрался с волной, как с кошкой. Он сказал со своим странным, неземным акцентом:

– Родители говорили мне про это место. Но я думал, что они...

Герхард нахмурился, коснулся пальцами своего виска. Я увидела, что он заменяет слова жестами при любой возможности. Но говорил он все равно много, общаться ему явно нравилось. Я подалась вперед, отломила один из одуванчиков, опустила его в реку и смотрела, как вода уносит цветок. А потом до меня дошло, что Герхард говорил не о том, что когда он умрет, то попадет в одно чудное место, называемое еще раем. Ему говорили, по крайней мере это было вероятно, то же, что отец писал мне. Я рассказала ему о письме, о том, как все случилось со мной, и он слушал внимательно, пристально смотря на мои губы. Когда я частила, он чуть заметно мотал головой, и я понимала, что ему непонятно. Приходилось останавливаться и повторять предложение снова. Наверное, здорово развивает терпение. То есть у тех, кому оно необходимо. Мне, в основном, было на все плевать, поэтому я не могла назвать себя нетерпеливой. Герхард кивнул, когда я закончила. Он сказал: