Текст книги "Аркадия (СИ)"

Автор книги: Дарья Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Я попытался помочь одной бездомной женщине, но она оказалась гнездом для птиц.

Я решила не переспрашивать. Герхард улегся на траву, ткнул пальцем в небо.

– Мама и папа говорили, что это под землей. Но здесь тоже есть небо.

– Я думаю, это мир мертвых, – сказала я. – Как подземное царство.

– Мне говорили: не совсем. Это странный мир. Тут королевство людей, которые были до людей.

– И они поднимаются наверх, делают себе детей, а потом их воруют?

Герхард пожал плечами, снова зачем-то указал на небо, но никак это не прокомментировал. Тогда я сказала:

– Я видела здесь кладбище. Я там очнулась.

Герхард повернулся ко мне, солнце сделало его глаза еще светлее, из-за сузившихся зрачков они казались почти незрячими.

– Потому что ты упала на кладбище. И очнулась там же. Я очнулся в птичьем саду.

Я кивнула, выходило логично.

– Я люблю кладбище, – сказала я неожиданно. Вряд ли он, конечно, был готом, но стоило проверить. Герхард сказал:

– Я люблю трогать разные вещи, надгробия тоже. Но люди мне больше живые нравятся.

Этого стоило ожидать. Впрочем я, насмотревшись на клубничное кладбище, тоже несколько порадовалась обществу живого человека. Мы с Герхардом были как-то связаны, у него была та же история, что и у меня, и я радовалась этому. Как сдавать экзамен, сидя за одной партой. Вопросы у каждого свои, но в одиночку было бы хуже. Я поднялась на ноги и протянула ему руку.

– Надо идти. Там еще две девчонки и один парень. Любишь девчонок?

Он пробормотал что-то мечтательное, но что именно я не поняла. Так что я сказала:

– Я всем говорю, что я лесбиянка, потому что я не хочу быть как все.

Нужно ведь было как-то завязать разговор. Нам предстояло идти вместе еще некоторое время.

– Но ты не можешь быть не как все, потому что все хотят быть не как все, как и ты хочешь, значит ты уже как все.

– Да ты философ, – сказала я мрачно.

– Я учился в коррекционной школе.

Я хотела было сказать, что в моей школе тоже было много дебилов, но шутка получилась бы слишком неприятная, а мне не хотелось его обижать. Некоторое время я просто рассматривала мир вокруг, а Герхард журчал что-то на своем мягком, не всегда понятном языке. Здесь было удивительно красиво, как в сказке. Я никогда прежде не видела ничего настолько потрясающего. Невероятные цвета, которыми переливался мир, удивительные бабочки, головки цветов, с любопытством обращающиеся к солнцу. Мне пришла дурацкая ассоциация: я будто оказалась в сердце драгоценного камня, где нет ничего, кроме красоты. Удивительные, пушистые, как сахарная вата, облака проплывали над нашими головами, а в кронах деревьев леса, лишь ненамного отступившего от края реки, я слышала щебет птиц, по-особенному мелодичный, и иногда среди теней и веток мелькали яркие пятна крыльев. На ветвях деревьев я могла разглядеть плоды, крупные, красные, не то яблоки, не то гранаты. Вокруг них и вились птицы, слишком быстрые, чтобы можно было увидеть что-то, кроме беспорядочных мазков разноцветных крыльев.

Мы шли вдоль реки, и я любовалась. У меня было странное ощущение, будто я смотрела не на реальность, а не произведение искусства. Даже не в том смысле, что все было красиво – иногда реальность бывает прекраснее любой картины, иногда она бывает прекрасна настолько, что ее и описать толком нельзя. Все здесь было таким гармоничным, каким никогда не бывает в настоящем мире. Симметрия природе не свойственна, природа это хаос и случайности, а вот человек стремится придать ей порядка, классифицировать и уложить в заранее заданные категории. Это место было рукотворным, все здесь было создано человеческим разумом с его представлениями о красоте, основанными на природе. Не то чтобы мир казался упорядоченным, скрупулезно воспроизведенным. Нет, просто он был помыслен, а природу помыслить нельзя.

– У меня тут гениальная мысль, – сообщила я и поняла, почему с Герхардом легко. Я говорила ему все, о чем думаю и не переживала, что он поймет меня как-то не так или что-то не то обо мне подумает. Герхард улыбнулся, улыбка у него была удивительная.

– А какая?

И я повторила ему то, что думала про себя, слово в слово, хотя прежде я весьма трепетно относилась к собственным редким приступам размышлений. Куда больше чем думать, я любила есть, если уж говорить об удовольствиях, получаемых с помощью головы.

– Красиво, – сказал Герхард. – Мне понравилась та часть, где мир прекраснее искусства. Я люблю снег, но его нельзя передать красками. Это грустно.

А потом Герхард вдруг указал куда-то в сторону.

– Вот, здесь я очнулся, и все снова стало хорошо.

И я увидела то, что Герхард назвал птичьим садом. Название это имело свой смысл. На ветвях деревьев, как плоды, были развешаны золотистые и серебристые, тонкокостные клетки с вензелями, венчающими их. В клетках бесновались птички, они трепетали, щебетали, метались внутри металлического каркаса, так и не сумев смириться с неволей.

– Жутковато, – сказала я.

– Глубже в лесу они уже скелетики, – сказал Герхард. И все же, несмотря на эти тревожащие детали, мир продолжал казаться мне удивительным. В какой-то момент я увидела разбросанные по траве, побелевшие от времени камни. Тропинка, на которой их было великое множество, уходила чуть глубже в лес. Там и должна была быть Констанция. Ее имя было неподвижно с самого начала, и я подумала – вдруг она без сознания или мертва?

Герхард сказал:

– Если наши с тобой родители – принцессы и принцы этой страны, то мы тогда кто?

– Мы – невинные жертвы данных в стрессовой ситуации обещаний.

Герхард нахмурился. А потом сказал:

– Ты винишь своих родителей.

– В этом – не особенно. Есть много других вещей, за которые стоило бы.

Мы вошли под сень деревьев, и сразу стало прохладно, и я поняла, как изнывала от жары до этой минуты. Я на секунду остановилась, ветви деревьев, как корона, сплелись над моей головой. Впереди лежал тесный, темный лес, изумительно очерченный, с оврагами и холмиками, и рощицами, куда пробивался свет. Белые камни на тропинке вели нас вперед. Мы пошли дальше, некоторое время молчали, а потом Герхард сказал:

– Привет.

– В смысле?

– Мы долго не общались, поэтому я решил начать разговор.

Я засмеялась:

– Привет!

– Назови три фильма, которые тебе нравятся.

Я задумалась. Я не была уверена, что мы в той ситуации, чтобы болтать, как ни в чем не бывало. Но мне хотелось ответить:

– "Ворон", "Звонок", "Змей и Радуга".

Мне всегда нравилась Темпл Грандин, в большей степени потому, что она была этологом, исследовала поведение животных, а мне нравились животные. Но еще она была аутисткой, у нее был синдром Аспергера или как-то так. В одном видео она сказала, что чтобы понимать животных, искусство и аутистов, нужно отказаться от вербального языка.

– Я не аутист, но мой папа – аутист – сказал Герхард, и я удивилась, потому что я не озвучивала своих мыслей. А потом я удивилась еще больше, потому что Герхард меня толкнул. Он выглядел безобидно, но был довольно сильным. Я полетела в овраг, и хотя посадка оказалась мягкой, я приземлилась на мховую подушку, я испугалась. Герхард спрыгнул следом.

– Ты охренел? – спросила я, но он приложил палец к губам. Я нахмурилась, хотела еще что-то сказать, но Герхард зажал мне рот. Сначала я подумала: он дурачок, может придушит меня сейчас. Умру в смерти. "Начало" для готов. А потом я поняла, зачем он это сделал, хотя и не поняла, как он узнал об этом за минуту. Прямо над нами ползла гигантская сколопендра. Нет, не та гигантская сколопендра, которая так называется, потому что она больше других сколопендр, а та, которая по-настоящему огромная и которой быть на земле не полагается. Она была ростом, наверное, с Герхарда. Такая длинная, с многочисленными острыми лапками, похожими на когти, непрестанно извивающаяся, будто была разделена на множество частей, каждая из которых была по-своему подвижна. Сочленения на ее лапках были заметные, и при ходьбе части ее острых лапок казались рассинхронизированными. Она была такой неправильной, я почувствовала – меня сейчас стошнит. Как в таком идеально-красивом месте могло быть что-то совершенное в своей отвратительности. Раздвоенное жало сколопендры, с мою руку от плеча до кисти, истекало чем-то вязким и прозрачным. Я смотрела на узкую, слепую голову, отростки на голове, за которыми когда-то, несколько эволюционных шагов назад, могли быть глаза, теперь явно были пусты.

Мы с Герхардом стояли неподвижно, я чувствовала, что он даже не дышал. Я не знала, реагирует сколопендра на движение или на звук. Ее разделенное на фрагменты черное тело дрожало. Я подумала, а что если сколопендра свернет к нам? Она такая огромная и, без сомнения, ядовитая. Казалось, кто-то дорисовал ее в этом прекрасном царстве. Как если посадить на картину Рафаэля огромного, мерзкого паука. А насколько острый у этого существа слух? Герхард стоял неподвижно, а потом вдруг потянулся вниз. Я увидела, как сколопендра замерла тоже. Она замерла неестественным, карикатурным образом – половина ножек застыли до соприкосновения с землей. Герхард поднял с земли камень. И я подумала, он что собирается швырнуть в нее камнем? Совсем что ли дурачок?

Но Герхард не совершал резких движений в сторону сколопендры. Я смотрела на нее. Я видела, что она вся замерла, однако жвалы оставались подвижными, будто сколопендра продолжала пожирать что-то невидимое. А я вдруг подумала: сколько в лесу таких?

Насколько быстро они могут меня убить?

Чем они вообще питаются? Может быть, они травоядные? Эта мысль едва не заставила меня засмеяться. А потом Герхард швырнул камень куда-то далеко вперед, и сколопендра, среагировав на звук его удара о дерево, метнулась вперед. Она была невероятно быстрой, даже контуры ее смазались в пространстве, будто я смотрела на некачественную фотографию. Секунды не прошло, как сколопендра врезалась в дерево, она извивалась, взбираясь вверх и вниз. Она искала. Ее лапки оставляли длинные царапины на дереве, из них шел то ли древесный сок, то ли яд, оставленный железами сколопендры. Сколопендра совершала ритмичные движения – забиралась вверх и спускалась вниз, снова и снова, как будто это была особая сколопендра-аутист.

А нам оставалось только ждать. С такой невероятной скоростью она могла догнать нас в любой момент. Оставалось только ждать, уйдет она или же нет. Если не уйдет, мы обречены. Я смотрела, как сколопендра совершает свои подъемы и спуски, очень было медитативное зрелище. Это существо было так же отвратительно, как было прекрасно все вокруг. И в этом была своя эстетика. Нечто мерзкое и нечто прекрасное переплелись воедино. И сказочный лес стал домом для насекомого из кошмаров. Сколопендра, видимо, потеряла интерес к добыче. Она, неразумная и слепая, пошагала дальше своим удивительным, разбитым, разобщенным шагом. Я прижала руку ко рту, чтобы не засмеяться, а Герхард рядом глубоко вздохнул. Мы стояли, боясь шуметь. Она ведь могла вернуться, в секунду оказаться рядом. И что бы тогда было? Что бы убило меня – яд или когти? Или она просто откусила бы мне голову?

Я задрожала и, неожиданно для себя, поняла, что это существо, отвратительное почти до мучительности, кроме инстинктивного омерзения, вызывает у меня восторг.

Глава 6

Мы стояли долго, и мне уже стало скучно. Нельзя было говорить, даже закашляться было нельзя. Она еще была рядом, тварь такая ужасная, что зубы свело. Не то чтобы я к ней плохо относился, но есть такие вещи, которые делают нам плохо внутри. Такие вещи: зубной, войны, вид куриной кожи в супе, неестественно большие насекомые и раздавленные голуби на дороге. Есть и другие такие вещи, их много, но перечислять все не стоит. Людям становится мерзко, если их еда гнилая или в ней муха. Хотя мне становится мерзко от еды в любом случае.

Я посмотрел на Делию, она смотрела куда-то далеко, в лес, который был темным и поэтому я не понимал, зачем туда смотреть. Глаза у нее были яркие и блестящие. Иногда это значит, что людям что-то нравится. Я подумал: а вдруг ей нравлюсь я? Мне вот нравились ее темные косы, выбившиеся из сложной прически и что кожа ее была такая белая, что все вены казались особенно яркими. Интересно, что нравилось ей? Чем она жила? Кем она была? У нее было в жизни свое место, как у меня и всех других людей. Где было ее место и нравилось ли оно ей? Один раз мы с мамой и папой сидели в театре в первом ряду, и там оказалось очень громко, и я мало понимал, а еще я как бы видел не всю картинку, а только ее часть. Тогда я понял: иногда то, что считается элитным местом, может приносить неудобства. Вот как я узнал, что не все люди, которые кажутся нам счастливыми и успешными, на самом деле счастливы. Им может не подходить первый ряд.

Но про Делию не было понятно, в каком она сидит ряду. На ней была простая одежда и говорила она просто. Мне это тоже нравилось. Я помотал головой. Сосредоточиться было нелегко – здесь, в том месте, которое мама и папа называли Аркадией, ко мне часто приходили картинки. Стоило мне закрыть глаза, я видел что-нибудь из будущего. Сейчас перед моими глазами в чащу леса углублялась сколопендра. Она была подвижная и голодная, искала кого бы съесть. Я видел ее одну, и она уходила. Но сколько здесь таких было? Сколопендра оставляла за собой царапины на земле. Я увидел, как она проползает перед непрестанно жужжащим осиным гнездом, огромные, с мой палец, осы, хотя и не такие гигантские, как сколопендры, вились вокруг. Иногда они проталкивали в улей драгоценные камушки, я заметил красные и зеленые, наверное это могли быть разные камни, но я знал только рубины и изумруды. Интересно, подумал я, зачем им камни? Может быть, они делали осиный мед из драгоценных камней. В отличии от обычных ос, этот рой был как солдаты в строю, они летали не хаотично, а как будто шеренгами. Это были полосатые, злые солдаты. Я никогда прежде не встречал таких ос, и они показали мне жутковатыми. Их жала переливались золотым. Наверное, осы здесь не просто осы, а наполовину насекомые, наполовину драгоценности. Аркадия была такая волшебная страна с радугами, хрустальной водой, птицами и цветами, как в книгах. Только вместо волшебных зверей, грифонов там или единорогов, тут были, наверное, гигантские насекомые. Наконец, я почувствовал, что сколопендра достаточно далеко. Тогда я сказал Делии:

– Извини, что я тебя толкнул.

Мне правда было неприятно ее толкать, но сколопендра могла нас съесть. Судя по тому, как я чувствовал время, именно сейчас она ползла под драгоценным роем. Делия зашептала:

– Ты думаешь она ушла?

– Я знаю, что она ушла, – сказал я. И подумал, что я точно как в фильмах. Стало приятно. Я добавил:

– Иногда вижу вещи.

Делия нахмурилась. Это была ее самая частая гримаса – внешне она казалась очень неприветливой.

– То есть, ты видишь будущее?

– Иногда вижу прошлое. Когда глаза закрываю, вижу некоторые вещи. Здесь это легко, как будто канал перестал барахлить.

– Значит, ты у нас волшебник.

– Не знаю. Но мы в волшебном мире, так что можно и так, наверное, сказать. А ты тоже волшебница?

Делия задумалась, потом пожала плечами.

– Я волшебно пробивала школу. Никто не мог меня запалить.

– Может, ты умеешь становиться невидимой?

Делия засмеялась и потрепала меня по голове. В "Касабланке" один парень сказал другому "это может быть началом отличной дружбы", но там была немного другая ситуация.

– Так мы можем идти, провидец?

– Да, – сказал я. – Если что-то изменится, я сообщу.

Но сказал я не как провидец, а как пилот. И мы пошли дальше. Тропинка была узкая, иногда она закручивалась петлей, иногда давала резкий поворот, но всегда была видна. Лес вокруг нас жил своей особой жизнь, которая была немного настораживающей. Резкие звуки, шелест, мелькающие тут и там цветные птицы, все делало нас нервными, и мы то и дело оборачивались, ожидая увидеть ту мерзкую сколопендру, хотя я и знал, что она далеко.

– Как думаешь, что от нас хочет этот парень, который здесь король?

– Тут два парня, – сказал я. – Насколько я понял. Но я мог неправильно понять. Не знаю, мы же в фэнтези. Я читал фэнтези. Он хочет съесть наши души.

– Тогда зачем мы к нему идем, Герхард?

– Не знаю. А куда нам еще идти? Я, например, не хочу жить дикой жизнью.

И мы засмеялись. Никто до Делии не смеялся над моими словами. И хотя я не пытался пошутить (я редко шучу, потому что для этого нужно играть со своим голосом), мне нравилось, что я кажусь ей забавным. Она сказала:

– Я думаю, ему нужна наша кровь или что-то вроде того. Если ему были нужны наши родители, но он согласился на нас, тут что-то с кровью. Он ждал нашего появления здесь восемнадцать лет. Мы для него важны.

– Тогда мог бы проследить, чтобы здесь не ходила гигантская сколопендра, – сказал я. Щебетание птиц стало нестерпимо громким, и я посмотрел вверх. Над моей головой было большое, апельсиново-оранжевое солнце, вокруг которого кружили разноцветные птицы. Они танцевали какой-то свой танец и, казалось, что они окаймляют солнечный диск. Это было как на картине, но картина двигалась, цвета сменялись, и птицы путешествовали по кругу, а мне было интересно, зачем им это нужно. У земных птиц я такого поведения не замечал, но, наверное, подземные птицы были другими. Они кружили, и я видел, как золотой сменяется синим, и снова золотым, затем красным и зеленым, и все это были блестящие перья этих птиц. А потом они замерли, как орнаментальная рамка, и я заметил, что Делия тоже смотрит.

– Как красиво, – сказала она. Я кивнул, потому что был согласен, и мне тоже нравилось.

– А что они делают? – спросил я. Делия пожала плечами.

– Я о таком не читала. Ученые до сих пор не знают, как птицы, например, находят дорогу на юг. Есть гипотеза, что они ориентируются по магнитным полям. Но точно никто не знает. Может быть, здесь у птиц сбились эти ориентиры, чем бы они ни были?

– И они тогда будут кружить, пока не...

Но Делия закончила за меня:

– Да, Герхард. Пока не умрут.

В этот момент ей под ноги упала одна из золотых птиц. Глаза у нее были мутные, перья золотые, а клюв широко раскрыт. Делия взяла ее на руки, и я тоже к ней прикоснулся. Она была очень горячая. Ее сердце билось быстро-быстро, но прежде чем я или Делия успели что-то сказать, оно дернулось как будто слишком сильно и остановилось. Напряженное птичье тело расслабилось, но остывать стало не сразу. Я почувствовал грусть – это было красивое существо и молодое. Делия сказала:

– Они все умрут.

А потом взяла палку и швырнула в птичий круг. Птицы разлетелись, но секунд через сорок снова собрались и принялись за старое. Делия сделала еще несколько попыток, а я знал, что это бесполезно. Некоторые танцуют, пока не умрут – так говорила учительница в школе. Но она имела в виду совсем другое – тягу к развлечениям в ущерб своей жизни. Она любила говорить так про мою одноклассницу Юханну, которая любила танцевать во время урока математики. Я ее понимал, мне тоже не нравилась математика.

Я потянул Делию за рукав, но она сказала:

– Что за орнитологическая "Долгая Прогулка"?

Я читал эту книгу, ее написал Стивен Кинг, но я решил, что сейчас не время говорить. Это была грустная книга, она была про смерть. Там много школьников шли вперед, пока не умрут. И умерли все, кроме одного. Я понимал, почему Делия говорит так про птиц. У нее в руках была первая жертва, но потом они все умрут. Я сказал:

– Пойдем. Если мы не можем понять, почему так, мы вряд ли сможем им помочь. Хочешь потом похороним птицу?

Но Делия только покачала головой. Она уложила птицу на камень, хотя надо было под камень, и мы пошли дальше. Ей было грустно, и мне тоже. Мы снова молчали, хотя нам было приятно быть друг с другом, а когда людям приятно друг с другом, он чаще говорят. Белые камни теперь встречались все реже. Мне не хотелось больше смотреть в небо, я чувствовал себя виноватым перед теми птицами, которые остались кружить вокруг солнца. Делия сказала:

– Как-то все неправильно тут устроено.

И я сказал:

– Мы просто к этому не привыкли.

Хотя я думал, что, наверное, все-таки это дурно. И Делия молчала, и ее лицо окончательно стало грустным. Я подумал, что она переживает за себя, но не отдает себе в этом отчет, поэтому ей нужно погрустить за птиц (это значит и за себя погрустить). Мне про себя было совсем не грустно, но я уже скучал по маме и папе. Сейчас было восемь утра, а значит они пили кофе на кухне и обсуждали планы на день, намазывая тосты виноградным джемом. Скоро папа поцелует маму и отправится на работу, а мама будет целый час мыть две тарелки и две чашки, потому что всегда нервничает перед первым утренним клиентом.

То есть, это всегда было так, но сейчас было восемь утра, а меня нет дома и я неизвестно где. А значит, они плачут.

Только подумав об этом, я услышал чей-то тонкий, пронзительный и очень жалобный плач. Я в рыданиях разбирался – моя мама плакала сколько я себя помню. А мой папа плакал три раза, и все три раза потому, что думал, что я умер. В общем, по плачу я мог определить степень горевания его исторгающего. И сейчас я понимал, что кому-то совсем отчаянно плохо. А еще очень страшно.

И тогда я понял, что это непременно Констанция, потому что кому еще здесь плохо, если не тому, кто в незнакомом мире совсем один. Сколопендра, по-моему, вполне хорошо себя чувствовала. Хотя я не эмпат, если говорить о сколопендрах. Примерно так же выглядит мир моего отца, как будто все в нем сколопендры, перебирающие тонкими, острыми лапками, и хотя они говорят на его языке, он не понимает, когда сколопендры грустные, а когда веселые, хотя они умеют показывать это друг другу незаметными движениями, понятными всем другим сколопендрам. Мы с Делией шли на голос, и я только надеялся, что никто из лесных обитателей не делает то же самое. Я закрыл глаза, ожидая, что сколопендра пронесется в сторону Констанции, но увидел только белые, совсем седые от солнца ступени, и зимнюю куртку с пушистым воротником, лежавшую на них, портившую их древнюю величественность.

Зато я понял, что все спокойно. Я сказал Делии, куда нам повернуть.

– Но дорожка, – начала было Делия, а потом кинула взгляд на карту и задумчиво кивнула.

– Ну да, – сказала она. – Тебе карта не нужна.

Это правда. Мне карта была не нужна. Во-первых не очень-то я в картах разбирался, а во-вторых, я справлялся и без них. По крайней мере здесь. Мы пробирались сквозь чащу, и я мягко отодвигал легонькие и гибкие веточки молодых деревьев. Мы вышли на поляну в центре леса. Однажды там, наверное, была ухоженная трава, но сейчас она вилась, как ей хотелось. Ни одного дерева не было, но было множество роз, они разрослись и стали дикими. Было их так много, что приходилось пробираться сквозь них, и розы кололись. Делия выругалась сквозь зубы, розы явно не настраивали ее на романтический лад. Плач усилился, и я крикнул:

– Эй! Мы не причиним тебе вреда! Мы пришли с миром!

– Тихо ты, Герхард! Она подумает, что мы аборигены!

– Мы не аборигены, Констанция! Я просто странно говорю!

– У нее будут вопросы, откуда мы знаем ее имя!

– Если ты такая умная, сама все придумай!

– Уже нечего придумывать!

– Констанция, только не убегай!

Она сидела на ступеньках, но мы пока едва высмотрели ее за розами. Ступени были, кажется, единственным целым, что сохранилось от, наверное, высокой башни. Тут и там я видел массивные камни, такие же белые. Может, это и не время поработало над камнями, может они были такими изначально. Лестница сохранилась почти полностью, кое-какие ступени были сколоты, но она была узнаваема. Еще сохранились кое-какие осколки стен, которые заволокло розами и травой. Когда-то это место могло быть достойно принцессы, белоснежный камень и розы были тому подтверждением.

– В "Таро" есть такая карта, называется Башня, – сказала Делия. – Вот ее напомнило. Там молния разрушает башню, и люди летят вниз. Символизирует крушений иллюзий.

Мы, наконец, увидели ее, вывернувшись из хватки одичавших розовых кустов. Она была очень красивой, хотя совсем по-другому, чем Делия. У нее были пышные, светлые волосы, большие, покрасневшие глаза с радужницей, казавшейся еще более синей от слез, пухлые, дрожащие губы. Она была как литературный прием – дева в беде. И она мне сразу понравилась.

Констанция принялась тереть глаза, и мне стало ее еще жальче. Когда мы с Делией вышли, она перебралась на ступеньку повыше, будто боялась нас. И Делия сказала:

– Не ной.

А я сказал:

– Мы знаем, что тебе страшно. Нам тоже страшно. Мы в одной и той же ситуации. Нам с тобой одинаково.

Констанция отняла руки от лица, некоторое время она переводила взгляд с меня на Делию, потом прошептала что-то одними губами, я не понял этого. А потом сказала громче:

– Я не знаю, что бы я делала, если бы не нашла вас!

Она улыбнулась, и улыбка ее сразу же сделала совсем, просто окончательно красивой. Мы с Делией сели на ступеньки пониже нее. Кажется, она не сомневалась в том, что мы – друзья. Я бы тоже не сомневался, я вот про Делию не сомневался. Сложно представить, чтобы в таком месте люди выглядели так же, как в Стокгольме.

Я заметил, что под милым, легким платьем в крохотный цветочек у Констанции совершенно содраны коленки, и еще синяки были у нее на руках. И я спросил ее:

– Ты сильно упала?

Она кивнула, хотя вопрос был такой глупый, я это только задав его понял.

– Я очнулась на лестнице, – сказала она. – Очнулась, а здесь – здесь лето, и странные птицы, и синяки, и я боялась даже двинуться. Я думала, я сошла с ума.

– Может быть, – сказала Делия. – Но тогда мы тоже. Возможно, все мы сейчас укатаны в психушку, или у одного из нас онейроидный синдром, и он выдумал всех остальных. Каждый из вас думает сейчас, что это он настоящий, но на самом деле мы все можем быть гранями одной личности.

Звучало мудро и очень запутано. Я сказал:

– Но, наверное, мы в другом мире. Мы так поняли. Я точно убедился, когда увидел гигантскую сколопендру.

Лицо у Констанции стало совсем грустное и беззащитное. Так я понял, что сколопендры ей не нравятся. И она снова заплакала.

– Не ной, – повторила Делия. – У нас есть карта. Мы придем в какой-то замок и что-то там порешаем.

– В какой? Что? – спрашивала Констанция. А я сказал:

– Родители рассказали мне историю про короля-похитителя людей.

И неожиданно Констанция сказала:

– Мне тоже. Но я думала это их наркоманский бред!

Наверное, у нее была очень тяжелая жизнь, я протянул руку, чтобы погладить ее, но она вздрогнула. Тогда я погладил воздух над ней. Я сказал:

– Не переживай, я могу видеть будущее, пока нам ничего не угрожает.

– Но я хочу домой!

Делия хмыкнула:

– Ага, а я хочу, чтобы меня трахнул Бела Лугоши.

Кем бы ни был Бела Лугоши, ему повезло.

Делия почесала нос, сказала:

– Короче, нет у нас особых вариантов, кроме как сойти с этого места и попробовать перетереть с тем, из-за кого мы здесь оказались.

– То есть, – сказал я. – Есть вариант жить в лесу и одичать, но тебе он ведь тоже не понравится, да?

Делия засмеялась. Странно, у нее была классическая, изнеженная и хрупкая красота, а повадки казались даже грубыми. Это было здорово, такая запоминающаяся деталь.

– Так тебе тоже говорили про то, что ты обещана какому-то мужику? – спросила Делия.

– В качестве принцессы, – пояснил я.

– Волшебному мужику с той стороны земли, – шмыгнула носом Констанция. А потом улыбнулась. Кажется, мы правда ее немного развеселили. Она сказала:

– Я в это не поверила и поехала домой. А потом увидела свою мертвую первую учительницу и упала с лестницы. То есть, лестница упала.

– Я видел бездомную, она, наверное, тоже мертвая была.

– И я видела мертвого человека, – мрачно сказала Делия. Хотя, судя по ее виду, ей должно было такое понравиться. – Так что я думаю, что наш дед – повелитель мертвых. Аид гребучий.

Она смешно сказала, я улыбнулся и встал, прошелся вверх по лестнице, осторожно и мимо Констанции. Она проводила мне взглядом.

– Ты куда? – спросила она. У нее была интонация точь-в-точь как у одной из моих учительниц. Я ответил:

– Смотреть.

И это была правда, потому что я не люблю врать. Я замер на том месте, где лестница заканчивалась, но пол не начинался. Я хорошо представил, как люди входили в эту башню и выходили из нее, но осталась только лестница, сколотая, как плохо вырванный зуб. Я закрыл глаза, чтобы солнце сделало красивыми звезды моих сосудов, это меня успокаивало, но я увидел совсем другое. Красивая молодая женщина, очень похожая на Делию, только светлая-светлая блондинка, еще светлее, чем Констанция, стояла передо мной. Башня была белоснежной, в ней не было ничего, что нарушало бы ее безупречную, стерильную белизну. Наверное, потому что здесь вообще больше особенно ничего не было. У самого входа, чуть дальше от места, где я стоял, располагался каменный, белый стол, как алтарь в фильмах про волшебство, а дальше струилась винтовая лестница, которая, наверное, вела в хотя бы чуть менее белое место. Было очень светло, потому что никакой крыши не было, солнце свободно заглядывало внутрь, и все освещало. Женщина с красивым, надменным и каким-то настолько, что глазам больно совершенным лицом (я понял, как могла бы выглядеть Делия, если бы не была такой грубой) раскладывала на столе странные вещи. На ней было длинное, красное платье, струившееся по ее телу, как волна. Все вещи на абсолютно белом фоне были очень яркими. Я увидел: нож, пустой осиный улей, четырех мертвых ос, чашу, золотую и, наверное, очень тяжелую. Все эти вещи, как солдаты стояли, словно ожидая ее приказа – так ровно, так торжественно. Женщина стояла над ними, ее лицо выражало какую-то странную, голодную сосредоточенность. Такое лицо бывало у Лизы в самом разгаре наших занятий любовью. Женщина вдруг улыбнулась, и улыбка у нее была хищная, не похожая на улыбку Делии. Женщина запустила тонкие белые пальцы в хрупкую стену улья. Она, будто персик, разделила его напополам. Я увидел, как в сотах копошатся жирные, белые личинки, а наряду с ними лежат и разноцветные драгоценные камни. Ногти женщины скользили в соты улья, выуживая камни, иногда ее тонкие пальцы давили личинок, легко и чувственно, как зернышки граната. Она делала это просто так, из развлечения, так сытая кошка убивает мышей. Когда все камни покинули свои гнезда, она смахнула остатки улья на край стола – разоренного, переполненного крохотных осиных детей, умирающих от голода, улья. Камни, лежавшие перед женщиной были самые разные. Наверняка, и сапфиры, и рубины, и изумруды, и бриллианты. Точно я не знал, они просто были очень красивые и разных цветов. Женщина перебирала их, как ведьма перебирала бы руны, а потом взяла в руки нож. Он был длинный, очень острый и, наверное, на толстую спицу походил даже больше, чем на нож, но рукоятка у него была массивная, как у кинжала.