Текст книги "Аркадия (СИ)"

Автор книги: Дарья Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 11

Аурелиуш сидел на полу, сосредоточенный и радостный. Муравьи, как отряд лунатиков, совершали петли по одной и той же траектории, обильно смазанной сиропом. Они шагали друг за другом, составляя такую тонкую линию, что Аурелиуш даже удивился. Впрочем, его в жизни все то и дело удивляло, поэтому жить и было – здорово. Муравьи ползли по знаку бесконечности, а это такая восьмерка, которая прилегла полежать. Два ее конца венчали зубы, которые вручил Аурелиушу Драго, безо всяких сопроводительных речей.

Получался символ Отца Смерти и Пустоты, его герб. Бесконечно ползущие по бесконечности муравьи и два зуба, венчающие знак с двух сторон.

Аурелиуш считал, что очень это все забавно, что у Неблагого Короля – такой символ. Потому что если посмотреть на знак бесконечности немного с другой стороны, и Аурелиуш склонил голову, чтобы это сделать, то увидится, что это цифра восемь.

А восемь было их, то есть, Детей двух Королей. Тех, кто помогает присматривать за Великой Рекой. Дети, реки, короли – обо всем этом Аурелиуш думал серьезно, с большой буквы. Это давным-давно была его жизнь. Иногда Аурелиуш пытался припомнить, кем он был до всего. Получалось смутно. Прежде он не носил колпак с бубенцами, но над ним тоже всегда смеялись. Аурелиушу это нравилось. В конце концов, он чувствовал себя лучше других, потому что ему можно было больше.

А шуту можно было все. В этом и было его призвание – быть смешным и говорить все, что считает нужным. Все делали вид, что не слушают его, а он, на самом деле, говорил правду. Аурелиуш был человек наоборот, наизнанку, и его не волновали правила и заботы нормальных людей, он говорил громкую правду по всеуслышание.

За это его не любил Каспар, но Каспар никого не любил, такой уж он был человек.

Аурелиуш сидел прямо на полу и не мог отвести взгляд. Пол был блестящий, шахматный, по нему только фигуры расставь, и можно начинать игру. Муравьи продолжали свой моцион, а Аурелиуш ждал, пока выйдет она. Он смотрел на лестницу, но лестница была пустой и скучной, даже муравьи веселее.

Аурелиушу хотелось, чтобы она скорее оказалась здесь. Время подходило, она должна была выйти, но ее не было, и Аурелиуш начал волноваться.

Это был их ежедневный ритуал, Аурелиуш, сидел на полу и ждал, а она выходила, смущенная и, в своем невероятном, роскошном платье, в котором смотрелась так неестественно, быстро сбегала вниз. Маленькая, юркая и молчаливая, она нравилась ему с самого первого взгляда. Он пробовал заговорить с ней, но она никогда не отвечала. Иногда она смеялась над его шутками. А это было самым главным.

Ее звали Лада, когда-то она тоже была из Польши. Только это он, Аурелиуш, был крестьянский сын, а она была богата. Но Лада совсем не была похожа на заносчивую купеческую дочку. Она была как будто все время погружена в свои мысли, в ней не было женственного кокетства, но она была хрупкой и такой невероятной милой, а голос у нее был словно ей на все-все за пределами ее головы было плевать.

Аурелиуш любил слушать этот голос. А если бы она еще хоть раз ответила ему, он был бы, наверное, самым счастливым человеком на свете.

Аурелиуш был рад, что ему поручили подманивать муравьев сиропом и следить, чтобы они совершали свои утренние прогулки под открытым, синим небом. Это был ритуал, маленький и неизменный. Аурелиуш не пропустил ни одного дня. Не пропускала и она.

С тех пор, как уснул его Отец, Аурелиуш все старался угодить Неблагому Королю. У него даже получалось. Неблагой Король говорил, что даст ему работу получше – убивать тех, кто страдает.

Аурелиуш не считал, что это работа получше. Сейчас ему нужно было давать надежду тем, кто может выжить. Не закрывай глаза, не теряй сознание, смотри, смотри на меня. У него получались мотивационные речи, без сомнения.

Неблагой Король сказал, что он слишком хорош для это работы. Но правдой было то, что это работа была слишком хороша для Аурелиуша. Не потому, что он плохо выполнял ее, а потому что иногда он скучал или раздражался на все. Вторая часть его обязанностей, связанная с развлечением, нравилась Аурелиушу куда больше. При дворе было лучше, чем в вечно холодном, умирающем мире. Аурелиуш знал, что он не такой, еще помнил, но он уже давно не видел там ничего, кроме смерти.

А Аркадия всегда цвела.

Аурелиуш не переставал удивляться красоте этого места и не мог представить себя где-то, кроме него. Иногда он раскидывал руки и, стоя на большой высоте, недалеко от Истока, глядел на заледеневшие верхушки деревьев Запада и кричал, что счастлив. А больше, наверное, на свете никому и не надо.

Один из муравьев сбился с пути, и Аурелиуш, как великий дрессировщик, подтолкнул его ногтем к правильному пути в жизни. В этот момент он услышал чей-то осторожный, легкий шаг. Ее всегда так легко было спугнуть.

Аурелиуш делал вид, что занят исключительно бегом своих муравьев, но сердце его билось так сильно. Он прежде подобных вещей не чувствовал, и за это тоже был благодарен Аркадии.

Осторожно, с трепетом, он бросил быстрый взгляд на Ладу. Она спускалась вниз со странной, для принцессы простотой – перепрыгивала через две ступеньки, потом восходила вверх на одну, смотрела на свои ступни, довольно долго, и прыгала вниз снова. То ли она игралась, то ли совершала какой-то ритуал. Она была дивно хорошенькая, тонкая-претонкая, по-оленьи глазастая, такая бледная, что почти не существующая. Аурелиуш смотрел на нее, пока она смотрела на ступеньки лестницы. Перила, вившиеся стеблями растений, имели счастье ощущать крепкую, до белых костяшек, хватку ее пальцев.

Аурелиуш поглядел вверх, небо было высокое и далекое, прохладно-синее. По нему плыли пушистые облака, как сахарная вата, которая одна Аурелиушу из изобретений мира нравилась. Башню Лады называли еще Башней Безумия. Она была Принцессой Заблудившихся, отвечала за самоубийства, совершенные безумными. Зазывала прыгнуть отчаявшихся, предлагала полетать запутавшимся, была голосами в несчастных головах. Аурелиуш и Лада, можно сказать, занимались делом противоположным. Она вдохновляла умереть, он вдохновлял жить. И, наверное, поэтому его так тянуло сюда, в эту башню, построенную из сумасшествия. Пространство здесь было искажено, Аурелиуш иногда видел так мир, но для этого он должен был быть очень-очень, честно говоря – мертвецки, пьян. Углы были рассредоточены, лестница казалась змеей, изогнувшейся каким-то невероятным образом, безупречно-красные стены виделись, как через разные линзы, одни давили, другие тоскливо отдалялись, пространство вопило о своей ненормальности, искаженности, и взгляд все время ощущал это неясное движение пространства. Аурелиушу всегда казалось, что здесь он сходил с ума, и голова болела, и все было как будто рассредоточено в мыслях, разбито на кусочки. Но она – оставалась целой.

Аурелиуш еще посмотрел на то, как скачут по небу облака, поставил на своего фаворита, похожего на длиннохвостого коня. А потом подумал: почему бы и нет?

Мысль была слишком легкой и веселой для того, кто сидел здесь каждое утро уже несколько лет. Потому бы и нет, сказал себе Аурелиуш, и засмеялся. Она замерла, занесла ногу над ступенькой и посмотрела на него. Он напугал ее? Он этого не хотел. Никогда не пугал, и вот. Ни на что не решался, и вот. Он смотрел в ее глаза, светлые и большие, напоминающие глаза зверька за секунду до бегства.

Нужно было решаться, иначе она уйдет. И Аурелиуш сказал:

– Здравствуй, Лада!

Он улыбнулся ей самой красивой из своих улыбок. Некоторое время Лада молчала, но и наверх не взбегала. Ее длинные, нечесаные волосы, светло-русые, неравномерно остриженные так странно смотрелись распущенными, когда на ней было расшитое кружевами, роскошное, темно-фиолетовое платье. Она была босая. Аурелиуш заметил, что ступни ее все в ссадинах, красных цветках, распустившихся на бледной, блеклой коже. Ему стало ее жалко, ей не должно было быть больно, она же была такой хорошенькой. На самом деле многие, к примеру Каспар, говорили, что в Ладе нет ничего особенного. Вот это была совсем неправда. Ничего-то он не понимал. Аурелиуш был знатным красавцем, у него было много женщин, но такой, как Лада он прежде не видел. Драго сказал, что это называется любовь. Когда любят людей видят по-другому, правдивее.

Любить, подумал тогда Аурелиуш, здорово. Но сейчас сердце замерло, и было не очень. Никогда еще Аурелиуш не чувствовал такого страха. Он, больше для того, чтобы сказать хоть что-нибудь, выпалил:

– Я просто здесь сижу, дай думаю поболтаем с тобой! Всегда же здесь сижу! А ты здесь ходишь! Почему мы никогда не болтаем? Ты не любишь болтать, или болтать со мной, или...

Она посмотрела на него, как на идиота, а потом вдруг засмеялась, тихонько, так что Аурелиуш едва услышал. Ее пальцы с обгрызенными ноготками коснулись губ, и она отвернулась. Но не ушла. Так Аурелиуш понял, что если уж что-то он и может сделать такого, чтобы жизнь его стала из потрясающей – просто идеальной, то он должен делать это сейчас.

– Иди сюда! – позвал он. – Я тут муравьев дрессирую.

И она спустилась на ступеньку вниз, а потом еще раз и еще раз. И хотя она очень-очень медленно двигалась, сердце Аурелиуша билось быстро, как никогда. Он встал, когда она совсем спустилась. И потом подумал, глупо же он будет выглядеть, если она сейчас пройдет мимо. Но Аурелиуш был шутом, глупо выглядеть являлось его призванием, так что ничего страшного случиться не могло. Ну же, подумал он, сердце, заткнись, заткнись. То есть, не навсегда, конечно.

Лада замерла у лестницы, а Аурелиуш – напротив нее. Муравьи, как ни в чем не бывало, продолжали наворачивать лежачие восьмерки на шахматном, блестящем полу.

– Как твои дела?

Аурелиуш ведь тоже был принц, и даже имя его значило – золотой. Он чувствовал себя таким смелым. Наверное, Каспар так себя ощущал, когда сталкивал вместе армии.

– Мои дела, – повторила она. А потом пожала плечами:

– Нормально. Вроде.

– Хочешь посидеть со мной на полу?

О, да, Аурелиуш, лучшее предложение даме, которое кто-либо мог сделать. Оставалось только засмеяться над самим собой, и Аурелиуш засмеялся. Тогда она легонько, очень быстро улыбнулась. Аурелиуш никак не мог поверить, что она – одно из воплощений смерти. В ней было столько трогательного очарования.

А потом она, совершенно внезапно, села на пол. Аурелиуш так и остался стоять. Некоторое время она смотрела на него снизу вверх, а потом сказала:

– А ты сидеть не будешь?

– Буду, – кивнул Аурелиуш. Он опустился рядом с ней, и они вместе смотрели на то, как бегут по сиропным дорожкам муравьи.

– А как они не прилипают?

– Раствор слабый, – сказал Аурелиуш, наслаждаясь своей сомнительной мудростью. И, чувствуя, что он на коне, продолжил.

– А я тебя тут давно замечаю.

– Ну да, – кивнула Лада. – Я ж живу здесь.

Она говорила очень-очень просто, а еще – на польском. В Аркадии все понимали друг друга, и часто Аурелиуш удивлялся, что Каспар вроде говорит на датском, а ему ясно каждое слово, или что Флори пищит на немецком, а он все понимает. Но с Ладой этой магии было не нужно.

– Да, я вот тоже здесь живу. То есть, не здесь, а просто в комнате. Но здесь вот я дрессирую муравьев. А еще я жил в Польше. Польша – великая страна, правда?

– Правда, – согласилась она, тон у нее был серьезный. Аурелиуш улыбнулся ей, а я его язык словно продолжал жить собственной жизнью, он сказал:

– А хочешь я тебя украду?

И она сказала:

– Не знаю. А куда ты меня украдешь?

И он задумался. Небо потемнело, а вдруг пойдет дождь, подумал он. В запутанных коридорах замка, на нижних этажах, от него можно было укрываться, но не в башнях. Аурелиуш увидел, что Лада покраснела. И подумал, а может он ей тоже нравится. Все это было так удивительно, тепло и светло, он ведь прежде не любил никогда, и сердце у него так не билось, и небо над головой не было таким просторным. Это все было намного лучше даже, чем магия и красивее Великой Реки.

– А куда ты хочешь украсться?

– Да нет слова украсться.

– Тогда что делает тот, кого крадут?

Они оба засмеялись, и ее смех оборвался на какой-то очень пронзительной ноте. Так Аурелиуш понял, что она никогда прежде ни с кем не смеялась вместе. Может быть, смеялась отдельно или над кем-то, над чьей-то шуткой, но не одновременно, не вместе.

Аурелиуш сказал:

– Ты мне так нравишься! Ты просто не представляешь, как ты мне нравишься! Ты лучше всех на свете! Мне нравится на тебя смотреть, и как ты смеешься! И я хочу как можно скорее больше узнать о тебе! О том, как ты живешь и что нравится тебе! Мне это тоже обязательно понравится! Мы понравимся друг другу!

А потом она сказала:

– Про тебя правду говорят, что ты смешной.

И Аурелиуш понял, каким-то очень странным образом, словно не совсем по ее словам, но по тому, что она скрывала за ними, что он тоже нравится ей. И не было вообще ни одного момента счастливее, как будто все звезды разом взорвались, все стало яркое, и Аурелиуш резко вскочил на ноги, потянул ее за собой, а потом подхватил, приподнял над землей и покружил. Она вцепилась в него, как зверек, куда больше боящийся высоты, чем рук. Аурелиуш говорил:

– Вот, я тебя уже украл! Но мы топчемся на месте, потому что я еще не придумал, куда тебя тебя унести.

Она засмеялась, ее бледные щеки раскрасил румянец, и она ткнулась острым, тонким носом ему в шею. Нос ее оказался очень холодный. А ведь Аурелиуш всегда мечтал, что Лада будет так близко, представлял, но никогда не мог и подумать, что все будет так невероятно. Ее запах, близость ее кожи, холодные руки и холодный нос, смешные, узкие зрачки и легкое дыхание. А потом, внезапно, они остановились, повинуясь какому-то старому, дурацкому чувству, которое вело всех влюбленных.

Все замерло, и только зрачки ее невесомо пульсировали под его взглядом.

И тогда она, наконец, ответила. Он сказал, что не придумал еще, куда ее унести, а она ему ответила. Прошептала, тихо-тихо, так что у Аурелиуша даже не было уверенности, что она это сказала:

– Отсюда.

И тогда он поцеловал ее, давая ей обещание, о котором не мог знать, выполнит ли.

А потом, еще годы спустя, они сидели на мосту. Лада была у него на коленках, и он крепко держал ее. Под ними Река гнала свое золото все дальше и дальше, и Аурелиуш смотрел на эту красоту, и не мог наглядеться на нее. И все же, до сих пор, он не мог понять, есть ли хоть что-то на свете, красивее Лады, если даже Великая Река не так прекрасна.

– Почему я тебе все-таки нравлюсь? – спросила она. Птицы пролетали к последнему пределу, к заснеженным горным лесам, откуда Великая Река берет свое начало. Белые клинья птичьих стай одна за одной проплывали над их головами, ветер качал цветы под мостом.

– Потому что для меня ты самая лучшая, – пожал плечами Аурелиуш. – Потому что никого лучше тебя нет.

– Но ты же красивее меня, ты, веселый, а я, ну...

Она потыкала ногтем в выбеленный солнцем камень.

– Просто странная.

– Ты – да, – кивнул Аурелиуш. В подробности ему вдаваться не хотелось. Он не единожды видел, как она пыталась разбить себе голову о камень. Ей часто казалось, что ее разум кто-то захватывает, тогда она кричала, что они уже здесь, ползают в мягком и теплом ее мозге. А Аурелиуш пытался удержать ее голову, чтобы только она не разбила себе череп. Она никогда не плакала от боли, но могла заплакать от того, что звезды слишком яркие, а это значит, что они подобрались близко. Гости с далеких звезд.

Но Аурелиуш не любил ее меньше. Просто такой была она, но он сам выбрал ее когда-то.

Он поцеловал Ладу, и она ответила. Губы у нее были мягкие и теплые. Нос – холодный, руки – очень холодные, а губы теплые.

Тогда она впервые, со времени того их разговора, с которого все началось, напомнила ему об обещании, которое он дал.

– Забери меня отсюда, – прошептала она.

– И куда тебя забрать? – спросил он, смеясь. – В леса?

Но она была серьезной, она покачала головой.

– Я хочу путешествовать по миру. Я хочу увидеть его. Прежде, чем они захватят его.

Это было и смешно, и страшно тоже. Еще Аурелиуш подумал, что Лада, не осознавая, что больная, понимает каким-то иным способом, что здесь ей все хуже. Приступы у нее стали частые, и Аурелиуш слышал, как Каспар обсуждает с Неблагим Королем, что еще чуть-чуть, и Ладу нужно будет заменить.

Аурелиуш ведь и сам думал, что нужно будет, рано или поздно, бежать, чтобы спасти ее.

Только она обо всем этом не думала. Ее мысли занимало другое.

– Я избранная, понимаешь? Я могла бы спасти мир! Нас всех! Я там нужна больше, чем здесь! Я там смогу всем помочь!

Аурелиуш смотрел в родниковую воду ее глаз и видел, что в них слезы. Ее приводил в отчаяние мир, рушившийся в ее голове. Ему было грустно от этого. И он сказал:

– Давай-ка подумаем, как мы можем сбежать.

– Отец будет зол.

– Это уж точно. Но нас здесь уже не будет, чтобы хорошенько от него получить, правда?

Она кивнула.

– Давай так, я найду способ. Есть у меня она идея, но я глупый, и идея моя глупая. Но мы можем попробовать.

Аурелиуш должен был сделать это ради нее, пока Отец Смерти и Пустоты не нашел, кем ее заменить. Он пообещал ей, давным-давно. Выполнить обещание значило – спасти ее.

– Но ты мне веришь? – спросила она пытливо. Иногда в ней просыпалось цепкое внимание, свойственное душевнобольным и грозная проницательность. Аурелиуш улыбнулся ей.

– Конечно, я тебе верю. Я тоже не смотрю на звезды. Как ты. Мы вместе.

А потом он принялся целовать ее, и целовал долго-долго, пока голова не заболела от нехватки воздуха. Все ведь могло и очень плохо кончиться. И хотя Аурелиушу везло всегда, он едва ли не впервые боялся. Ведь у него теперь была Лада.

– Я люблю тебя, – прошептал он. И она покровительственным, смешным жестом положила руку ему на голову, тонкие пальцы сжали его волосы.

– И я тебя тоже люблю, – сказала она. – Тебе понравится реальный мир. Там столько интересного для нас с тобой.

Она прижалась к нему теснее и некоторое время сидела молча.

А потом Аурелиуш отстранился и долго смотрел на ее зацелованные губы.

Река под ними шумела, и в ее волнах перекатывались законченные человеческие жизни. Возможно, скоро им предстояло плыть внизу, под мостом.

***

А я открыла глаза и смотрела, смотрела, смотрела без конца в большой экран неба надо мной, и вместе со звездами горели перед глазами миллиарды их названий, они выплывали из темноты, стоило сосредоточить взгляд, навязчивые и разрывающие голову. Цифры координат плясали, удаляясь и приближаясь, формулы демонстрировали мне все происходившее в утробе звезд, бесконечное, непредставимое горение, взрывы. Иногда небо казалось мне белым из-за обилия букв и цифр. Но сейчас я была благодарна этому заполоняющему голову ощущению, такому огромному, что все остальное просто перестало существовать. Я смотрела и смотрела, а когда у меня перестало хватать сил, закрыла глаза.

Открыв их, я снова увидела только темное небо в крошках звезд.

И тогда я сказала себе:

– Забудь.

Вовсе не потому, что я увидела нечто ужасное. Наоборот, мои родители были красивы и счастливы, чего еще можно было пожелать. Мама была странной, папа – наивным, и они были как парочка из фильма, очаровательные и беспутные. Нет, ничего страшного в моем сне не было.

Просто приняв его за реальность, впустив в себя это понимание, я лишалась последней возможности лгать себе. Я все думала: это какая-то ошибка, я ничем не связана с этой историей, я не обречена провести здесь вечность.

Но во сне я видела маму и папу, судя по всему, они и вправду отдали меня за возможность попасть в мир над Аркадией.

Я не думала, что они хотели мне зла, и все же я злилась. Как они могли не подумать о том, что крохотное существо, о котором они тогда, может, и не знали, однажды станет взрослым, самостоятельным человеком, которому будет хотеться жить своей жизнью, быть свободным.

Вокруг меня все было в высшей мере странно. Тут и там я видела изображения птичек, малиновок и синиц, сиалий и колибри, они замерли в полете, запечатленные на стене. Изображения были точными, и я сразу узнала их стиль – рисовала мама. Красота, женская хрупкость маминых рисунков соседствовали с яростной злостью царапин на стене, следов запекшейся крови. Я смотрела на эти царапины, и думала, неужели сам камень поддавался маминым рукам, когда она бесновалась здесь. Бардак в комнате, разбросанные вещи, платья, сочетался с хрупким изяществом рисунков. Ближе к потолку птички были нетронуты царапинами и изломами, безупречно красивые комочки перьев, и даже в ночной темноте их глаза, казалось, блестели, так точно мама рисовала. В этих птичках была жизнь, а здесь, в этой башне, жизни не было. Я представляла мамины сбитые костяшки пальцев, сорванные ногти, и мне становилось страшно.

А папа спас ее, и они дали жизнь мне. Такая история. Сумасшедшая женщина, рисовавшая чудесных птиц и кидавшаяся на стены – моя мать. И я любила ее.

Но она продала меня...кому? У него даже не было имени. Мне было интересно, как он выглядит. Кто он есть, этот безумный человек, первый человек, впустивший в мир смерть. Мне стало страшно от мысли, что я – такая же как он. Я не из нормальных, не из людей, которые наследуют землю. Я другой породы, я крови чудовища из сказочного мира. Наверное, Делии такой поворот в ее жизни пришелся бы по вкусу, но я больше всего на свете хотела читать книжки и смотреть глупые, яркие мультфильмы.

Я хотела домой.

У меня не было ни одной причины полюбить Аркадию, мне не хотелось впускать ее в свое сердце, даже пробовать. Мне не хотелось быть здесь и не хотелось быть собой. Я закрыла глаза руками, представила, что я дома, что завтра я пойду в университет. Я представила как слушаю монотонную лекцию, записываю формулы и случайные фразы из громоздкой, длинной теории. Я больше не могла успокоиться, считая звезды, я сразу вспоминала белое от букв и цифр небо.

Я хотела представить аудиторию в Стокгольмском университете, однокурсников, барабанящий за окном дождь, самый скучный день моей скучной жизни. Но мне виделись только мама и папа, их голоса, и неестественно яркое небо Аркадии.

А потом я услышала голос, какой прежде никогда не слышала. Этот голос раздавался над самым ухом, будто человек сидел рядом. Голос был нежный и незнакомый, а еще – с какой-то особенной интонацией, будто человек еще не сошел с ума, но взвинчен и вот-вот свихнется. Но этот оттенок был почти неуловим, с тем же успехом можно было сказать, что человек просто выпил и долго веселился, и теперь расторможен и радостен. И все же голос сохранял некоторую лощеную элегантность. Мне представился человек, сидящий за столиком в перерыве между четвертым и пятым коктейлем где-то в двадцатых годах. Человек говорил мне:

– Здравствуй, Констанция. Я так счастлив видеть тебя здесь. Я много представлял, какой ты будешь.

Я ощутила прикосновение к своему подбородку – мягкое, почти невесомое и в то же время пугающее. Никогда не боялась призраков, но сейчас по позвоночнику вверх рвался холод.

– Ты меня еще не знаешь, – продолжал голос, а я не могла сосредоточить взгляд ни на чем, голос опьянял меня, тревожил. Где был его источник?

– Но я твой король.

Я задрожала, сама не понимая, отчего. Я не должна была воспринимать всерьез все это – королевство, смерть, и Великую золотую Реку, все было глупостью и блажью моего уставшего воображения – я просто спала. Потому и замок из моих детских фантазий – бессознательное выбросило его в мое сновидение.

И все же трепет охватил меня, и мне захотелось сорваться с места, встать. Это я и сделала, закружилась на месте, пытаясь высмотреть моего собеседника. Но его нигде не было, он был неощутим и невидим, я могла только слышать его.

– Прости меня за такое невежливое появление, Констанция. Дело в том, что я предельно впечатлен твоим даром, что намного сильнее дара всех твоих предшественников, и мне не хотелось бы поставить себя в двусмысленное положение. Если ты увидишь меня, то можешь узнать обо мне больше, чем мне бы хотелось. В этом плане я стараюсь быть откровенным – ты никогда не увидишь меня.

Я слушала, замерев, представляя его в той точке, куда смотрела. В его голосе странно сочетались многословная вежливость и спрятанное сумасшествие. Он плохо его скрывал, так дети скрывают конфетку в кулаке – безо всякой изобретательности.

– Меня называют Отцом Смерти и Пустоты, но так же я дал жизнь многим мужчинам и женщинам, помогавшим мне. Ты и твои новые знакомые – несколько иной случай, чем остальные. Но мне важно то, что ты здесь. А это значит, что тебе отсюда не уйти. Ты, Констанция, моя собственность, по священному праву рождения. Но я готов предложить тебе не только грубость и отрицание твоих прав на свободу. Ты будешь жить вечно. Ты никогда не постареешь. Ты увидишь столько красоты, сколько никто прежде не видел.

Чьи-то холодные пальцы проникли под мои волосы, коснулись беззащитного затылка. Я вздрогнула и отстранилась, но обернувшись и пошарив руками в пустоте не ощутила никого.

– Не бойся, я не причиню тебе зла.

Судя по голосу, его забавляла моя реакция.

– Не трогайте меня! – сказала я, не зная, в какую сторону обращаться. – Мне это неприятно.

– Почему же? Ведь я еще не делаю тебе больно.

Он помолчал, и я тоже молчала, и вздрогнула, когда он прервал тишину.

– Ты никогда не думала о том, насколько похожи вкус земли и вкус крови?

Я никогда не думала об этом, поэтому продолжала молчать, только головой покачала. Мне было страшно, и сейчас он мог приказать мне что угодно, сказать что угодно, и я бы согласилась, потому что единственным моим способом не потерять рассудок, был безнадежный самообман. Я всего лишь сплю, думала я, всего лишь сплю, это кошмар, и пусть происходит все, что происходит, потому что это закончится. В воздухе разнесся мягкий, заразительный смех Неблагого Короля. Он сказал:

– Я – Смерть, и я не могу умереть. Вот в чем ирония мироздания. Я – есть Смерть, но я – человек. Является ли смертность определением жизни?

– Несомненно. Все, что живо – умирает, – ответила я. – Наука не знает других примеров. Но я могу поверить в очень, очень долгую жизнь.

Я старалась говорить громко, но голос у меня подрагивал. Неблагой Король, несомненно, заметил это. Он сказал:

– Хорошая девочка. Твоя мать тоже была очень хорошей. Но, к сожалению, у тебя нет ее задатков, чтобы занять ее место. А место твоего отца я отдал Герхарду, он куда лучше подходит на роль шута, чем ты. Но у меня есть работа для тебя. И она будет тебе не так отвратительна, как ты можешь себе представить.

Эту работу я хорошо себе представляла. Убийства, войны, гниение и смерть – вот и все, что меня здесь ждало. До утра, а утром я проснусь в своей постели. Но во сне время может течь очень медленно. Голос Неблагого Короля разносился по комнате, казалось, он стал громче.

– Прежде тебя этим занималась мать Астрид и Адриана. Скажи, Констанция, ты ведь хочешь все на свете узнать?

И против своей воли, я кивнула. Наверное, это было единственным, чего я по-настоящему хотела. Мое сердце забилось быстрее, но я сказала:

– Я не представляю, как это – знать все. Все – слишком обширная категория.

Мир был огромен, он состоял из химических формул, культурных ценностей, физических сил, влияющих на него, искусства и эволюции, мир состоял из продуцентов, консументов, редуцентов, из крошечных бактерий и глав трансконтинентальных империй, из металлов и солей, из способности человеческого мозга обрабатывать сенсорную информацию, из такого невероятного количества, будто бы не связанных явлений, на самом деле соотносящихся в тесной и бесконечно сложной паутине со множеством узлов.

– Ты станешь моей Принцессой Знающих. Ты увидишь мир от самого его рождения и до сегодняшнего дня. Ты будешь говорить мне о том, сколько крохотных букашек летает сейчас в границах мироздания, насколько опасны новейшие человеческие открытия, как скоро приведет к экологической катастрофе вырубка лесов. Ты, Констанция, станешь моим аналитиком. Ты будешь знать, что все в мире приносит смерть, а это великая честь. Ты начнешь завтра же.

– А когда я закончу? – спросила я, уже зная, каким будет ответ.

– Когда ты окажешься на клубничном поле со всеми, кто прежде заканчивал свою работу. Добро пожаловать домой, Принцесса Знающих, владыка владеющих миром, хранительница истины и печали.

Я ощутила тяжесть, обхватывающую мою голову, так иногда начинается мигрень, и в этот же момент поняла – Неблагого Короля здесь больше нет. Или больше нет в том виде, в котором он говорил со мной. Мои пальцы коснулись теплого металла. Я шагнула к окну, и в невероятной его темноте отразилась золотая корона. Я сняла ее с головы и рассмотрела. Золото было израненным, испорченным, на короне я видела неясные символы, одни казались буквами странного алфавита, иные были схожи с теми, что были нацарапаны на стене. По ее остову между странных царапин, шли искусно исполненные розы, острые золотые шпили короны венчали головки жемчужин, переливающихся даже в столь неверном ночном свете. Я отбросила корону на кровать и тут же почувствовала боль, разрывающую сердце и удушье, от которого бросило в жар. Я едва успела добраться до кровати, в глазах темнело, но как только мои пальцы коснулись теплого золота короны, я ощутила, как воздух проникает в легкие холодной, освежающей волной. Я без сил упала на каменный пол, птицы перед глазами закружились, даже закрыть глаза казалось невыразимо сложным действием.

Но корону я не отпускала. Теперь я понимала – эта красивая и странная вещь и есть – моя жизнь. В ней заключена моя душа. Взглянув на корону я увидела, что она создана из вод Великой Реки и моей собственной души, спаяна, сцеплена со мной. Это было не просто украшение, символ моей власти над смертью. Это был символ власти Неблагого Короля над моей жизнью. Мой ошейник, который останется со мной навсегда. С трудом подняв руку, я еще раз взглянула на корону. И я увидела, как нестабильна эта похожая на золото материя, как быстро распадется она в реальном мире.

Вместе с тем, что останется от меня.