Текст книги "Аркадия (СИ)"

Автор книги: Дарья Беляева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Ее вывело из дремоты ощущение чьего-то взгляда, отчетливое и неприятное. Сигурд иногда смотрел на нее, когда она спала, это всегда заставляло ее проснуться и выглядело жутковато. Но сейчас Сигурд был рядом, спящий, обнимал ее. Флори зажмурилась думая о том, что в последнее время ему стало лучше, Сигурд стал спокойнее и казался счастливым. Она спросила у него, чего он хочет. И он сказал, что хочет научиться быть на людях, хочет стать королем, хотя монархия уже изжила себя, или работать в парламенте. Ей нравилось представлять их будущее, нравилось думать, что оно у них было.

А потом сон сошел, будто ее окатило холодной водой. Флори открыла глаза, ее сковывала тревога, сердце билось громко и очень быстро. Сначала она не увидела никого, и от этого стало только еще более жутко. Темнота перед глазами не развеяла ее тревог, а усилила их. Флори потянулась за очками, очень осторожно, она боялась нарушить покой Сигурда. Было холодновато, и даже руку высовывать из-под одеяла казалось преступлением против своего организма. Единственное, что Флори не любила в комнате Сигурда, это отсутствие крыши. В этой части Аркадии никогда не бывало зимы, это было не смертельно, просто очень неуютно.

Не успела Флори надеть очки, как из темноты, скрывавшейся от луны и звезд, вышел Неблагой Король. Он был все тем же дэнди ее времени с сияющими глазами, он улыбался, и в темноте его зубы блестели, как зубы опасного хищника – острые, готовые вонзиться в плоть.

– Здравствуй, Флори.

Он всегда так шагал, будто собирался начать танец, особый, экзальтированный шаг. Флори села на кровати, склонила голову.

– Вечная слава вечному Королю.

Флори ощущала жар стыда, она была обнажена, в постели с мужчиной, которого любила, но ей все равно нужно было соблюсти вежливое приветствие. Она протянула руку, мягко погладила Сигурда по голове.

– Любовь моя, здесь твой Отец.

Он, обычно очень чуткий, от малейшего шороха просыпающийся, дышал все так же спокойно и мерно.

– Он не проснется, Флори, потому что я пришел говорить с тобой.

– Со мной? Неужели я могла бы вам чем-то помочь?

Флори говорила с некоторым сожалением, хотя все в ее душе вопило – хоть бы у него не было к ней просьб. Он был чудовищем, от него не стоило ожидать ничего человеческого, но, хуже того, он стремился сделать чудовищами всех вокруг. Сигурд до встречи с Отцом не убивал людей. Это Король искалечил его еще больше.

Король сел на край кровати рядом с ней, у него был совершенно светский вид, будто бы они встретились в парке, и он присел к ней поговорить о том, о сем, скоротать время.

Ему, словно, было плевать на то, в каком она виде, в какой ситуации. Звездный свет лился в комнату беспрепятственно, и Флори вдруг почувствовала себя на сцене. В театре, когда наступает время монологов, пускают особый свет, этот холодный и резкий свет прожектора выхватывает героя из темноты. Свет, как в операционной – безжалостный свет, привыкший к самым неаппетитным видам человеческой души. Что требовалось от Флори? В чем она была виновата, какие чувства ей полагалось распотрошить в себе?

Она не знала, и поэтому ждала.

– Ты мечтаешь об этом?

– Что вы имеете в виду? У меня есть определенные мечты, но я бы хотела подчеркнуть, что они никак не касаются вашей власти.

Король засмеялся, голос у него был мягкий, певучий.

– Ах, разумеется. У меня нет никаких сомнений в том, что ты для меня абсолютно безвредна. Флори, ты совершенно не амбициозна, не способна составить хороший план и просто феерически труслива.

Флори злилась, но ничего не могла сказать. Он сидел с ней рядом, смотря в задернутое шторой окно и мог говорить, что хочет. Сигурд мирно спал. Флори захотелось заплакать, позвать его, чтобы он проснулся. Он был сильным, он мог ее защитить. Но Флори знала, все бесполезно. Если Король хочет, чтобы он спал, Сигурд будет спать.

– О, дорогая, давай не делать вид, что ты не понимаешь, зачем я здесь?

Часть Флори понимала, но ей не хотелось признавать, что Король знает обо всем, даже об их мыслях и мечтах. Флори помотала головой.

– Но я правда не понимаю, что привело вас сюда в столь поздний час. Мне жаль, если я чем-то расстроила вас. Как я могла бы искупить свою вину?

Король засмеялся, потом хлопнул в ладоши. На его длинных, бледных пальцах блеснули перстни с рубинами.

– Даже не знаю! Как угодно! Или совершенно никак! На самом деле это одно и то же.

А потом Король схватил ее за подбородок.

– Надо же, Флори, ты боишься. Я дам тебе повод продолжить в том же духе.

Злая хватка его пальцев причиняла Флори боль, но Король этого не замечал. Он принялся насвистывать песенку, которую Флори впервые пела Сигурду, когда они засыпали вместе в одной постели.

– Хочешь сбежать с ним? – спросил вдруг Король, прервавшись на середине ноты. Оглушительная тишина затопила все, Флори попыталась отвести взгляд, но он снова грубо дернул ее за подбородок.

– Нет, мой Король, – ответила она, стараясь не выдать себя ни дрожью, ни голосом.

Она хотела. Они хотели. Флори мечтала освободить Сигурда. Он уничтожал свое сердце тысячу лет, и Флори хотелось, чтобы он нашел, наконец, покой. Они много раз думали, как можно уйти из Аркадии и не вернуться сюда до самой смерти. Они составляли план за планом, отметали план за планом, приходили в отчаяние и пробовали снова.

– Давай-ка я испугаю тебя еще больше, Флори. Я знаю не только тайны твоего сердца, но и тайны других областей твоего организма. У тебя будет ребенок.

Флори вздрогнула. Это было невозможно, ведь Аркадия не давала жизнь, только отнимала. Она и Сигурд никогда даже не думали об этом, в Аркадии никто не был способен зачать ребенка – это была аксиома. Никто не думает о том, чтобы носить с собой зонт в Сахаре или сачок для бабочек в Антарктике.

– Через месяц убедишься, что я тебе не лгу. Не обязательно верить мне прямо сейчас, все уже случилось. Так что расслабься и получи удовольствие. Я расскажу тебе, что тебя ждет.

Король запустил руку в карман, на его ладонь взбежала длинная, вертлявая многоножка, ее кривые лапки перебирали по его ладони, она стремилась вверх, под рукав, но Король поймал ее двумя пальцами и по-гурмански медленно отправил извивающееся насекомое в рот, как конфету, с хрустом прожевал. Сочетание отвратительности сцены и его лощеного внешнего вида окунуло Флори в атмосферу сна – абсурдного и страшного в этой абсурдности. Все было, как во сне – страшная новость, которой не может быть в реальности, гротескные действия, любимый человек, который рядом, но которого нельзя дозваться.

– Ты сбежишь вместе с ним, если захочешь. Это не так сложно, как стоило бы ожидать. Предположим, я даже не буду мешать. Сигурд служил мне хорошо, и я отблагодарю его. А ты, что ж, твою деятельность сложно назвать подрывной, ты не мешаешь мне, но и не помогаешь, я скучать не буду. Итак, вы окажетесь над землей.

Флори почувствовала, как бьется ее сердце. Неужели, Король готов был отпустить их добровольно? Флори чувствовала волнение, не охватывавшее ее уже очень-очень давно. Она улыбнулась, отчаянно и с надеждой.

– Вы серьезно?

– О, совершенно. Только что вы будете делать потом?

Король задумчиво посмотрел на спящего Сигурда.

– Он уйдет, он всегда уходит. У тебя останется только его красивый сын. Ты останешься в мире, который тебе больше не знаком, совсем одна. И что ты тогда будешь делать? Твой сын будет хуже него, у тебя будет совсем глупый сын, и сознание его всегда будет далеко от тебя. Ты будешь вне себя от горя и совершенно одна. Твой мальчик вырастет и станет мужчиной, а единственной женщиной, которая окажется у него под рукой, будешь ты. А ты думала о том, чтобы быть счастливой, да? Ты себе все представляла несколько по-другому, но жизнь часто расходится с нашими представлениями. Тебе все известно, теперь подумай. Ты сама убедишься в том, что я прав. Ты зря выбрала Сигурда, стоило быть с кем угодно другим, и ты зря думала, что можешь быть с ним счастлива.

И прежде, чем Флори успела ответить ему хоть что-то, он исчез, растворился в темноте, ночь поглотила его без остатка. А Флори так и осталась сидеть на кровати, слушая дыхание Сигурда.

***

Я проснулся резко, ощущение холода во всем теле проняло меня до костей, которые тоже, казалось, болели. Вообще-то я не собирался спать. Спать – не интересно, поэтому я стараюсь делать это поменьше. Но сегодня у меня была и другая, совершенно особенная причина. Я не хотел пропустить его приход. Закрывая глаза, я видел, как в комнату, перебирая тонкими лапками, входит паук. На его блестящей спинке покачивалась какая-то миска, в которой плескалась жидкость. Следом, через некоторое время, входил он – человек в черном костюме. Я знал, кто он, хотя в его облике об этом ничто не говорило.

Я решил не спать и дождаться его, меня охватил какой-то рождественский энтузиазм. Я ждал особого гостя, которого прежде никогда не видел. Это было хорошо и волнительно, и, как и всякий раз, когда я пытался бодрствовать специально, я ощутил непреодолимое желание закрыть глаза и минуточку, только минуточку полежать. Я заснул прямо на полу, это было неудобно и одновременно – приятно, как все неполагающееся. А когда открыл глаза понял, что снился мне долгий-долгий сон. Еще я понял, что этот сон был правдой. Прежде мои сны были просто снами, у меня случались видения, но никогда – вещие сны. В своих снах я спасал мир, сажал морковь, общался с людьми, которых едва знал в жизни и частенько женился, иногда даже на маме. Еще я был участником программы "Мой маленький электрик" и профессионально реализовывался в карьере автогонщика, потому что меня попросил тот парень, которого не любит общество, потому что ему нравится, когда его стегают девушки в нацистской униформе. Еще один раз я прыгал по балконам, чтобы украсть чей-то мобильный телефон. Все это было весело, но никак не похоже на реальность. Сны мне нравились, они веселые. Наверное, это был первый сон в моей жизни, который меня не развеселил. Я проснулся с глубоким, кусачим чувством, наверное, это была обида. Я помнил ее из детства, когда мне не давали машинку в медицинском кабинете, а спрашивали какие-то вопросы. Мне это не нравилось, и в груди от этого становилось душно и кололо. Потом я надолго забыл об этом чувстве, а сейчас оно снова было, и очень-очень сильное, сильнее всего на свете.

Я не знал, что папа так сильно болел. Он был своеобразный человек, мог замереть посреди разговора, мог запереться в комнате в выходной, но он работал и не позволял себе странностей при чужих людях. Ему было тяжело слушать громкие звуки, но он вполне мог их стерпеть. Папа был вполне успешным и социализированным человеком, никто не назвал бы его безумным.

Я знал, что папа убил по крайней мере одного человека в жизни, но я не знал, что тысячу лет он только и делал, что убивал. От этого мне стало больно, но не обидно. Обидно мне было от того, что сказал Отец Смерти и Пустоты, как его называли, моей маме. Он сделал ей страшно и больно абсолютно просто так. Я не всегда говорил людям правду, если ничего нельзя было изменить. Моей учительнице в школе никак не поможет в жизни тот факт, что она потеряет своего первого ребенка во время беременности. Есть болезни, которые нельзя вылечить и люди, которых не сохранить. Это грустно, и об этом надо молчать, потому что к такому нельзя подготовиться, а можно только распотрошить себе сердце, непрестанно представляя, как все случится. Мне часто было одиноко наедине с этими случайным знаниями о чужих несчастьях, с которыми никто ничего сделать не может.

Но Неблагой Король сказал маме жестокую неправду, которая сделала ее испуганной и несчастной на долгие годы. Папа не ушел от нас, он любил меня и маму, как никого на свете, он был заботливым и верным, ему стало намного лучше (хотя я и не знал, насколько) с годами. Со мной было нелегко, у меня были проблемы, и я был далеко не самым умным парнем на свете. Но я всегда старался сделать моих родителей счастливыми. Мне хотелось, чтобы они получали от меня радость и часто улыбались, как люди, которым хорошо. Я не был кем-то, кого обещал маме Неблагой Король. Моя мама могла испугаться и отдать меня каким-то чужим людям, и тогда мы никогда не узнали бы друг друга. Мне стало грустно и очень обидно, я был зол. Прошло много времени с тех пор, ничего не сбылось, и мама увидела, что мы с папой лучше, чем она боялась, она дала нам обоим шанс, и мы ее любим. И все-таки я чувствовал себя каким-то растревоженным, как будто кто-то ткнул в рану, которой я прежде не замечал.

Я огляделся. В папиной башне царил идеальный порядок. Здесь было много оружия и много книг. Я видел мечи и кинжалы всех видов с жадностью пожиравшие скудный ночной свет. С другой стороны были пистолеты и автоматы, винтовки всех мастей, я не знал их названий, но многие видел в фильмах. Здесь были старинные мушкеты и всякие разные ружья, пистолеты, снайперские винтовки, автоматы. Стены были украшены холодным и огнестрельным оружием так плотно, что, казалось, это все для красоты. Такие выпуклые и безмерно реалистичные рисунки на обоях или что-то вроде. Но все оружие было настоящим. Заряженным, острым, готовым убивать. Я заметил, что оружие закрывало швы каменной кладки. Папины страхи были здесь как на ладони. Все, что могло быть синим – было синим – балдахин на кровати, постельное белье, даже окно было закрашено, густо-густо, синей краской, и шторы были синие, что вместе с закрашенным стеклом смотрелось, как тавтология. И темно-синее ночное небо заглядывало внутрь с высоты. Я подумал, а что папа делал, когда шел дождь?

Когда я осматривался, чтобы отвлечься, я увидел миску, а может это была глубокая тарелка. Значит, паук, который ее принес, был очень осторожным, тактичным и меня не разбудил. Он мне сразу понравился, такое тихое и вежливое существо. Миска стояла на подоконнике, и я подошел к ней. Внутри плескалась переливающаяся жидкость, как жидкий розовый жемчуг, очень красивая. Я ощутил, как в голову ударил запах горьких трав в сочетании с чем-то холодным, химическим. Запах был красивый, но неприятный. Лиза бы сказала, что он немного альдегидный. Она любила духи, и когда была раздражена, могла вылить на себя пол-флакона. Мне не нравились резкие запахи, а ее они успокаивали. Я запомнил, что альдегиды придают аромату такой мыльный запах. Если он хороший, то ты как бы вышел утром в холод, чтобы забрать просохшее, свежее белье. А если аромат не очень – значит пахнет дешевым мылом. Здесь аромат был хороший, яркий. Я почувствовал зимний холод, хрустящий снег и хрустальную чистоту.

Я знал, что я должен делать. Знание пришло легко и приятно, как только я закрыл глаза. Я набрал в руки странной, приятной на вид и нервной на запах жидкости и умылся. В голове раздались маленькие взрывы, было очень странно, так бывает, когда пытаешься что-нибудь вспомнить, только в десять раз сильнее, голова работала интенсивно и почти болезненно, а потом глаза зажгло и стало приятно.

Я отряхнулся, как собака, вытер рукавом лицо. Оказалось, что он сидит рядом со мной, на подоконнике. Я вздрогнул и отошел, но он только вздохнул.

– Я думал, что ты меня встретишь, но ты даже не проснулся.

– Я думаю, что вы специально меня усыпили. Вы хотели, чтобы я посмотрел...

Я замолчал. Нужно было сказать: прошлое моих родителей. Но я не мог. Мне было неприятно и все еще обидно.

– Полно тебе, Герхард! Ты, может, не такой глупый, каким я тебя выставил, но и не такой умный, каким должен быть нормальный человек. И все-таки ты в состоянии понять кое-что, да? Я должен был сказать этой твоей матери. Когда они уходили отсюда, я дал ей выбор. Твой отец умрет, или она отдаст мне тебя. Она вспомнила все, что я ей говорил.

И тогда я понял, почему мама всегда была очень печальной.

Неблагой Король продолжил, как ни в чем не бывало.

– Ну да ладно, в любом случае лучше жить в сказке, чем умереть, как думаешь? Сложно было бы сделать иной выбор. Тебе повезло, что ты не оказался в приюте из-за моей маленькой лжи, правда? Она думала об этом, но твои родители не смогли расстаться с тобой, когда увидели. Один у папы сын, и они сейчас очень скучают и боятся.

Я стоял неподвижно. Мне все еще не хотелось делать ему больно, как и другим существам, но я хотел, чтобы он замолчал. Тогда я закрыл уши. Голос Неблагого Короля, однако, раздавался будто бы у меня внутри. И хотя он говорил, шевелил губами и языком, открывал и закрывал рот, мне казалось, что именно так ощущаются галлюцинации.

– Успокойся, Герхард. Я не причиню тебе вреда.

В книгах часто бывает так, что можно предложить что-то взамен себя. Кого-то – еще чаще, но я бы не стал. И я сказал:

– Я могу вернуться домой, если отдам какую-то часть себя? Силу? Я могу видеть вещи.

– О, я знаю, мой дорогой. Я бы с радостью забрал твою магию, и мы встретились бы в следующий раз, только когда ты закончил бы свою жизнь. Но, к сожалению, я не могу забрать твою силу. Ты не обладаешь магией, ты – и есть магия. Она заключена у тебя внутри, в тебе самом, в твоей крови, в каждой ее капле. Я не могу потерять тебя.

Я запрокинул голову и принялся смотреть в небо. Это было намного приятнее, чем смотреть в жуткие глаза Неблагого Короля. В них было безумие, которое передалось моему папе и едва не сломало его. Еще меньше, совсем чуть-чуть, досталось мне. Но как Отец Смерти и Пустоты мог жить с такой тяжестью? Наверное, ему всегда было плохо. Оттого он был очень, очень злым. Чем хуже человеку, тем злее он становится. Думает, один такой и ненавидит всех. Это грустно больше, чем ужасно плохо. Я нашел в себе силы пожалеть его, и мне стало лучше. Злость превратилась во что-то тусклое, как выцветшая фотография, завяла, угасла.

– Но я не смогу быть вам полезным, – пожал я плечами. – Я не хочу причинять боль другим людям. Люди – хорошие. Я люблю людей. Я хочу, чтобы они жили вечно.

И тогда Неблагой Король, Отец Смерти и Пустоты, засмеялся. Голос его разнесся по всей комнате, отскакивал от стен, как с силой брошенный мяч. Вот так я точно понял: он безумный, и он страдает от этого. Голос его искрился нездоровым огнем, и мне показалось, что все вокруг готово вспыхнуть от этого пламени. Это было странно, я обычно не чувствовал так, будто люди были совместны с миром вокруг. Было неправильно.

– Я предлагаю тебе, Герхард, стать моим шутом, моим Принцем Шутов. В тебе течет и моя кровь, не следует забывать. Взгляни на тьму ее глазами, Герхард. Смерть, это не всегда боль и отчаяние, мир не так прост. Иногда жизнь, это боль и отчаяние. Некоторые люди, не те подростки, которые поют об этом песни, молят о смерти каждый день, страдая от болей или медленно теряя рассудок, зная, что их надежды тщетны. Мне нужен кто-то, кто принесет им милосердную, сладкую смерть, забытье и путь сквозь великую реку, к другому, лучшему рожденью. Смерть, это не зло, дорогой мой Герхард, смерть это просто смерть.

Его огненные глаза со зрачками, расплывшимися, как у лягушки, смотрели на меня всякий раз, когда я закрывал глаза. Мне это не нравилось, и я сосредоточил взгляд на зрачках звезд, далеких и мертвых.

– Ты глупый, глупый мальчик, Герхард, нет ни добра, ни зла, когда дело касается человеческой жизни и смерти, это другие полюса, другие законы. И я предлагаю тебе творить не добро, но милосердие.

– Милосердие? – переспросил я. Я знал, что такое обреченность, я видел людей, которые болеют тем, от чего спастись нельзя. Мне было грустно, но я не думал об их смерти. Я думал, что всем хочется жить. Даже если больно, все равно хочется. Потому что жизнь, она абсолютно прекрасна и абсолютно желанна, даже когда очень плохо.

Я много видел, но про многое не знал. Он смотрел на меня, наблюдал, как поднимаются всякие семена, которые он посеял у меня в голове. Я думал: а ведь правда, может быть невыносимая боль или горе, от которого все внутри становится выжженным.

Я думал, можно ли подарить человеку смерть, как спасение? Эта мысль не была приятной, но я думал снова и снова, крутил ее в голове. Я с отвращением воспринимал эту идею, и в то же время в ней была логика.

– Тебе все равно придется остаться здесь. Ты сможешь дарить спокойную, тихую смерть во сне. О такой мечтают много больше людей, чем ты думаешь. Ты сможешь помочь им.

– Я должен много думать.

– Ты смешной, я это ценю. Думай, Герхард. Ты имеешь шанс помочь многим и многим людям, молящим о смерти. Только выйди за границы того, что считаешь хорошим. Выйди и увидишь настоящий мир.

Он спрыгнул с подоконника, его каблуки цокнули, будто он собрался отплясывать чечетку.

– Я буду приносить пользу? – спросил я.

– О, польза, дорогой, совершенно не мой язык.

Он засмеялся снова, на этот раз много приятнее:

– А теперь, Герхард, я оставлю тебя наедине с твоими мыслями, при условии, что ты способен подумать над этим сейчас. Мой Принц Шутов, дарующий милосердную смерть, хранитель тайных желаний и влечений к ночи, собиратель скрытых смыслов и смешного в пустоте.

Я ничего не понял, звучало даже более странно, чем обычно. Я подумал: наверное, я все не так расслышал и додумал себе разные бесполезные слова.

Король выставил вперед руку, и я подумал, что он приглашает меня на танец, и хотел сказать, что не танцую, тем более с мужчинами. А потом я увидел, как сплетаются у него на руке серебряные искры, пляшут и разбиваются друг о друга. Металл становился, как кружево, медленно, постепенно проступая из пустоты. Не торопясь набухали, как почки, сапфиры, и мне было странно смотреть, как живет что-то неживое. Но я видел это, и было очень красиво, и даже немного грустно, что я вижу это в последний раз.

Моя корона была серебряной, камни, которые были в ней, казались глазами какого-то зверя, у них были длинные, тонкие, вертикальные зрачки. Мне очень понравилась моя корона, и я долго рассматривал ее, а потом Отец Смерти и Пустоты короновал меня.

Корона была тяжелая.